Исследовательский случай
Деревня — эмпирическая база нашего исследования — находится в Новгородской области, в полутора часах езды от ближайшего города. Деревенское сообщество, которое является объектом нашего исследования, насчитывает около 300 человек. В летний период население пополняется за счет дачников, многие из которых родом из этого же села. Бывший совхоз развалился, и сегодня сельское хозяйство существует только на уровне личных подсобных хозяйств. Рабочих мест в деревне недостаточно и жители, как правило, устраиваются на работу в соседние населенные пункты. В летнее время одним из основных источников заработка становится лес: доход приносят собранные грибы и ягоды. В деревне есть администрация, почта, полная средняя школа, детский сад, медицинский пункт, два магазина, библиотека, действующая православная церковь. Жилые дома в основном одноэтажные — бревенчатые, щитовые и брусовые, есть один двухэтажный шестнадцатиквартирный «городской» дом.
Наша исследовательская группа состоит из четырех человек, все четверо — женщины. Периоды нашего пребывания в деревне колеблются от одного дня до полутора месяцев. Живем мы в отдельном доме, в разном составе: иногда вчетвером, иногда остается лишь одна из нас, но, как правило, хотя бы вдвоем.
Городской взгляд на деревенское «поле»
Приезжая в «поле», мы каждый раз возобновляем отношения с местными жителями. Мы не становимся для сельчан «своими» (если понимать «свои» в классической социологической дихотомии «свои» — «чужие»). Можно привести в пример семью, которая 15 лет назад приехала в деревню из Казахстана, но для остальных жителей по-прежнему остается «чужой», «другой», «приезжей». Мы — исследователи — с каждым новым приездом становимся более известными, понятными и привычными для жителей деревни, но, тем не менее, остаемся «чужими». Это создает определенные трудности во взаимодействии с нашими информантами. Однако, как оказалось, сохранение статуса «чужих» — и с точки зрения жителей, и с точки зрения нас самих — важно для работы в таком поле.
Знакомство с сообществом мы начали с представителей официальной власти. Участие проводника — человека, известного местным жителям, — значительно облегчило нам вход в поле. Впоследствии круг наших деревенских знакомых расширялся. Сразу установились добрые отношения с хозяйкой дома, который мы снимаем. По мере того как расширялась сеть наших контактов, мы получали все больше возможностей найти точки соприкосновения с другими сельчанами. Наши ссылки на то, что мы «живем у Лидии Степановны»[68], «ходили в баню к Петровым», «знакомы с директором школы», помогали нам объяснить наше пребывание в деревне, продемонстрировать свою включенность в жизнь сообщества.
Многие жители деревни были долгое время «скрыты» от нас по той прит чине, что мы в первую очередь знакомились с «публичными» людьми — работниками почты, магазинов, библиотеки, школы. От них мы узнавали имена тех, с кем нам было важно встретиться. Мы обращались к знакомым с просьбой помочь найти этих людей. Обычно, называя нам фамилии телятниц или пастухов, они с недоумением замечали, что нам не о чем говорить с этими людьми, что ничего интересного или важного они нам не расскажут. Очевидно, многие жители деревни восприняли нас — пришедших извне — как тех, кому интересна фасадная сторона жизни, и пытались выбрать «делегатов» своего сообщества, его «лучших», на их взгляд, представителей. Им было странно и в какой-то степени неприятно видеть в нас людей, интересующихся жизнью мигрантов, алкоголиков, безработных. Не исключено, что за этим желанием продемонстрировать лучшее и скрыть от нас «изнанку» деревенской жизни, стоит особая ответственность жителей небольшого сообщества за каждого его члена. В данном случае «изба, из которой не принято выносить сор», это все деревенское сообщество.
В установлении доверительных отношений с деревенскими жителями важную роль сыграло наше участие в их деятельности: общий опыт сближает. Нас запоминали как тех, кто «тоже помогал», «сажал клумбу», «перемыл всю посуду», «был на именинах» и пр. Одна из первых наших знакомых, Анна, после службы в деревенской церкви[69], устраивает обед (трапезу) для священника и прихожан. Мы несколько раз помогали ей приготовить еду, накрыть на стол, помыть посуду. В один из таких дней места за столом всем не хватило и в первую очередь пригласили приехавших из других деревень. Нас тоже стали звать пообедать вместе с гостями, однако местные женщины — те, с кем мы готовили трапезу, — объяснили: «они с нами», и предложили нам сесть за стол позже — «со своими».
Возникающие у нас бытовые проблемы также служили поводом для знакомства и общения с местными жителями. Кому-то из них мы оставляли электрическую плитку на хранение, чтобы ее не украли из пустого дома, пока нас нет, у кого-то брали напрокат одеяло и пр. Когда у одной из наших коллег сломались очки, нам сразу назвали имя человека, который сможет нам помочь. Так мы познакомились с местным умельцем.
С первых дней пребывания в деревне мы поняли, что некомпетентны во многих аспектах деревенской жизни. Наше жилище — типичный для данного региона деревенский дом, в котором не предусмотрены привычные для нас — городских жителей — удобства. Нужно брать воду в колодце, топить печь, выходить в холодный туалет, а в баню, которая топится раз в неделю, по субботам, проситься к знакомым. Как топить печь, как чинить неисправности в дымоходе, где взять ведро или тройник, куда ходить за водой, во сколько отправляется вечерний рейсовый автобус? Для ответов на эти вопросы нам приходилось обращаться к местным жителям. Наше обыденное знание, достаточное для городской жизни, оказалось во многом бесполезно для жизни в условиях деревни.
Нельзя сказать, что деревенские жители отказывали нам в компетентности. Наоборот, с их точки зрения, мы, городские — образованнее, культурнее, современнее. Однажды мы смотрели телеигру «Кто хочет стать миллионером?» с семьей наших знакомых. До этого они рассказывали нам, что это их любимая игра, и им не раз удавалось правильно ответить на сложные вопросы. Наше присутствие полностью изменило сценарий просмотра. Хозяева или не решались при нас давать свои варианты ответов или делали это с сомнением в голосе. Они делегировали нам роль «знатоков». «Вон, девчонки грамотные, сейчас ответят», — говорили они.
Сельчане не пытались конкурировать с нами в «городских» вопросах. Случалось, что они стремились использовать нашу связь с городом. Нас просили привезти книги для библиотеки, рассказать детям о профессии социолога, позвонить родственникам в Санкт-Петербурге. Местные жители часто интересовались, чем мы занимаемся в городе, где работаем, ходим ли, например, в театр.
Восприятие нас как городских, плохо разбирающихся в деревенской повседневности, «культурных», «умных», «избалованных» и пр. создавало дистанцию между нами и местными жителями. Каждой из нас случалось наблюдать или становиться участницей «неудобных» ситуаций, в которых различие «городских» и «деревенских» правил взаимодействия становилось причиной взаимного непонимания и смущения. В один из первых приездов, пытаясь завести знакомства с «простыми» жителями деревни, мы ежедневно приходили под вечер на место, где обычно встречают с пастьбы овец и коз. Мы говорили на разные темы, которые были интересны нашим собеседникам: от погоды до равнодушия представителей местной администрации. В один из таких вечеров кто-то спросил нас, кто мы такие и чьих коз ждем. Нас опередила баба Тая: «Да они так, приходят с нами похуев- ничать[70]». Многие засмущались и стали извиняться: «Да вы не подумайте, мы не ругаемся, мы шутим». Так или иначе, в нашем присутствии сельские жители следили за своей речью и старались «облагородить» ее. За «нелитературный» язык часто извинялись. Однажды мы стали свидетелями беседы двоих мужчин. После «красноречивой» фразы одного из них смущенный собеседник, понявший, что мы могли все это слышать, попытался оправдаться: «Наверное, вы больше и приезжать-то сюда не захотите после таких разговоров». Допуская, что так «некультурно» можно разговаривать со своими, жители деревни стремятся общаться с нами, как им представляется, на нашем языке.
Были случаи, когда сельчане пытались воспользоваться нашей некомпетентностью. Когда мы были в деревне зимой, к нам в дом пришел мужчина и предложил купить у него мясо. Мы отказались. Позднее, из разговоров с жителями, мы узнали, что на днях забили корову, мясо которой оказалось недоброкачественным. Человек, приносивший мясо, участвовал в разделывании туши. Предложить мясо кому-то из деревенских он не осмелился. Между тем вероятность того, что мясо можем купить мы — плохо осведомленные о деревенских событиях и не разбирающиеся в парной говядине — действительно существовала.
Здесь возникает еще один аспект отношения к нам сельчан, маркирующий нас, «городских», как особую категорию людей, включенных в сообщество. С первых дней нашего пребывания в деревне местные жители старались нас «подкармливать». Летом нам приносили в основном овощи с огорода, зимой — домашние заготовки. В этом видится, в первую очередь, соблюдение правил гостеприимства: гостей принято угощать и, желательно, чем-нибудь необычным. Овощи, выращенные на собственном огороде, варенье, сваренное из лесных и садовых ягод, настойка, приготовленная по «фамильному» рецепту — вот что может понравиться гостям из города. Не все из того, чем с нами делились, можно купить в местном магазине (например, картофеля там не бывает никогда, его можно приобрести только непосредственно у «хозяев»). Кроме того, выращенное или приготовленное «своими руками», в отличие от того, что продается в магазинах, — это всегда свежее, «натуральное», полезное, вкусное. Сельчане делятся с нами «лучшим», репрезентируя тем самым преимущества деревенской жизни перед городской.
Таким образом, входя в поле, общаясь с людьми, сближаясь с ними, в большинстве случаев мы продолжаем оставаться для них «городскими», «чужими», «другими». Краткость периодов нашего пребывания в деревне не позволяет нам овладеть большинством знаний и практик, необходимых для того, чтобы превратиться в «своих». Но дело здесь не только в знании и опыте. Есть представления, стереотипы, которые мешают нам и нашим информантам воспринимать друг друга как «своих».
Обновление информации в «поле»
Поле, в котором мы работаем, постоянно меняется. Образ жизни и структура занятости деревенского сообщества зависят от времени года. Состав деревенского сообщества довольно стабилен, тем не менее, какие-то изменения время от времени происходят: приезжают и уезжают дачники, местные жители отправляются на заработки или переезжают в другие места.
Случается, что эти изменения происходят, когда нас нет в деревне. Двух-, трех-, четырехмесячные периоды нашего отсутствия в деревне создают белые пятна в информационной базе исследования. Однако эти пробелы, в большей или меньшей степени, удается восполнить. О многом из того, что произошло, пока мы были в городе, мы узнаем от наших знакомых. Фактическая и оценочная информация о людях, событиях, циркулирующая в сообществе, аккумулируется и затем передается нам как updated в каждый наш новый приезд. Эта информация либо содержит свежие версии уже знакомых нам историй, либо открывает то, что произошло в деревне в период нашего отсутствия. Деревенские жители рассказывают нам о том, что, по их мнению, могло бы быть нам интересно и — что не менее важно — о том, что произвело впечатление на них самих. Мы можем получать такого рода обновленную информацию благодаря тому, что уезжаем. Все в деревне знают, что мы не намерены оставаться там навсегда, возможно, поэтому нам могут рассказывать даже больше, чем своим односельчанам. В небольшом локальном сообществе откровения с соседями или друзьями могут обернуться неприятными последствиями.
В то же время новости, «связанные с социологами», обсуждаются. Если в наши первые приезды нам приходилось подолгу объяснять каждому информанту, кто мы, какое исследование проводим, и о чем хотим поговорить, то теперь многие узнают обо всем этом от знакомых, соседей, родственников. В некотором смысле мы общаемся с местными жителями даже в наше отсутствие. В разговорах о нас, обсуждая между собой наше поведение, они сами создают эффект нашего присутствия в деревне. Примером поддержания этого невидимого присутствия может служить следующий случай. В доме у нашей знакомой Анны часто собирается компания женщин-соседок. Один из авторов этой статьи неоднократно участвовал в таких посиделках. Приехав в деревню в очередной раз, исследовательница по обыкновению отправилась в гости к Ане и застала там знакомую компанию. Женщины стали расспрашивать социолога о делах, ссылаясь на ее телефонный разговор с Аней, который произошел примерно за месяц до нашего приезда. Оказалось, что этот телефонный звонок стал событием не только для Ани, но и для тех, кому она рассказывала о нем (судя по расспросам, практически дословно).
Подобный обмен информацией происходит каждый раз, когда мы приезжаем. Жителям всегда есть, что рассказать о себе и о чем спросить нас. Обновляемая с каждым разом информация позволяет исследовать механизмы ее циркуляции в сообществе, смыслы происходящих событий, местные нравы, схемы восприятия нас членами сообщества, роль и место «чужих» (на примере нас самих) в их повседневности и пр.
Стратегия исследования — «удивление»
В процессе нашего «челночного» исследования мы обнаруживаем в старом «новом» поле неожиданные исследовательские темы, выслушиваем новые или по-новому рассказанные истории, наблюдаем незамеченные прежде сцены повседневной жизни сельчан. Просто выходя на улицу, мы получаем поток информации о деревенской повседневности. «Свежий» городской взгляд помогает нам выделять важные аспекты, определяющие жизнь в деревне. Что-то удивляет нас, кажется нам необычным. Случается, что какой-то незначительный момент, привлекший наше внимание, превращается в тему для исследования.
Поэтапное проникновение в поле, процесс изучения «карты» семейных связей и отношений местных жителей прослеживается в наших полевых дневниках. В записях первых поездок прочитывается наше смятение от сложного переплетения родственных и соседских связей; «безадресной», непривычной для нас, горожан, пространственной ориентации жителей села. Например, одна из местных жительниц, у которой мы спросили, на какой из шести деревенских улиц живет интересующий нас человек, ответит ла нам указующим жестом и сопроводила его характерным комментарием: «На тоей». В деревне существует нумерация домов и названия улиц. Однако практика показывает, что местные жители часто обходятся без них, персонифицируя схему расселения и ориентируясь, скорее, на имена, чем на традиционные для горожан адреса.
Дневники первых поездок напоминают «наивное письмо» человека, попавшего в новую обстановку и выражающего свои мысли привычным ему языком. Вот какая запись появилась в первую поездку у одного из авторов этой статьи:
5.08.2003
Вечером того же дня, около 9 часов, мы пошли на озеро искупаться. Два пацана лет по 11 устанавливали «резинки» [71] для ловли рыбы. Это скрупулезное занятие продолжалось минут 40. Движения у мальчиков быстры и отточены, движения людей, знающих свое дело. Выглядят как такие маленькие мужички, ловко орудующие топором, веслами и покрикивающие друг на друга, если что не так, иногда матерятся. Это их дело, которое никто другой так хорошо, как они, не сделает.
Вероятно, исследовательница, в чьем окружении принято считать третьеклассников еще маленькими детьми (дарить им игрушки, встречать из школы и пр.), также восприняла и деревенских ребят. Наши дальнейшие наблюдения и беседы с сельчанами убедили нас, что социальное взросление деревенских детей происходит раньше, чем городских. Конечно, было бы преувеличением утверждать, что все они активно включены в домашнее хозяйство, помогают родителям и т. д. Тем не менее, многим из них доводилось самим зарабатывать деньги на школьные учебники, тетради, одежду и обувь. Лесные угодья, ставшие в последние годы одним из важных источников заработка на селе, зачастую осваиваются именно детьми. Однако «взрослость» деревенских мальчиков и девочек выражается не только и не столько в их трудовой или финансовой самостоятельности, сколько в выборе ими тем для обсуждения с нами, манере говорить. Практика показывает, что разговоры с деревенскими ребятами дают незаменимый материал о мире взрослых, о котором они рассуждают со знанием дела, порой с не свойственной детям серьезностью и степенностью. Городским жителям такое поведение детей может показаться необычным.
Также удивительно было увидеть в деревне, среди одноэтажных домов с дворами и надворными постройками, двухэтажный многоквартирный «городской» дом. Постепенно возникали вопросы: как вести хозяйство, живя в таком доме, где хранить дрова, как решаются здесь коллективные проблемы (вывоз мусора, чистка туалетов и пр.)? Вокруг дома нет места для огородов, загонов для скота, бань. С тех пор, как развалился сельскохозяйственный кооператив, у дома нет официального хозяина. Если большинству деревенских семей удается выживать за счет продуктов, производимых на собственных приусадебных участках, то где берут продукты жители «городского» дома? Где они работают? Чем занято их свободное время? Так или иначе, при наблюдении такого диссонанса в организации «городского» и «деревенского» жилья, возникает тема о пересечениях и разрывах «городских» и «деревенских» практик вообще и в данном сообществе в частности[72].
Одной из поразивших нас встреч стало знакомство с местным «умельцем», как мы сами его назвали. Это пенсионер, который выполняет в деревне функции «дома быта». Его «ремонтная мастерская» не требует больших вложений, поскольку материал для ремонта, например, обуви мастер находит прямо на улице. Зачастую это выброшенные «нерадивыми» хозяевами старые или ненужные вещи. Посещение «мастерской» вызвало у нас, в частности, размышления о специфике отношения к старым вещам, а также о различиях практик обращения с мусором в городе и деревне.[73]
Часто социологическое исследование направлено на то, чтобы выявить необычное в обычном. В нашем исследовании мы, напротив, воссоздаем картину мира, привычную для сельских жителей, но новую для нас. Вскрывая различные аспекты деревенской повседневности, мы находим важные для исследования проблемные зоны. Нам удается (или не удается) замечать их в силу того, что сама повседневность заставляет нас удивляться. Подчас местные жители не понимают, зачем мы просим их что-то показать. Для них нет ничего интересного в том, как они кормят скот или рубят дрова. Напротив, для нас все это представляет исследовательскую ценность. Деревенская специфика становится заметной на сломе рутины, когда мы смотрим на деревню глазами городских жителей. Для работы в таком поле нужен «свежий» взгляд. Привыкая к деревенской повседневности, мы перестаем удивляться тому, что и как делается в деревне. По мере нарастания нашего деревенского опыта, мы накапливаем знание, которое помогает принимать явление автоматически, без объяснений. Регулярные отъезды из деревни и сохранение статуса «чужих» позволяют нам сохранять способность к рефлексии по поводу происходящего.
Полифония источников информации
Мозаичность данных исследования зависит не только от появления новой для нас информации в процессе изменения самого поля и того, как мы его воспринимаем. Она также связана с множественностью источников информации о людях, живущих в деревенском сообществе. Такая множественность порождает многоликость наших информантов. Мы часто оказываемся на перекрестке множества информационных потоков. Случается, что, знакомясь с человеком, мы уже знаем о его жизни многое по рассказам других жителей. Так возникает проблема, обозначенная нами как «полифония источников», когда информацию об одном и том же человеке, интерпретацию одного и того же события можно получать многократно и из разных уст. Круги циркулирования информации дублируются, множатся и пересекаются, образуя многослойное информационное поле. Количество рассказов жителей друг о друге растет в геометрической прогрессии, поскольку они озвучиваются уже не только представителями более близкого нам круга общения, но и каждым новым знакомым, считающим своим долгом добавить значимую, как ему/ей кажется, информацию о своих соседях. В такой ситуации мы постоянно получаем биографических «клонов» наших информантов. У каждого члена сообщества есть желание и возможности снабдить нас жизнеописаниями других жителей деревни. Вероятно, тем самым информанты пытаются продемонстрировать свою социальную компетентность в жизни сообщества. Постепенно наш первый восторг по поводу открытости и красноречивости местных жителей сменяется размышлениями о том, как соотносить и интерпретировать полученные данные.
Вот один из показательных примеров того, насколько порой противоречивым может быть многоголосье сообщества. В интервью молодой человек по имени Саша, 32 лет, рассказал нам, что после женитьбы он уехал в соседнюю деревню. Недавно он развелся и, оставив с бывшей женой двоих детей семи и трех лет, вернулся в родное село. По словам нашего информанта, его бывшая жена изрядно пьет, что грозит ей лишением материнских прав. Саша обвинил жену в том, что она нигде не работает и не заботится о детях. У него хорошие отношения с детьми: старший сын, первоклассник, достаточно часто забегает к нему после школы и даже приезжает погостить из другой деревни на велосипеде. Саша сообщил, что работает на тракторе, имеет более или менее стабильный заработок и мечтает совсем забрать детей к себе. Беседа происходила зимой, и мы поинтересовались, есть ли в хозяйстве запас дров, на что Саша заявил, что дрова есть, но они лежат далеко в лесу, а у него пока нет времени и возможности подвезти их к дому.
Наши собственные наблюдения несколько разрушили радужную картину, нарисованную «хозяйственным» Сашей. Он живет со своим дедом в ветхом запущенном доме. Наше знакомство произошло во дворе, где мужчины разбирали и распиливали забор на дрова. Их не хватает, чтобы протопить дом, в нем холодно и грязно. Не нужно особенной смекалки, чтобы догадаться, что Саша регулярно выпивает.
Комментарии Сашиных соседей дополнили наши наблюдения. По их словам, Саша с дедом живут очень бедно. Саша пьет, пропивает всю утварь и даже мебель. Узнав, что в доме не на чем спать, соседи отдали им старый диван. Уже на следующий день Саша с дедом ходили по деревне и предлагали всем купить его за 50 рублей. Соседей также беспокоит, что Саша ворует у них дрова, им приходится постоянно следить за поленницей. Окружающие говорят, что с работы Сашу выгнали, он живет с новой женой и не очень-то обеспокоен судьбой детей. Они также уверяют нас в том, что у его прежней жены есть работа и она не пьет.
Из беседы со старшим сыном Саши мы узнали, что он практически не общается с отцом, не говоря уже о том, чтобы приезжать из другой деревни. Мальчик учится в местной школе, в первом классе. После уроков, часами ожидая школьного автобуса, который собирает всех неместных учеников, он слоняется по школе, часто голодный, но к отцу не заходит. Когда мать на работе, за детьми обычно присматривает бабушка.
Информация, полученная из разных источников, не оценивается нами как достоверная/недостоверная. Важно то, что мы имеем возможность получить палитру различных мнений об одних и тех же людях, явлениях, событиях. Это позволяет избежать эффекта «моментального снимка», как это было бы, если бы мы ограничились одним интервью с Сашей.
Настороженность по отношению к нам, которую проявляли жители в наши первые приезды, уменьшилась или сменилась доверием. Информанты не стесняются оценочных суждений в адрес других, вовлекая нас в свое локальное, закрытое пространство домыслов, сплетен и слухов, завязанных на житейской морали. Выслушивая, а иногда и воспроизводя слухи, мы, хоть и на какое-то время, становимся «своими», превращаемся из исследователей в деревенских обывателей. При ведении полевых дневников у наших коллег и у нас не раз складывалось ощущение, что мы только и занимаем? ся тем, что переписываем и распутываем нагромождение сплетен жителей друг о друге. Мы также взахлеб обсуждаем между собой новые сведения, когда вдруг «оказывается», что бывший директор совхоза, например, пишет стихи, а бывший агроном в бытность работы в совхозе крепко выпивала и приходила на работу в разных носках.
Интересно, что мы порою, сами того не предполагая, становимся информантами для сельчан, когда уже местные жители начинают спрашивать у нас, о чем нам рассказали, например, местные алкоголики. Такое переворачивание ролей происходит, на наш взгляд, потому, что жители либо сами хотят узнать о маргинальных представителях своего сообщества, которых они избегают, либо пытаются разоблачить в наших глазах своих «неуспешных» соседей и сообщить, что те рассказали нам все не так, а уж они-то знают, как действительно обстоят дела. Показательно, что в последнее время нас стали спрашивать при встрече, от кого мы идем и к кому собираемся. В таких случаях становится чрезвычайно трудно поддерживать коммуникацию с сельчанами, ожидающими от нас взаимной открытости и откровенности, не раскрывая при этом информацию, полученную от их соседей. Таким образом, одновременно проблематизируются и этическая и методологическая стороны исследования. С одной стороны, для нас важно сохранить хорошие отношения с нашими информантами, не став «осведомителями», с другой — не привносить своего видения местной жизни, которое сельчанам, безусловно, важно зафиксировать.
Полифония источников усложняет интерпретацию собранного материала. Вместе с тем она расширяет возможности постановки исследовательских задач. Беседуя с информантами и затем анализируя интервью, важно учитывать не только то, что, но и то, каким образом и о ком говорят жители деревни. Способ подачи сведений о соседях и знакомых, смысловая и моральная нагруженность оценок отражают структуру повседневных взаимодействий, властных отношений и социальной сегрегации на селе.
Выводы: за и против «челночного» исследования
Качественное исследование предполагает максимальную вовлеченность социолога в повседневность изучаемого сообщества. В данной статье представлена несколько иная стратегия: периодическое — продолжительностью от одного дня до двух месяцев — пребывание в поле. О ее методологической корректности можно спорить. Есть моменты, в которых мы, несомненно, проигрываем. Внезапность и краткосрочность наших приездов скорее понижают уровень доверия к нам сельских жителей. Наша фактическая ис- ключенность из ряда деревенских практик (косьбы, заготовки дров, ухода за скотом, ремонта колодца и т. д.) оставляет скрытыми от нас многие аспекты «устройства» сельской повседневности. За время кратких экспедиций практически невозможно на собственном опыте узнать, как, например, вызвать деревенского фельдшера, сколько дней нужно ждать ремонта телевизора после вызова специалиста и т. д. Иногда об опыте решения подобных повседневных проблем мы можем узнавать только из интервью.
Тем не менее, стратегия проведения полевого исследования, которая была выбрана нами сознательно, обладает рядом преимуществ. Благодаря возвращениям из поля у исследователя, что называется, не «замыливает- ся» глаз. Возможность уезжать из сообщества и возвращаться сохраняет способность открывать новые аспекты исследования, а новый (или увиденный «свежим взглядом») материал позволяет по-новому отвечать на поставленные ранее вопросы или по-новому их задавать. Наше «непривыкание» к полю позволяет избежать рутинизации восприятия деревенской повседневности, оставляет пространство для «удивления» и исследовательской рефлексии. Кроме того, мы имеем возможность, обсудив со своими коллегами на рабочих семинарах результаты экспедиций, возвращаться в поле с новыми исследовательскими фреймами.
В ходе полевого исследования мы можем познакомиться практически со всеми в сообществе. Расширение сети деревенских контактов, порождающее полифонию источников информации, предоставляет нам ценные данные для анализа процесса функционирования правил повседневных взаимодействий в деревне. Обличающие, сочувственные, гневные, восхищенные речи наших информантов друг о друге несут в себе сведения о том, с помощью каких правил регулируется повседневная жизнь в сообществе, возникают социальные связи и решаются конфликты.
Как показывает опыт исследования, «пробелы», которые образуются по причине нашего непостоянного, периодического присутствия в деревне, отчасти восполняются за счет рассказов местных жителей о том, «что случилось, пока нас не было». Мы можем не наблюдать что-то собственными глазами, но знать о событиях из разных источников: от очевидцев, от тех, кто «что-то слышал», от тех, кому «кто-то сказал». Приезжая в деревню, мы всякий раз, помимо, казалось бы, недоступной нам событийной информации, собираем ценнейший материал о правилах социального взаимодействия и о законах циркуляции информации в деревенском сообществе. И в этом состоит неоспоримое преимущество «циклического» полевого исследования.
Антонина Кулясова
ИСКУШЕНИЕ ПОЛЕМ
Наша группа готовилась к экспедиции в экопоселение «Тиберкуль» [далее Тиберкуль. — А. К.]Процесс осложнялся тем, что у нас не было ни почтового адреса, ни номеров телефонов поселения — обычная проблема исследования труднодоступных мест с плохо развитой системой коммуникации. Однако мы знали, что Тиберкуль состоит из верующих Церкви Последнего Завета, община которой есть в Санкт-Петербурге, и обратились к ее лидерам за помощью. Они дали нам необходимую информацию и связали с людьми, побывавшими в Тиберкуле, которые объяснили нам, как лучше ехать, что брать с собой, к кому обращаться. Кроме того, нас попросили отвезти коробку церковных свечей и кое-какие мелочи для тамошних жителей. Это поручение демонстрировало доверие к нам лидеров городской общины и позволило ехать в Сибирь не как «чужакам».
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 132 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |