легкое напряжение. - А зачем?
- Не знаю... Зачем в Страстную неделю ходят в храмы? Скорее всего,
помолиться. Он верующий, как и ты.
Сыромятное на минуту затих, потом заскрипел плащом и прошептал:
- Что-то мне не нравится в этом храме. Нехороший он, черный.
- Может, потому что католический?
- Да нет... Христос везде чист и светел, хоть в православном, хоть в
католическом... Да хоть в пещере... А здесь кровью пахнет. И молиться
совсем нельзя, уста ссыхаются.
- Так... Еще что чувствуешь?
- Плохое место, - подумав, заключил старшина. - Что еще сказать?
Лучше бы уйти отсюда и не поганить душу...
- Терпи, Сыромятное, ты же дьякон, - проговорил Пронский. - Да еще и
солдат-разведчик.
- Поэтому меня и оставили в группе?
- Почему - поэтому?
- А чтоб я сказал, что в этом храме творится?
- Молодец, догадливый...
- А если бы я погиб? И не дошел?
- Куда бы ты делся? Над тобой же ангел-хранитель...
- Ну, а если язык не придет?
- У нашего языка сегодня последняя ночь. Уже сегодня вечером он
загрузит самолет и улетит из Германии, причем, в неизвестном направлении.
- Ничего себе информация... Потому и людей не жалели?
- Дорого яичко ко Христову дню...
- Кто хоть он такой?.. Или совсем нельзя?
- Нет, теперь можно. - Пронский послушал канонаду зенитных орудий и
гул разрывов. - Ты же один остался, некому рассказывать, а "смершовец"
сейчас далеко... Ждем мы с тобой, старшина, особо доверенную личность
Третьего рейха, генерала фон Вальдберга.
- Если фон, значит, аристократ?
- Из старых, роду лет пятьсот, барон...
- Интересно, - шепотом обронил Сыромятнов. - Наконец-то научились
улавливать нюансы. Князь барона берет, верующий верующего... И куда потом
с ним? Через линию фронта?
- Зачем?.. Здесь поговорим, может, поладим, напросимся к нему в
попутчики-
Старшина замолчал и пересел чуть подальше.
- Никому не расскажу?.. Да, пожалуй...
- Ты о чем?
- Если доверяете такое, значит, мне тоже не светит?.. Соболь правду
сказал, мы все смертники... Кроме вас.
- Под Богом ходим, старшина. Только каждый под своим.
По улице прошли двое полицейских в касках и с винтовками. На минуту
остановились и о чем-то заговорили, глядя то на костел, то в небо, откуда
падали искристые отблески разрывов. Пронский нащупал рукоятку ножа под
плащом, и те словно почувствовали опасность, двинулись своей дорогой.
Потом с тяжелым ревом пронеслись в темноте две пожарных машины и грузовик
с солдатами.
- Нет, я ничего, - прошептал Сыромятное, когда все стихло. - В
Страстную неделю убивать нельзя, нельзя приносить кровавые жертвы. А
умирать можно. Если мученической смертью, за веру, то вообще за Христом
пойдешь...
- Ладно, христосик, сиди и молись, чтоб генерал пришел.
- Нельзя здесь молиться... Не могу... Уж не черная ли месса тут
была... Душа трепещет... Будто кровавые жертвы приносили...
Старшина затих и лишь изредка со всхлипом переводил дух, будто перед
этим долго плакал. И должно быть, даже в этом месте Господь услышал его:
на улице тихо заурчала легковая машина и скоро остановилась на
противоположной стороне.
- Пропускаем в костел, - шепнул Пронский. - Встань за дверь.
Шофер давно уже вышел из машины и открыл заднюю дверцу, но оттуда
никто не появлялся. Наконец вылезли ноги в сапогах, и затем из тесного
пространства выдавился толстый человек в шляпе и распахнутом пальто,
из-под которого поблескивали детали генеральского мундира. С собой он
вытащил угловатый чемоданчик, который не выпускал из руки.
Когда выбрался второй, никто не заметил - все заслоняла спина, однако
рядом с толстым очутился тонкий, в шинели и каске - этакий типичный
гитлерюгенд. Они подошли к стальному заборчику перед костелом и оказались
в пяти метрах от разведчиков.
- Я говорил тебе, - громко сказал маленький солдат ломким
подростковым голосом. - Костел разбит американской авиацией.
- Не имеет значения, Томас, - отозвался генерал. - Даже в разрушенном
и покинутом храме идет служба.
- И священника там, наверное, нет...
- В этом костеле мы с тобой можем молиться без него. Ты умеешь
искренне молиться?
- За нас молится фюрер. Генерал склонился и снял каску с головы
мальчика, повесил ее на прутья решетки.
- Господь нас всех лишил разума.
- О чем они говорят? - в ухо зашептал старшина. - Ни слова не
пойму... Он или нет? Вообще-то похож, но что за мальчик с ним?
Пронский сделал знак - молчать. В это время шофер развернул машину
поперек дороги и въехал в проезд между костелом и соседним домом: если
прятали автомобиль, значит, приехали тайно и не хотели попадать кому-либо
на глаза. Генерал начал подниматься по ступеням и прежде, чем наступить,
сдвигал сапогом битую черепицу. Мальчик ступал за ним след в след.
- Нужно оставить оружие у входа, - поднявшись к двери, сказал генерал
и достал из-под пальто пистолет. - У тебя есть оружие, Томас?
- Зачем оставить? Идет война, а мы солдаты. Что если в костеле
противник?
- Такого не может быть, сын, мы находимся в Берлине. Бог не допустит
русских в сердце Германии. Так что положи все, вплоть до ножа, вот здесь,
на ступенях.
- Не понимаю, мой генерал! Зачем вы бросили пистолет?
- В храм следует приносить только душу и сердце - то, что принадлежит
Господу.
- Сердце солдата принадлежит фюреру, мой генерал!
- Послушай меня, Томас, - генерал повернулся спиной ко входу. - То,
что ты сказал, нужно забыть. Я весьма огорчен, неужели мой сын так глуп,
что повторяет чужие слова? Повторяет, не вдумываясь в смысл. Тебе уже
тринадцать лет!
- Это вражеская пропаганда, мой генерал!
- Почему ты называешь меня по званию, Томас? Я твой отец!
- Да, вы отец, но вы генерал фюрера, а я его рядовой солдат.
- Хорошо, хорошо, - сдался тот. - Называй, как хочешь, но оружие не
вноси в костел. Покажи свои карманы. Я знаю, мальчики очень любят оружие и
набивают карманы пистолетами и гранатами.
- Мой пулемет остался в крепости. Он очень тяжелый, станковый... А
почему вы оставили нож? Он у вас на поясе...
- Он мне понадобится во время молитвы...
- А чего они базарят? - Сыромятное горячо задышал в ухо Пронскому.
- Ты что, вообще не знаешь немецкого? - зло спросил Пронский.
- Ну, так, хенде хох, шнель, шиссен... А когда было учить?.. Товарищ
полковник, кто они такие?
- Вроде бы, отец и сын... Молчать. Генерал погладил мальчика по
голове.
- Все будет нормально, Томас... Я очень хотел привести тебя в этот
костел. Здесь излечиваются все недуги... Самые страшные недуги. Твоя мать
зачала тебя только после того, как молилась здесь сто двенадцать дней. И
мы так радовались...
- В костеле кто-то есть, я чувствую. Какая-то сила.... - гитлерюгенд
шагнул вперед, но отец удержал.
- Здесь только высшая сила - Божественная, Отца, Сына и Святого Духа.
Это замечательно, что ты чувствуешь ее, значит, еще не все потеряно. Идем,
когда-то надо войти в храм.
Они прошли сквозь распахнутые двери, и на Пронского пахнуло смесью
затхлости стареющей плоти и тяжелого одеколона. Генерал включил фонарик и
повел за собой мальчика в глубь костела. Они карабкались сквозь горы
битого кирпича и черепицы, пробирались через балки, гремели железом. В
тонком луче, за переплетением балок и железа высветился крест с распятием,
абсолютно целым и никак не пострадавшим от взрыва бомбы. Говорили
негромко, но в храме с разрушенной кровлей была странная акустика: любой
звук усиливался и становился вибрирующе-гулким, как в колодце, и
невозможно было определить, где находится его источник. Генерал добрался
до креста, не торопясь, достал из чемоданчика и зажег две свечи, после
чего выключил фонарик.
- Иди займись шофером, - приказал Пронский старшине. - Без шума.
Сыромятнов прислонился к стене, стащил сапоги, аккуратно намотал
портянки на голенища и поставил за колонну. Выпавший нож сунул в рукав и
тут же беззвучно пропал в темноте. Пронский двинулся на свет свечей тем же
маршрутом, по которому прошли генерал с сыном, и, чтобы скрыть шорох щебня
под ногами, не раскрывая рта, горлом потянул тончайший, воющий звук. Два
маленьких огонька под распятием почти сливались, и мерцающего,
приглушенного света хватало на все пространство храма, кажущегося от этого
огромным, и звезды на небе горели ярче, словно приблизились к земле. По
мере приближения к молящимся, звук становился мощнее и ниже; отраженный от
стен, он уносился ввысь, и уже оттуда падал на головы, усиленный во много
раз.
- Что это, мой генерал? - сквозь бормотанье отца, спросил сын. - Я
слышу голос... Нет, гул!
- Это глас неба, Томас... Нас услышал Господь! Молись!
- Нет... папа. Звук похож на вой самолета. Да, я много раз слышал!
Это русский пикирующий бомбардировщик!
- Не бойся, сын... Русские самолеты улетели. Нужно молиться, Томас.
Повторяй за мной... Мальчик зажал уши.
- Неужели ты не слышишь, папа! Это летит бомба! Это наша смерть!
- Сюда уже попадала бомба, Томас, - генерал обнял его. - Вторая уже
никогда не попадет. Поверь старому солдату... Ты умрешь не от бомбы. Я же
когда-то рассказывал тебе об Аврааме и его сыне Исааке? Помнишь эту
библейскую историю?
- Нет, я ничего не помню.
- Ты был уже взрослым, Томас, и должен помнить. Господь потребовал от
Авраама принести в жертву своего сына, отдать самое дорогое...
- Б нашем взводе говорят, когда пойдут русские, мы их принесем в
жертву. А для того чтобы быть храбрым солдатом, надо съесть горячую печень
врага. Или его сердце...
За три шага от них Пронский вытолкнул из глотки звук, напоминающий
короткий рык льва, и первым, схватившись за голову, осел генерал. Грузный
и толстый, он взвихрил из-под себя столб пыли, который потянулся вверх, и
в этом дымном, озаренном свечами столбе, как в пожаре, забился, заметался
подросток. Насмерть перепуганный и безумный, он не мог кричать и лишь
раскрывал рот, тараща глаза.
Пронский спутал по рукам и ногам мальчишку, затем приступил к
толстому генералу, лежащему, как соломенный матрац. Снял с пояса
эсэсовский кинжал, засунув под каменную глыбу, сломал его и лишь потом
стал вязать генерала. Закончив с ними, открыл и заглянул в чемоданчик -
подростковый костюмчик, ботинки и. плащ. Никаких документов!
В это время на свет свечей пробрался старшина.
- У меня все готово, - доложил. - Шоферюга не пикнул.
- Вытаскиваем этих! - полковник поднял генеральскую тушу с битого
кирпича. - Шагайте, барон!
Когда пленных стали грузить в машину, оказалось, что там, на заднем
сиденье лежит соструненный азиатским способом шофер-охранник в форме
шарфюрера СС: веревка перетягивала рот и, обернутая вокруг шеи, была
завязана на горле как удавка. Пронский выбросил его на землю, оттащил в
сторону Сыромятнова, дыхнул в лицо.
- Надо закончить работу, старшина.
- Соболь сказал, меня вместо талисмана...
- Все, брат, Страстная неделя для тебя кончилась, - добродушно
произнес Пронский. - Христос воскресе, началась работа.
- А что вы сделаете, товарищ капитан? Я остался последний, -
показалось, Сыромятное усмехнулся.
- Ладно, груз в машину и садись за руль, - Пронский разрезал путы на
ногах пленного - тот замычал, захрипел, стал грызть веревку, однако шел,
как агнец на заклание. В проходном дворе он сам наткнулся на глухую стену,
повернулся и в тот же миг получил короткий и сильный удар в грудь.
Шарфюрер качнулся, захрипел, однако сохранил равновесие, устоял, и
неожиданно раскушенная пополам веревка вылетела изо рта.
- Мой бог, - трезвым и спокойным голосом сказал он. - Как мне больно.
Пронский еще раз махнул ножом - фашиста бросило на стену, глухо
стукнулась голова, но в следующее мгновение он оттолкнулся спиной и сделал
два шага вперед.
И остался стоять.
Стрелять в гулком проходном дворе было опасно, минут пять, как ушли
бомбардировщики, замолкли зенитные батареи, в небе стало тихо, а по улицам
заревели автомобили. И все-таки капитан СС приставил пистолет к уху и
спустил курок. Близкая вспышка выстрела ослепила, на миг высвеченная
черная голова мотнулась и рухнула в бездну, но секундами позже, когда
Пронский отступил, пряча пистолет, запечатленный зрением немец продолжал
стоять.
Он нащупал ногой лежащий на брусчатке труп и, смаргивая видение,
пошел к машине.
***
Допрос полковник Пронский начал сразу же, как только выехали на
улицу. Генерал с сыном сидели рядом, прижавшись друг к другу плечами. Фон
Вальдберг довольно быстро отошел от звукового шока, зато гитлерюгенд
продолжал дергаться, втягивать голову и гримасничать, словно после
контузии.
- Генерал, мне известно о вас практически все, - начал Пронский. -
Ваши заслуги перед кайзеровской Германией, перед Веймарской республикой и
Третьим рейхом. Мы с вами, господин фон Вальдберг, занимались одним и тем
же делом, а именно экономической безопасностью государств, каждый -
своего. В двадцать пятом году вы, будучи советником президента, всячески
пытались убедить его не делать шагов, которые приведут к краху немецкой
экономики и банковской системы. Вы были противником перевода германской
промышленности в ценные бумаги, не так ли?
- Я не намерен разговаривать с вами, - через губу сказал генерал. -
Не знаю, кто вы и чьи интересы представляете.
- Мы коллеги, генерал. Вспомните: тридцать восьмой год, Вена,
секретная миссия, вопросы перевода банковских активов из Литвы, Латвии,
Польши... Семи календарных лет не прошло, а кажется, век минул.
- Пожалуйста, включите свет, - вдруг попросил генерал. - Я должен
увидеть ваше лицо. Полковник ткнул кнопку фонарика и осветил себя.
- Узнаете, господин фон Вальдберг? Вы еще спрашивали, откуда у меня
шрам на лице. А я ответил...
- Князь Пронский?..
- Да, барон, это я.
- Почему вы... в форме СС? Вы служили... служите рейху?
- Нет, вам не повезло, все мои предки служили России. Я не мог
изменить их славе, барон, и пришел с той стороны, чтобы встретиться с вами.
Томас после шока приходил в себя, но еще не воспринимал окружающий
мир адекватно.
- Отец, мы все еще в храме? - вдруг спросил он. - А что ты говорил об
Аврааме?..
- Да, Томас. Да, - заспешил генерал. - Мы с тобой пришли молиться.
- Но почему не горят свечи?
- Они уже сгорели, сын. Мы пришли давно... Читай про себя молитвы.
- Хорошо, отец...
- Барон, надеюсь, сейчас вы станете отвечать на мои вопросы?
- Что вас интересует? - насторожился тот.
- Пакет Веймарских ценных бумаг, принадлежащий сейчас НСДП. Вы
отлично понимаете, о чем я говорю.
Генерал сделал паузу, подтверждающую точное попадание полковника в
цель, но сказал отрешенно:
- Нет, князь, я не занимался бумагами.
- Я знаю. После того как вы с блеском провели операцию по возвращению
акций, вас перебросили на другой фронт - собирать и вывозить ценности из
оккупированных районов.
- Вывозил... Но накоплением и формированием партийных средств
занимались другие люди.
- Все режимы в Германии ценили ваш профессионализм, и потому фон
Вальдберг никогда не был забыт. А фюрер считал и считает вас самым честным
и преданным человеком рейха. Чуть больше месяца назад вас пригласил
Борман. О чем вы говорили - никому не известно. Однако после этого вы
стали заниматься подготовкой к эвакуации ценностей, для чего дважды
вылетали в Южную Америку. В частности, в Аргентину и Колумбию, чтобы
подготовить надежные места хранения. В вашем ведении там до сих пор
находится батальон СС, в свое время переброшенный из Голландии.
- Я слишком стар, чтобы изменять себе и Германии.
- Не спешите, барон, категоричность в вашем положении опасна, и я
обязан предупредить об этом, - капитан протянул руку и неожиданно похлопал
Томаса по щеке, как обыкновенно делал Гитлер.
Фон Вальдберг все понял, побагровел и затаился, как оцепеневший хомяк.
- Национал-социализм не может возродиться никогда в том виде, в
котором его трактовали вы. Фашизм умрет в течение ближайшего месяца и
будет проклят на долгие десятилетия, а возможно, и столетия. И я с
удовольствием прикладываю к этому свою руку. Да, некоторое время еще будет
витать в умах желание реванша, но ваша химера обречена на гибель, барон.
Вы еще пока находитесь в заблуждении, делаете отчаянные попытки спасти
положение, создать для будущего возрождения финансовую и материальную базу
и одновременно понимаете, что все тщетно. Народы, вольно или невольно
втянутые в авантюру и испытавшие поражение вместе с немцами, вас долго не
простят, - Пронский говорил в сторону, словно генерала и не было, однако
тот все чаще дышал ему в затылок. - Но никогда не простят родственные вам
народы, имеющие одни корни и возведенные в статус противника. Уверяю вас,
генерал, ваш фашизм обречен на вечное непрощение только за то, что вы
извратили и обесценили арийскую идею, идею мирного и естественного
объединения народов в третьем тысячелетии. Вы извратили и опорочили всю
арийскую символику и даже из свастики - знака вечного движения света -
создали знак смерти. И он еще долго будет витать над миром, как ваша
черная звезда. Вам казалось, вы завоевали Вселенную, умы и сердца народов,
но вас постоянно уводили от истины. Ваш фашизм - игрушка в чужих руках.
Над Берлином вновь взвыла сирена воздушной тревоги. На сей раз
самолетах заходили с запада - в ту сторону были обращены лучи прожекторов:
до запасной базы на берегу Хафеля оставалось совсем немного. Пронский
велел заехать под мрачную, черную арку и дождаться бомбежки.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - натянутым голосом проговорил
генерал, когда машина остановилась.
Последние его слова заглушили залпы зенитной артиллерии на набережной
и близкий громовой бомбовый гул. Капитан приказал старшине ехать к усадьбе
с садом, накануне освобожденной от хозяев.
- Ну а теперь, барон, вы готовы принести в жертву собственного сына?
- Пронский обернулся к Томасу. - Да еще в Страстную неделю? Посмотрите,
что делается в Берлине! Какие страсти! Апокалипсис!.. И вы готовы доказать
любовь к Богу, как библейский Авраам - зарезать собственного последнего
сына. Во имя фюрера? Вы же спасаете его идею, барон!
- Нет! Нет! - генерал заворочался, потянул руки. - Это мой
единственный сын!
- Зачем же вы ночью пришли в храм? И вошли в него с ножом?.. Это что,
порыв отчаяния? Или символическое соединения ваших идей с библейскими? А,
может быть, вы, барон, пошли по стопам своих предков, которые тайно
служили черные мессы?
- Затмение разума... - пролепетал барон. - Отчаяние! Я хотел взять
сына с собой... Но он солдат...
- Вы не похожи на сумасшедшего. Вам дорог сын?
- Безусловно! Мой Томас!..
- Тогда следует быть благоразумнее, - полковник заговорил жестко. -
Мне известно, два дня назад в секретном хранилище началась опись и
погрузка ценностей, принадлежащих НСДП, с целью эвакуации. Там же
находится пакет Веймарских акций - два чемодана "Великая Германия", общим
объемом в кубический метр. Гитлер использовал эти бумаги для шантажа
промышленников Германии. В дальнейшем предполагается шантажировать новую
Германию, которая возникнет после войны, и таким образом прийти к власти.
И вы знаете об этом! Я здесь, чтобы изъять акции из оборота, и сделаю это
в любом случае. Если вы, барон, не утратили еще остатки разума и отцовской
любви, правда, весьма странной любви, обязаны помочь мне. На кон
поставлена жизнь вашего сына.
Сыромятное подогнал машину к воротам усадьбы, несмотря на близкий
обвал небесного огня, не спеша открыл ворота и въехал во двор. В отблесках
пламени от зенитных орудий, мечущихся по кабине, лицо генерала стало
зеленым. А его сын, упершись тупым взглядом перед собой, что-то бормотал,
скорее всего, молился.
- Мой сын - солдат, - со всхлипом, будто поперхнулся, вымолвил
генерал. - Умереть от руки врага - честь...
- Вы сошли с ума! О чем вы говорите в такую решающую минуту?
- Мой сын Томас - фон Вальдберг!
- Старшина, сходи, погуляй с этим ублюдком, - по-русски сказал
Пронский. - Он мешает нам разговаривать.
- Просто погулять? - осторожно переспросил тот.
- Пока да.
Сыромятное выдернул из кабины подростка со связанными руками и
ногами, кинул на землю.
- Давай, раб божий! Скачками!
Генерал не шевельнулся, не издал ни звука. Удерживая за шиворот
Томаса, старшина отволок его на несколько метров в сторону и сразу канул в
темноту.
- Куда повели моего сына? - наконец спросил генерал.
- На прогулку. Он вам мешает думать, барон. В его отсутствии придут
нормальные, отцовские мысли.
- Вы приказали расстрелять Томаса?
- Нет, намазать ему бутерброд!
- Если он умрет, то как настоящий солдат...
- Даже звери защищают своих детенышей, барон, - тихо и со скрытой
ненавистью проговорил Пронский. - Никак не ожидал от вас...
Интеллигентный, образованный Герман фон Вальдберг превратился в людоеда.
Это результат вашего фашизма. Вы полностью деградировали. Неужели не
чувствуете этого?
- Он не убьет Томаса, - вдруг с уверенностью вымолвил генерал. - Я
молился... Просил не карать сына - наказывать меня. Томас - ангел! Он еще
не совершал греха... И услышал голос. Этот человек не убьет. Томас будет
спасен Небесной силой.
Пронский пожалел, что отдал команду в присутствии генерала, и только
сейчас подумал - а вдруг он знает русский и все понял? Хотя по сведениям
разведки, фон Вальдберг презирал все славянское и этими языками не владел.
В тот миг сквозь канонаду и гром разрывов где-то рядом послышался
глуховатый щелчок, похожий на выстрел. Генерал насторожился, завертел
головой.
- Что это было? Выстрел?
- Возможно. На своего бога надейся, да сам не плошай.
Он не понял пословицы, как бы Пронский старательно не переводил,
вскинул связанные руки, подержал перед собой.
- Не верю, нет! Господь спасет Томаса! Русский солдат не убьет!
И замер, словно ожидая еще какого-то грома с небес.
- Блажен, кто верует, - серьезно проговорил Пронский. - Вы же
аристократ, генерал! И это смешно - всецело полагаться на высшую волю. На
небесах устали от ваших молитв и сумасшедших поступков, вроде вашей
попытки принести в жертву любимого сына. Проявите свою волю, барон!
Тот как-то враз повеселел, даже вдохновился.
- Аристократия Германии потерпела крах, трагедию. Она сочеталась
браком с подонком Гитлером и утратила волю к сопротивлению против насилия.
- Ну да, теперь Гитлер стал подонок и насильник. А давно ли кричали
ему - хайль?
- Демократы, фашисты, коммунисты и прочие революционеры всегда
ставили аристократию в трагическое положение. Разве русская аристократия
не продалась Ленину-Сталину? Таким же подонкам, как Гитлер? Например, вы,
князь, служите большевикам так же, как я фашистам.
- Вы бы сейчас не рассуждали, а побеспокоились о сыне!
- О нем беспокоится Господь. Я слышал голос...
- Хорошо, барон. Я допускаю, что мой человек не убьет вашего сына. Но
в таком случае, я это сделаю сам.
- Вы сделаете, - сразу же поверил генерал. - Продавшийся аристократ
не имеет чести...
- О чести советую помолчать! - оборвал полковник. - Или вы забыли,
кому служите?.. Но у нас недостаточно времени, чтобы вести дискуссии.
Предлагаю обмен: ценности НСДП на жизнь сына.
- Томаса нельзя убивать, - иначе заговорил барон. - Он последний фон
Вальдберг. После смерти жены я женился во второй раз... И долго не было
детей. Потом Ингрид молилась в этом костеле и родился Томас, поздний
ребенок. Последний. Два старших сына погибли... Вы же понимаете, князь,
что значит последний?
- Что же вы его отправили в солдаты, барон?
- Я не хотел, всегда выступал против, но моя жена Ингрид... И сам
Томас... Подросток имеет очень большую страсть и совсем малый разум. Точно
как молодая женщина, как моя жена... И оба с повадками собак из бродячей
стаи, готовы загрызть любого, даже самого крупного пса, который живет у
хозяина. У меня была одна ночь, чтобы переубедить Томаса, взять его с
собой и увезти из этого ада.
- Или принести в жертву, если не поедет?
- Да, я имел такие намерения, чтобы Господь увидел и остановил мою
руку... Вы же знаете историю об Аврааме?
- А если бы не остановил?
- Тогда следует полагаться лишь на свою волю...
- Ситуация резко изменилась, барон. Вы в плену вместе с сыном. Вас я
никогда не отпущу и в случае опасности - расстреляю. Но Томаса могу
отпустить. Так подумайте о нем! Пока есть время!
- Буду молиться за него, - отрешенно сказал он. - Я полагаюсь лишь на
высшую волю. Она гарантирует жизнь, вы гарантируете смерть.
- Молись, - разрешил Пронский и вышел из машины. - Даю тебе три
минуты.
Сыромятнов сидел на земле, привалившись спиной к переднему бамперу.
Павшая на грудь голова делала его похожим на спящего. Вселенский громовой
грохот над городом прекратился, и почти разом умолкли зенитные батареи.
Слышался лишь треск и гул близких пожаров да редкие взрывы бомб
замедленного действия.
- Где этот пацан? - Пронский поставил старшину на ноги.
- Это не пацан, - проговорил тот пустым, бесцветным голосом. - Хотел
сказать - не человек... От него исходит смрад, и еще улыбается - не
убьешь... Или безумный, или...
- Что - или?..
- Вы взяли меня за... духовный опыт... А его мало, или нет совсем!
Меня отец учил... А я не пойму, кто был передо мной - ангел или отродье
сатанинское?..
- Где парень?
- Я отпустил... Нельзя, коль не уверен... Но он сам идет под нож...
- Ты понимаешь, что сделал?
- Что тут не понимать?.. Отпустил, а он не уходит, не убегает. Вон,
сидит...
Только сейчас полковник заметил черную тень в двух метрах от
старшины, эдакий комок, сидящий на корточках.
- На твое счастье не убегает, - капитан взял Томаса за великоватый
мундир, потащил в машину.
Генерал встретил сына как ни в чем не бывало, разве что воскликнул
трепетно:
- Где ты был, Томас? Я начал волноваться...
- Гулял по саду, с русским солдатом, - сказал гитлерюгенд. - Там
цветут вишни...
- Чему ты улыбаешься?
- Мне весело!
- Где твои путы? Русский солдат развязал тебе руки и ноги?
- Да, разрезал ножом...
- Томас, тебе следует молиться за него...
- Я за него... обязательно помолюсь, папа. На кинжале...
- Барон, время молитв закончилось, - отрезал Пронский. - Или
прощайтесь с сыном, или выполняйте мои команды.
- Выбор сделан! Да, да, мой выбор - продолжение рода фон Вальдбергов,
- он пропустил голову сына сквозь кольцо связанных рук. - Готов выполнять
команды, князь, если вы сейчас же отпустите сына.
- Его отпускали - не уходит!
- Почему ты не уходишь, Томас?
- Я хочу быть с тобой, мой отец. Они погубят тебя, а я не дам сделать
это. Я вырву им сердца...
- О чем ты говоришь? Ты болен!
- Да... Со мной что-то произошло, когда мы вошли в разбитый костел...
Помнишь, был звук пикирующего бомбардировщика?.. А потом темнота... Это
упала бомба, да? И мы теперь на том свете?
- Нет, мы живы! Мы остались на этом свете и теперь не умрем!
- Но почему на этом свете так плохо? Война окончилась?
- Забудь, забудь, Томас! Для нас все окончилось, и это замечательно!
Я желал, чтобы ты оставил заблуждения, и это случилось чудесным образом...
Теперь сними форму вермахта и переоденься в цивильный костюм. Где-то со
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |