Сонька. Продолжение легенды 6 страница

Анастасия, затаив дыхание, старалась не пропустить ни единого слова.

Михелина мягко убрала руку князя, с укоризной произнесла:

— Мне кажется, Александр, вы слегка перебрали с вином.

— То же самое я могу произнести и в трезвом виде. Вы придете, допустим, завтра, и я повторю свое признание. Вы меня боитесь?

— Честно?

— Только так.

— Ни капельки. Вы мне смешны.

Брянского будто ударили по лицу, он помолчал, сжав кулаки, на скулах обозначились желваки.

— Мне никто так еще не отвечал.

— Боялись? — полувопросительно сказала девушка.

— Видимо… — Князь помолчал, уронив на грудь голову, затем решительно заявил: — Постарайтесь понять и… принять мое предложение. Если в вас есть хоть толика сострадания, отнеситесь к моим словам серьезно.

— Сострадания?.. К кому?

— К двум одиноким, потерянным существам. Мы бродим по этим комнатам и не можем найти приюта… Я видел, вы очень понравились Анастасии. Но я так же без ума от вас! Поэтому все стало на свои места!.. Впервые за год моего дикого существования. Прошу, будьте с нами. Меня гнетут эти стены, меня выводит из себя дочь, меня круглосуточно преследуют страхи! — Глаза князя стали красными, лицо исказилось. — Особенно после того, как я принес в дом этот бриллиант! — То ли от выпитого, то ли от неведомого страха он стал похож на безумца. — Это страшный камень, Анна!.. Я его купил и теперь не знаю, как от него избавиться. Хочу и не могу!.. Он держит меня и тащит в неизвестность! В пропасть! — Брянский вцепился в колено девушки. — Хотите взглянуть на него?.. Я вам покажу! Никому не показывал, а вам покажу.

— Нет, — тихо ответила Михелина. — Не хочу.

— Тоже боитесь? — оскалился Александр. — Но я хочу, чтобы вы почувствовали его!.. Почувствовали и хоть в малой части разделили мои ощущения! — Он резко поднялся, показал на кресло, в котором сидела гостья. — Сидите и не смейте никуда выходить!.. Вас все равно отсюда не выпустят!.. Сидите! — Брянский широкими шагами пересек комнату, стал подниматься по лестнице, оглянулся, предупредил: — Несколько минут.

Михелина, замерев, осталась сидеть в кресле, а стоявшая наверху Анастасия легкими перебежками, прячась за колонны и простенки, двинулась следом за отцом.

По походке было видно, насколько он много выпил. Достиг своего кабинета, оглянулся и, не заметив никакой слежки, решительно толкнул дверь, забыв при этом закрыть ее.

Анастасия видела, как он взял стул, приставил его к книжной стене, вдруг на миг потерял равновесие и едва не рухнул на пол. Удержался, нашел среди книг фальш-корешки, открыл дверцу и запустил туда руку.

Анастасия на цыпочках бросилась прочь.

Сбежала вниз, миновала несколько комнат и влетела в тот зал, где находилась Михелина.

Зашептала горячо, сбивчиво:

— Теперь я знаю, где он прячет ключ от сейфа!.. Мы выкрадем камень!.. И не верьте отцу! Он сумасшедший! Теперь главное — избавиться от бриллианта, и папа выздоровеет!.. Вы поможете мне в этом?

— Постараюсь, — ответила гостья пересохшим ртом. — Когда?

— В любую ночь. Когда все спят… Ваша мама знает, как попасть в дом. Я буду ждать.

Наверху послышались тяжелые шаги Брянского, девочка бросилась прочь.

Михелина села поровнее, приготовилась к встрече.

Брянский нес в правой руке небольшой золотой сундучок, торжественно и таинственно при этом улыбаясь.

Опустился в кресло, выждал паузу.

— Не боитесь?

— Нет, — ответила девушка спокойно.

Брянский одобрительно кивнул, еще немного помедлил и приподнял крышечку.

В сундучке неожиданно сверкнуло что-то густое, темное, князь открыл сундучок побольше, и глазам предстал черный камень величиной в фалангу большого пальца.

Он отражал комнатный свет мягко, таинственно, притягивающе… В нем было что-то непостижимо живое, магнетическое, волнующее.

Глаза князя горели.

— А? — Он вопросительно взглянул на Михелину. — Черный Могол!.. Это имя бриллианта… Самый загадочный, самый желанный, самый опасный. По легенде, он принадлежал великому Чингисхану. — Брянский вынул бриллиант, положил его на ладонь, поднял повыше. — Камень камней… Несет власть, силу и… — князь оскалился, — не пугайтесь, смерть… Но смерть только тому, кто владеет им не по праву.

— Вы — по праву? — спросила девушка.

Александр вздрогнул, в его глазах пробежал испуг.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Боюсь за вас.

— Не бойтесь. Мы оба… вы и я… будем владеть им по праву. Мы ничего не будем бояться. Он принесет нам счастье. Обдумайте, Анна, мое предложение и примите его. Лишь бы его не похитили! А я боюсь, что это случится. Более того, предчувствую это!

Михелина не ответила, подняла глаза и увидела наверху Анастасию, по-прежнему слушающую разговор.

На улице темнело, всюду стали зажигаться фонари.

Сонька подошла к пролетке, в которой сидели Улюкай и Артур, и села в нее.

— Как? — спросил Улюкай.

— Обошлось.

— Чего-то мы не видели тебя выходящей из ворот.

— Нашла другую дорогу, — ушла от ответа Сонька. — Тут все спокойно?

— Не совсем. — Артур озабоченно покрутил головой. — Князь, похоже, высвистел из участка филера.

— Где он? — насторожилась воровка.

— В карете. Видишь?.. Недалеко от дома.

— Давно маячит?

— Сразу, как ты ушла.

— Видно, будут пасти Михелину, — предположил Улюкай.

— Скоро должна выйти, — Сонька взглянула на часы.

— Надо обрубить хвост, — заметил Артур.

— Как?

— Придумаем.

— Задерживается. — Воровка снова посмотрела на часы. — Как бы чего не случилось.

Помолчали, не сводя глаз с ворот княжеского дома.

— На квартиру стремно ехать, — неожиданно сказала Сонька.

— А там чего? — удивился Артур.

— Ольга, прислуга, ушла. Обещала синежопых наслать.

— Как это? Она ж сама из воровок! — усомнился в сказанном Улюкай.

— Сама ушам не поверила. Поэтому надо проверить бухту.

— Сделаем, — кивнул Артур. — Но для начала нужно все-таки обрубить хвост.

— Ну, гнида… Эту быдлятину наказать надо! — не мог успокоиться Улюкай.

— Накажем. Никуда не денется, — заверил приятель.

Неожиданно ворота открылись, показался сначала Никанор, который кланялся Брянскому, провожавшему Михелину. Князь что-то сказал ей. Она засмеялась, отмахнулась и зашагала вдоль высокого забора княжеского дома.

— Слава Богу, — перекрестилась Сонька.

— Слава, да не очень, — буркнул Артур и предупредил Соньку: — Сейчас будем вышивать.

Михелина достигла следующего дома и остановилась в надежде поймать извозчика.

Пролетка, в которой сидела Сонька с ворами, резво взяла с места, перескочила мостик через Фонтанку и скрылась в одном из переулков.

Отсюда хорошо был виден княжеский забор, чуть поодаль — филер в повозке, а ближе — Михелина, нетерпеливо выглядывающая извозчика.

Филер с места не трогался, ждал, когда к девушке кто-либо подкатит.

Воры не сводили с них глаз…

Наконец вдали показался свободный экипаж, девушка подняла руку. А когда она забралась внутрь повозки, в тот же момент на ними тронулся филер.

Лошади в повозке Михелины были ретивые, резвые — они быстро набирали ход.

Филер не отставал, держась в предельной близости.

Сонька нетерпеливо посмотрела на Улюкая.

— Тихо, Соня, — пробормотал он. — Без мандража, — и выразительно глянул на Артура.

Тот понимающе кивнул.

Пролетки Михелины и шпика приближались.

Артур бросил извозчику:

— Готов?

— А то! — кивнул тот.

Когда мчащиеся по Фонтанке пролетки достигли переулка и мимо воров проскочил экипаж Михелины, Улюкай что-то заорал, с силой толкнул в спину извозчика, и тот хлестанул по лошадям.

Они вылетели прямо на экипаж филера и врезались в него, кони с ржанием рванули в стороны.

Повозка филера перевернулась, из нее кубарем выкатился человек.

Воровская пролетка ловко развернулась и понеслась следом за экипажем Михелины.

За поворотом воры догнали Михелину, она быстро покинула свою повозку, нырнула к матери, и кучер ударил по лошадям.

Нева плескалась густой черной водой, в ней отражались близлежащие дома, по набережной катились повозки, распугиваемые новомодными автомобилями.

Сонькина пролетка стояла поодаль от того доходного дома, где воровка снимала квартиру, она ждала подельников.

Наконец из парадной вышли Улюкай и Артур, с оглядкой подошли к пролетке.

— Все спокойно, — сказал Артур. — Выпаса никакого не заметили.

— В квартиру входили? — спросила Сонька.

— Входили. Вроде порядок.

— У меня в полиции есть барашек, — заметил Улюкай, оглядываясь. — Попробую пронюхать про твою паскуду. А то как бы не подзалететь налегке.

Сонька молча кивнула, вышла из экипажа, Михелина тоже соскочила на землю, и они направились к дому, сопровождаемые Артуром и Улюкаем.

— Собираем самое необходимое шмотье, — сказала воровка, — и срочно меняем хату.

Князь Брянский сидел в кресле и мрачно смотрел на грубые сапоги полицейского пристава Фадеева, вышагивающего по дорогому ковру из угла в угол.

Кроме пристава здесь находились рослый, мощного телосложения полицмейстер Агеев, а также филер Гуркин, с синяками на лице, полученными в результате падения из повозки.

— Не желая вторгаться в вашу личную жизнь, но все же в интересах дела, князь, я бы желал узнать, каким образом попала в ваш дом девица, которую вы именуете Анной? — поинтересовался пристав.

Александр усмехнулся.

— Вторгаться не желаете, тем не менее вторгаетесь… — И, помолчав, разъяснил: — Девица по имени Анна является подругой моей дочери Анастасии.

— Но провожали девицу до ворот своего дома лично вы, — заметил шпик.

Князь с удивлением посмотрел на перебинтованного господина и язвительно заметил:

— Вам бы, сударь, следовало более усердно исполнять иные свои обязанности, а не подмечать детали, которые менее всего вас касаются.

— Князь, сами велели вести наблюдение за вашим домом, — несмело возразил тот.

— Да, велел. В доме странным образом растворилась некая особа, и ее важно было выследить.

— Никого, кроме указанной девицы, мною замечено не было.

— Вот в этом все ваши действия! Сидите в участке, протираете задницы, получаете жалованье, и в итоге — никакого результата!.. — И Брянский передразнил филера: — «Никто мною замечен не был», — после чего повернулся к полицмейстеру. — Хороши у вас работнички, Василий Николаевич.

— Каких имеем, — развел тот руками.

— Я могу побеседовать с вашей дочерью? — прервал перебранку пристав Фадеев.

— Не можете. Я стараюсь оберегать дочь от подобных процедур.

— Дорогой Александр Васильевич, — наконец вмешался полицмейстер, — говорю как родственнику и другу… мы прибыли сюда по вашей просьбе, а вы же всячески блокируете дознание.

— Дознание? — вскинул брови князь. — Надеюсь, я не являюсь вашим подследственным, Василий Николаевич?

— Как вы можете, Александр Васильевич? — с мягкой укоризной воскликнул Агеев. — Мы всего лишь желаем получить сведения о дамах, посещавших ваш дом, дабы при необходимости произвести некоторые розыскные мероприятия.

— Мудрено же вы выражаетесь, — поморщился Брянский и испытующе посмотрел на полицейского пристава. — То есть я могу предположить, что моим домом заинтересовались аферисты?

— Вполне возможно, — развел руками тот. — Вы же сами их опасаетесь!

— Да, опасаюсь. Более того, у меня есть на этот счет свои подозрения! — Брянский по-прежнему не сводил с пристава изучающего взгляда. — Ну и на кого же из них может пасть подозрение — на зрелую даму или юную особу?

— Пока сложно сказать. Но возможно, они работают в смычке.

— В смычке?

— Именно в смычке… Дуэтом!

Князь рассмеялся, отмахнулся от пристава:

— Какая «смычка-дуэт», если они не знают друг друга?! — И пояснил: — С девицей я познакомился совершенно случайно… едва не сбил ее автомобилем!.. А дама вообще вынырнула как черт из ступы!.. Что вы несете, пристав?!

Фадеев пропустил мимо ушей оскорбление и снисходительно усмехнулся.

— В картотеке мы имеем несколько криминальных пар, которые разыгрывают такие спектакли, ни одному театру не снилось!

— Исключено! — решительно не согласился Брянский. — Если относительно дамы я еще могу что-то допустить, то юное создание настолько мило и наивно, что всякие подозрения — бред сумасшедшего! Моя дочь в ней души не чает!

— Ну так пригласите дочь! — парировал пристав.

— Вы заставляете меня повторяться, — раздраженно заметил Александр, взял со стола листок, протянул Фадееву. — Вот номер телефона Анны…

— Анна — это…

— Да, это та самая девушка, на которую вы готовы бросить тень… Поэтому у вас есть возможность навести о ней необходимые справки и сделать определенные выводы.

— Благодарю. — Полицейский пристав взял бумажку, сунул ее в портмоне. — Позвольте откланяться?

— Желаю процветать и здравствовать! — Брянский поднялся, сунул ладонь Фадееву.

Тот у самого выхода повернулся к князю, предупредил:

— Я намерен поставить агентов возле вашего дома, Александр Васильевич, — и перевел взгляд на полицмейстера. — Если ваше высокопревосходительство не возражают.

— Не возражаю, — ответил тот. — Береженого и куры боятся, — засмеялся он собственной шутке.

Посетители откланялись и неловко двинулись к выходу.

Прощаясь, полицмейстер крепко пожал руку родственнику, от себя добавил:

— И все-таки будьте крайне осмотрительны, Александр Васильевич. Аферистов ныне под завязку, а слухи о ваших сокровищах витают прямо-таки в воздухе. Говорю вам опять же как родственнику.

— Благодарю за заботу, — сухо ответил тот.

Князь подождал, когда полицейские исчезнут с поля зрения, громко позвал:

— Анастасия!

Девочка появилась быстро, словно ждала приглашения.

Отец не стал предлагать ей сесть, подошел к ней почти вплотную, жестко спросил:

— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты заводишь знакомства с малопонятными особами?

— Да, папа, — тихо ответила Анастасия.

— Тем не менее ты расположилась к девице по имени Анна и, более того, сочла возможным уединиться с нею для доверительной беседы.

— Но ведь, папа, вы сами пригласили ее в дом, — подняла на него глаза девочка.

— Не отрицаю. Я пригласил ее, но вовсе не для того, чтобы ты вела с ней доверительные беседы.

— Мы ни о чем недозволенном с нею не говорили, — возразила дочка.

— Тем не менее о чем вы все-таки говорили?

— Например, о моих рисунках.

— И более ни о чем?

— Ну, почему же?.. Еще говорили о вас.

— Обо мне?

— Да, папа, о вас… Вы ей понравились, и она готова бывать у нас в гостях.

— Вы условились об определенном дне?

— Нет. Я ей позвоню, и мы договоримся.

Князь удивленно уставился на дочь.

— Ты знаешь номер ее телефона?

Анастасия растерялась, прошептала:

— Знаю, папа.

— Ты взяла его из моей записной книжки?

— Да, папа.

— И ее прошлый визит был по твоему звонку?

— Да, папа.

Брянский смотрел на дочку с нарастающим возмущением и вдруг ударил ее по лицу сильно, наотмашь.

Она от такого удара не удержалась на ногах, упала на пол.

Отец взял ее за платьице, заставил подняться.

— Никогда… Слышишь, никогда не смей заглядывать в мои бумаги!.. А тем более приглашать в дом особ, которых ты не знаешь!.. Поняла?

— Поняла, папа… — По щекам девочки текли слезы.

За колонной стоял Никанор и наблюдал за происходящим.

Сонька и Михелина спешно носились из комнаты в комнату, доставали из ящичков комода украшения, деньги, какие-то бумаги, совали все это в сумки.

Артур и Улюкай тоже не стояли сложа руки — вынимали из шкафов одежду, шляпки, обувь, бросали в чемоданы, в плетеные корзины, тащили к входной двери.

Неожиданно резко зазвонил телефон.

Все замерли, воровка и дочь переглянулись.

— Сними, — сказала Сонька.

— Может, ты? — спросила Михелина.

— Наверняка это тебя. Сними.

Девушка подошла к звонящему аппарату, поколебавшись, взяла трубку.

— Здравствуйте, — сказала. — Да, я… — Бросила взгляд на мать. — А что случилось?.. За что?.. Не огорчайтесь, я непременно приеду. Во сколько лучше? Постараюсь… Да, обязательно.

Повесила трубку на рычаг, повернулась к Соньке.

— Анастасия… Плачет. Ее избил отец. Просит, чтобы мы скорее помогли ей.

— В чем помогли?

— Ты забыла?.. Она хочет, чтобы камень побыстрее исчез из их дома.

В оперетте давали «Парижскую жизнь» Оффенбаха. Зал был переполнен, публика восторженно следила за происходящим на сцене, купалась в дивной музыке, бисировала любимым артистам. И когда пошел занавес, присутствующие стоя приветствовали участников спектакля такой овацией, что возникло опасение относительно надежности крепления люстры над головой.

Особенно аплодировали Таббе. На каждый ее выход на поклоны сцену заваливали цветами, зал ревел от восторга, женщины от зависти заламывали руки мужчины же смотрели на диву глазами влюбленными и жаждущими.

Когда Табба последний раз выбежала на авансцену и приняла очередную порцию оваций и цветов, за кулисами она неожиданно увидела Марка Рокотова, улыбающегося, не похожего ни на кого, с огромным букетом.

Передав цветы своей прислуге Катюше, она холодно спросила поэта:

— Чем обязана?

— Пришел порадоваться вашему очередному успеху.

— Благодарю, но я тороплюсь.

— Я буду ждать в экипаже.

— Вы не расслышали?

— Расслышал. И тем не менее буду ждать.

Рокотов склонил голову и исчез в темноте кулис.

Табба в сопровождении Катюши двинулась в сторону костюмерной — по дороге ее приветствовали коллеги и просто кто-то из публики, она с трудом отбивалась от желающих получить автограф и наконец добралась до комнаты.

С ходу рухнув в кресло, она сбросила туфельки и положила ноги на стул.

Катенька сложила цветы, приняла в дверях еще уйму букетов от служащих театра и остановилась напротив актрисы.

— Это был он?

— Догадалась?

— Поняла по глазам.

— По его?

— По вашим, барыня.

— Но я не желаю его видеть.

— Я этого не заметила, — улыбнулась прислуга. — Вы отправитесь с ним?

— Не думаю. А ты бы как поступила?

Катенька пожала плечами.

— Наверно, я тоже бы не устояла.

— Он меня унизил.

— Чем?

— Была история. Поэтому я желаю знать, почему он так поступил.

Экипаж несся по ночному Петербургу, некоторые улицы были освещены вполне прилично, другие же терялись в полутьме, и лошади бежали не так уверенно и ровно.

Табба молчала, напряженно глядя на мощную спину извозчика. Поэт так же не проронил ни слова, он был отстранен и рассеян.

Первой не выдержала актриса.

— Вы не объяснились по поводу случившегося.

Рокотов, будто очнувшись, удивленно повернулся к девушке, не сразу переспросил:

— По поводу случившегося?.. В отеле?

— Да, в отеле.

— Забыл по рассеянности… Но вам вряд ли будут интересны мои проблемы.

— Но вы оставили меня в чужом номере!

— В чужом? — снова переспросил Марк. — Это номер моего друга, и я бываю там регулярно.

— И регулярно забываете там девушек?

— Простите меня, — улыбнулся Рокотов и легонько коснулся ее плеча. — Мне необходимо было передать моему другу паспорт, и я очень торопился.

— Видимо, следовало предупредить друга о моем присутствии в номере.

— Он повел себя дурно? — удивился Рокотов.

— Он повел себя как воспитанный господин. Вы же поставили меня в крайне неловкое положение.

Поэт задумчиво помолчал, затем заговорил, глядя перед собой:

— Недавно император сказал о японцах: «Мы этих макак шапками закидаем». И закидали. Кругом кровь, смерть, преступная бессмыслица. Война… — Он посмотрел на актрису, спросил: — Вы знаете, что идет война? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Япония маленькая, всего несколько островов, и она держит Россию в кулаке. Мы теряем в этой войне все! Веру, нацию, нравственный патриотизм! Вместо всего этого все больше проявляется Хам Грядущий! И он возьмет Россию!.. А что остается, если затоплен «Варяг», отдан Порт-Артур, размазана армия, народ веселится и страдает?! — В глазах Рокотова блеснули слезы. — Остается любовь, остается страсть, остается высшее искусство — поэзия и музыка!

— Я вас обожаю, — прошептала Табба, не сводя с него глаз. — Я вас люблю.

Он повернулся к ней, легонько поцеловал.

— Не надо сейчас… Это мы скажем потом.

Они снова молчали, каждый думая о своем и чувствуя свое, затем Табба спросила:

— Куда мы едем?

— В госпиталь.

— В госпиталь? — переспросила актриса. — Зачем?

— Нас там ждут.

— В такое время?

— Там благотворительный вечер. Надо дать глоток надежды раненым солдатам.

Табба, не сняв верхней одежды, в сопровождении Рокотова и стройного поручика, поднялась по широкому лестничному маршу, с ней раскланивались, ей вслед перешептывались. Наконец они вошли в большой зал, заполненный состоятельной публикой, и поручик довольно громко объявил:

— Господа! Прима оперетты госпожа Табба Бессмертная и известный поэт господин Марк Рокотов!

Раздались скорее вежливые, нежели восторженные аплодисменты, солдаты помогли Марку и Таббе снять верхнюю одежду и отнесли ее в находящийся рядом гардероб.

К Таббе и Рокотову подошли два офицера — подполковник и полковник, раскланялись.

— Благодарим, что не отказались поддержать воинов в трудную минуту, — сказал полковник, повернулся к собравшимся, объявил: — Можем, господа, проследовать в палаты.

Присутствующие направились к широко открытым дверям и, после некоторой сумятицы, оказались в просторном помещении, заставленном кроватями с ранеными солдатами.

Дамы и господа шли по проходу, слегка растерянно улыбаясь лежащим, помахивали руками, некоторые решались задержаться у кроватей и что-то говорили солдатам, осеняя их крестом.

Рядом с Таббой и Рокотовым необъяснимым образом возник граф Петр Кудеяров, который приблизился к приме и прошептал:

— Я вас ревную… И боюсь за вас, мадемуазель!

Она легонько отстранила его и двинулась дальше.

Солдаты, разной степени ранения, приподнимались с коек, удивленно смотрели на диковинное шествие, перебрасывались репликами, улыбались.

Табба шла рядом с поэтом, держась за его руку, вытирала с глаз вдруг выступившие слезы, посылала некоторым бойцам нежные воздушные поцелуи.

Какой-то молодой человек с перебинтованной головой, совсем мальчик, вдруг подался вперед, дотянулся до руки актрисы.

— Я вас узнал!.. Я был на «Периколе»!.. Вы восхитительны, мадам!

— Спасибо. — Растроганная Табба обняла его. — Спасибо, дорогой. — Неожиданно сняла с себя золотой кулон, отдала пареньку. — Пусть он вам помогает.

— Я буду молиться о вас!.. Илья Глазков будет молиться о вас!.. Запомните!

Находящийся сзади Кудеяров также дал молодому человеку солидную купюру, бросив на приму ревнивый взгляд.

— Господа! — Вперед вышел Рокотов и поднял руку. Глаза его горели. — Господа, минуточку внимания! Позвольте, я прочту!

Он секунду помолчал, настраиваясь, вскинул голову, и его волосы черным солнцем взлетели над головой.

Табба восторженно смотрела на него.

Война — проклятие народа!

Война — проклятие страны!

Война — вопиет вся Природа!

Война — услада Сатаны!

Убитые сыны для вас награда,

Истерзанные души — ваш удел.

Проснись, Россия, выжми яд из Гада,

Молись и плачь, чтоб стон твой долетел!

Пусть долетит туда, где рушат судьбы,

Пусть окропит всех кровью и стыдом,

А мы, прикрыв позор уставшей грудью,

Пред смертью скажем — Боже, защити наш дом!

Рокотову аплодировали долго и страстно — посетители госпиталя, раненые, но больше всех Табба. Он с достоинством, снисходительно раскланивался, посылал тяжелые взгляды, наконец всем видом показывал, что приветствий достаточно, кашлянул в кулак, и все затихли.

— Не буду говорить, господа, о том, что испытываем мы, глядя на этих покалеченных героев Отечества. Не стану искать виновных в их печальных судьбах — не время и не место. Скажу лишь, что большая часть вины лежит именно на нас, господа! Своей пассивностью, равнодушием, неучастием мы во многом способствовали тому, что наши лучшие сыны гибнут на полях сражений. Гибнут в бессмысленной бойне, не подготовленные дать отпор противнику! — Присутствующие задвигались, зароптали, поэт тут же вскинул руку. — Самое недостойное, что мы могли бы сейчас сделать, — это вступить в дискуссию!.. Не надо, господа, если мы еще не до конца потеряли стыд! — Выждал, обвел присутствующих медленным гипнотическим взглядом. — Хочу попросить об одном. Не насильственно, а всего лишь по зову совести. Мы с госпожой Бессмертной являемся представителями благотворительного союза «Совесть России» и призываем вас к вспомоществованию раненым и семьям погибших в войне. Можете деньгами, украшениями… кто как может, дамы и господа.

Среди присутствующих возникло некоторое смятение, Рокотов сорвал с подушки наволочку, двинулся с нею в самую гущу светской публики.

— Кто чем может, господа… — бормотал он, встряхивая волосами и принимая подношения в наволочку. — Во благо лучших сынов России… Спасибо, Отечество вас не забудет… Благодарю, сударыня, за ваше щедрое сердце… Низко кланяюсь… Придите в храм и помолитесь. Благодарю…

Табба стояла в сторонке, с некоторым удивлением смотрела на действо, затеянное Рокотовым, машинально достала из сумочки крупную купюру и, когда поэт поравнялся с ней, положила деньги в наволочку.

Было темно и сыро.

Пролетка неслась по разбитой дороге — на ухабах подбрасывало и качало из стороны в сторону.

Поэт молчал, по обыкновению тяжело глядя перед собой.

— Никогда не слышала о «Совести России», — произнесла Табба.

Он повернулся к ней.

— Что?

— Не знала, что есть союз «Совесть России», тем более с моим участием.

— А вам зачем знать? — усмехнулся Рокотов.

— Как же?.. Вы ведь упомянули мое имя.

Марк помолчал, коротко взглянул на девушку.

— Я недостаточно вас знаю, чтобы посвящать в детали моей жизни.

— Я не стремлюсь к этому. Но причины странности отдельных ваших поступков я бы желала понять.

Поэт помолчал, после чего из него вырвалось:

— Деньги… Деньги… Мне нужны деньги! Чертовски нужны!

— У вас нет денег? — искренне удивилась артистка. — Я могу дать.

Он снисходительно посмотрел на нее и ухмыльнулся.

— Глупенькая, ничего не понимающая девочка… — Протянул руку к голове примы, взъерошил волосы, притянул к себе и накрыл ее откровенно бессовестным поцелуем.

Табба ничего не помнила, ничего не понимала. Она просто отдавалась властному, желанному и жестокому мужчине. Ей было непостижимо хорошо и временами настолько больно и отвратительно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не сбросить с себя огненное, удушающее тело.

Потом Табба сидела в небольшом гостиничном номере возле туалетного столика с зеркалом, взирая на себя удивленно и печально. Рокотов лежал на постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и молчал.

— Вот оно и произошло, — тихо выговорила девушка.

Поэт молчал, глаза его не мигали.

— Все так просто и даже обыденно.

— Жизнь, — почти не разжимая губ, сказал Рокотов, — цепь случайных и обыденных поступков.

— Вы полагаете, наша встреча случайна и обыденна?

Он усмехнулся.

— Пройдет совсем немного времени, и вы сами в этом убедитесь.

Табба вдруг стала плакать, тихо и отчаянно, уронив голову на столик, из уголков рта совсем по-детски выступали пузырики, а она никак не могла успокоиться.

Неожиданно почувствовала на плечах тяжелую руку, подняла голову. Поэт заставил ее подняться, взял в руки ее лицо, посмотрел в глаза серьезно и твердо.

— Вы отныне моя.

— Да, — кивнула актриса, и ее волосы упали на лицо.

Он убрал волосы.

— Вы будете делать все, что я скажу.

— Да.

— У вас есть театр, но вы не будете принадлежать театру.

Табба испуганно посмотрела в черные глаза Марка, мотнула головой.

— Нет, я не переживу этого.

— Переживете. Театр откажется от вас.

— Почему?

— Со мной вы станете прокаженной.

— Я вас не понимаю.

— Пройдет время, и вы все поймете.

— Вы по дороге сюда говорили о деньгах.

— Забудьте пока об этом.

Рокотов приблизил ее лицо почти вплотную к своему и стал целовать глаза, губы, шею.

Следователь Гришин, проводивший допрос, был в толстых очках, поэтому смотрел на Петра Кудеярова близоруко, внимательно и, казалось, даже с сочувствием.

Дата добавления: 2015-08-29