Судорожно вдохнула воздух, ибо его не хватало.
— Что-что ты говоришь, милашка? — некто отвратительно лизнул ее ухо.
«Пусть издохните вы со мной, уйдете в ничто вы со мной», — это была последняя ее осознанная мысль.
Расслабилась и больше ничего не предпринимала.
Потом ее голову окружили спокойствие и холод, будто всё это происходит вовсе и не с нею, а с какой-то другой Сэнзалли.
Потом — ощущение, хорошо знакомое: будто из макушки или затылка вылетает душа. Так очень часто начинается сновидение. Потом она ощущала, будто находится в двух местах одновременно: одна Сэнзалли была там внизу, и с нею происходило непоправимое; вторая совершенно не заботилась судьбою первой, а пребывала в бесконечности сияющей темноты, с которой часто начинается всякое сновидение, только теперь сквозь нее словно проносился беззвучный и невидимый ветер безумной силы. От этого ветра вторая Сэнзалли куда-то летела быстрее света и мысли.
— О, подруга уже успокоилась… Похоже, ей начинает нравиться. Гляди, Хану, а? — указал лев на то, что Сэнзалли совсем расслабилась, и даже убрал лапу с шеи.
Хану дотошно наклонился и даже внимательно поглядел в полузакрытый глаз львицы.
— Ага.
— Сидай, как дела? — весело и с предвкушением осведомился Танари.
Тот не ответил. Он, закрыв глаза, крайне сосредоточенно делал то, что и делают самцы.
— Не мешай ему, — вяло махнул лапой Хану и прислонился к дереву, лениво наблюдая за сценой.
Вдруг Сидай зарычал так, что, казалось, с дерева опадут листья. Хану, оскалившись, зажмурился и потер ухо:
— Придурок…
Танари засмеялся.
Но Сидай, похоже, вовсе не спешил поделиться удовольствием с друзьями. Он всё так же, но уже неподвижно застыв, покоился на львице. Глаза всё так же закрыты.
— Сидай, ты чё? — легко подтолкнул его Танари.
Вместо ответа выдал лишь несколько нечленораздельных неприличностей, медленно сполз, сделал несколько шагов в сторону и там прилег.
— Лан, Хану, моя очередь.
— Я подержу, если что.
— Ага.
С Танари было примерно то же самое, что со Сидаем. Хану внимательно смотрел на львицу и удивлялся ее покорной расслабленности. Как правило, те царапаются и дерутся довольно долго, почти до самого конца. Он-то знает, не впервой. Пока хорошо не дашь по голове или не расцарапаешь до алой крови. А тут — ничего. Сама покорность, просто лежит на боку. Даже, кажись, улыбается… Или это кажется?
— Танари, а она не сдохла? — на всякий случай спросил Хану. Это ж он держал ее за шею. Может, переусердствовал.
Тот не обратил ни малейшего внимания на вопрос.
— Чё это с ними? — удивленно почесал лапу Хану.
Наблюдая за выражением простого, безмерного блаженства Танари и за Сидаем, что по-прежнему валялся, Хану с радостным любопытством произнес:
— Да чё это с ними? У них что, первое свидание?
Вгляделся в ее мордочку и тело — раньше на это времени особо не было:
— А хороша …
Танари пришлось столкнуть с львицы. Хану показалось, что он на ней просто заснул.
«Они что, посмеяться так решили?..», — подумал он.
Но, когда пришла его очередь, всё понял.
Сидай очнулся первым и начал тормошить Танари:
— Чего надо? — вяло замахал лапами тот.
Поглядев на львицу, Сидай отметил, что она по-прежнему лежит на боку, и, кажется, даже не шевельнулась.
— Идем.
— Куда? — лениво спросил Танари
— Куда-куда. Прочь идем.
Танари сел.
— Ты еще хочешь?
— Неа. Странно, но вообще нет.
— Но, согласись, было нереально.
— Очень. У меня еще такого не было.
— У меня разве что в молодости… — задумчиво сказал Сидай, подумав, что соврал.
— Ладно… Идем. Дерни Хану.
Дернули Хану.
— Куда мы идем? Давайте еще! — с энтузиазмом проснулся тот.
— Ты как хочешь, а мы больше не хотим, — не захотел Сидай говорить «не можем».
Хану почесался:
— Да и я, если честно, как-то устал.
— Ну, так пошли.
— Пошли.
— Постойте! — бросил Хану. — Я гляну, что там с ней.
Сидай засмеялся:
— Да что с ней может быть? Брось, идем.
— Я гляну. Вдруг умерла.
— Да ничего ей не будет, для этого самки и есть … Ну, беги-беги. Позаботься. Давай.
Хану подбежал. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы она оказалась мертвой.
Не мертва. Лежит. Дышит. В ней есть тепло. Хану легко толкнул ее. Она не пошевелилась.
«В обмороке, что ли… Ладно, шакал с ней».
— Ну что, живая? — смешливо спросил Сидай.
— Живая.
— Да что ей будет. На то они и есть…
Отошли уже порядочно, шли молча. Одинокое дерево уже казалось совсем маленьким.
— Самая лучшая из всех, что я имел, — раскусил тишину Танари. — Хоть вообще ничего не делала. Странное дело, да?
— Это точно, — согласился Сидай.
— Слушайте, как так может быть?.. — смотрел Танари на приятелей.
Сидай повел ушами:
— Не знаю.
Хану молчал.
—Да молодая она просто, — подумав, нашел объяснение Сидай. — И… род в ней видится. Породистая. Она не из бродяжек, я вам точно говорю!
— Та ну… — недоверчиво нахмуриля Танари.
— Говорю же. Она из какого-то прайда. Простенькая львичка никогда не спала бы под одиноким деревом посреди голых трав. Тем более в дождь. Ведь ясно, как день, что оно привлекает внимание.
Танари засмеялся:
— Помнишь, ты говорил, что между львицами разницы нет?
— Похоже, таки есть, — уверенно сказал Сидай. — Есть разница.
— Мда, похоже на то.
— Слушайте, у вас было то же самое? — наконец отозвался Хану.
— Ага.
— Меня совершенно разорвало, — признался он.
Танари остановился:
— Слушайте, давайте вернемся, ее разбудим и с собой заберем.
— Ага. Так она и пойдет… — скептически усмехнулся Хану и подумал, что это, по сути, неплохая идея. Захотелось увидеть ее еще раз.
— А вдруг?
— Зря мы так быстро ушли… — с истинным сожалением молвил Танари.
— Точно.
И дальше Танари начал делиться мельчайшими подробностями, как это бывает среди самцов; Хану и Сидай внимательно слушали.
— В общем, славное начало славного утра, — подвел итог Сидай.
— Йах! — выразил одобрение Танари, причем так, как принято в тех землях, где он родился.
Утро и полдень вообще оказались щедры на приятные сюрпризы. Вскоре они почти без труда они загнали и свалили молодую кобылу зебры, которая не могла быстро бежать лишь из-за того, что повредила копыто. Причем произошло это совсем недалеко от местного водопоя.
Согнав леопарда с дерева, они важно устроились после очень сытного обеда. Хану прихватил себе берцовую кость и медленно грыз — привычка зловещего, трудного детства.
— Я тебе говорю, Танари, если мы провернем это дело, — энергично говорил Сидай, — то мы надолго посадим наши хвосты в тепло.
— А сколько львиц в этом прайде? — деловито осведомился Танари.
— Он мне говорил, что семь или восемь. Еще дети, нет смысла их считать. Ну, и еще этот старый дурак и его сын. У нас куча возможностей: можно придти и перебить тех двух. Но мне подсказали сделать еще лучше.
— Как? — стучал когтем о коготь Танари.
— В округе их не трогают лишь потому, поскольку они позволяют другим бездельникам иногда приходить во прайд и охотиться на его землях. Получается, что всем вроде хорошо, но на самом деле — отнюдь. Я уверен, что львицам это точно надоело — они годны терпеть какие угодно попирательства, но от своих львов, чем выносить мелкие приставания чужого. Если мы уговорим этих двух присоединиться к нам — я, естественно, стану главой — и возьмем прайд под свою опеку, то у нас получаются неплохие виды.
— Нас будет пять голов. Ну, если не считать этого старика — четыре. Это не так уж мало, но совсем не много.
— Есть еще львицы, — махнул лапой Сидай.
— А львицам всё это будет очень глубоко. Им всё равно, главное, чтобы новый правитель не был мерзее предыдущего. Они и когтем не пошевелят, — со знанием ответил Танари.
— Пошевелят. Если к ним относиться хорошо. Понимаешь?
— Пятеро львов и семь львиц… Со жратвой будет не очень… — задумчиво протянул Танари, в шутку попробовав забрать у Хану кость. Тот не дал.
— Ну, придется им помогать на охоте.
Танари крайне скептически скривился:
— А, не-не, зачем мне тогда прайд.
— Какой ты тупой, в самом деле! Это ж своя земля, свои львицы, свое всё! — от убеждения Сидай аж дёр когтями землю.
— Ты просто постарел. Тебе хочется свой уголок, спокойное место… А я иду туда, где не будет скучно.
— Пройдет несколько лет, и ты поймешь.
— Ладно. В любом случае, это может быть интересно. Но учти, я с тобой, пока мне это не надоест.
Сидай тяжело смотрел на него.
— В любом случае, тебе будет жалко бросать то, чего мы добьемся.
«Что-то мне плоховато… Переел, что ли?», — подумал Хану, прекратив грызть кость. Челюсти как-то сами переставали его слушаться: он хотел укусить кость сильнее, а получалось слабо. Странно, очень странно.
— Слушайте, мне как-то… слабо, — меланхолично пожаловался он.
— В смысле?
— Вот хочу грызть кость, а не получается.
Танари мгновение смотрел на него, а потом рассмеялся.
— И лапы покалывает, будто я их заспал. Вообще, какая-то слабость.
— Наелся просто, — махнул лапой Сидай.
Но вскоре поплохело и Танари. «Да, что-то мы действительно объелись».
Вскоре им обоим стало совсем худо. Хану будто уснул, а Танари слабым голосом говорил Сидаю:
— Слушай, ты знаешь эти земли?
— Очень слабо… — перевернулся на живот Сидай.
— Есть тут какой-то прайд?
— Да какой прайд, здесь свободные земли.
— Найди шаманаю, скажи, что сделаю для нее что угодно… Пусть придет…
Сидай с подозрением и недоверием посмотрел на Танари:
— Где я тебе ее найду?
— Хоть как-то найди… Я, похоже, чем-то отравился.
— Чё вы ели, два дурака? А? — прорычал Сидай.
— Ничего мы не ели… Шакалья мать, Сидай, беги найди…
Сидай и продержался дольше всех. Он побрел на запад, наугад. Это почти Морлай, а потому есть шанс встретить шаманаю. По дороге он несколько раз грыз траву, которую ему когда-то в детстве показала мать как средство от любой болезни и усталости; она неплохо бодрила и придавала сил. Сидай не знал, как она зовется, мать так ее и называла — «трава». Он вдруг очень живо вспомнил как она, вся посреди солнечных лучей, водила его по саванне и показывала мир.
Сидаю очень повезло — он большим чудом нашел шаманаю, под вечер, когда лапы уж еле-еле слушались его. Каждый шаг давался с неимоверным усилием, но лев знал: остановка равна смерти. Какими-то судьбами он встретил охотящихся львиц, чей маленький прайд решился подойти очень близко к границам угодий союзного прайда Иллари. Слабо умоляя отвести его к шамани, он вскоре повис на одной из старых охотниц; те сжалились над ним, охотиться прекратили и отправили младшенькую позвать их шамани.
Когда пришла молодая шамани со своей совсем маленькой ученицей, то Сидай был без сознания и умирал. Поняв, что жизнь его подошла к концу, шамани не суетилась и без спешки осматривала его, заодно рассказывая ученице, что к чему. Та смотрела на всё огромными глазами: она никогда не видела умирающего льва.
Пока шамани осматривала его, Сидай умер. Она нахмурилась, ибо не поняла причины смерти этого льва; кроме того, она выслушала рассказ львиц о том, что он подошел к ним вполне самостоятельно и тихо, но говорил. Ей стало любопытно; кроме того, шамани решила показать своей ученице предсказание на крови.
Она рассекла кожу под левой передней лапой. Шамани только смочила когти и лапу в крови, поглядела на нее — и решила дальше не продолжать. Она внимательно глядела на его кровь, потом что-то показала ученице. Та, навострив уши, внимала всему и так близко смотрела на лапу наставницы, что замарала нос в чужой крови.
Остальные львицы спокойно беседовали о своем. Охота и так сорвана, так хоть стоит узнать, что это за лев и почему умер.
— Так что с ним? — спросила старшая охотница.
— Его прокляла какая-то сильная шамани, — и ошибочно, и вместе с тем очень близко к правде ответила шамани, — причем насмерть. Испила из него силы, как воду вылакала. Наверное, он ее очень разозлил. Так что он зря меня искал. Я б такое даже не решилась снимать.
— А кто он?
— Тот, кто очень разозлил сильную шамани. Талант, такое еще уметь нужно. Сильные не разоряются на мелочь…
**
Ранним вечером того дня у дерева проходила Нимала, львица возраста силы. Она совершенно не собиралась здесь отдыхать. Оно было лишь ориентиром в ее путешествии.
Она учуяла чужой запах, остановилась. Приюхалась, навострила уши. Чего не терпит всякая свободная львица — так это нежданного знакомства и ненужной компании. Лапы медленно пошли вперед, и тут Нимала ее увидела, прямо под деревом. Молодая львица покоилась так, как обычно лежат при тяжелой болезни: на боку, поджав хвост, скрестив лапы. Рот чуть открыт.
Нимала обошла ее вокруг. Тронула лапой. Молодая львица слабо застонала, даже посмотрела на нее и будто попыталась встать; но вместо этого ей получилось лишь слабо протянуть лапу к Нимале. Лапа скользнула по шерстке Нималы и безвольно упала.
Опытная, повидавшая жизнь Нимала, снова принюхавшись, заметила следы львов на грунте у дерева. Осмотрела их. Еще немного принюхавшись, поняла, что тут произошло.
— Несчастная юность, доверчивое дитя! Какая ж львица спит у одного дерева в открытой саванне? Головы бы поотгрызала… — застонала Нимала, не понаслышке зная, что с ней произошло. У нее тоже были свои ошибки молодости.
Она немного погладила Сэнзалли, потом начала тормошить ее, считая, что молодая львица упала в полную отстраненность и безволие от произошедшего.
— Вставай, соберись, жить дальше надо, а ты лежишь…
Кое-как Нимала смогла ее поднять, и Сэнзалли чуть шла сама, но взгляд ее был полностью отсутствующим. На все расспросы молодая шамани отвечала очень тихим и ровным голосом:
— Плохо.
Свободная львица подвела ее к большой, но уже высыхающей луже.
— Попей воду хоть отсюда.
Та не пила, потому Нимале пришлось лапой обтереть ей мордочку и уши, а потом и побрызгать водой на нее — чтоб очнулась. Сэнзалли таки немного попила, но потом снова начала валиться с лап. Оттянув ее от лужи на несколько прыжков, Нимала лишь вздохнула.
— О небо, сколько ж их там было? Я видела следы троих… или четырех… Ну вот же лапы таких носят!
Еще раз внимательно осмотрев ее и нигде не заметив крови, Нимала ушла. На скорую лапу поймав детскую добычу — кролика — она оставила его у лап Сэнзалли. «Очнется — есть захочет», — по-матерински подумала Нимала.
Но она — не мать, а потому надолго оставаться тут не может. Погладив ее на прощание, Нимала неспокойно ушла дальше. Сильная — очнется, слабая — так пусть уйдет сейчас, слабым нечего жить в Большом мире.
**
Неуверенно очнувшись и открыв глаза, Сэнзалли лишь подумала: «Жива я, или уже нет?». Ей холодно и неуютно; сырость проникла в шерсть — так бывает, если долго находиться под дождем — и это отвратительно.
Их было трое. Сэнзалли лишь смутно знала, что с нею сделали; она еще смутнее помнила, как поставила лапу в грязную лужу, ибо для нее не оказалось другой воды; но потом она совершенно оторвалась от этого мира, уже не зная о самой себе и своем теле. Вместо этого она выпала в сновидение и хорошо запомнила чувство вселенского одиночества и тот самый пронизывающий ветер, что пронзал душу. Было хорошо забыться, покинув тленность тела. Потом оно закончилось, Сэнзалли пропала в серости сна без сновидений, всё вроде успокоилось…
Она проснулась и даже было начала подниматься на лапы, чтобы как-то жить дальше.
И сжал такой ужас и ночной страх (хотя вокруг — белый, сырой день), что Сэнзалли не могла ни идти, ни лежать. Небо казалось темным; вещи вокруг — красными; мимо проходили все те испуги и страхи, что она познала за свою жизнь. Проходили даже чужие, незнакомые ей. Давили то полная тишина, то жуткие звуки.
Пребывая в мраке своих видений, она лишь прибилась к дереву, сползла по нему. Стало плохо, очень плохо; Сэнзалли словно заболела, только не медленно, как обычно бывает, а мгновенно. Подумав, что умирает, шамани лишь хотела, чтобы конец пришел поскорее.
«Лучше б я не родилась, чтоб не умереть».
Зная теперь страх смерти, она какой-то частью души еще могла соображать, и решила: «Вот ведь почему боятся конца. Он спасителен, но, о кровь, какой ужас предшествует ему!». Шамани чувствовала, что нечто разрушается в ней от страха, некая очень важная для нее часть души, часть «Я», которую она опекала всю жизнь от рождения. Она старалась спрятать ее, успокоить, не отдавать страху, но тот оказывался сильнее и всё глубже проникал в душу, подавляя всякую волю.
Потом он добрался к этому и разрушил; Сэнзалли стало нечего защищать в себе, она в какой-то мере перестала существовать. И всё отступило.
Только было по-прежнему ужасно плохо, как при лихорадке.
Сэнзалли лежала, и было даже трудно открыть глаза. Она сквозь пелену помнила, что некая львица старалась растормошить ее, даже поставила перед нею какую-то добычу, которую потом некие урвыши (то ли гиены, то ли шакалы, то ли еще кто) ночью, цапнув в зубы, унесли.
«Как я замерзла… Хорошо, хоть утро», — оглянулась она вокруг, поднимаясь. Лихорадка и жуткое самочувствие как лапой смахнуло, в какой-то один-единственный момент. Помотала головой, отряхнулась. — «Сейчас меня согреет солнце, и так станет лучше».
Посмотрела на дерево, что находилось в прыжках десяти, презрительно оскалилась. Да, вот место ее позора. Что ж, сейчас стоит, как обычно полагается в таких случаях, немедленно расплакаться; или решить лишить себя жизни: либо строфантом, либо прыгнув со скалы, либо (как она раз слышала) — яростно наброситься на стадо слонов и сдохнуть в бессмысленной битве; либо возненавидеть весь род самцов раз и навсегда; либо взять и скрыться ото всех, всегда помня о своем позоре; либо всё вместе. Да, сейчас такое стоит делать и ощущать…
Но ничего такого. Душа Сэнзалли обрела тяжесть и спокойность, как гладь огромного озера. Раньше оно волновалось, и было сложно увидеть в его отражениях вещи, а тем более судить о них. Теперь же в нем всё видно ясно и хорошо, а потому мысль течет свободнее и яснее, безо всякого сомнения и боязни. И тут же, сразу, она знала, что тех трех, которых она даже не видела, а лишь слышала, нет в живых: жизнь строга, и отдает всякому долг.
Шамани не посмеялась с такой мести, и не возрадовалась ей, а лишь приняла, как должное: знание, которым она обладала, оказалось силой. «Ритуэль исполнился, и я, как говорила Кара, должна была погибнуть. Тем более, этих глупцов было трое. Но отчего я не погибла?».
Прислушалась к себе.
«Хотя это еще как сказать».
Оглянула себя. Странно, но ничего не болит, лишь небольшая слабость. И холодно.
«Вся в грязи! Нет, так не подобает мне жить. Нужно отмыться», — Сэнзалли даже не пыталась вылизать лапу, потому что вся она оказалась измаранной.
Вспомнив, что ближайшая хорошая река есть лишь только возле прайда Иллари, немедленно и резво побежала на юг, к нему, предварительно чуть испив из лужи. Она знала, что в лужах плохая вода, особенно таких, но сейчас очень донимала жажда.
Сэнзалли уверенно трусила на юг, хорошо помня дорогу назад, лапы сами несли ее. Уши хорошо и верно ловили звуки мира, глаза безупречно отмечали вещи мира. Она бежала, и в то же время старалась понять свое новое состояние и положение в мире. Так… Очень странно, но раньше зрение, как полагается, покоилось в глазах, а «Я» сидело в голове. Теперь же ее всё сознание словно отошло назад и приютилось в незримой точке меж ушей; нет, она, в целом, видит мир так же, как и раньше; но ее «Я», центр самости, центр самой себя словно вышел из тела и нашел себе место вовне, между ушами. Она не могла подобрать даже для себя слов для такого нового ощущения.
Сэнзалли постоянно ощущала очень легкие тепло, холод, покалывание вокруг собственного тела. Странные потоки, невидимые, но осязаемые, похожие на мягкую, но чуть колючую воду, струились вокруг тела: то от ушей к хвосту, то наоборот, то по бокам, то по лапам.
Вот она бежит и вдруг чувствует-знает, что следует чуть отпрыгнуть в сторону. И верно: тут же мелькнуло черное в скомканной траве саванны, потом бросилось на нее, шипя. Да, это ядовитая змея, каких сейчас полно в траве. Инстинкты охотницы, конечно, спасли бы. Но Сэнзалли даже не сжалась, не одернулась, а сделала всё быстро и мягко, не ощутив никакого испуга.
Сэнзалли на мгновение раньше знала опасность, чем та наступила.
«Вот теперь как», — без страсти подумала она, кивнув самой себе. — «Это хорошо».
Да, а почему ни одной мысли о том, что произошло? Ведь мыслям стоит роиться, как пчелам, жалить и доставать, еще больше измучивать, чтобы позор и грусть стали вернее. Позор и совесть должны мучить.
Но и такого нет. Вместо этого Сэнзалли взялась насмешливо думать о них.
«Совесть есть страх перед другими, что поселился внутри тебя. Совесть — это страх. Все пути жизни ведут к страху…», — молчаливо решила Сэнзалли. — «Но если я не знаю страха, то куда идти мне?».
Раньше словно было две Сэнзалли: одна действововала, а вторая всячески оценивала эти поступки; будто бы сговорившись с другими львами и львицами, она смотрела на Сэнзалли строгими глазами, указывая на то, как делают «все» и как стоит вести себя «как все».
Но теперь нету страха, как нет второй Сэнзалли: она то ли исчезла, то ли слилась с первою; сознание обрело целостность и единость. А еще — стремительность решения и поступка без всяких сомнений. Теперь она хозяйка своих мыслей и чувств, а не они — ее.
По дороге к реке Сэнзалли хорошо поела. Когда наступил полдень, она пришла к реке, отмылась и хорошо привела в порядок шерсть, и легла на песке отдыхать, под тенью ив. Захотелось взглянуть на саму себя, но в реке слишком быстрое течение, слишком много волнения. Надо тихую воду.
— Потом взгляну, — тихонько молвила для своих ушей Сэнзалли.
Когда жар солнца, иссушив всю росу от дождя и всю сырость, спал, то Сэнзалли пошла дальше. Подумав немножко, решила не идти в Иллари, как раньше собиралась.
«Нужно домой. Меня нет слишком долго, а мой прайд не может быть без меня», — так решила.
И она легко и быстро продолжила свой путь.
В эту ночь она спала крайне спокойно, безо всяких снов и не сновидя. Не было страха одинокого путешествия, который шел за нею блеклой тенью все эти дни; не было страха пойти неверным путем (Сэнзалли и так знала, что ее путь — верен); не было ничего, кроме умиротворенности отдыха и мягкой ночи. Утром она встала и сразу же, по запаху, нашла небольшое, мутное озерцо с ручьем. К нему захаживают часто, и это заметно: множество следов (и львиных, и других) пометили его берега. Совсем недалеко идет тропка из Хартланда в Регноран, которую молодая шамани пересекла вот только что.
— Как много я вчера прошла, — молвила Сэнзалли, удивившись самой себе, и тихонько подошла к воде.
В кустах у воды зашуршало и с визгом начал удирать молодой, маленький бородавочник. Видимо, он заметил охотницу-Сэнзалли слишком поздно и решил обождать опасность в кустах; но нервы не выдержали присутствия львицы, и он решился доверить жизнь собственным коротким ножкам.
Инстинкты безотказны: Сэнзалли бросилась в погоню, хоть и не очень желала кушать. Убежать у него не получилось.
С неожиданной добычей и недоумением, что не ощутила запаха бородавочника (ведь ветер дул на нее, а такие вещи охотница, даже молодая, отмечает подсознательно), молодая шамани вернулась к водной глади. Она хотела взглянуть на саму себя. Оставив добычу, она сделала несколько шажков вперед, к воде, и глянула.
Но не увидела себя хорошо: мешали блики солнца и нестройное отражение.
Сэнзалли, вздохнув, решила уж посмотреться у себя дома — там есть место со спокойной водой, где утром и вечером можно прекрасно себя увидеть. И тут она лишь на миг, но увидела себя, настолько четко, что в это невозможно поверить. Но так было. Это была та самая львица, что глядела на нее из отражения в сновидении, из отражения в темной воде огромного водопада.
Чуть отпрянув, Сэнзалли снова вгляделась, но всё было как прежде — нестройное отражение и темное небо с облаками, что волновалось.
«Но мне хватит. Я всё увидела», — вздохнула Сэнзалли. — «Что ж, Сэнзи… Иная ты, чем прежде, и хранишь ты то, чего раньше не было».
И что теперь? Пред нею витал молчаливый вопрос.
А ничего.
«Ну, наверное… нужно лишь нести свою силу с благородством и достоинством», — таков она нашла ответ для самой себя. — «Хотя, может, мне нужно забыть это слово — «нужно». Теперь я вольнее, чем прежде… Или нет?».
Она, прижав уши и закрыв глаза, вышла из воды и села у кромки берега. Сэнзалли еще хотела для себя решить, где теперь ее суть на самом деле, чем она обладает и что будет дальше, как не дали: чуткие уши услышали звуки шагов по траве. Это — лев и две львицы; у лап матерей крутились трое львят. Трое взрослых пытливо и выжидающе глядели на Сэнзалли: кто такая?
«Оу… Чужие…», — подумала шамани, рассмотрев их. Ничего странного: от прайдов далеко. Вообще, всякому свободному вполне можно ходить по землям Союза незамеченным, если ходить осторожно и знать тропы. Вместе с тем она еще заметила черную глину возле зарослей тростника и камыша. Да, черная глина любит тростник. Или он ее? Вопрос показался Сэнзалли забавным, и она весело думала об этом, разглядывая черную глину на лапе: хороша ли? Глина, она вообще-то хуже сока хирайи, но сейчас его тут не достанешь. Плохая глина, к тому же, не дает хороших полосок, а лишь размазывается, превращаясь в обычную грязь.
Но всё равно Сэнзалли хочет нанести себе три полоски на левую щеку.
Сзади слышно какое-то копошение, тихий разговор и смешки.
Сэнзалли не встрепенулась, не устрашилась, не встревожилась — вообще ничего. Она ясно и чисто продолжала думать о своем: хороша ли эта черная глина либо нет?
Послышался характерный звук, как будто кто тащит тушу добычи.
Сэнзалли аккуратно отряхнула лапу от глины и обернулась. Да, так и есть: львенок постарше и понаглее уцепился в ногу бородавочника клыками и с тяжелым усилием старается тащить тушку к своим. Львицы зорко наблюдали за ним, а лев пил воду.
Да на здоровье. Сэнзалли поймает себе еще. И еще. Кушать и так не хочется; а что легко достается, то должно легко уходить. Но в жизни должно быть место справедливости. Если ты берешь чужое, то стоит спросить.
— Ты берешь мое без спросу. Разве так положено делать? — без угрозы, даже мило спрашивает шамани, вовсе не глядя на него, а чуть в сторонку: не хочет взглядом причинить ему беспокойство. Она продолжает отряхивать лапу, чтобы отстала вся черная глина.
— Не твое, а наше, — отвечает за него мать.
Сэнзалли уже знает, что это — мать. Она хорошо чувствует каждого из них, даже не глядя им особо в глаза; она чувствует душу и сердце каждого из них тем самым осязательным чувством, что простирается теперь не только в ее теле, но и вне его. Каждая из этих душ словно попала в круг ее сознания.
Вот взять эту львицу, мать. Она уверена в своих словах, хорошо следит за сыном, и незыблемо знает то, что наглость в жизни — второе, третье и четвертое счастье. Она довольна, что сегодня дети покушают без особых усилий. Вторая проявляет слегка заинтересованное безучастие, ее лишь забавляет небольшая сценка; она иной натуры, более пугливой и кроткой. Лев делает вид, что расслабленно пьет. На самом деле он нервозен и только ждет момента, когда следует вмешаться. Дети, как всегда, чуть боятся незнакомки, хоть рядом матери; в то же время ждут зрелища и приключений. Львенок-наглец, во-первых, весьма недоволен, что мать поручила именно ему хватать свой кусок; во-вторых, опасается, как бы эта молодая львичка не хряпнула его прежде, чем мать подоспеет на помощь.
— Да берите. Я не голодна. Только спрашивать всё равно стоит.
— А что мы должны у тебя спрашивать? Ты кто такая? — начала наступать вперед мать.
Так всегда. Почти всякий, услышав мягкость и вежливость, считает это слабым местом. Слабостью. По правде говоря, небезосновательно. В этом мире, где все привыкли к слову силы, никто не внимает мягкости. Но мягкость — разве слабость?
— Меня зовут Сэнзалли.
Лев перестал пить; вторая львица с большей живостью наблюдала за происходящим.
— Мне плевать, как тебя звать. Убирайся отсюда, не мешай глазам.
Вдруг тот самый львенок, что тащил тушу, исподтишка подкравшись откуда-то сзади, толкнул Сэнзалли лапой и отскочил.
— Эй… Оставь меня… За что ты меня ударил? — сожалея, глянула на него шамани.
— Ахаха, дура! — просто изрек тот с детской жестокостью. — И что ты мне сделаешь?
Сэнзалли повела ушами:
— Ничего. Ты еще дитя.
— Так убирайся отсюда поскорее, — нос к носу подошла к ней львица-мать.
Какая глупость! С такого расстояния смотреть шамани глаза в глаза, чтобы пригрозить ей!
Не надо было ничего делать. Сэнзалли не нужно было что-то говорить, делать, даже делать усилие. Намерение шамани, что сейчас верно жило в ней, легко и просто схватило душу львицы, причем всю, со всеми добродетелями и неправдой, мыслями и глубинами сознания. Сэнзалли ощутила легкий ветер, просквозающий душу, что угрожал превратиться в ураган; увидела, как вокруг странно всё темнеет и краснеет, даже небо. Она знала, что теперь может сделать со львицей, что захочет. Она может подарить ей тот самый ночной страх, что пережила сама, мутный и вязкий, как топь; темно-серый, как ранние воспоминания о детстве; с красной полосой, как алая кровь жизни. Львица может погибнуть от такого страха или потерять дар речи на полжизни, страшась собственной тени.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |