— Так ты признаешь ее силу, — утвердительно молвила Ринарита.
Эти слова дались Нильзе с трудом:
— Признаю. Потому и говорю тебе всё это. Но теперь она — наша пленница, а не мы ее. Возьми с нее, что можешь, а потом убери. Оставлять эту шаманаю в живых опасно, крайне опасно.
Нильзе схватилась за ухо.
— Вообще, чем вы увлеклись? Как вы хотели это проделать?
— У нас нет конкретного плана. Мы желали всё сделать плавно, постепенно…
— Смех! Смех и слезы! А сама, сама ты, Рина, забыла, как легко увлекается и бросается всем Мирэмай? Помнишь, какой ревностной была его вера поначалу?
Это Ринарита помнила.
— Он играет. Он не живет — играет. Сегодня то, завтра другое. Сегодня Ваал, завтра — нет. Сегодня Нильзе, завтра — Амариссани. Сегодня Ринарита, завтра — придумай сама. Может, эта шаманая? А? — фыркнула Нильзе.
Высокая Мать посмотрела вниз, на пыль земли.
— Ты снова хочешь стать его Вестающей? — подумала Ринарита о простоте и незатейливости большинства мечтаний и желаний.
— Хочу. Я хочу его извинений. И я их добьюсь. Рина, если наша долгая дружба еще жива, то знай: я прошу тебя о помощи. Изгони глупости из головы. Пусть будет так, как есть. В конце концов, тебе плохо? Мне? Кому-то еще? Вовсе нет. Наши предки столько лет создавали ту мощь, которой пользуемся мы. Ты, Рина, можешь жить и не заботиться ни о чем; можешь предаваться снохождению хоть целыми сутками. И я тоже. Можешь бродить по миру, как легкая душа, которой ничего не надо, у которой всё есть. Убеди Мирэмая убрать эту шаманаю. Убеди его оставить затею с верой. Я тебе помогу. Это будет легко. А перед этим мы спросим у нее всё, что посчитаем нужным.
Ринарита прижала уши, чуть отвернулась:
— А что там Мирэмай тебе говорил, когда прогонял от себя?
— Мол, я его обманула… Такого он не прощает, и всё такое. Местные старшие сестры — слышишь! — собрались меня вроде как судить, но потом очнулись, дуры такие, и решили, что это дело должна разрешить Высокая Мать.
— Что ж тут разрешать. Ты в сестринстве, конечно. Ты истинная Ашаи.
Нильзе не хватило проницательности, чтобы полностью понять оттенок этих слов: «истинная Ашаи».
— Тогда нам стоит вместе, — Нильзе сделала сильное ударение на «вместе», — поговорить с Мирэмаем. Понимай, как хочешь, я хочу и дальше быть Вестающей у него. Я не умею иначе, не могу и не хочу.
— Хорошо. Я всё объясню ему. Он точно погорячился, — пообещала Высокая Мать.
Ринарита чуть помолчала:
— Может… ты во многом и права, — молвила она.
— Пошли, допросим ее, — прыгнула на лапы Нильзе.
— Я не так хотела с нею говорить. Не так спрашивать, — опечалилась Ринарита. Ей было жалко Сэнзалли, от того самого чувства, которое не велит нам топтать красивый цветок; от того самого созидательного чувства, которое живет во всех хороших изнутри душах. — Оставим ее, пока не придет Мирэмай.
— Только не говори, что ты еще имеешь на нее какие-то виды, — даже как-то угрожающе молвила Нильзе.
— Не имею. Если Мирэмай прикажет ее убить — она умрет. Если отпустить — отпустим.
— Отпускать ее — безумие. Не вздумай!
Ринарита грустно посмотрела на Нильзе. Так мало истинно верного на свете, так и это немедля схватят и уничтожат.
Нильзе еще долго ходила вокруг Высокой Матери, убеждая ее в том, в какую пропасть могли ступить они с Мирэмаем, и потянуть в нее абсолютно всех. Поняв, что Ринарита всецело на ее стороне (вроде как), Нильзе деловито и целеустремленно пошла в пещеру, где содержали Сэнзалли; но по пути встретила странную картину — пленница, та самая, что помогла выманить шаманаю, свободно куда-то уходила, склонив голову к земле. За ней неспешно шли два льва и кто-то из учениц. Тут же, рядом, оказался и Синарр.
— Чего это? Чего она расхаживает, как дома? — чуть зарычала Нильзе, обратившись к нему; странное дело, ведь по сути, Менани и была у себя дома. Это — ее земли.
Похоже, Синарр и сам не в восторге:
— Ринарита указала… Так, мол, надо. Я лично бы не отпускал ее. Пойдет к себе домой, и там ее такой увидят. Да и разболтает много лишнего. Нехорошо это.
— Вот именно. Побегу к Ринарите, постараюсь убедить ее не делать и эту глупость…
Только начала уходить, как обернулась:
— Ах да, Синарр. По старой дружбе: нужна твоя поддержка, — очень просто обратилась к нему Нильзе.
— В чем? — с легким подозрением спросил он, спохватившись.
— Ты ведь признаешь, что Мирэмай погорячился насчет меня?
Порученец долго взвешивал, что стоит сказать. Он не знал, как ему выгоднее.
— Ему виднее, — наконец, ответил. — Глупо вышло, конечно.
— Синарр. Я через несколько дней снова стану Вестающей Мирэмая. Так или иначе. С твоей поддержкой. Или без.
Он чуть ухмыльнулся.
— Не надо втягивать меня в свою игру.
— Никакой игры. Ты просто скажи: ты со мной? Ты со мной так, как я с Мирэмаем? Гм? Или ты допустишь, чтобы из-за какой-то шаманаи Нильзе стала никому не нужной? Поможешь мне — я когда-то помогу тебе… — искрой посмотрела Нильзе в его глаза.
— Возможно, — чуть нехотя согласился он.
Нильзе снова встретилась с Ринаритой, которая, устав от этого дня, очень рано ложилась спать. Но здесь Ринарита проявила крайнюю твердость, объявив, что не нарушит своего слова: Менани будет свободна. Так она пообещала шаманае, и так будет.
Нильзе начала наглеть, наседать, убеждать. Высокая Мать не выдержала:
— Прекрати, сказала я! Не утрачу я своей честности! — очень ясно и недвусмысленно посмотрела она на Нильзе. Та всё поняла, и перестала требовать своего. Ладно, пусть идет себе эта Менани. Большое дело.
Вернувшись вроде как ни с чем, бывшая (пока еще) любимица Мирэмая застала Синарра на прежнем месте. Он что-то обсуждал с мугангами Хустру и Дэнэнаи; вдруг она заметила, как Менани спускается от пещеры. Худая, изможденная, она плакала. Вдруг Нильзе осенило, и она аж зло оскалилась от веселья. Ее обидели, растоптали в грязи, унизили! И всё из-за чего? Из-за шаманаи и ее мерзкого рода. Мщение будет, должно быть, обязательно будет.
Бесцеремонно оторвав его от разговора, Нильзе отвела порученца в сторону и что-то прошептала на ухо.
— Зачем? — недоуменно спросил Синарр, внимательно ее выслушав. — Зачем это делать?
— Отпустили? Отпустили. Жива? Жива, — убеждала Нильзе. — Так ведь? Так. Шаманая ничего не заподозрит, ничего не ощутит. Ведь пленница будет жива! Ринарита не скажет, что обещание нарушено. Рина вообще уперлась, мол, отпустите и всё. У нее свои странности. Но мы с тобой-то понимаем, как это глупо.
Синарр чуть скривился. Ему не хотелось связывать себя всем этим. Пусть бы эта Менани шла себе, куда смотрят глаза, раз такова ее судьба.
— Ну, и кому это поручить? — тоскливо спросил он, стараясь соскользнуть.
«Не зря ли я согласился поддержать ее?», — засомневался. Если Мирэмай не простит ее, то его явная или неявная поддержка, в итоге, бросит тень и на него.
— Да я сама сделаю, — решительно кивнула Нильзе. — Дай мне трех львов немедленно, и всё будет, как надо. И после этого пленница никакой опасности представлять не будет!
«Нельзя ей быть Вестающей. У них должен быть кроткий и спокойный нрав. И никакой подлости. Ее благодушие и леность я принял было за спокойствие. Может и хорошо, что Мирэмай прогнал Нильзе от себя», — рассудил Синарр.
Но Нильзе не унималась, желая чьих-то мучений и мщения без разбора. Синарр сказал ей:
— Я тебе никого не дам, успокойся. Вообще, ты мне разонравилась. Ненормальное что-то с тобой, беспокойная ты, мелочная и без достоинства. Ваал к таким не благосклонен. Уйди, не мешай.
— Это я запомню! И тебе вспомню! — зло молвила Нильзе, уходя.
**
Менани не желала просто уходить. Она очень хотела пообщаться с подругой-Сэнзалли, объясниться, слиться с нею душами хотя бы в самом маленьком разговоре, но прозвучал запрет:
— Или уходишь, или сдохнешь! — пригрозили. — Молись на Высокую Мать всю жизнь, что осталась жива!
Думать и решать уже не было силы, и Менани, печально отвернувшись, пошла прочь. Сначала ее сопровождали, а потом бросили в одиночестве, убедившись, что она спокойно уходит, никого не трогая.
«Куда идти-то?.. В Хартланд разве…».
Пребывая среди вольсунгов, она примерно представляла, что творится в Союзе. Вообще, за эти длинные-длинные дни Менани узнала о них много, неприлично много. Удивленная и обескураженная своей свободой, Менани осторожно ступала израненными лапами, желая нескольких вещей: попить, поесть, поспать, и вконец понять: что же будет со Сэнзалли. Не уверенная в своем уходе, она, тем не менее, не могла поступить иначе: усталость, изможденность брала свое. Менани сомневалась, что у нее получится на что-то поохотиться. Но ничего… Теперь — свобода, и как-нибудь можно выкрутиться. Главное — добрести до Хартланда, а там видно будет.
С каждым шагом свободы она обретала утраченную уверенность охотницы, с нее слетала забитость, запуганность, и Менани, невзирая на истощение, обретала хоть какой-то дух. Это совершенно усыпило всякую бдительность, и она не заметила в этих сумерках, что за нею следят двое: лев и львица. Львица следует первой, и следопыт из нее весьма неумелый — в иных условиях ее бы легко заметили; а лев — очень молодой, кстати — тащит в зубах некие длинные красноватые вещицы.
Когда Менани чуть прилегла, чтобы попить, отдохнуть и понять, как двигаться дальше, то поймать ее не составило большого труда.
**
Тишина.
Сэнзалли, в этой сумеречных потемках, прислушивается к ней и понимает, что даже у тишины есть свои оттенки. Есть тревожные, есть неопределенные; а есть прощальные.
Слабость от насильно данного ей снотворного медленно, но верно рассеивалась; но глупым будет считать, что действие прошло. В ней еще живет томящаяся слабость, и даже лапы не совсем послушны — похожее ощущение, будто долго спала и отлежала все четыре.
Ее молчаливые блюстители ничего не говорят — боятся говорить, ибо не велено. Двое лежат прямо в пещере, в нескольких прыжках, справа и слева. Еще двое — возле входа. В глаза не смотрят. Только мельком бросают взгляды в ее сторону — тут ли, не задумала чего, мерзостная, неверная, неугодная? Где-то рядом есть какая-то Ашаи-Китрах, весьма старая, но ее сейчас не видно.
Она бы попробовала использовать остатки собственных сил, вогнать окружающих в страх, но Сэнзалли слишком устала за все эти странные дни. Ее силам есть предел; сраженная голодом, снотворным и своим грустным положением, Сэнзалли не могла хорошо и верно собрать силы, волю и намерение. Для этого нужно уверенное настроение, твердая земля под лапами. Где теперь ее взять, если ты пленница, которой не суждено много жить?
«Все мы — пленники, которым не суждено много жить», — подумала Сэнзалли шамани, нежно опершись щекой к холодной земле. — «Все носятся по этом земле так, будто им больно каждый миг. Мало кто хранит спокойствие; всем трудно жить, и всем что-то надо».
Ей стало казаться, что всё, что с ней происходит — сон. Сон во сне. Нереальность, которая приснилась ей, где-то спящей, в неизвестных мирах. Наверное, суть так: в этом мире всё так запутанно и сложно, что не может разобраться даже самый мудрый ум, а в настоящем мире, наверное, всё просто и ясно. Сновали полусны о ее детстве; они не мелькали перед глазами, стремясь предстать все и сразу, как иногда рассказывают. Они спокойно всплывали в своей дымке, спокойно погружались, и Сэнзалли не могла решиться: с нею это было, или нет?
«Сохраню остатки духа и силы до раннего утра. Там просто попробую вырваться. Нету смысла просто ждать на смерть», — решила Сэнзалли, не страшась. Ей вообще не страшно. Страх, он вообще смешон, делает из всякой души негодную жалость, легко делает из нее безобидную, всему доступную бессмыслицу.
«Хозяйка я страха. Всегда так думала, и всегда втайне гордилась. Разве это почетно? Да уж нет, можно признаться себе перед концом — это гадкое достижение, жалкое и смешное. А тем более полученное каким способом, ты вспомни. Была бы я хозяйкой красоты либо же добродетели — иное дело. А так… Мы всегда помним о себе правду; иные добились чего-то собственным намерением и упорством, и за это можно сделать последний вздох с небольшим почетом для собственного духа. А мне вирд подарил вот такое. И на том спасибо. Судьба вообще злобна, любит иронию».
— Тебе ничего не нужно? — спрашивает тот, кто справа.
Сэнзалли встрепенулась, посмотрела на него, смотрящего смутным взором с неким состраданием.
— Выйти, я имею в виду, — быстро исправляется он. Дабы ничего не подумали.
Сэнзалли отвернулась.
Нет, не нужно. Мы мало с чем приходим в мир, и ничего забрать не можем, когда уходим. Потому не нужно.
«Может, и хорошо, что скоро я забуду это слово «нужно». Как и остальные слова тоже».
Сэнзалли уверенна, что ее убьют. Она прислушивалась к чутью шамани, старалась понять — что будет? — но оно предавало, смешанность и спутанность царили в предчувствиях. Конечно же, она не пойдет навстречу Ринарите, не станет вольсунгой, и прочее, и прочее. А потому ее убьют. Можно, конечно, попытаться любым способом сохранить себе жизнь, но разве это стоит того? Конечно, нет. Ей просто не хочется вот так, таким способом. А вырваться не получится. Точно не получится. Как-то в ней всё кончилось, она не сможет.
Жаль, что многого не успела. Жаль, что никогда не придется давать имя своим детям. Жаль, что не увидит больше мать. Или сестру. Но сожаление преследует всякую жизнь, потому надо смириться. Горько видеть край жизни, но так было, есть и будет. Судьба не возжелала, не выручила — ну так значит велено, ничего не сделать. Силы не беспредельны, силы иссякли. Теперь враги не боятся ее, а насмехаются над нею — утратили пугливость. Ну что ж, на то они и враги — злые, желающие смерти и насмешки; других нет.
«В моей душе немного силы было, да и ту я расточила», — вдруг подумала Сэнзалли и укрылась лапой. Она вовсе не думала о том, что ее предали; что не помогли, что прайд сразу сдался, что весь Союз пошел на попятную. Всё это можно понять, Сэнзалли теперь это вполне понимала: жить хочется всем.
Стемнело, зажглись звезды в еще неясной ночи.
У входа зашевелились, излились приветствиями. Значит, кто-то важный пришел. И действительно — зашла Ринарита:
— Менани свободна. Она ушла, — сообщила, присев.
— Пусть ее путь будет легким, — спокойно, бесцветно ответила Сэнзалли, не поднимая глаз, распластавшись по земле. Так и должно быть: обещано — исполнено. Теперь можно успокоиться.
Высокая Мать еще чуть постояла, видимо, ожидая продолжения разговора. Но, поняв бессмысленность такого ожидания, ушла.
Сэнзалли сопротивлялась, но не могла вполне решить — верно ли всё сделала? Да, именно так, начали одолевать даже такие сомнения. Верно ли то, что прогнала Сэнгая? Хорошо ли, что осталась здесь до самого конца, ведь можно было поступить хитрее? Ведь суть шамани — ум, хитрость… Верно ли, что вольсунги смогли использовать Менани, чтобы вытащить ее? Хорошо, хоть она свободна. Как там ей? Хорошо ли, не больно ли?
«О да, вольсунги умны. Знали, что делать, как меня выманить. Хорошо, что ты свободна, Менани. Хорошо. Я очень надеюсь, что нету лжи в словах Ринариты. Нет-нет, она не будет врать. Для нее это — мелочь…».
У Сэнзалли вдруг почему-то заболели глаза, и она утерлась лапой.
Вот и маленькая дорожка лунного света, что пробилась в пещеру. Он спокойный, бледный, не переливается и не искрит, как свет солнца. В нем покой и нежность, и Сэнзалли хочет коснуться их, подставив лапу под этот свет. Ей нельзя выходить за определенные границы, которые ей начертили когтем на земле, но к счастью, в эти границы входит маленький кусочек лунной дорожки. Потому можно поставить лапу и глядеть, как шерсть превращается в серебристую.
«У меня и так шерсть оттенка белой бледности луны. Вот же — всю жизнь прожила, и не знала, что я несу цвет лунного света. И если моя душа улетит после смерти к луне, то мне больше нечего желать. Куда еще улетать душе шамани, если не туда?».
У всех нас есть мечта, но жизнь лишь позволяет созерцать ее в лунном свете, но не дает коснуться; ведь воля к жизни желает лишь продолжать саму себя, свое вечное существование, а когда ты коснешься мечты, то зачем тогда что-то желать, что-то делать? Потому все мы снуем по земле без покоя. Сэнзалли желала жить вовсе не так, желала жить другим, но в итоге оказалась там, где оказалась; почему и зачем?
«Есть в этом моя вина?», — спросила себя, вытянув когти на левой лапе, что касалась лунного света. — «Зачем мы живем одним, но думаем о другом? Хотела я знать суть красоты и жизни, а получила лишь знание страха».
Ей подумалось, что жизнь, по сути — чья-то злая шутка. Как ни старайся жить верностью, не по лжи, знанием и красотой — она всё равно, рано или поздно, все изорвет и станет безвыходно пошлой.
Ей захотелось простоты, чистоты, красоты. Сэнзалли очень-очень захотелось взглянуть на луну. Как знать, может быть, она увидит ее в последний раз этими глазами.
— Э… Эй! — занервничал один из охранников, а второй так дернулся, что аж сухая трава разлетелась повсюду. — Ты куда собралась?!
Снаружи сразу же прибежало еще двое, пробудившись. Неизвестно откуда появилась еще и та самая старая Ашаи-Китрах в компании молодой ученицы, которая смотрела на всё с крайним любопытством.
— Хочу посмотреть на луну. Лунный свет, — сказала шамани.
— Какая луна, болезная? Где лунный свет? Новолуние сейчас. Нет луны, облака в небе, — ответила старая Ашаи за всех.
Но… Да, так и есть, точно так! Сэнзалли вспомнила, что совсем недавно видела сильно убывающую луну, она была на исходе. Но откуда свет? Она выглянула вверх, и зрелище совершенно полной, неестественно ярко-серебристой луны совершенно потрясло ее, вызвало сильнейшее колючее волнение по всему телу. Сэнзалли поняла, насколько всё вокруг нее сноподобно, ирреально, словно чья-то выдумка. Уйти, уйти в миры сновидения, забыться… Сэнзалли взмолилась:
«Луна-сестра. Забери мою душу к себе. Этот мир порочен и зол, а я его дочь; не вменяй мне это в вину, а просто снизойди ко мне, незнающей».
И тут же оно, то самое ощущение, совсем такое, как и в ту ночь…
**
Только под утро Ваал-сунги южного крыла авангарда чуть пришли в себя.
Все, кто ее охранял, рассказывали совершенно разные истории. Один молвил, что перед глазами вспыхнуло что-то белое с алым; второй, что просто взял и уснул, а когда проснулся — шаманаи не было. Третий вообще не мог говорить, лишь ответил:
— Это запрещено, не могу говорить, запрещено…
Ему приказывали сказать, во имя Ваала, но тот отказался.
Никто ничего не смог объяснить, но пленница просто… исчезла. На глазах у нескольких голов. Словно никогда не было. Была-была, и вот — не стало.
Ринариту разбудили только под утро. Она пришла, молча посмотрела на место, где ее содержали. Пообщалась с блюстителями. Подумала. Вздохнула.
В Хартланде, тем временем, жизнь текла новым потоком.
Велари отказались «искать взаимопонимание» с Ваал-сунгами. То же самое Юнити. Иллари колебался. Хлаалу вообще не отвечал, словно его не было. Делванни, Регноран, Хартланд же сделали первый шаг навстречу совсем новой жизни.
Бывший конунг Умтай с самого начала совершенно устранился от всяческого управления, дел прайда, передав весь груз сложнейшего положения сыну.
Мирэмаю пришлось основательно задержаться. Он лично распоряжался присоединением союзных, с большим энтузиазмом наводил новый порядок, кого-то назначал, кого-то наказывал. К Ману относился уже почти как к сыну, и этот завтрак разделял с ним.
— Убеди юнианцев, убеди! — распалялся Мирэмай, отбросив недоеденный кусок. — Смысл им сопротивляться? Это бесполезно!
За завтраком им и сообщили такое:
— О сиятельный, о Лапа Ваала, доброго утра! — прибежала посыльная.
— Чего там?
— Поймали, наконец, шаманаю на землях Делванни. Имя ее — Сэнзалли.
— Сэнзалли?! — изумился Мирэмай этому имени. О да, он уже слышал его. Слыхал сегодня ночью. Во сне.
Сегодня у него был такой странный сон…
— Да, — ответила посыльная, чуть удивленная таким бурным чувством правителя.
— Когда?!
— Вчера днем.
— А почему я узнаю сегодня утром?! — с непониманием и злостью спросил Мирэмай, пнув пищу.
— Синарр не сразу распорядился, Лапа Ваала.
— Я Синарра в рог искручу. Подлец эдакий. Оставь кого-то после себя, так возомнит про себя шакал что. Да, Ману?
Ману кушал и слушал. Новость о том, что Сэнзалли жива, очень обрадовала его. Втайне конечно. Он осторожно спросил:
— Сэнзалли? Она жива?
— Знаешь ее? — с оживлением спросил Мирэмай.
— Да.
— Так, свободна, — это назначалось посыльной. Потом правитель Ваал-сунгов обратился к Ману: — Ну-ка, расскажи мне о ней.
— Она… Она — хорошая львица. Она была со мной в группе…
— А… Так вот что! Вы были вместе в одной группе! — сразу смекнул Мирэмай, о чем речь. — Рассказывай.
И Ману рассказал, как они ходили разведывать северо-восток. Рассказал даже, что у них было завязались отношения. Но не вышло.
— Хочешь, как всё уладится, я тебе ее отдам? — смеялся Мирэмай. — Будете вместе жить, будете вместе любить!
Конечно, Мирэмай врет. У него на Сэнзалли свои намерения.
Правда, правитель всё равно никому не признался (да и некому), что снилось ему сегодня ночью.
**
«Меня настигла смерть, или еще суждено жить?», — спросила себя.
Пошевелилась через силу, открыла глаза. Поднесла лапу к мордочке — своя лапа, не чужая, и на месте — значит, жить можно. Лишь почему-то белее обычного. Попробовала встать. Что, где, как? Так, похоже, она у себя в пещере, на Дальнем холме. Совсем рядом, у входа.
«Значит, еще живу».
Сказать, что она себя мерзко чувствовала — это ничего не сказать. Пришлось чуть отлежаться. Потом встала через силу, и решила идти к Хартланду. Не удивляясь, ничего не обдумывая, она просто шла туда, как ей подсказывало чувство. Не встретив ни одного вольсунга, Сэнзалли успешно ушла из своей земли.
Жутко, до невозможности хотелось пить. По дороге, прямо по запаху, нашла небольшое озерцо, в котором вода была явно плоха; но сейчас не выбирать Но когда подошла к нему, то не смогла попить. Совсем.
Ладно, шакал с этим питьем. Она бросила это.
Вдруг Сэнзалли услышала чей-то унылый, грустный рев; потом еще, потом еще раз. Он выдался ей знакомым, крайне знакомым, потому она навострила уши и стала ждать, чтобы верно определить направление.
«Не так уж далеко…».
И когда она пришла к тому месту, откуда исходил рев, то увидела Менани!
Она сидит к шамани хвостом, низко склонив голову к земле.
— Менани, подруга!
— Сэнзалли… Сэнзалли? Это ты?
— Да, это я. Обернись и увидишь.
— Лучше дотронься ко мне, тогда я буду знать.
И Сэнзалли дотронулась к ее спине.
— Посмотри на меня.
— Не могу, Сэнзи. Я больше не могу видеть, — так ответила Менани.
— Почему? Что случилось?
Сэнзалли сама обошла ее, взяла Менани за подбородок и подняла голову. Вздрогнула.
— Что они с тобой сделали… И зачем…
— Меня отпустили. И я шла с добрым чувством домой, но остановилась чуть отдохнуть, и меня поймали. Лев держал меня, а львица лишила зрения.
— Как?
— Изожгла глаза каким-то красным порошком.
Сэнзалли обняла подругу.
— Прости меня, Сэнзалли.
— И ты прости, Менани.
— Убей меня. Самой мне было страшно умирать, я боялась одиночества. Но теперь я с тобой, и мне не страшно. Хорошо умереть рядом с родной душой.
Сэнзалли нашла строфант, вскормила им Менани. Всплакнув, как полагается над мертвыми, вспомнила всё хорошее, а потом оставила — мертвых принято оставлять наедине с собой.
Потом она всё шла-шла, а ночь всё не кончалась.
«Укрыла ночь мир, ну и хорошо», — подумалось ей. — «Днем плохо, ночью — лучше».
Когда пришла в Хартланд, то первым делом нашла своих: мать, сестру. Отца не было.
— Дочь моя, где ж пропадала ты? — бросилась к ней Зарара.
— Сестра, родная, вот и ты, наконец! — побежала к ней Мааши.
— Простите, что так долго… Защищала наши земли, была верной дочерью прайда, вот и задержалась.
— Кому они нужны, эти земли. К чему верность? Новая жизнь пошла, нет теперь у нас земли, а верность — лишь слово. Успокойся, присядь и начинай привыкать к новому… Такая жизнь, что с ней спорить, — молвила мать.
— Не могу я так, мама. Не волнуйся обо мне. Отец где?
— Ушел тебя искать, да еще нет его.
— А вы оставайтесь. Дождитесь его и скажите, что со мною всё хорошо. А я пойду искать себе иную судьбу, — сказала Сэнзалли.
Вокруг ночь, но Сэнзалли пошла на скалу конунга — поговорить с правителем Ваал-сунгов. Желал видеть? Так вот она!
Охрана было хотела задержать ее: кто такая? к Лапе Ваала? без разрешения?! Но Сэнзалли взглядом пнула прочь их души из этого мира — пусть полетают в других, подумают о жизни, и увидят, что нет никакого Ваала. Те свалились с лап, и Сэнзалли взошла на скалу. Правитель не спал, он сидел. Размышлял о будущем, о великих планах. Рядом с ним — Ману.
— Звал меня? — так сказала ему, когда подошла.
Тот спохватился.
— Эй, как прошла ты без разрешения? Охрана! — засуетился Мирэмай.
— Тебе, лев, не стыдно звать на помощь при виде изящной львицы?
Ману сидел. Хотя вокруг ночь, он почему-то кушает.
Ну, пусть кушает. Дело полезное.
— Кто ты? — с удивлением спросил правитель Ваал-сунгов.
— Сэнзалли, дочь Делванни. Чего ты взял мои земли? Кто разрешил тебе?
— Твой прайд сам сдал мне их. Твой Союз сам отдался мне. Чего ж более? А раз ты дочь, так покорись воле своего Союза. Своего прайда. Иди ко мне, и стань вольсунгой, как подобает, — с чувством правоты молвил Мирэмай.
— Невозможно это. Не нужен мне твой род. Теперь смотри в мой левый глаз.
— Что в нем я буду видеть? — недоверчиво спросил он.
— Потом расскажешь, мне не знать.
Мирэмай свалился с лап, как остальные, и Сэнзалли начала уходить прочь, куда глаза глядят; а земля под лапами стала мягчать, мягчать, мягчать… Ночное, сизо-темное небо исчертили алые линии и молнии, а потом всё, вместо рассвета, покрылось мраком, бездной, сияющей темной, и Сэнзалли ощутила это неизбывное стремление вверх, вверх, вверх.
«Все мы гости в этом мире. Пора домой».
**
А этой самой ночью Мирэмаю приснилось, что к нему пришла эта Сэнзалли. Пришла и дала знать: не будет иметь с ним дела. А потом приказала посмотреть в левый глаз, и он посмотрел. От этого и проснулся с колотящимся сердцем и страхом. Страшный был сон, необычный.
Имя он запомнил. Как же удивительно было услышать его этим же утром!
«Наверное, я раньше слыхал, просто не придал значения», — рассуждал Мирэмай уже днем.
И этой ночью приснился Зараре и Мааши одинаковый сон: будто они общались со Сэнзалли, и будто у нее всё хорошо.
— И она тебе тоже сказала, что пойдет искать иную судьбу! — плакала мать без покоя.
— Точь-в-точь! — изумлялась Мааши, разбудив лежащего рядом Аталла, и рассказав ему о сне.
Ведь они, Аталл и Мааши, теперь — вместе.
А две старые львицы, что повидали очень многое, пугливо и быстро старались пройти земли Союза как можно скорее. Теперь тут беспокойно, всякое может случиться. И наткнулись возле маленького, грязного озерца — болота для слонов — тело молодой львицы.
— Ох, смотри, смотри подруга… У нее лапы все изранены, она вся в царапинах, — подошла одна с одной стороны.
— Изможденная, худая, — заметила другая, подойдя с другой.
— И глаза, гляди… какие.
— Кто мог сделать такое? Уж совсем дурные времена, совсем бессердечные все стали.
Рядом лежали цветы строфанта.
— И отравилась.
— Отравили!
— Как знать… Тяжелая жизнь, нелегкая смерть. Пусть покоится с миром среди предков.
— Пошли, подруга… Страшные места, не стоит медлить.
**
Ее уши слышат, как нечто монотонно и ровно стучит. Похоже, что бьется камень о камень; или слезы падают на землю — совершенно невозможно сказать. Сначала звук был мягким, успокаивающим, но теперь в сонном, слабом, но крепнущем сознании ставал всё назойливее.
Сэнзалли лежала, стараясь вспомнить и понять: где она? что она? Она помнила, что в последний раз видела лишь блеск луны среди врагов-вольсунгов. Но сейчас она точно не в пещере, если верить ушам.
Звук утих, послышался чей-то вздох. Потом, судя по звукам, кто-то отряхнулся. Снова сел. Монотонность повторилась снова. Тук-тук. Тук-тук.
Шамани пошевелила лапой. После того, как ее раз связали и пленили, появился страх: очнешься — и вот она, несвобода. Но нет, шевелится. Можно взмахнуть хвостом. Ох, слабость какая…
Сэнзалли посмотрела на мир и увидела, что лежит деревом с огромной кроной; на земле и траве покоились капли дождя, и витал запах недавней грозы. Запахи были чужими, но слабо знакомыми. Хвостом к ней стройно лежала какая-то львица и мерно стучала коготком по панцирю, поставленному вверх дном.
Ворвались звуки всего мира. Птицы пели, ветер шумел, послышались чьи-то отдаленные голоса и смех. Рядом пролетел колтун перекатиполя, шелестя травой. Как удивительно, что такой меленький, слабо слышный звук стука когтя мог полностью поглотить сознание, перебить всё остальное, привлечь к себе нераздельное внимание и всю мысль.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |