«Вот почему я должен вас терпеть столько лет, Поттер? За какие такие грехи?»
Вопрос риторический — и Гарри молчит. Он и сам, честно говоря, не знает, что ему за дело до личной жизни Северуса Снейпа.
«Разумеется, у меня была... личная жизнь. И даже довольно насыщенная».
Сальноволосый декан Слизерина — дамский угодник? Северус Снейп — бабник? Это не укладывается в голове.
«Но... сэр... Никто никогда не видел рядом с вами ни одной девушки...»
«Поттер... Ну почему у вас такое убогое воображение? Почему именно девушки? Рядом со мной, помнится, никто никогда не видел ни одного юноши... Это же не значит, что их не было».
Гарри чувствует, как мир начинает стремительно кружиться, точно маггловская карусель. Видимо, с «цуйкой» все-таки вышел перебор. Юноши? Профессор Снейп только что самым небрежным тоном признался, что он — гей?
«Ау, Поттер! Вы все еще с нами? Вас так шокировало мое признание?»
«Нет, сэр, но... Вы же действительно любили... Лили. Я не понимаю...»
Снейп откидывает с лица волосы, пристально смотрит в глаза. Глаза у него почему-то антрацитово-черные с вертикальным желтым зрачком.
«Есть такая штука, как выбор. У большинства из нас он обусловлен необходимостью продолжения рода. Иначе бы мир давно вымер. Но у меня... У меня, Поттер, не было ни малейшего желания продолжать свой род. А телу почему-то было плевать, какого именно пола партнер. Слыхали про подростковые гормоны, Поттер?.. Мужчины, в большинстве своем, гораздо честнее во всем, что касается секса. Они не используют свое тело для того, чтобы чего-то достичь: замужество, материальные блага, эмоциональное манипулирование. Для них есть только здесь и сейчас. И простое, как биение пульса: «Хочу». В ставке Темного Лорда все было очень просто, Поттер. Никто не думал о завтрашнем дне».
Гарри хочется убежать на край света. Или заснуть и, проснувшись, понять, что этого разговора никогда не было. Просто дурацкий сон. Но правда настойчиво бьется где-то под сердцем, стучит в висках, желая быть услышанной. Желая быть.
«Но ведь это не любовь, сэр».
«Конечно, не любовь», — легко соглашается Снейп, припадая губами к горлышку неизвестно откуда взявшейся бутылки с «цуйкой» и лихо выхлебывает пойло, совершенно по-аврорски — в несколько глотков.
Гарри трясет головой.
«Но ведь вы... что-то же такое все-таки было, раз мы разговариваем с вами сегодня?»
«Что-то такое всегда есть, Поттер».
«Он... был Пожирателем?»
«Почему был, Поттер? Он и есть. Помните: «Дракон умер, потому что некого было больше хранить»? Не Пожиратель, нет. Просто... мальчик».
«Мальчик... — зачем-то повторяет Гарри. Зачем? И так уже все ясно. — Он учился в Хогвартсе?»
«Учился... — Снейп расслабленно прикрывает глаза, запрокидывает голову и, кажется, погружается в сон. Затем снова начинает говорить: — Годы после возрождения Темного Лорда... Вы помните, Поттер? Тогда нам было совсем не до... любви. Но когда эта сука спрашивала разрешения? Я поймал себя на том, что не могу отвести глаз: он пишет, а я, старый дурак, смотрю... На наклон шеи, на выступ плеча, на движение кисти. На тень от ресниц. На то, как меняется его лицо, когда он улыбается. Когда хмурится. Впервые хотелось не... трахаться, а любить. Вы знаете разницу, Поттер?»
Гарри молча кивает.
«Вот... и я теперь... знаю. Это, когда в голове одна только мысль: «Живи! Живи!» А ему было всего шестнадцать. И он считал себя бессмертным».
«Вы сказали ему... сэр?»
«С ума сошли, Поттер? Как будто мне было жизненно необходимо добавить к своей славе убийцы и предателя еще и мрачную славу педофила-извращенца. Да и не понял бы он ничего, если честно. Вон, женился, семью завел... Мальчик мой».
Последнее Снейп шепнул одними губами. Но Гарри услышал.
(«Малфой, сука! А кто же еще. Недаром, едва выбравшись с того света, кинулся разглядывать колдографии!»)
«Вы... Познакомились с ним в Хогвартсе?»
«Я знал его всю жизнь. И защищал — как мог».
(«Точно — Малфой. Вон, и Дамблдора убил, чтобы твой драгоценный мальчик, не дай Мерлин, не запачкал своих лилейных рук!». — Гарри хотелось плакать. Ввиду переизбытка «цуйки», не иначе. Но это действительно было безнадежно — такая любовь).
«Идите спать, Поттер. На вас смотреть больно».
«А вы, профессор?»
«А я еще... повспоминаю. Как-то... Не усну. Идите, Поттер. Соорудите себе спальник за ширмой, ладно?»
Спальник за ширмой... Боитесь увидеть на физиономии Поттера гримасу отвращения? Мы, суровые мужики, не спим, знаете ли, со всякими извращенцами. Не так ли?
Нетвердой походкой Гарри заходит в пещеру. Аврорский спальник он, похоже, может трансфигурировать себе даже в вовсе невменяемом состоянии. А вот с ширмой — сложнее. Да и то — если поднапрячься... Гарри и самому не хочется нынче видеть дракона. Не потому, что. А потому, что теперь до невозможности трудно увидеть именно дракона, а не Северуса Снейпа. Как будто профессор Снейп явился на карнавал, надев странноватый маскарадный костюм. Но мы-то знаем...
Гарри привычно забирается в спальник. Долго умащивается на жестком полу. Укрывается с головой, чтобы стало еще темнее, и мир, наконец, перестал покачиваться, как пьяный корабль. Говорит тихо-тихо, почти надеясь, что его не услышат:
«Спокойной ночи, профессор».
И получает в ответ насмешливое:
«И вам спокойной ночи, Поттер».
* * *
Утром Гарри встал с первыми лучами солнца. Приходилось признать, что прошедшая ночь была... познавательной. Дракон спал на площадке возле пещеры, вытянувшись во весь свой драконий рост, и, кажется, самым вульгарным образом похрапывал. От трех ящиков «цуйки», запасенных накануне, остались только пустые бутылки. От мяса не осталось ничего, кроме грязного контейнера.
«Знатно посидели!» — восхитился Поттер, аккуратно ликвидируя бутылки и приводя площадку в более-менее приличное состояние. Вряд ли кто из ныне живущих мог похвастаться, что общался с пьяным в дым драконом. С другой стороны, вряд ли кто из ныне живущих мог похвастаться, что общался с пьяным в дым Северусом Снейпом. Сам Гарри, однако, вопреки ожиданиям, чувствовал себя достаточно бодрым. А вот в каком состоянии проснется дракон... То есть Снейп... Решив не испытывать судьбу, Гарри отправился вниз, в долину, чтобы по возможности пополнить свои, и без того обширные, запасы «Антипохмельного».
Дома постоял под ледяным душем. Переоделся. Выпил кофе. Вроде бы, все, как всегда. Только вот было совершенно очевидно, что «как всегда» уже не будет. Потому что прошедший вечер изменил что-то важное — и совершенно непонятно: как теперь жить.
Потому что Гарри Поттер, на свою беду, верил в любовь. Не в ту любовь, о которой так любил поговорить в свое время покойный профессор Дамблдор. От любви, в которую верил Гарри Поттер, никогда не пахло лимонными дольками. Не особо заморачиваясь проблемами смысла жизни, считая их чем-то надуманным и лишним, он, тем не менее, точно знал: если ты готов за что-то умереть, значит, оно есть. Потому что, по большому счету, значимы только две вещи на свете: жизнь и смерть. И смерть — единственная на свете неразменная валюта. Единственная на свете достойная цена. Гарри Поттеру не нужно было объяснять, что из себя представляет смерть. Их знакомство было долгим и тесным. Но среди его окружения больше не было людей, обладающих таким же опытом. И вот теперь — Снейп. Не просто «замри-умри-воскресни-убей проклятого Лорда-живи долго и счастливо». Гарри не знал: хотел бы он жить вот так, в чужом теле, не имея ни малейшей надежды на что-то другое. Хранитель. Дракон. Жить затем, чтобы просто принимать на себя чужую беду. Нет, не чужую беду. Беду и боль того, кого любишь. И, возможно, никогда в жизни больше его не увидеть. Потому что очень сомнительно, чтобы в наш прагматичный век на ухоженную лужайку Малфой-мэнора мог спокойно приземлиться огромный дракон. Оставалось надеяться, что проклятый Малфой в последнее старался не попадать ни в какие кровавые переделки, иначе дракону пришлось бы плохо. И, кстати, что там с Малфоем случилось год назад? Гарри тогда, по большей части, обретался в больнице и не очень внимательно следил за новостями светской тусовки. Тщательно скрываемое покушение на акулу магического бизнеса, о котором не знал даже Аврорат? Все может быть. Большой бизнес — опасное болото, лучше туда не соваться без острой необходимости. Но сунуться очень хотелось. И... Кажется, Гарри знал, что подарит себе на день рождения.
А еще... Пора было линять из пещеры. Никакой окклюменции не хватит, если прикрывать свое сознание еще и по ночам. Гарри вздрогнул, несмотря на подступающую к поселку жару. Очень не хотелось возвращаться обратно в свою одинокую берлогу. Очень не хотелось объяснять Снейпу, почему он решил сбежать. Не было никаких сомнений, что профессор расценит подобное дезертирство как брезгливую реакцию на свои ночные откровения. И Гарри попадет именно в ту дурацкую ситуацию, когда «леди слишком бурно протестует».
Он оказался прав.
Целый день дракон был занят только тем, что усиленно демонстрировал, насколько ему безразличен Поттер и его предсказуемые телодвижения. Стена между ними вновь была высотой с Астрономическую башню.
«Здравствуйте, Поттер».
«Благодарю вас, Поттер».
«Сегодня прекрасная погода, не так ли?»
Они общались друг с другом, как два иностранца, говорящие на совершенно разных языках, с трудом подбирая знакомые обоим нейтральные фразы.
Даже серебряная чаша «Антипохмельного», которую Поттер галантно преподнес страдающему после вчерашних бурных возлияний дракону вместо привычного завтрака, не растопила льда.
«Поттер, вы очень добры. Но, право же, не стоило так беспокоиться».
«Никакого беспокойства, профессор».
Вечер только ухудшил ситуацию.
«Ночуйте, где хотите, Поттер. Это совершенно не мое дело».
Гарри отлично понимал, что Снейпу больно. Больно. Больно. Больно. И ничего не мог поделать. Это было как раз из разряда тех самых печально знаменитых «благих намерений».
«Профессор, это вовсе не...»
«Поттер, избавьте меня от своего жалкого лепета. Не нужно ничего объяснять. Забудьте».
«Вот это вряд ли, профессор», — грустно подумал Гарри. Потому что... любовь.
Потому что, как это ни странно, именно вы доказали, что она — есть, профессор. Она есть. И, стало быть, жизнь не напрасна.
Любовь — самый главный магический эликсир. Если вдуматься, самый страшный магический эликсир.
* * *
Неделя пролетела, как в тумане
Снова дни, похожие один на другой. Снова молчаливое сосуществование в рамках приличий.
Поттер старался сделать все, как надо, и не сорваться в крутой штопор. Потому что всего этого ему, откровенно говоря, с некоторых пор было безобразно мало. Хотелось бесконечных разговоров: о чем угодно — и ни о чем. Хотелось доверия. Хотелось язвительных комментариев на каждый чих. Хотелось благодарного выдоха в конце ежедневного массажа. Хотелось совместного ликования, когда крыло впервые полностью раскрылось, представ во всем своем драконьем великолепии. Хотелось совместных посиделок у костра за чашей «цуйки». (Понятное дело, без приснопамятных «излишеств», но все же). Хотелось лекций про звезды. — Всего этого Поттеру не хватало просто смертельно. И он очень сильно подозревал, что Снейпу тоже.
Только Снейп ни в коем случае не планировал делать первый шаг навстречу, а Гарри первого шага навстречу просто не мог себе позволить. В этих условиях «холодной войны» совместная варка зелья снова стала отбирать массу сил, а его прием — вызывать у дракона очередной жуткий приступ. Гарри уже достаточно разобрался во всех этих метафизических заморочках, чтобы понимать: их магии сопротивляются друг другу, вступают в противоборство. Удерживая тяжелую голову дракона во время очередных страшных конвульсий, Гарри снова готов был разревется, как сопливый младшекурсник. Утешало только то, что до дня рождения оставалось всего ничего: каких-то жалких три дня. А там... Либо Снейп простит его, либо они наконец расстанутся. «А обещал, что не бросишь... День рождения приличный обещал. В январе. Трепло ты, Поттер», — думал Гарри, уходя пораньше домой.
Дома ждали дела.
Следовало договориться с Чарли о праздновании поттеровского дня рождения у него дома. Там и дом был поприличнее, и двор выглядел уютно, со всякими скамеечками и цветочками, а не как заросший бурьяном пустырь. Там под кривыми яблонями стоял огромный деревянный стол и сложенный из огромных серых камней мангал для приготовления мяса.
Надо было обговорить доставку продуктов. Потчевать всю честную компанию только бараниной и «цуйкой» было бы самым настоящим варварством.
Стоило написать и разослать всем заинтересованным лицам персональные приглашения — и персональные портключи на вход и выход, зачарованные лично Чарли.
И главное — написать то единственное письмо, ради которого все и затевалось. Оно мало чем отличалось от остальных приглашений. Только в конце стояла одна лаконичная фраза: «Ты мне должен». Сова, которая унесла письмо в Малфой-мэнор вернулась под утро с короткой запиской: «Скотина ты, Поттер. Буду».
Внутри звенела туго натянутая струна. Хотелось сорваться, вбежать в пещеру дракона, попросить прощения... Попроситься снова на «общую подушку». И, если пустят, снова нырнуть в благословенную свободу «драконьих снов».
Только все это было абсолютно невозможно. Потому что, кроме просьбы о прощении, в драконью пещеру Поттер неизбежно принес бы и свои несчастливые сны. Сны, которые не давали ему покоя, начиная с воскресенья. Сны, на фоне которых его прежние кошмары с падением в бездонную пропасть казались чем-то наивным и несерьезным. И самое страшное заключалось в том, что Гарри совершенно не был уверен, хочется ли ему никогда больше не видеть этих снов.
Потому что вот уже которую ночь Гарри Поттеру снится любовь.
* * *
Руки, которые гладят нежно, едва касаясь, как будто боятся причинить боль. И, если перехватить запястья, можно почувствовать под пальцами трепет чужого пульса. И вдруг осознать, что он бьется в унисон с твоим собственным сердцем. И раствориться в нем, как в мерцающем свете звезд. Как в шепоте волн, несущих к берегу свою вечную тоску.
Губы, которые никогда не касаются губ, но оставляют цепочку прикосновений: по шее, по плечу, по руке — до самой кисти, выцеловывая каждый палец, каждую линию на ладони. Прокладывая на ней новые линии, рисуя совсем другую судьбу.
Дыхание, которое скользит по виску, по губам, по раковине уха. Оставляет свой невидимый след на груди, во впадине пупка, ниже, на внутренней стороне бедра, у излома колена, у изгиба стопы.
Шепот, который ни за что не вспомнить утром, но который здесь, в ночи, заставляет сердце рваться на волю, кровь приливать к щекам, слезы наворачиваться на глаза. Шепот, который превращает тело в золотой воск, плавящийся от прикосновения чужих рук. Заставляет умирать и воскресать здесь, в этом странно— знакомом мире.
Гарри Поттеру снится любовь.
* * *
К субботе настроение Гарри Поттера упало ниже пола. Ему не давали покоя мысли о любви. О чужой, что характерно, любви.
Ему очень нужно было понять: бывает ли неправильная любовь?
До недавнего времени Гарри считал себя абсолютно счастливым человеком. В его жизни после победы над Волдемортом было все, что необходимо для полного счастья. Любимая женщина (умница и красавица). Дети (в количестве трех штук): особенно отцовское сердце радовала младшая Лили, но и сыновья были просто замечательные. Друзья — до гроба, проверенные в испытаниях. Работа, достойная настоящего мужчины. И все это было правильно. Эта жизнь Гарри Поттера отлично вписывалась в глянцевый разворот какого-нибудь «Ведьмополитена». Гарри совершенно нечего было стыдиться: он жил так, как и положено Герою. Разве в конце каждой приличной сказки Герой не получает руку Прекрасной Принцессы и полкоролевства — в придачу? Разве не положено Героям после всех, совершенных ими, подвигов, жить «долго и счастливо»? Все было честно и вполне заслужено. Только вот, оказывается, что одним героям достается Принцесса и глянцевый разворот, а другим — драконьи крылья и кромешное одиночество. Значит ли это, что те, кому достается одиночество, — не настоящие герои? Или что любовь, ради которой они пожертвовали однажды жизнью, — неправильная любовь? Что, в таком, случае, является мерилом «правильности»: глянцевый разворот модного журнала и бурные аплодисменты Риты Скитер после очередного интервью? («Гарри — вы такая лапочка! Я вас просто обожаю!»)
От этих мыслей почему-то становилось муторно.
Еще существовала в природе официальная точка зрения, согласно которой основным признаком «нормальной» любви являлось наличие детей. Мужчина и женщина, влюбляясь друг в друга, дают начало новой жизни. И это правильно и хорошо. (И Гарри, в общем-то, не спорил). Следовательно, когда любовь никак не может привести к деторождению, как в случае с двумя мужчинами, это похоть, разврат и безобразие. Именно так, помнится, и сформулировал Рон, когда они с Гарри однажды стали свидетелями того, как два старика идут, взявшись за руки, по осенним аллеям Сент-Джеймс парка. Один поправил другому шарф, а потом они легко и нежно поцеловались на глазах у многочисленных прохожих. Рон сказал, что теперь ему срочно нужно развидеть этот «разврат и безобразие», а потом весь остаток дня бухтел про «проклятых педиков, которые развращают наших детей». А Гарри в душе немного позавидовал людям, которые ни от кого не собираются скрывать свои чувства. Ему иногда ужасно хотелось поцеловать Джинни где-нибудь в шумной толпе, но он всегда получал строгий выговор по поводу того, что «это неприлично». Неприлично...
А еще, если следовать критерию чадорождения, то неправильными автоматически становились все те отношения, которые так и не привели к продолжению рода. Супруги не могут иметь детей? Любовники не хотят иметь детей? Пожилые влюбленные? Он сильно старше ее? Она сильно старше его? — Все это будет считаться неправильной любовью? Кто в этом мире имеет право сказать: «Так не должно быть. Это не любовь»?
И почему мы прощаем одну неправильность и категорически восстаем против другой?
Гарри не знал ответа. Но ему очень нужно было понять. Если любовь действительно делится на правильную и неправильную, то черный дракон никогда не взлетит над вершинами Карпатских гор. Потому что только любовь дает крылья.
Гарри очень хотелось поговорить обо всем этом со Снейпом, но именно Снейп и оказался тем единственным человеком, с которым ни в коем случае нельзя было об этом говорить.
Что оставалось Гарри? — Неправильные сны.
* * *
«И это пройдет» — было написано на перстне великого царя и мага древности. Даже бесконечная неделя, про которую было ясно, что она не кончится никогда, все-таки подошла к концу тридцать первого июля.
Гарри не любил свой день рождения еще со времен недоброй памяти Волдеморта. Как-то так вышло, что Темный Лорд с завидным постоянством стремился изгадить Поттеру самый замечательный (по уверениям многих) день в году. (Видимо, в память о своем собственном, не слишком-то счастливом, детстве). С тех пор подсознание Гарри всегда искало какой-нибудь подвох в грядущем празднике.
А сегодня ничего искать и не требовалось: благо, новорожденный своими собственными руками обеспечил себе незабываемый праздник. И подарок, а как же! Совершенно роскошный подарок в лице бесподобного Драко Малфоя.
Драко Малфой, вполне заслуженно носивший в школе прозвище Хорек, с годами приобрел лоск и респектабельность, но не утратил хорчиного нутра.
Малфой шагнул из завихрения портключа, как и положено восходящей звезде магического бизнеса: в белых брюках, белой рубашке и кремовых туфлях от очередного крутого кутюрье («Хорошо будешь смотреться в драконьем дерьме!» — ехидно подумал Поттер) и с привычно-высокомерной ухмылкой на физиономии. Протянул для приветствия руку, как будто оказывал высочайшую королевскую милость. Обронил:
— Поттер, ты — сволочь. Поздравляю!
Гарри дружелюбно стиснул малфоевскую ладонь своим лучшим аврорским захватом и кивнул. Хорька слегка перекосило, но виду он не подал, что было вполне ожидаемо.
Гарри приглашающе махнул рукой в сторону поселка.
Малфой значился последним в списке гостей, которых новорожденный уже около часа встречал на границе аппарации: первыми появились Рон с Гермионой. Затем возникли Луна и Невилл. Не сильно угрызаясь, Гарри отправил всю честную компанию к Чарли помогать накрывать на стол. Рон и без сопровождающих прекрасно знал, как добраться до дома своего брата.
Малфой был последним в списке приглашенных. Чтобы не шокировать остальных гостей слишком сильно, Гарри попросил Чарли настроить его портключ на полчаса позже остальных. И заранее намекнул друзьям, что их ожидает не слишком-то приятный сюрприз, без которого совершенно невозможно обойтись.
Это вообще, казалось, был самый странный день рождения в жизни Гарри Поттера. Нет, внешне все выглядело вполне пристойно: застолье, гости, подарки. Особенно подарки. Чарли подарил многотомную энциклопедию «Все-все-все о драконах» и бутылку «цуйки» размером с половину Гарри. Рон и Гермиона — огромное пуховое одеяло с подогревом. («У тебя впереди суровая румынская зима»). Невилл и Луна — невероятных размеров набор лекарственных зелий — на все случаи в жизни. «Аптечки» такого масштаба Гарри не встречалось даже в Аврорате, а уж там-то знали толк в подборе медикаментов! На этом праздники гигантомании больше всего Гарри поразил подарок Малфоя. «Что?» — потрясенно подумал он, вытаращив глаза на странную плоскую книжицу в обложке из серебристой кожи вымершей перуанской ящерицы зу-зу.
Малфой снисходительно улыбнулся. Он вообще целый вечер вел себя снисходительно: отпускал великосветские комплименты Луне и Гермионе, от которых те забавно краснели. Не обращал внимания на ядовитые подколы Рона. Внимательно выслушивал рассуждения Невилла о магических свойствах корня манзиниллы. Не морщился, когда Чарли в очередной раз начинал травить байки из жизни драконологов. Ну, и подарок...
— Эта штука, Поттер, новейшая разработка моей фирмы. И называется она «Спикер Мэджик». Смотри: вот здесь — экран, по типу маггловских электронных устройств. Вот здесь — клавиатура. Удобная клавиатура, Поттер, а не какая-нибудь сенсорная дрянь! А дальше ты просто набираешь ту фразу, какую тебе нужно — и она появляется на экране.
— Гарри, это куда удобнее, чем твои дурацкие записки! — потрясенно выдохнул Рон.
— Ты даже не представляешь, насколько, Уизли! — ухмыльнулся Малфой. — Потому что! Вот здесь, в правом нижнем углу, есть кнопочка. Не пропусти, Поттер! На которую нужно нажать, если хочешь, чтобы тебя услышали.
Он быстро что-то настучал по клавиатуре прибора и ткнул в ту самую кнопку. Странный механический голос произнес:
«Привет! Меня зовут Гарри Поттер, и я — гриффиндорский болван!»
Гарри заглянул ему через плечо. На экране красовалась именно эта дурацкая фраза.
Гарри забрал из рук Малфоя свои подарок и отстукал на клавиатуре фразу:
«Аккумулятор скоро сдохнет. Где я буду его заряжать? Здесь даже нет электричества».
Показал Малфою. Странный голос пока что просто пугал, и Гарри решил без нужды не нажимать ту-самую-кнопку.
— А для этого имеется специальное заклинание, Поттер. Между прочим, невербальное. Цени! Вот сюда подносишь палочку, а дальше — мысленно, но очень внятно произносишь: «Facile dato!» И заряд восстановлен.
— Малфой! Ты — гений! — взвизгнула Гермиона и едва не задушила в объятиях бывшего заклятого врага.
Гарри срочно требовалось проснуться.
Общий сюр продолжился за столом, когда гости произносили тосты, а Поттер радостно отвечал своим новообретенным механическим голосом. Под «цуйку» и мясо Малфой неожиданно для всех стал милым, Гермиона — мрачной, Луна — обыкновенной, Невилл — болтливым, Рон — сонным. А Чарли принес гитару.
Что-то такое по поводу Чарли Гарри подозревал еще с того приснопамятного вечера английской поэзии, когда он впервые опробовал на себе чудесные свойства «цуйки». Правда, от человека, свихнутого на драконах, логично было бы услышать, скажем «Марш драконьей эскадрильи» или «Балладу драконов», а не вольную интерпретацию маггловской «The House Of the Rising Sun».
Ходит по свету легенда о том,
Что в краю седовласых высот
Стоит на вершине волшебный дом,
У которого солнце встает.
Стремительно, как всегда в горах, на долину опускается ночь. Огромные колючие звезды всплывают над черной линией горных вершин. Огонь костра ленивыми всполохами выхватывает из темноты руки Чарли, бережно обнимающие потертую черную гитару, внимательные глаза Гермионы, белые пряди волос Луны на широком плече Невилла. Сжатые в ниточку тонкие губы Малфоя.
И если б я в это поверить не смог,
Я б всю жизнь прожил без забот.
Но я пошел искать тот дом,
У которого солнце встает.
Гарри зябко ежится. По правде сказать, все было бы просто прекрасно, если бы там, в своей одинокой пещере, черный дракон не смотрел сейчас на костер, мерцающий у подножия горы. Если бы Гарри не знал, что нужно этому дракону, чтобы снова оторваться от земли. Это ведь как с вызовом Патронуса. Нужно всего лишь одно счастливое воспоминание. Одно — но самое счастливое. И Гарри собирался на свой день рождения подарить профессору Снейпу это счастливое воспоминание.
Шел я сквозь горы, покрытые льдом,
Шел неделю, месяц и год,
Но я не смог найти тот дом,
У которого солнце встает.
Только почему-то от этих мыслей сердце Поттера покрывается тонкой корочкой льда. Как будто, даря дракону возможность полета, он тем самым отнимает у себя что-то важное. Что-то такое, без чего не выжить ему самому. Он не знает, почему этот лед сжимает сердце, которое начинает бездумно пропускать удары. Но это не важно. Важно, чтобы дракон, наконец, взлетел.
Ходит по свету легенда о том,
Что в том доме счастье живет.
Иди, иди, ищи тот дом,
У которого солнце встает.
Последний аккорд затихает. Чарли смахивает с лица рыжую прядь, выбившуюся из лисьего «хвоста». Гермиона смахивает с ресниц слезы. Рон смахивает со стола бутылку. Гарри строго велит своему сердцу заткнуться. Отводит в сторонку задумчивого Малфоя и набирает на «спикере» простой вопрос: «Прогуляемся?» Вопрос не нуждается в громогласном озвучивании, потому что у Малфоя прекрасное зрение. Он уточняет:
— Без них?
Гарри кивает.
Все решено заранее. Они слышат, как Чарли приглашает всю честную компанию на экскурсию. Площадка драконьего молодняка — кто бы отказался от такого зрелища! Тем более, что с наступлением сумерек в жизни маленьких драконов, которые тяжело переносят летнюю жару, наступает период безудержной активности. Гарри и сам бы не отказался полюбоваться на резвящихся дракончиков, но у него нынче запланирована совсем другая экскурсия.
И, помахав остальным рукой, дескать: «Не теряйте, скоро присоединимся!» — он ведет Малфоя в пещеру, которую с недавних пор почему-то считает своим домом. В пещеру, где не ждет гостей черный гебридский дракон.
* * *
«Добрый вечер, профессор!»
Было так привычно шагнуть в темноту пещеры, сначала поздороваться, потом засветить факелы невербальным «Инсендио». Спокойно отойти в сторону, приглашающе взмахнув рукой и дать войти Малфою.
Гарри казалось, что, когда до Мистера Совершенство дойдет, что они отправляются ночью в горы на свидание с чудовищем, он начнет привычно стонать и ныть в духе давней прогулки по Запретному Лесу. Но Малфой шел молча, подсвечивая себе «люмосом», и, даже споткнувшись, лишь сквозь зубы поминал Мерлина и его многочисленных родственников, но ни разу не попросил повернуть назад.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 46 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |