к горю других.
С другой стороны, в периоды политических переворотов, смут и восстаний
под влиянием обостренных политических отношений более или менее обыч-
ными должны считаться коллективные опасения и коллективная подозритель-
ность. Как во время великой французской революции, так и во время русской
революции опасения возможности контрреволюции не оставляли общество
в течение почти всего времени революции, и на этой почве развивалась
коллективная подозрительность благодаря чему видели контрреволюционера
почти во всяком человеке, не принадлежащем к правящим партиям, и
привлекали к ответу по самому малейшему поводу. Также и во время войны
развивается усиленная подозрительность коллектива по отношению к
шпионам. Особенно это проявляется в странах, в которых, как например, в
Германии, военный шпионаж поставлен на необычайную высоту. Можно
сказать, что в зависимости от развития шпионажа естественно стоит и
^^ Подробности и многочисленные примеры коллективных иллюзий и галлюцинаций см. в
моей книге <Внушение и его роль в общественной жизни>.
развитие <шпиономании>, ибо чем выше поставлен шпионаж в своей стране,
тем более возникает опасность, что в такой же приблизительно мере шпионаж
существует и в неприятельской стране, а потому вполне естественно подоз-
ревать неприятельский шпионаж кругом себя. Вот почему, например, в
Германии, в период бывшей войны больше, чем в какой-либо другой стране,
поражало обилие плакатов на улицах, площадях, вокзалах, в магазинах,
ресторанах, кафе и других общественных местах, предупреждающих об опас-
ности шпионажа.
Нечего говорить, что германская <шпиономания> направилась прежде
всего против тех иностранцев, и между прочим против русских, которые не
успели выехать из Германии до периода объявления войны. Затем все острие
этой шпиономании обрушилось на пленных. Нам ближе известны в этом
отношении данные, которые относятся к русским военнопленным. Наиболь-
шую ценность в этом случае, без сомнения, имеют собственные свидетельства
самих пленных, которые мы здесь и приводим со слов Н. Вавулина. <В
каждом пленном германцы способны были видеть шпиона. Обыски в лагерях
военнопленных были обычным явлением. Обыскам подвергались наши врачи,
офицеры, солдаты и гражданские пленные. Почти всегда неожиданно в
лагерях или лазаретах военнопленных появлялся караул, который оцеплял
бараки и занимал все входы и выходы. Приезжало лагерное начальство,
появлялись сыщики, иногда и полицейские собаки. Тотчас же поднималась
суета, и германские офицеры и фельдфебели, гремя своим оружием, красные
от натуги, орали на своих и на наших. Эта брань по нашему адресу и
крикливые приказания вместе с угрозами нервировали нас до крайности.
Врачи и офицеры подвергались более унизительному обыску, чем солдаты.
Обыкновенно их выводили из своих помещений в пустой барак, где и
предлагали раздеваться догола. И в то время, когда врачи и офицеры
раздевались, а германские офицеры рылись в белье, господа майоры или
гауптманы направлялись в помещения обыскиваемых, где с усердием кла-
доискателей копались в грязном белье и лазали под койки, ощупывали
стены, вскрывали столы.
Солдат осматривали проще, но чаще обыкновенно блок-фельдфебель как
ответственный хозяин своего блока отдавал приказание выстроиться пленным
на плацу вместе со своими вещами. И когда серая ободранная масса вы-
страивалась со своими такими же рваными мешками, появлялся фельдфебель
с переводчиками, а иногда и со сворой полицейских собак, искали всегда
что-либо сугубо криминальное, но находили рваное тряпье, изредка записки,
дневники, книги, газеты, которые тотчас же забирались и отсылались в
комендатуру> ^°.
<Шпиономания> терроризировала не только германское население, но и
их армию. Было вполне понятно жестокое к нам отношение германцев, ибо
в корне его таилась боязнь, как бы их человеческое отношение к пленным
не дало бы повода к обвинению в незаконном с нами сношении, угрожающем
якобы безопасности германской империи.
В деле охранения своих военных тайн Германия необычайно ревнива.
Обыски, цензура, допросы - все это были вспомогательные средства для
определения <благонадежности> подозреваемого лица. Неодобрительно отоз-
вавшийся о германской империи подвергался суровому наказанию. Военно-
пленные, по состоянию своего здоровья подлежащие обмену, но вызвавшие
какое-либо подозрение, оставались в лагерях навсегда.
Говоря про партию военнопленных, вернувшихся с фортификационных
работ в лазарет лагеря Альтдамма, автор замечает: <Это были полуживые
^° Вавулин Н. Германские приемы и обеспечение победы//Вестник знания. 1914. Вып. 6.
С. 530-531.
высохшие мертвецы, в прямом смысле-скелеты, обтянутые ссохшейся
пожелтевшей кожей. Большинство из них страдало туберкулезом в последней
степени, были среди них и калеки. И вот только потому, что эти люди
были замучены на казенных работах, германское военное министерство
издало приказ не подвергать этих лиц обмену, так как они могут выдать
военные тайны. И таких пленных безжалостно оставляют умирать.
В целях обезвреживания шпионажа вся корреспонденция военнопленных
прежде, чем попасть в цензуру, выдерживает карантин от 10 дней и более,
большей же частью совсем уничтожается. В тех же целях ни одно постороннее
лицо не имеет права посещать лагеря военнопленных, а военнопленным
запрещается не только проживать на частных квартирах, но и ходить из
одного лагерного блока в другой>^".
Автор еще не касается особых охранительных мер, которые применялись
ко всем вообще выбывающим из пределов Германии лицам, а между тем
описание этих мероприятий в немалой степени восполнило бы картину
германской шпиономании.
По описанию д-ра Креслина, лично осматривавшего лагеря русских
военнопленных в Германии, картина представлялась еще более мрачной, но
мы не будем останавливаться на этом предмете, чтобы не бередить раны
прошлого, хотя и столь недавнего времени.
Заметим в заключение, что в коллективе, как и у отдельной личности,
в зависимости от настроения, особенно в периоды тревоги и ожиданий того
или иного события, развивается обострение воспринимающих органов до
степени развития коллективных иллюзий и галлюцинаций.
Я ограничусь здесь для иллюстрации сказанного одним из примеров
коллективной галлюцинации, случившейся по описанию <Разведчика> в ночь
со 2 на 3 июня в Андижанском гарнизоне, вскоре после известного восстания,
разразившегося в Андижане 18 мая.
<Андижанский гарнизон изнемогал под бременем все возраставших труд-
ностей караульной службы. Арестованные росли в числе с каждым часом;
конвойная служба и дальние разведки поглощали ежедневно всю андижанскую
конницу; справедливо опасались возможной вспышки фанатизма к близивше-
муся моменту казни; бродили слухи, что туземцы готовы ринуться выручать
своих святых коноводов и вожаков, причем многочисленным толпам голо-
ворезов, казалось, легко было бы стереть с лица земли горсточку русских
людей, среди которых находился также временно командующий войсками
со свитой и высшие военно-судебные лица.
Если тем, кто знал полностью андижанские обстоятельства, положение
рисовалось далеко не в розовом свете, представьте же себе тех, до которых
все это достигало в раздутых до химеричности формах, и вы себе легко
представите состояние темной солдатской среды. Особенно усердными пос-
тавщиками разных нелепостей в солдатскую среду были денщики.
Ночь, когда случилась в Андижане тревога, была темная-претемная южная
ночь, пасмурная. Ей предшествовал дождь, кажется с грозой.
Вновь прибывшие стрелки были расположены в казармах и в лагерях.
Казармы тогда еще слабо освещались внутри, а бараки почти так же, как в
роковую ночь, 18 мая, т. е. весьма скудно. Все остальное пространство и
города, и окрестностей тонуло в густейшем мраке. Фонари в городе Андижане
не зажигались на эту ночь по славному русскому обычаю не зажигать их,
если по расписанию полагается луна, хотя бы ее скрывали тучи.
Было за полночь. Солдаты и в казармах, и в лагерях спали вповалку,
крепко держа ружья и ощупывая впросонках патроны. Тишина царствовала
поистине удручающая и томящая.
"^ Там же.
Вдруг откуда-то издалека долетел какой-то неясный шум, заставивший
всех нас вздрогнуть, а через секунду ужаснуться, а потом ахнуть, ибо шум
все рос...рос...; вот уже это гомон толпы, вот вырываются отдельные дикие
крики, потом целые снопы криков, визгов, воплей.
Потом ко всему этому присоединилось <ура>, сперва редкое, потом гром-
кое, потом громовое... победное <ура>, и <ура> все росло, охватывая лагерь,
казармы.
Вдруг затрещала ружейная пальба. Свидетель пришел в лагерь, когда еще
один дневальный, приложившись, пускал последний заряд вдогонку убегав-
шему врагу. В эту минуту все остальные люди стояли, уже построившись
в своих бараках-навесах, старательно оглядываемые и успокаиваемые своими
начальниками. Каждый откровенно говорил, куда он палил и сколько раз,
но откуда пошла стрельба и тревога никто толком не знал ни в лагерях, ни
на постах.
Между тем причиной ложной тревоги было то, что раненый в бреду
вскочил и с воплями пустился бежать; после того повскакивали также и все
остальные раненые.
Охотничья команда, ближайшая к лазарету, моментально разбуженная,
схватила ружья и с криками <ура>! бросилась на выручку своих раненых.
Это всколыхнуло лагерь! Люди стали вскакивать, напяливать на себя,
что попало, загалдели, заорали. Гаркнули <ура>, которое, разрастаясь и пере-
катываясь, докатилось до отдаленнейших уголков гарнизона.
Потом кто-то ухнул в темноту из винтовки и массовая галлюцинация
выросла во всей своей красе - все видели, слышали и стреляли врага. Люди
сделались глухи на секунду к голосу начальников, к сигналам>.
XV. КОЛЛЕКТИВНОЕ ТВОРЧЕСТВО
За последний период времени взгляд на коллективную творческую деятель-
ность существенно изменился. В то время, как еще недавно признавалось,
что творчество есть результат по преимуществу отдельных индивидов, вы-
деляющихся силой своего ума, коллектив же не может дать в процессах
суждения и творчества ничего, кроме посредственности, ныне напротив того
приходится признать как положение, что коллективная творческая деятель-
ность в человечестве играет преобладающую роль, и что даже само суждение
обязано не чему иному, как коллективной деятельности. Эту точку зрения
между прочим разделяет и выдающийся социолог современности Э. Дюрк-
гейм. Но, не останавливаясь пока на этом факте, заметим, что, когда дело
идет о суждении отдельной личности, то в этом случае все, или по крайней
мере многое, определяется предшествующим опытом личности, в
зависимости от которого и выявляется ценность того или иного суждения.
Приложение этого опыта к новой задаче в конце концов сводится к приве-
дению доказательств за и против и к взаимному взвешиванию их с целью
подвести окончательный итог этому взвешиванию в виде определенного
вывода.
Подобное же мы в сущности имеем и при суждении коллектива с тем
различием, что здесь к делу привлекается не опыт отдельной личности, но
опыт многих личностей, входящих в данный коллектив, вследствие чего и
суждение коллектива представляется обыкновенно более многосторонним по
сравнению с суждением отдельной личности в той мере, в какой опыт
многих личностей многостороннее опыта каждой отдельной личности. Вот
почему критика того или другого предмета и его частностей в коллективе
оказывается всегда полнее и разностороннее критики отдельной личности,
а самые суждения и решения оказываются более осторожными.
Но зато работа коллектива вследствие участия в суждении многих отдель-
ных личностей для подведения итогов оказывается гораздо более медленной,
нежели работа отдельной личности.
Поэтому там, где нужна спешность и быстрота решения, там работа
коллектива неуместна, хотя бы она была и совершеннее работы отдельной
личности; где, наоборот, нужна бблыпая предусмотрительность и осторож-
ность и в то же время нет спешности, там работа коллектива предпочтительнее
работы отдельной личности.
На характере суждения коллектива однако сказывается его состав, опре-
деляющий взгляды и интересы большинства входящих в него отдельных
личностей.
Отсюда очевидно, что в зависимости от состава коллектива, суждения и
решения его в отдельных случаях могут иметь тенденциозный характер и
могут даже носить отпечаток своеобразной заинтересованности. Тем не менее
как общее правило суждения и решения коллектива представляются более
беспристратными, нежели индивидуальные суждения и решения. Для того
же, чтобы обеспечить вполне беспристрастное коллективное суждение, самый
коллектив должен быть составлен из разнородных по характеру элементов ^ *.
Индивидуальная умственная деятельность, углубляясь в тот или другой
вопрос и руководясь своим опытом и эрудицией, в сущности пользуется
опытом коллектива, его синтезирует и из соответствующего материала делает
те или другие выводы. В то же время она знаменуется творчеством в
зависимости от своего опыта, эрудиции и таланта. Но на этой деятельности,
как она ни плодотворна, всегда лежит отпечаток индивидуальности в той
или иной мере, а при недостаточной эрудиции и широте взглядов - даже
и отпечаток односторонности. Вот почему наилучшие результаты получаются
в том случае, если индивидуальная творческая работа подвергается обсуж-
дению в коллективе, где под перекрестной критикой со стороны людей,
работающих в других направлениях, выводы и решения, достигнутые в
тишине кабинетов отдельной личностью, шлифуются, пополняются,
расширяются или обобщаются. Нечего говорить, что в собраниях же они
пропагандируются и популяризируются.
Однако вместе с этим из самой работы устраняются нередко особо
характерные индивидуальные особенности. Чтобы они были сохранены, не-
обходимо автору предоставить лишь воспользоваться приемлемыми для него
замечаниями коллектива и только.
Содержание речей в собрании обычно отражает в себе индивидуальность
отдельных членов собрания, но не следует забывать, что ораторы, выступа-
ющие в собраниях, невольно принимают во внимание как характер самого
собрания, так и взгляды других ораторов; следовательно, уже на этих речах
отражается влияние коллектива, но окончательное коллективное суждение
получается лишь из взаимно скрещивающихся и взаимно критикующих
друг друга мнений и выливается в конце концов в определенное постанов-
ление, решение или резолюцию.
Всякое собрание, как известно, протекает более вяло или более оживленно
в зависимости от важности предмета, состава собрания и заинтересованности
в нем лиц, участвующих в собрании.
Если полного расхождения взглядов на собрании не обнаруживается и
может быть найдена точка примирения, то решение идет по равнодейству-
ющей двух или многих скрещивающихся мнений, но чем более расхождение
взглядов, тем обыкновенно медленнее достигается каждый результат обсуж-
дения, т. е. решение.
Само собой разумеется, что умелое регулирование прений содействует
большей успешности и большей сдержанности собрания и направления его
по определенному руслу. Недостаток же правильной регуляции прений может
быстро осложниться каким-либо инцидентом, а неуменье вовремя
ликвидировать инцидент иногда срывает самое собрание. Дело в том, что
всякий инцидент, возникающий на почве разногласий в собрании, резко
подчеркивает и обостряет это разногласие и тем вредит правильной работе
коллектива, если не сводит ее окончательно на нет при полном расхождении
во взглядах отдельных частей собрания.
Продуктивность работы коллектива зависит в известной мере и от размера
самого коллектива. Обыкновенно, чем больше коллектив, тем медленнее идет
его работа, но зато она представляет ббльшую гарантию в отношении удов-
летворения интересов возможно большей массы лиц. Однако размеры соб-
рания для успешности коллективного обсуждения предмета имеют свои
пределы, и собрания свыше 500-1000 человек уж сильно затрудняют
правильное руководительство^* обсуждением предмета ^*.
Когда предмет становится ясным для большинства лиц, когда путем
коллективной работы и скрещивания взглядов выясняется сущность дела,
можно говорить о коллективном выяснении предмета.
Когда мы говорим о коллективном рассмотрении предмета, о кол-
лективной критике, о коллективном взгляде на вещи и т. п" все это в
сущности только отдельные этапы коллективной соотносительной деятель-
ности, выливающиеся окончательно в форму коллективного суждения.
Результатом последнего является, как уже сказано, резолюция или
решение, постановление или приговор при одобрении большинством соб-
рания. Эти решения, постановления или приговоры являются в сущности
сводкой всего обсуждения и последним выводом, к которому приходит
коллектив в результате своей работы и формулу которого предлагает та или
другая сторона или вообще кто-либо из участвующих в прениях.
Что касается коллективных словесных заявлений в собственном смысле
слова, то в сущности имеется почти единственный случай, когда тот или
иной коллектив произносит вполне согласованную во всех частях речь. Это
в хоровом пении, но здесь согласованность имеет целью дать наряду со
словесной символизацией гармонию звуков.
С другой стороны, коллективные заявления могут быть более или менее
согласованными в виде возгласов и выкриков в толпе: в других же случаях
эти заявления, хотя и могут иметь со стороны отдельных индивидов кол-
лектива более или менее согласованное содержание, но каждым отдельным
лицом выражаются индивидуально. Так бывает при заявлениях и требованиях
массы лиц, собравшихся по какому-либо определенному поводу и связанных
одними и теми же интересами.
В других случаях и даже чаще всего коллектив заявляет себя одной
общей формулой - письменной или устной все равно, передаваемой через
выборное лицо. Эта общая формула - приговор, резолюция или решение -
может быть очень кратким, но она всегда требует до своего выявления
предварительной работы в виде коллективного обсуждения вопроса.
Печать есть одна из форм коллективного обсуждения, являющегося все-
народным, а, следовательно, и более широким в смысле большего круга
лиц, которые привлекаются к обсуждению, причем в последнем участвуют
люди, уже владеющие в той или иной мере пером, и к тому же самое
обсуждение по условиям печати лишено конкретной экспрессивности живого
слова.
Само собой разумеется, что, хотя это обсуждение может быть особенно
ценным в смысле освещения разных сторон вопроса, но по самому условию
своего выполнения оно является еще более медлительным в отношении
затрачиваемого времени и не дает возможности получить определенное
решение путем непосредственного голосования, если не иметь в виду форму
анкеты.
Мы уже упоминали, что многие из авторов утверждали, будто только
индивидуальная деятельность является творческой, коллективная же деятель-
ность будто бы к творчеству неспособна или во всяком случае не может
быть сравниваема по качеству с творчеством индивидуальным.
Так, многие авторы признают толпу тупой и в отношении своих умст-
венных процессов стоящей вообще ниже отдельных индивидов, ибо решение
толпы обыкновенно не выходит будто бы из порядка посредственности.
Между прочим Габелли дает другую иллюстрацию той же самой
мысли по отношению к выборам кого-либо, например, ректора в
университетах. <Выбирают того, чей выбор наименее задевает самолюбие,
кто не выдается, наиболее невзрачного. Часто желают иметь таковым
наиболее терпимого, снисходительного, сговорчивого, имеющего наимень-
шее значение, одним словом, человека, наименее энергичного и
решительного, который будет иметь меньше влияния. Таким образом вы-
бранный не пользуется доверием ни сторонников, ни противников, каж-
дый из которых прекрасно сознает, почему подал свой голос. Иногда да-
же случалось, что после выбора сторонники избранника менее склоняются
в его пользу, чем его противники>^.
Вышеуказанные взгляды ничуть не исключительны. Они разделяются
и другими авторами, писавшими о том же предмете. Очень выразительно
по этому предмету высказывается Макс Нордау: <Соедините 20 или 30
Гете, Кантов, Гельмгольцев, Ньютонов ets. и дайте им на обсуждение
практические, современные вопросы; их споры будут, пожалуй, отличны
от тех споров, которые ведутся на первых попавшихся собраниях (хотя я
не утверждаю даже и этого), но что касается результатов этих споров, то
я уверен, что они не будут отличаться от результатов, даваемых всяким
другим собранием. Почему же? Потому, что каждое из 20 или 30 вы-
бранных лиц, кроме личной оригинальности, отличающей его от других,
обладает и наследственными, видовыми признаками, не отличающими его
не только от его соседа по собранию, но даже и от всех снующих по
улице прохожих. Можно сказать, что все люди в нормальном состоянии
обладают известными признаками, являющимися общими для всех, рав-
ными, положим х', это количество увеличивается в вышеозначенных
индивидах на другую величину, различную у различных индивидов, кото-
рая поэтому должна быть для каждого из них назначена иначе, например,
а, Ь, с, d и пр. Предположив это, мы получим, что в собрании из 20
человек, хотя бы самых высоких гениев, будет 10х и только la, lb, lc w т.
д., ясно, что 10х неизбежно победят отдельные а, Ь, с, т. е. что человече-
ская сущность победит личную индивидуальность, и что колпак рабочего
совершенно покроет собой шляпу и философа> ^.
Э. Ферри ту же мысль выражает иначе, но не менее образно. <Совокупность
нескольких способных людей не всегда служит гарантией их общей способ-
ности: собрание здравомыслящих людей может быть лишенным единодушия,
как в химии от соединения двух газов может получиться жидкость>. По
словам Сигеле, <коллективная психология обильна неожиданностями; сотни,
тысячи людей сообща способны совершить поступки, которые ни один из
сотни или тысячи, будучи одинок, не совершил бы никогда. Эти неожидан-
ности впрочем почти всегда прискорбного свойства. Соединение хороших
людей почти никогда не дает превосходного результата, иногда получается
посредственный, а в иных случаях даже очень плохой>^.
^^ Сигеле С. Преступная толпа. С. II.
2" Там же. С. 11-12.
"" Там же. С. 12.
^ Там же. С. 13.
12 В. М, Бехтерев
Чтобы ответить на последний вопрос, автор приходит к выводу, что <в
толпе хорошие свойства некоторых вместо того, чтобы суммироваться,
вычитываются друг из друга>. Это значит, что лучшие качества одних
затеняются низшими качествами большинства людей, входящих в толпу.
Отсюда ясно, что последние должны брать верх над первыми. Кроме того,
и действие взаимовнушения в толпе должно сказываться аналогичным
образом. Наконец, в толпе мы имеем известный невысокий относительно
уровень нравственности. То же наблюдается и в собраниях в отношении
интеллектуальных сил, которые в конечном счете ниже самого умеренного
таланта несмотря на то, что толпа, будучи чаще всего кровожадным зве-
рем, способна в известных случаях возвышаться до степени благородства
и героизма.
Единство толпы как социальной личности есть, как известно, первое
условие проявления массовых действий. Это единство устанавливается часто
независимо от состава индивидов, исключительно под влиянием эмоциональ-
H^IX состояний, вызванных тем или другим фактом ^*.
Но когда устанавливается такое единение, толпа как социальная личность
является уже не средним элементом входящих в нее индивидов, а облада-
ющим совершенно особыми свойствами. Это вызывается будто бы тем, что
высшие продукты соотносительной деятельности различных индивидов как
бы вычитаются друг из друга и выливаются в форму средней линии, и все
ценное и разнородное изглаживается. Наоборот, все то, что относится к
более низким формам соотносительной деятельности - импульсивности,
эгоизму, например, подавляемые в индивидах, здесь как бы слагаются,
затемняя собой более высокие проявления соотносительной деятельности.
Вот почему, по словам Г. Лебона, <в толпе может происходить накопление
только глупости, а не ума. "Весь мир", как это принято говорить, никак не
может быть умнее Вольтера, а, наоборот, Вольтер умнее, нежели весь мир,
если под этим словом понимать толпу> ^.
С другой стороны, благодаря известной численности толпы в составля-
ющих ее элементах появляется большая уверенность в силе и авторитетность,
чем не обладает в такой мере каждый индивид в отдельности. Вместе с
этим связана вера в безнаказанность и непогрешимость общего решения.
Далее в толпе развивается необычайно повышенная восприимчивость к
внушениям и склонность к заразе.
Благодаря всему этому получается склонность к импульсивности, к не-
способности к критической оценке своих поступков.
Отсюда как общее явление можно признать понижение интеллекта в
толпе и, с другой стороны, повышение мимико-соматических рефлексов.
Все это, конечно, относится к уличной толпе и ничуть не может быть
применимо ко всем собраниям и в особенности к собраниям специального
характера.
Согласно Г. Лебону, <деятельность толпы всегда и везде бывает ниже
деятельности изолированного индивида> ^". Но это положение опять-таки
подлежит оспариванию, ибо толпа даже неорганизованная, но объединенная
известным настроением, способна на геройские поступки и действия, укра-
шающие страницы истории до настоящего времени. С другой стороны,
собрания, слушая подготовленные заранее доклады специалистов, сглаживают
в них именно те или иные односторонности и увлечения, а что это служит
пользе дела, можно видеть из того, как часто сами специалисты-докладчики
соглашаются с правильностью внесенных поправок или даже отказываются
от своих положений.
21" Там же.
^" Лебон Г. Психология социализма. С. 322.
Вообще же, что касается большей глупости коллектива, по сравнению с
отдельными индивидами, то в этом отношении многое было высказано без
достаточного взвешивания всех обстоятельств. Прежде всего нельзя
смешивать, как уже сказано, уличные толпы, связанные одним лишь на-
строением, с другими коллективами. С другой стороны, то, что делает
отдельный индивид, есть плод часто долговременных поисков и стараний,
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |