Фэндом: The Lion King, Животные (кроссовер) 20 страница

Но Сэнзалли сегодня желала именно так.

Иные миры вообще сложно описать. Практически невозможно: язык предназначен для описания знакомого, домашнего мира, для описания общего опыта. Всякая настоящая шамани путешествует по ним (кто редко, а кто почти каждый день), но если ее спросить, что именно она там видит и слышит (если вообще применимо говорить в таком случае «видеть» и «слышать») — в ответ будут лишь длинные, сбивчивые, пространные, непонятные рассказы либо же неловкое молчание, загадочный взгляд, вздох легкой печали в тоске за бесконечным и неизбывным.

Шамани видят разное. Есть туманный, «медленный» мир. Там пустынно, хотя пейзажи почти такие же, как в родном. Есть черный мир, в котором нет ничего живого; из него можно выносить всякое знание и умения ценой гадкого самочувствия. Есть мир, который сплошь состоит из пещер и туннелей. Есть светлый, мягкий, величественный мир, полный оттенков серебристого и белого, и чаще всего в нем живут всякие существа, которые, принимая облик прекрасных львов и львиц, любят поведывать попавшим сюда шамани разные мудрые вещи (а иногда — сущую бессмыслицу).

Каждой шамани доступно не так уж много миров. Очень часто описания различаются, но каждое из них по-своему верно.

И у каждого и каждой из шамани рано или поздно возникает вопрос: а как всё на самом деле? Где та истина, на которой можно остановиться? Миры эти внутри меня? Или они реальны? В чем суть?

А мир вокруг — тоже реален?

В этом шамани тоже сомневаются. Пока не укусит крокодил, конечно.

Тогда, естественно, мир очень реален.

И рано или поздно все они приходят к выводу, что сам по себе вопросы, по сути, неважны, не имеют смысла. Ведь всё, что в конечном счете есть у живого существа — это осознание. А откуда именно эти миры врываются в него — изнутри или снаружи — вторичный вопрос. И то он имеет смысл, если знать эти слова: «внутри» и «снаружи».

Если не знать их, то всё едино и целостно.

Смешная ирония: прожить целую жизнь борьбы лишь для того, чтобы узнать: твои вопросы не имели смысла.

Вопросы не имели смысла, но сила всегда имеет свой вечный смысл, который ясен без слов: она должна вырываться и течь.

А хозяйка силы может лишь направлять этот поток, и чем он стремительнее, тем это сложнее.

Сейчас Сэнзалли, как и положено, получила сумбурное и полное странности сновидение; наверное, кто бы ощутил такое в первый раз, вполне бы мог с непривычки сойти с ума. Но Сэнзалли, конечно же, не сойдет с ума: ее контроль уже неплох, у нее уже есть воля.

В итоге всего Сэнзалли наблюдала, как мерзкая гиена (наверняка какая-то мелкая сущность, принявшая облик гиены — в сновидении всяких сущностей полным-полно, иногда даже можно встретить сестру-шамани, и даже брата-шамани) грызла светящуюся ветку, на которой она лениво лежала, свесив лапы.

— Что ты делаешь? — без слов спросила шамани эту гиену.

— Грызу ветку твоего мира! — залихватски ответила та, брызгая светящейся слюной.

— Мир — не эта ветка, дурень.

— Ветку твоего мира грызу, дура! — пребывая в радостном безумии, работала гиена зубами.

— Грызи-грызи, мелкий. Это — не мой мир. Я свалюсь и попаду к себе домой, в нижний. Вот там — мой дом. А оттуда уж некуда падать.

— Верно! Но эта ветка — тожет твоя! Ты на ней сидишь! Сидела! — гиена перекусила ветку, раздался треск, и Сэнзалли, пролетев сквозь сверкающую пустоту вверх и назад, действительно очнулась на берегу реки. Вздрогнула, отдышалась, успокоилась сердцем.

Уже почти ночь. Последние лучи солнца еще пытаются сделать закат багровым. «Ах, проклятье. Говорила ж мне Ушала: не следует там с мелочью всякой беседовать. Зря болтала с гиеной».

Поднялась, осмотрелась. Стоит пойти к своим и поспать.

«Грызла ветку мира. Ветвь мира… Древо миров. Я сказала, что упаду вниз и попаду домой… Ха-ха, надо же».

В сновидении всегда есть парадоксальность мышления и возникает приятно-странное сочетание слов.

«Что ж получается: есть древо миров, и этот мир — основа всех? Корень? Хм… Нет, вряд ли. Скорее, так мне кажется. Он для меня — главный, в нем мое тяжелое, бренное тело, мой дом на четырех лапах, а потому и кажется мне основой. Ха-ха», — собственная яркая догадка развеселила ее.

«Пойду и лягу рядом с Ману. Пусть обнимет. Если хочет. Да ладно… «Если»… Хочет. Как ведь смотрит. Не смотрит — ест глазами. И я хочу. Решайся, Ману. Я не кусаюсь. А если кусаюсь, то чуть-чуть…».

Подошла к воде; слишком темно, луна убывает, потому очень сложно себя увидеть. Но всё равно смотрелась на себя то так, то по-другому.

«Эх, жаль, нельзя на себя со стороны поглядеть. Или появилось бы что-то… такое гладкое-гладкое. Чтобы вглядеться в саму себя четко и хорошо. Но ничего. Говорят, что красива. Раз так, то так».

Капризно взмахнув хвостом, Сэнзалли отошла от воды и по запаху нашла своих. Она, конечно, при этом втягивала воздух, принюхивалась, и невольно морщилась:

«Вот чего мне сущность сегодня пришла в виде гиены — здесь повсюду их вонь».

И правда, воздух наполнен легким следом этого сладковато-мерзкого запаха. Хотя обычно гиены не любят жить возле воды.

«Наверное, тут у них водопой».

Сэнзалли нашла своих и улеглась возле Ману. Спать как-то не хотелось, хотя за день было пройдено и пережито порядочно. Смутная тревога не давала покоя.

«О какой только чепухе мы думаем лишь для того, чтоб не вспомнить о главном», — смотрела шамани на спящего Ману. — «Когда придут вольсунги, то жизнь никогда не будет такой, как прежде»

**

Всё как обычно: проснулся, зевнул, перевернулся набок. Снова немного полежал. Отвратительное состояние: встать неохота, спать тоже.

У Ману с детства плохой сон. Всегда он чуток и неважен. Любой шум — изволь проснуться; заснуть — нужна почти вечность. Он и сам не понимал, почему так. «Всё-таки спрошу у Сэнзалли», — решил он, поднявшись. Осмотрелся. — «Кстати… Где она?».

Пошел к воде. Попил, заметил ее следы, что шли по берегу, вниз по течению; Ману уже прекрасно знал следы Сэнзалли, и помнил ее запах. Рассвет только наступил, все остальные еще спят — куда ей так рано идти? Ману пошел в след, осматриваясь.

Идти пришлось недолго: он услышал рычание, которое ни с чем не спутаешь: сдавленное, приглушенное, даже глухое. Это гиены.

Как и любой лев, Ману просто кровью, инстинктивно их ненавидел. Бросившись вперед, заметил, что гиены собрались кружком; из-за дерева ему плохо видно, вокруг чего именно. Когда, рыча, подбежал, то испугался и взъярился одновременно: гиены, задрав головы, собрались вокруг Сэнзалли. Она не стала играться в пустой героизм и просто заскочила на дроматию, благо, ее ветки оказались достаточно низко и выдерживали вес. Там она и засела, весьма спокойно наблюдая злобу падальщиков. Они не решались пробраться к ней, она не желала к ним спускаться.

Гиены очень испугались неожиданной поддержки: в них сидит глубокий страх перед львом, много больший, чем перед львицей. Львица никогда не убъет просто так, а только если ее сильно достать; лев же может гоняться за твоей смертью для развлечения.

Когда все гиены разбежались, Ману посмотрел на Сэнзалли, что продолжала сидеть на дереве?

— Ты как?

— Неплохо, — весело ответила Сэнзалли.

Он еще раз обернулся вокруг.

— Слезай, они не вернутся.

— Ладно, — с мягкой покорностью ответила молодая шамани.

— Гиены… Возле воды… И такой кучей. Странно.

Сэнзалли брезгливо отряхнула лапы, будто вступила в холодную воду.

— Их наверняка согнали вольсунги. Они голодные и злые. Видимо, так озлились на всех нас, что едва завидев, решили меня убить, — повела ушами и улыбнулась.

— Слушай, тебе нужно было их ужаснуть, как этих… Помнишь?

Сэнзалли засмеялась.

— На них это не подействует. У гиен ведь иные души.

— А что, у гиен есть душа? — с большим интересом спросил Ману, встав бок о бок с нею.

— Живые ведь, — Сэнзалли удивленно смотрела на него. — Значит, есть.

— Аааа…

— Теперь мне никуда не деться от слов благодарности. Спасибо тебе, мой спаситель.

Извечный сигнал всех львиц Союза, и не только. Маленькое слово «мой», услышав которое, можно позволить себе гораздо больше, чем кажется.

Вдруг Ману близко, очень близко подошел к ней. Не зная и не умея, как выразить свое спонтанное и сильное чувство, он потерся щекой о ее шею и очень легко, робко дотронулся до плеча.

Сэнзалли показалось, что она целую вечность обдумывает, говорить ли такое:

— Ману… Что ты делаешь… — наконец, молвила так, чтобы у него не возникло ни малейшего желания прекратить: томно, с придыханием, с обреченностью самки в голосе. Хотя он, по сути, пока еще ничего не делал, но эти слова были знаком: «пора».

Ману впал от них в щемящую, рвущую на части тревожность. Он понял, что Сэнзалли не ждет от него простого поцелуя и не хочет просто покоиться в его объятиях. Она ждет намного большего; но суть в том, что он никогда не делал этого со львицей.

Никогда.

Хотя всем рассказывал подходящие сказки.

Сложно понять, почему всё получилось так трудно: то ли из-за воспитания, то ли характера, то ли еще чего. Он у матери всегда был «вежливым», «примерным». Они в детстве никогда не обижал маленьких львиц. Он заступался за них, помогал им. Ману всегда был таким, как надо другим; все львицы, с которыми ему доводилось иметь легкие, нежные отношения, находили его очень внимательным и милым. Это сыграло с ним какую-то злую шутку, неприятную шутку: он боялся насилия над львицей, принуждения, ее обиды. Ману желал полного согласия. Но это невозможно без напора самца, без сдачи самки. А потому порочный круг кусал за хвост сам себя.

Он всегда боялся, как именно и когда наступит тот самый момент, когда «можно». Мгновение назад было еще «нельзя», но еще чуть — и «можно». Ману очень боялся этого «нельзя», этого отказа. Вообще много чего боялся, не знал. Самое главное — такому не научишься, пока сам не попробуешь. И этому никто не научит. Замкнутый, глупый, бессмысленный круг.

Она прижалась к нему, ушко к уху; в этом было нечто очень волнующее, томное и возвышенное. Ману и сам захотел сделать нечто такое, отчего Сэнзалли пришла бы в восторг; но так сложно и одновременно просто угадать, что угодно чужой душе. Он, раздираемый мыслью и обжигающим желанием, поцеловал ее шею.

— Ману… — Сэнзалли высоко подняла голову в знак приятия такой нежности. У нее нету желания играть сегодня в убегалки. Не хочется никуда убегать. Пусть будет так…

Сэнзалли в полном смысле этого слова не влюбилась в Ману. За это короткое время она, скорее, приняла его и привязалась к нему. Между ними не было большого, глубокого чувства, но была нежная, трогательная интрига. Сэнзалли охотно шла навстречу, хотя Ману не замечал; она желала убедить себя, что на свете есть любовь и нежное чувство, что в мире есть место без низкого предательства. Она хотела поскорее доказать себе, что ее могут любить искренне и безнадежно. Сэнзалли желала отдаться тому, кого примет без остатка, а не сделать это потому, что так надо, как раньше; а, тем более, очень боялась снова пасть жертвой чужой жестокости.

Она боялась, что никогда больше не сможет никому полностью отдаться, ибо раньше с нею произошло ужасное; часто после такого львицы кончают со своей жизнью. Сэнзалли очень желала развеять эту неуверенность. Также закралось, как охотница в ночи, живое опасение, что впредь она будет забирать силы у льва безо всякого ритуала, но к ней пришло безмолвное знание, что эти опасения напрасны.

Он ощутил нечто необычное. От ее тела словно исходили небольшие, невидимые и очень приятные волны тепла. Ее мурлыканье заполняло все уши. Двигалась она очень плавно, мягко, воздушно. Потом Сэнзалли совершенно расслабилась, просто растаяла в лапах, и сама собой очутилась на земле.

Вот оно. Вот то, чего так боится и чего так хочет Ману. Сказать легко: «Переступи через страх». Но слова это всегда лишь слова; важны только поступки. Он целовал ее глаза и щеки, но думал о своем страхе. Потом взглянул на нее, и это мгновение затянулось, слишком затянулось.

— Ах, Ману… — чуть засмеялась Сэнзалли, словно поняв некую маленькую тайну, и вдруг прекратила смех. Мордочка стала трогательно-серьезной, и Ману уже не мог оторваться от созерцания ее глаз, особенно левого глаза: в нем молнии блеска чуть сильнее… В нем начало что-то меняться, будто душу начали переворачивать вверх дном; Ману с радостью начал чувствовать, что страх уходит, и всё становится очень простым, понятным. Он внял, что Сэнзалли каким-то образом что-то знает, и верно пойдет ему навстречу; они вместе убьют всякий страх и предадутся желанию. Он понял, что хочет, может и сделает это.

И вмиг — чей-то зов. Неотвратимо, но союз нарушился, сжался, а потом погиб. Молнии в левом глазу Сэнзалли угасли, а потом она совершила непоправимое — навострила уши и глянула туда, откуда шел зов. Это совершенно опустошило, сбило и отбросило Ману — он стал таким, как прежде. Душа вернулась назад, и теперь этот зов означал для него смесь глубокого разочарования в себе, большой неудовлетворенности и, как ни странно, трусливого облегчения.

Это, мол, не я виноват, это всё обстоятельства. Я не малодушный, это просто так случилось. Значит, в другой раз, не сегодня. Завтра. А завтра будет завтра. Дожить еще нужно.

Еще раз зов. Это — Хизая. Ну, понятно, конечно же понятно. Она ищет, куда это пропали Ману и Сэнзалли. Конечно же, она может догадываться, и весьма глупо с ее стороны так портить жизнь; но, тем не менее, все они не вышли на прогулку.

— Нам надо идти, — с преувеличенным сожалением в голосе молвил Ману.

Сэнзалли улыбнулась, чуть кивнула и приложила лапу к его гриве — нужно вставать. Но в какой-то момент неудовлетворенность в нем возопила, и созерцание ее красоты вскружило, потому Ману снова поцеловал ее, обняв лапой щеку. На этот раз очень по-настоящему, со всей нерастраченной нежностью, зная, что сегодня уж ничего не будет.

Он встал, немного отошел и начал ждать Сэнзалли.

— Погоди… — сказала Сэнзалли тихо, хотя Ману никуда не уходил. — Я отряхнусь.

Так они, не объясняясь и ничего не говоря, вернулись к Хизае, Сарниссе и Нихмуду. И пошли дальше.

Ману уже знал, что сделает Нихмуд, и не ошибся: тот, пока никто не видел, по-свойски подмигнул. Несколькими днями ранее, когда они еще были в Хартланде, он бы и сметь не думал о такой вольности с наследником конунга. Но за это время все они волей-неволей очень сблизились.

Хизая упорно делала вид, что совершенно ничего не произошло. Ну совершенно ничего, и всё тут.

Сарнисса то же самое. Только Ману раз случайно поймал ее взгляд, полный чего угодно, но только не бесстрастия. А Сэнзалли, умея чувствовать души, лишь чуть повела ушами и вздохнула.

«Всё так сложно… Но в этом деле третий — всегда лишний», — подумала Сэнзалли, и ее чуть защемило под сердцем и вейнуло холодом. Она прислушалась, ступая по высокой траве, но не смогла понять это чувство и этот знак.

Затем всё шло хорошо-хорошо-хорошо… Но повеяло холодом еще раз, потом сильнее. А потом Сэнзалли чуть не скрутило. В какой-то момент стало очень больно, и она даже упала на траву.

Все сбежались:

— Что такое?! Что такое?!

Если бы она сама знала.

Как во мраке, Ману тряс ее за плечо и даже бил внешней стороной лапы по щекам.

Потом пришло краткое, очень краткое видение, потом вспышка перед глазами, а потом Сэнзалли очнулась.

— Да что случилось?!

— Змея укусила, или как, — Нихмуд уже бесцеремонно осматривал ее всю, пытаясь подтвердить или опровергнуть свою догадку.

Она шатко, болезненно встала, отдернув хвост от Нихмуда.

— Плохое. Отвратное… Что-то очень плохое случилось, — с придыханием молвила Сэнзалли, пропуская боль сквозь себя.

— Что случилось-то? — с неизменным вызовом спросила Сарнисса.

Сэнзалли не ответила.

Она более чем хорошо прочувствовала смерть Ушалы; но Сэнзалли еще не ведала всей правды, а лишь узнала, что погиб кто-то из близких. Более того, случилось странное: молодая шамани ощутила, что мир закружился и стал сноподобным, и невероятное чувство, будто со всех сторон на тебя (или даже в тебя) дует ветер, входит ветер; словно на миг она стала центром мира и жизни.

Когда это тяжелое, воющее и мрачное, но в то же время невыразимо прекрасное чувство ушло, то Сэнзалли обнаружила себя сидящей на траве; она глядела на сор и пыль земли, не чувствуя лап и саму себя. Остальные было желали помочь, но потом неясный страх и неуверенность овладели ими, потому они невольно отошли на несколько шагов, боясь сделать неправильное, не желая иметь дело с темным и неизвестным.

— Слышите… Какой ветер поднялся… — отстраненно заметила Хизая по привычке, ибо она предсказательница погоды у себя во Велари; ей так положено — отмечать погодные вещи.

Потом шамани оглядела друзей, но не мутно-болезненным взглядом, как обычно бывает у больных и слабых; ее взгляд был как тяжелая лапа, что бьет по сознанию, и на миг даже тух свет мира в глазах остальных. Все отпрянули на шаг, кроме дерзостно-смелой Сарниссы, которая уж знала силы Сэнзалли: она лишь отшатнулась.

Сэнзалли стало совершенно худо, ее стошнило. Идти она не могла, утратила всякий интерес к происходящему, потому первым ее потащил на себе Нихмуд, хотя это и рвался сделать Ману.

Потом, ближе к вечеру, Сэнзалли стало намного лучше. Точнее, она совсем поправилась, и слабость как ветром сдуло. Вместо слабости пришло нечто хорошо знакомое: то самое ощущение свежести восприятия, бодрости и остроты внимания, которое Сэнзалли получила после той мерзости, что некогда произошла с нею.

«Не знаю, что снова случилось, но в меня влилась еще сила», — верно догадалась Сэнзалли. Но сделала крайне неверный вывод: — «Видимо, зря я тревожусь: никто не погиб, а ужасное предчувствие было просто знаком, предвестием».

Но червь неверия и тревоги начал точить обретенное спокойствие, ведь душа шамани всегда чует суть знака.

Ману решил, что им стоит начать поиски места для ночлега. Во-первых, все уже голодны. Во-вторых, что-то не так со Сэнзалли. Ей-то уже лучше, но мало ли. В-третьих, именно в этот день все они почувствовали вязкую, пригибающую к матери-земле измученность от долгих походов и напряжения духа. Очень скоро после того, как Ману принял такое решение, они нашли небольшую, поросшую травой скалу с большой нишей. Она прекрасно защищала от северного ветра; согнав гиен и проверив, нету ли поблизости больших термитников и муравейников, все улеглись.

— Когда я буду спать, не тревожьте меня, — сразу предупредила шамани Союза.

— Только не уходи далеко. В прошлый раз были гиены… Всякое может быть, — решилась сделать замечание Хизая.

Сэнзалли успокаивающе ответила:

— Я буду рядом, в сторонке. Просто не будите — вот вся просьба.

— Хорошо, — ответили ей все, даже Сарнисса.

Нихмуд тут же завалился набок — спать. Хизая, вяло потянувшись, решила осмотреть окрестности. «Может, чего поймаю», — так себе решила. Сарнисса негромко и как-то хитро обратилась к Ману:

— Ману, мне с тобой надо поговорить.

— Я слушаю, — навострил уши сын конунга.

— Эм… Знаешь… Давай отойдем, — тихонько, очень серьезно молвила она, но насмешливые глаза чуть сверкали хитрецой и коварством самки. — Я…

А сновидеть не получилось. Только Сэнзалли прикорнула, скромно поджав хвост к себе, только прикоснулась щекой к лапе, как ощутила легкую щекотку-дуновение по ней. По левой щеке. Это сразу отряхнуло, встрепенуло.

Чувствительность стала еще выше. Сэнзалли приблизительно уже знала, откуда идет незнакомая шамани и могла кое-что сказать о ней: она недалеко, она не сама, она полна духа и силы. «И это не Ашаи-Китрах, а именно сестра по пути», — уверенно решила Сэнзалли, вставая и принюхиваясь.

Неожиданность и резкость ее движений привлекли внимание Сарниссы. Она прервалась на полуслове и обратила внимание Ману, который этого не видел:

— Ты погляди, снова с ней что-то не так, — кивнула головой, указав на молодую шамани.

Ману обернулся.

— Сэнзи… Что случилось?

— Сейчас… кто-то придет… — медленно растянула слова шамани.

— Кто? — с подозрением спросил Ману.

— Не знаю, шамани какая-то. Не одна.

— Друзья? Враги?

— Ни то, ни другое. Будем готовы. Нихмуд, — тронула она беззаботно спящего льва лапой. — Нихмуд… Вставай. Поднимайтесь. Не бойтесь, но будем осторожны.

Все сели и притихли в ожидании. Хизая, что уже успела уйти, спешно вернулась к остальным.

— Оттуда, — кивнула Сэнзалли на север, на скалу.

Тут же послышались негромкий разговор, шуршание травы, падение камешка с высоты. Камень упал прямо под лапы Ману — он сидел ровно под краем скального навеса. Все союзные проводили этот камень взглядом, и Ману зачем-то потрогал его. Через миг он увидел чуть удивленную, нахмуренную мордочку какой-то львицы, что смотрела на него точно сверху вниз.

Тут же появилась чья-то голова справа, потом слева. Потом сверху — еще одна.

— Северняки, — не таясь, весьма громко заметила Сарнисса. Она быстро узнала их: дочь прайда Иллари хоть раз в жизни, да столкнется с ними. Хизая, хоть и прожила уж не короткую жизнь, никогда не видела живого северняка, то же самое Ману. Нихмуд видел, но очень давно, в ранней юности.

Ну и Сэнзалли, конечно же, их узнала.

— Нэй, нэй ты, мелкая жизнь равнины, пусть пасть твою заткнет. Иначе словишь, как обзываться гнусным прозвищем, — злобно прошипела та, что появилась первой.

Сэнзалли знает, что Саргали просто ненавидят, когда их называют «северняками» или еще как. Они вообще на дух не переносят неуважения, мнимого или реального.

— Спустись сюда и поймешь, как я клыками заткну твою глотку, — так ответила Сарнисса.

Львица оскалилась, и отпрянула от края — видимо, проверить, кто из них всё-таки прав. Но потом снова возвратилась назад, глядя с оскалом; видимо, кто-то остановил.

Ману чуть не провалился сквозь землю. Активно нарастал бессмысленный, никому сейчас не нужный конфликт. Надо что-то срочно предпринять.

— Погодите… Мы не пришли на вашу землю, вы не тронули нашей. Мы не желаем драки. Давайте всё обсудим, — спокойно молвил он.

— Верно, главный, но за грубость надо дать ответ, — сказал лев, неожиданно появившись слева, из-за камня скалы.

— Простите ее вспыльчивый характер, — только и сказал Ману, удивившись, как лев сразу признал в нем главу группы.

— На?! — послышалось коротенькое слово, и две львицы исчезли, отпрянув от края.

Лев, что вышел слева, всё так же стоял, потому все обернулись к нему.

Чуть подумав, вперед вышла Сэнзалли, встав рядом с Ману, даже чуть ближе к Саргали, чем он сам. Львица впереди — всем известный знак мирных намерений. «Где же она, где шамани…», — подумалось ей. Саргали-шамани она еще не видела, хотя ясно чувствовала присутствие. Стало понятно: северняки хорошо знали эту скалу, этот навес, и тоже желали тут отдохнуть ночью. А тут, собственно, оказались союзные.

Теперь перед глазами предстали все северняки: две львицы совершенно возраста «ярой охотницы» (так принятно говорить в Союзе о еще молодых, но уже не юных — у кого есть уж довольно большие дети), два льва (один точно уже старый, но еще очень крепкий, второй — молодой) и еще молодая, яркая Саргали-шамани.

Ману и Нихмуд невольно разинули рты, когда увидели ее облик. Явилась она вообще эффектно: все спустились, только она молнией спрыгнула откуда с высоты, очутившись пред своими. Сделала она это так легко, будто тем и занималась целыми днями.

Эта молодая львица неестественно красива. Все в ней точно и безупречно: изящность силуэта; скромная красота небольших, темных ушей; глаза цвета глубокой, лунной серости; небольшой, тонкий подбородок. В какой-то мере она даже похожа на Сэнзалли: так похожи, к примеру, двоюродные сестры. Длинная, светлая шерсть ясно показывала, что ее хозяйка прекрасно следит за собой.

— Крадете место наше для ночи? — с иронией спросил старший лев-Саргали, подойдя к своей шамани и сев справа от нее. Та же, словно изготовленные коготь и клык, выглядела восхитительно-угрожающе.

Сын конунга не сразу понял, что именно желал сказать лев; как известно, северняки говорят на странном говоре, который ни с чем не спутать. И, к сожалению, Ману никогда не доводилось его слышать. Он замешкался, но выручила Сэнзалли:

— Нам этого не нужно, поверьте. И мы не желаем вам зла. Мы желаем зла совсем другим — охотимся на наших врагов.

Все северняки обратили внимание на нее. И, естественно, на ее окрас, длинный хвост и некую схожесть со львицей-Саргали.

— На кого ж ваша охота? — уже намного дружелюбнее молвил старший лев. — И чьей вы крови?

— Мы — союзные, — решил не прятаться Ману. — Не знаю, известно ли вам… На здешних землях появились прайды, что зовут себя вольсунгами. И они собираются… пройти через наши земли. Чего мы сделать им не дадим, конечно.

Саргали умолкли, напряглись. Союзные. Враги, вообще-то. Как-бы. Вражда Саргали и Союза держится уже столько лет, что уже все носят ее в крови. Но шамани-Саргали, внимательно глядя на Сэнзалли, что-то зашептала на ухо их главному льву.

— Ступаете к ним? — так же мирно, как прежде, спросил старый лев.

— Нет, уже от них, — ответил Ману. — Я так понял, вы тоже знаете о них?

— Уши слыхали, клыки чувствовали, — ответила одна из ярых охотниц. — Они — сплошная дрянь. Без причины лишили жизни двух наших львиц. Мы их перебьем.

— Будьте тогда осторожны. Их много. Очень много, — заметил Ману.

— Они тоже отправили к предкам кого-то из вашей крови? — спросила та же львица.

— Пока не успели. Вроде… Но собираются пройти через наши земли.

— Тогда вас ждет славная битва, — заключил глава северняков.

«Кто знает», — подумал Ману. — «Славная ли…».

Сэнзалли вдруг поняла, что северняки на самом деле вовсе не настроены плохо. Более того, их шамани сказала главному нечто такое, отчего все они сразу сбросили налет враждебности. Решив говорить, не дожидаясь Ману, она словно обращалась не к ним всем, а только к Саргали-шамани:

— Мы можем рассказать о них. И вы тоже скажите всё, что знаете.

— Всё, что знаем? — она услышала, наконец, голос этой шамани. Вкрадчивый, мягкий, уступчивый. «Тёмный», как ощущается. Это хорошо. Тёмный, словно из иного, очень схожего, но всё ж иного мира, голос — хороший признак для шамани, признак силы. — Ты алчешь знания?

Поймав множество скрытых оттенков в словах, Сэнзалли ответила, частью потому, что так говорил ответить ум, а частью потому, что так велела молвить сила:

— Да, сестра.

— Изумительно. Оргнар, выслушай слово львицы: стоит с ними поговорить. Пусть скажут, что знают, а мы скажем свое. Союзным можно отдать свою уверенность.

— Что ж, главный, побеседуем? — тут же Оргнар сделал предложение присесть для Ману.

Сыну конунга ничего не оставалось, как принять это. Сэнзалли, вообще-то, поступила весьма своевольно; тем не менее, он имел все основания довериться ее чувству и силе.

— Охотно, — принял Ману решение. Что ж, отец всегда учил, что решения нужно принимать быстро, окончательно и бесповоротно.

Все улеглись друг напротив друга, на весьма почтительном расстоянии, где в целый прыжок. Сначала представились друг другу. Выяснилось, что две львицы и старый лев — из прайда Менаи, а шамани со своим братом — из прайда Ордосс. Ману первым начал рассказывать всё, что они знали о Ваал-сунгах, опуская ненужные подробности и то, чего севернякам знать не следовало. Хизая и Нихмуд чуть недоверчиво смотрели на него — им не очень нравилась вся эта затея; тем не менее, всё пока было вполне хорошо. Сарнисса же ела глазами всех северняков; без сомнения, в ней не было большого дружеского чувства.

Когда Ману, в общем-то, закончил, их главный лев, Оргнар, не задавая вопросов, начал тоже рассказывать. У северняков в большом почете правило «ты мне — я тебе», чувство договора; обман, увиливание считатеся ун-кхалой, недостойным поведением.

Его рассказ, в общем-то, много нового знания не принес. Северняки, а точнее прайд Менаи-Саргали вместе со прайдом Ордосс-Саргали, узнали о Ваал-сунгах раньше, чем Союз. Оргнару было неизвестно: кто, откуда и каким способом первым разнюхал о них. В целом, эти Ваал-сунги не слишком заботили головы Саргали, пока далеко, на юго-восточном предгорье они не убили двух львиц Менаи. Оргнар не обмолвился и словом, что те делали так далеко от прайда, а также подробные обстоятельства этого случая. Вскоре весть о Ваал-сунгах всколыхнула сначала Менаи-Саргали, а потом и добрую половину Больших гор. Тщательно взвесив возможную угрозу, не в пример тщательнее, чем Союз, аршахи, то есть правители прайдов Менаи и Ордосс, решили действовать сообща. Остальные прайды Саргали начали выжидать, в целом вполне поддерживая начинание Менаи и Ордосс, и даже прекратили бесконечные ссоры и драки за земли, что так обычны в Больших горах.

Сначала они расспросили всех свободных львов и львиц, которых могли достать, и с которыми были хоть какие-то связи. Стало понятно, что этих Ваал-сунгов много, даже слишком. Сначала аршахи тоже не поверили количеству прайдов, но вскоре убедились, что это правда. Менаи отправили разведчиц, и те довольно быстро вернулись с уймой сведений о Ваал-сунгах: почти два десятка прайдов; сложный уклад жизни; постоянная нехватка пищи; наличие веры в какое-то верховное существо (это оказалось совершенно непосильным для ума северняков); наличие жриц этого самого верховного существа, которые, как оказалось, весьма умелы и опасны; наличие главы у каждого прайда и самого верховного правителя; агрессивность, наглость и нежелание уступаться.

Дата добавления: 2015-08-29