Заключение
Мое исследование имеет две истории: эмоциональную и профессиональную. Эмоциональная история отразилась в чередовании фаз личного отношения к людям, с которыми я работала: сначала «страх и недоверие», затем «удивление», «понимание», отсюда «чрезмерное доверие»[26], даже «обида» (как на равноценного партнера)[27], и, наконец, «установление профессиональных границ», т. е. попытка сведения к минимуму личных отношений в нашем общении[28]. Профессиональный рост выразился в накоплении знаний как эмпирического, так и теоретического характера. Через рефлексию и анализ эмоциональная история может также стать частью профессиональной истории. Личным результатом исследования стало то, что если раньше я, скорее, не замечала нищих, разве что подавала милостыню и шла дальше, забыв про них, то теперь я вижу в нищем Человека. Эти люди стали частью моих представлений о жизни.
Литература
Буравой М. (1997) Развернутое монографическое исследование: между позитивизмом и постмодернизмом / / Рубеж. № 10-11. С. 157-175. 1
Гирц Кл. (1997) «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры / / Антологии исследования культуры. СПб.Университетская книга. Т. 1.С. 171-203.
Devereux G. (1976) Angst und Methode in den Verhaltenswissenschaften. Muenchen.
Hughes E. C. (1971) The social eye. Selected papers. Chicago/New York P. 505.
Girtler R. (2001) Methoden der Feldforschung. Wien; Koeln, Weimar.
Girtler R. Rotwelsch. (1998) Die alte Sprache der Gauner, Dirnen und Vagabunden. Wien; Koeln, Weimar.
Girtler R. (1980) Vagabunden in der Grossstadt. Stuttgart.
Goffman E. (1996) Ueber Feldforschung / / Knoblauch H. (Hg) Kommu- nikative Lebenswelten. Zur Ethnographie einer geschwaetziger Gesellschaft. UVK Universitaetsverlag Konstanz. S. 261-268.
GruemerK.-W. (1974) Beobachtung. Stuttgart.
Knoblauch H. (1996) Einleitung: Kommunikative Lebenswelten und die Ethnographie einer > geschwaetziger Gesellschaft < / / Knoblauch H. (Hg) Kommunikative Lebenswelten. Zur Ethnographie einer geschwaetziger Gesellschaft. UVK Universitaetsverlag Konstanz. S. 7-27.
Lindner R. (1981) Die Angst des Forschers vor dem Feld. Uberlegungen zur teilnehmendnen Beobachtung als Interaktionsprozefi / / Zeitschrift fur Volkskunde.Bd. 77. S. 51-66.
Reichertz J. (1989) Hermeneutische Auslegung von Feldprotokolen? — Verdriesslieches ueber ein beliebtes Forschungsmittel / / Teilnehmende Beobachtung. Werkstattberichte und methodologische Reflexionen. Frankfurt/New York, Campus Verlag.
Schwartz M. S., Schwartz Ch. G. (1955) Problems in Participant Observation / / American Journal Sociology, LX. January. S. 344.
Ирина Олимпиева
СТАТЬ БЕЗДОМНЫМ В АМЕРИКЕ
Официальное название Dwyer Center — «Инновационный переходный обучающий центр, предназначенный для поддержки бездомных семей и индивидов»[29]. Обитатели Центра в разговорах между собой называют его просто Dwyer или apartments. Ни разу за месяц моего пребывания я не слышала, чтобы его назвали приютом ("shelter"). Словом "shelter" обозначают night-shelter (ночлежку), в котором бездомные получают ночлег на одну ночь и который они должны покинуть на следующее утро. Большинство обитателей Dwyer попали сюда из такой ночлежки.
Sam's shelter — типичный приют, постояльцы располагаются по 20-30 человек в больших комнатах с двухъярусными кроватями, большой общей столовой, общественной прачечной и т. д. Попасть с улицы внутрь можно лишь после процедуры регистрации у маленького окошка во входной двери, перед которой к пяти часам вечера — моменту открытия ночлежки — уже выстраивается очередь. Днем на прилегающей территории можно наблюдать группы людей не очень привлекательного вида. Они валяются под железнодорожным мостом, что находится недалеко от приюта, сидят на лавке у входа или на земле, слоняются вокруг здания, курят, переговариваются в ожидании, когда начнут пускать внутрь. Постоянные клиенты Sam's shelter — безнадежные алкоголики и наркоманы, женщины, живущие проституцией, нищие — люди, у которых уже нет желания изменить свою жизнь. Те же, кто готов вступить на долгий бюрократический путь получения субсидированного жилья (subsidized housing) и кто может продемонстрировать наличие хотя бы небольшого дохода, будь то временная работа или социальное пособие, встают в городскую очередь на получение жилья и, если повезет, могут поселиться за умеренную плату в «переходном центре», каким и является Dwyer.
По сравнению с Sam's shelter Dwyer кажется просто отелем. Бездомные живут здесь в отдельных комнатах, где есть все необходимое: кровать (часто двухъярусная для семей с детьми), туалет и раковина, небольшой шкаф для посуды со встроенной электрической плиткой (kitchenette), холодильник и шкаф для одежды. На каждом этаже имеются душевые кабины, прачечная и таксофон. Согласитесь, что для человека из России, имеющего опыт проживания в студенческом общежитии, условия жизни в Dwyer выглядят более чем нормально. Оказавшись в Dwyer, я была удивлена фешенебельным фойе (lobby area), никак не соответствующим моим представлениям о приюте для бездомных. Вопреки ожиданиям увидеть мрачное темное помещение казенного типа со старой обшарпанной обстановкой, я оказалась в светлом просторном фойе с диваном и креслами, столиками и стульями и даже с живой пальмой в углу.
Lobby area — парадная часть Dwyer. Судя по вывешенным здесь правилам поведения, оно служит местом отдыха и общения (socializing). Помимо своего прямого назначения, фойе призвано демонстрировать благополучие и успешность центра для чиновников из городской администрации, в подчинении которой находится Dwyer Center, а также для социальных работников (case-workers), которые приходят сюда на организуемую администрацией Dwyer учебу.
Жилая часть Dwyer скрыта от посторонних, т. к. находится на верхних этажах, куда можно попасть только по пропуску-бэйджу. Здесь все выглядит уже иначе, без претензии на фешенебельность: узкие коридоры с крашенными желтыми стенами и длинным рядом дверей. Пока мою комнатку поливали дезинфицирующими средствами, м-р К., руководитель социальных работников, провел экскурсию по Dwyer и продемонстрировал несколько только что освободивших комнат, ожидавших очереди на уборку и дезинфекцию. Чувство брезгливости, возникшее во время этой экскурсии, уже не покидало меня до конца пребывания в Dwyer. Вид голых прорезиненных матрасов, брошенной старой одежды и обуви, остатков дешевой еды, пластиковых и бумажных упаковок из-под продуктов, каких-то вещей с помоек, поломанных детских игрушек внушал невероятное отвращение. И, конечно, запах — вездесущий запах дезинфекции, которым пропитано, кажется, все в Dwyer, включая постель, одежду и тебя саму, и от которого невозможно избавиться никакими дезодорантами.
После экскурсии мне, как вновь прибывшей, был выдан стандартный набор для бездомного (женский вариант, включающий маленькую упаковку стирального порошка, шампунь, крем, зубную пасту, кружку с аббревиатурой Dwyer, гигиенические средства, разовые упаковки соли и сахара и пакетик с конфетами). Я получила также хилую подушку, две простыни и страшное жесткое, тяжелое одеяло, похожее на солдатскую шинель. За месяц, проведенный в Dwyer, я так и не смогла обжиться в своей комнате и возвращалась туда каждый раз с большой неохотой.
Вхождение в поле всегда импровизация — для него нет готовых рецептов. В моем случае особых препятствий, казалось бы, не существовало. Я была полноправным жителем Dwyer. Здесь же находились и мои потенциальные информанты — я встречала их в коридоре, на лестнице, в lobby area. Проблема состояла в том, что я совершенно не представляла, каким образом и под каким предлогом можно с ними познакомиться. Dwyer был абсолютно доступен и одновременно закрыт для меня. Я ощущала себя совершенно чужой, тем более, что местные жители активно общались между собой и, казалось, прекрасно знали друг друга. Сами обитатели Dwyer не проявляли никакого стремления к установлению контакта, я была для них просто одной из новеньких. Никто не заговаривал со мной, не расспрашивал, кто я такая и как сюда попала. Даже мой необычный акцент (когда я пыталась выяснить, где находится ближайший супермаркет) не спровоцировал любопытства со стороны жильцов.
Те новенькие, которые попадают в Dwyer из night-shelter, очень быстро находят общий язык с местными старожилами. Я не раз наблюдала, как вновь поступившие, сидя в lobby area в ожидании собеседования с социальным работником, расспрашивали старожилов об условиях жизни в Dwyer, советовались по разным вопросам. Важно, что сами старожилы никогда не выступали инициаторами таких разговоров, поэтому мои надежды на проявление какого-то интереса ко мне с их стороны были напрасны. Покружив по зданию, я уходила в город, объясняя себе свое бегство разными «объективными» причинами, например, тем, что нужно сделать ка- кие-то покупки или проверить e-mail в городской библиотеке.
Решив, наконец, проявить активность, я отправилась в местную администрацию. Работники администрации демонстрировали более для меня понятный и привычный стиль поведения. Они были больше похожи на «своих», я чувствовала себя к ним ближе, чем к жителям Dwyer. Кроме того, мне казалось, что в любом случае будет полезно узнать официальную информацию о Dwyer. Из разговора с уже упоминавшимся м-ром К. я узнала в том числе, что абсолютное большинство жителей Dwyer имели смуглые лица не потому, что они загорели под южным солнцем Сан-Анто- нио, как я предполагала по неведению, а потому, что они hyspanics, или mexican-americans. Здесь же я впервые услышала слово «residents» — так называют жителей Dwyer в официальных документах.
В тот же день я завела свое первое знакомство, которое впоследствии оказалось чрезвычайно полезным. Из полевого отчета:
MARIA (Мария) низенькая и полная mexican-american около 50лет, без передних зубов, со следами контурного карандаша на веках.
...Взяла свое первое интервью — не то, чтобы полноценное интервью, но что-то вроде небольшой беседы. И все благодаря своей дурной привычке! Я решила пойти вниз покурить. Откровенно говоря, курить мне не очень хотелось, но, как я заметила, многие обитатели Dwyer обычно тусуются на улице перед входом, где они курят и общаются друг с другом. Поэтому я решила попытать счастья, взяла свои сигареты и вышла из комнаты. Проходя по коридору, я заметила женщину, которая запирала свою дверь. Было очевидно, что она направляется вниз покурить... Мы поздоровались. Я спросила что-то вроде: время перекура? Она согласилась, и мы пошли вниз вместе...
Мне повезло, что я познакомилась именно с Марией. Ее можно отнести к числу тех информантов, которых мечтает найти в поле каждый исследователь. В силу полной незанятости и малой подвижности после перенесенной операции Мария проводила все свое время в lobby area. Поэтому она была в курсе всего, что происходит в Dwyer, была знакома чуть ли не со всеми постояльцами и охотно делилась со мной своими сведениями.
У нас сложились самые хорошие отношения. Иногда вечером я приходила в ее комнату со своим лэптопом, чтобы воспользоваться телефонной розеткой для выхода в интернет — только у Марии в комнате был телефон, который оплачивала ее сестра. В благодарность я угощала ее кофе и выполняла мелкие просьбы: покупала для нее сигареты в магазине, поднималась в прачечную проконтролировать процесс сушки белья. Она, в свою очередь, рассказывала мне о последних событиях в Dwyer и сообщала, когда в lobby area намечается внеочередная бесплатная раздача еды. Несмотря на то, что меня не было в списках на питание, она постоянно пыталась убедить меня, что раз я живу в Dwyer, то мне тоже полагается ужин.
После знакомства с Марией я почувствовала себя гораздо увереннее. Поэтому на следующее утро, вооружившись книжкой Culture of Poverty, тетрадкой для записей и словарем, я спустилась в lobby area, где уже сидела Мария. Она познакомила меня со своими собеседницами, и я уселась рядом с ними на диван. Lobby area оказалось идеальным местом для наблюдения. Здесь проводили большую часть времени постояльцы, которым не надо было ходить на работу (а это значит почти все[30]). Сидя в lobby area, можно было наблюдать через прозрачные перегородки за входом в Dwyer и охранниками, сюда выходили из своих кабинетов социальные работники, чтобы побеседовать с постояльцами или пригласить на собеседование новеньких. Рядом в столовой происходила раздача еды и вообще всего, что приносилось и распределялось в Dwyer в качестве социальной помощи. Диван в lobby area стал моим постоянным observation point (пунктом наблюдения) и лучшего нельзя было придумать. Так у меня появилась хорошая возможность получать информацию о каких-либо событиях из разных источников. Из разговоров с Марией я узнавала о том, что происходит в Dwyer и что думают об этом постояльцы. От мистера К. — мнение администрации об этих событиях. А если уж я совсем чего-то не понимала, то обращалась за советом к Рейзу Рамосу.
Язык и общение. Ведение записей
Серьезным препятствием для меня был язык общения постояльцев' Dwyer. Большинство из них говорили между собой на tex-mex — смеси английского и испанского, который распространен на территориях, близких к мексиканской границе. На tex-mex разговаривает все беднейшее население Сан-Антонио, большинство которого составляют мексиканцы.
В Dwyer английский был языком официального общения. На нем разговаривали, например, с мистером К., несмотря на то, что сам он был мексиканцем по происхождению. На английском общались с социальными работниками, хотя многие из них также владели tex-mex. Нельзя сказать, что в lobby area совсем не говорили по-английски. Все зависело от того, кто участвует в разговоре и кем он был инициирован. Когда я обращалась к кому-то из присутствующих на английском, то мне отвечали также на английском, однако в беседах между собой mexican-americans все же предпочитали tex-mex, что сильно затрудняло мое наблюдение. Для полноценного включенного наблюдения в Dwyer следовало не совершенствоваться в английском, а учить tex-mex.
Мои опасения по поводу недостаточного знания языка для проведения интервью не оправдались. Лексикон большинства обитателей Dwyer был довольно примитивным. Они пользовались в разговоре несложными словесными конструкциями, причастные и деепричастные обороты отсутствовали в их речи вовсе. Исключение составляли те постояльцы, которые прежде принадлежали к среднему социальному слою и имели достаточно высокий уровень образования. Однако и с этими информантами несложно было поддерживать разговор, и проблема непонимания не возникала. Гораздо сложнее, оказалось, оценить содержание произносимых речей, определить, что в них, правда, а что вымысел, рассчитанный на некомпетентного и неопытного собеседника. В реальность некоторых историй было трудно поверить не только мне, но и американскому коллеге Рэйзу Рамосу. Из полевого отчета:
Мария сообщила мне, что одну из наших общих знакомых, которая была беременна, ночью увезли в госпиталь, и она родила девочку. «Но этот ребенок все равно ей не принадлежит, т. к. она его продала», — сказала Мария. Я не могла в это поверить. «Все в Dwyer это знают», — компетентно заявляла Мария. По ее словам выходило, что Джози (так звали мамашу) уже давно сговорилась с одной богатой бездетной супружеской парой. Они хотели усыновить ребенка, но не желали ждать в долгой очереди на усыновление. Поэтому они нашли через посредника Джози и обещали ей деньги, помощь с обстановкой для новой квартиры и даже подержанную машину (о чем Мария упоминала особенно часто). Джози эта ситуация очень устраивала, поскольку отца ребенка она все равно не знала и к тому же имела двоих детей, один из которых был инвалидом. Все было очень похоже на сценарий кинофильма. Невероятность этой истории связана с тем, что в США процедура усыновления находится под строгим контролем государственных органов, следящих за соблюдением прав усыновляемого ребенка. Поэтому Рэйз Рамос долго убеждал меня, что эту историю Мария специально придумала, чтобы произвести на меня впечатление. Однако впоследствии все оказалось именно так, как говорила Мария. Свою новорожденную дочь Джози лишь один раз продемонстрировала в Dwyer, после чего ее увезли. Зато Джози внезапно разбогатела настолько, что, даже, купила у Марии магнитофон, а при переезде нанимала своих бывших приятелей по Dwyer для погрузки вещей.
Валидность информации — стандартная проблема в любом интервью, однако в случае общения с иноязыким собеседником она приобретает особую актуальность. Когда недостаток информации не позволяет оценить, насколько рассказ соответствует действительности, исследователь апеллирует прежде всего к своему личному опыту, к здравому смыслу. Однако то, что расценивается как нормальное в России, может выглядеть совершенно парадоксально в Америке. И наоборот. Использование в другом социальном и культурном контексте собственного опыта, привычных оценок часто может не помогать, а, напротив, дезориентировать.
Когда знания контекста недостаточно, характеристики самой речи начинают приобретать определяющую роль. Это не только намеки, шутки, скрытые смыслы и т. п., которые человек сознательно вкладывает в свой рассказ, но также то, как он говорит, какие использует слова и обороты, интонации, логичность и последовательность изложения, скрытые противоречия, которые улавливаются иногда лишь на уровне нюансов. Если разговор идет на родном языке, то все эти вербальные сигналы воспринимаются и оцениваются автоматически, создавая некоторый образ информанта, формируя у исследователя определенное отношение к собеседнику. В иной языковой среде, из-за отсутствия достаточного языкового опыта, длительной социализации в языковой культуре эти процессы сильно затруднены, если вообще возможны. Поэтому в интервью удавалось понять лишь прямую информационную составляющую, в лучшем случае — уловить намеки и оценить шутки. Образ информанта выглядел очень фрагментарно и часто противоречиво, что чрезвычайно затрудняло общение. Совершенно неожиданной для меня оказалась еще одна языковая проблема: на каком языке вести полевые записи? Русский язык казался неудобным, несоответствующим ситуации, недостаточным для передачи колорита Dwyer. Некоторые слова после перевода просто переставали «звучать» или меняли значение. Из полевого отчета:
Выражение «doing dates», если перевести его на русский язык, звучит буквально как «делать (ходить на) свидания». Рациональное «doing» придает романтическому «dates» инструментальное звучание. Выражение «doing dates» означает не просто ходить на свидания с любимым человеком, а организовывать свидания с целью проституции. Однако перевести данное выражение как «проституция» было бы не совсем правильно. В русском языке проститутка — это женщина, которая занимается профессионально торговлей своим телом. Это слово имеет резко негативную коннотацию и его используют именно с учетом этого негативного смысла. Doing dates, по крайней мере в контексте Dwyer, не несет в себе такого резкого негатива, хотя значение этого выражения также подразумевает проституцию. Когда я просила Марию уточнить, что означает «doing dates», то в качестве синонима она называла «prostitute», хотя это слово практически не используется в разговорах. Значение выражения «doing dates» шире, чем «prostitute», оно может означать также и просто беспорядочные сексуальные контакты, и неверность в супружестве. Но, главное, у меня сложилось впечатление, что среди беднейших слоев населения doing dates рассматривается как вполне естественный дополнительный заработок, к которому может прибегнуть женщина, если, например, месячного пособия на ребенка не хватило, чтобы дотянуть до следующего месяца. Т. е. это некое обыденное занятие, к которому относятся пускай неодобрительно, но терпимо и с пониманием.
Английский язык был удобен лишь для коротких полевых заметок — при описании происходящих в lobby area событий, для пересказа услышанных разговоров, т. е. там, где имело смысл использовать словесные обороты и выражения самих постояльцев. Аналитические заметки лучше было делать по-русски. Эта постоянная борьба русского и английского языка хорошо прослеживается в письмах, которые я писала из Dwyer. Часто письмо начиналось на русском языке, затем по мере описания событий, текст постепенно насыщался английскими словами и к концу письма становился полностью английским.
Совершенно справедливо считается, что fieldnotes — это важнейший момент полевой работы. Некоторые исследователи рассматривают field- notes как профессиональный badge, символ профессиональной идентичности исследователя (Jackson, 1990). Должна признаться, что в этом смысле я не была достаточно профессиональна. Во-первых, ведение записей — даже полевых, не говоря уже об аналитических заметках — оказалось физически трудным занятием. Сидение в lobby area изматывало больше, чем любая активная деятельность, будь то посещение различных социальных организаций Сан-Антонио или университета, или хождение с Рейзом Рамосом на интервью. Очень трудно было поздно вечером «по- еле тяжелого трудового дня» заставить себя сесть за компьютер. Удобным компромиссом оказались письма родным и друзьям, в которых я подробно описывала свои впечатления и происходящие в Dwyer события[31].
Во-вторых, с содержанием полевых записей сразу возникли проблемы. Что записывать? Каковы точки фиксации? Описывать ли внешний вид постояльцев, их поведение и разговоры? Как описывать события, происходящие в lobby area, и что считать собственно событием? Следует ли фиксировать лишь то, что кажется мне понятным или описывать также свое непонимание? Я не могла определить, что представляется важным для моего наблюдения. Сыграло свою роль то обстоятельство, что сама идея исследования не была четко сформулирована. Несомненно и то, что следовало подробнее изучить дискуссию о методе включенного наблюдения перед поездкой в Сан-Антонио. Уже впоследствии я обнаружила, что столкнулась в lobby area с известной проблемой «научного факта», которая была описана еще в 1916 году Б. Малиновским и сформулирована Гирцем (Geertz, 1988). Эмпирические свидетельства становятся научными лишь путем их интерпретации в определенном ракурсе. «Только законы и обобщения [курсив автора. — И. О.] являются научными фактами, а полевая работа состоит только и исключительно в интерпретации хаотической социальной реальности, ее подчинении общим правилам»[32].
Метод интервью
Интервьюирование изначально задумывалось как основной метод сбора информации. Обдумывая, как я буду брать интервью в Dwyer, я пыталась предугадать, с какими проблемами мне придется столкнуться. Я ожидала, что брать интервью у бездомных будет непросто. Мне представлялось, что люди, у которых нет крыши над головой, должны быть нелюдимы и замкнуты, должны находиться в депрессии и с ними сложно установить контакт, тем более убедить их рассказать о своем печальном прошлом. Реальность не подтвердила эти ожидания. Большинство обитателей Dwyer выглядели жизнерадостными и активно общались между собой. Я была удивлена и обрадована, когда быстро и легко получила согласие на первую же просьбу дать интервью. Мои опасения, что присутствие диктофона будет сковывать информанта, не оправдались — Мария, которая была моей первой собеседницей, как будто не замечала его. Не все информанты так же спокойно воспринимали диктофон, но после первых 10-15 минут разговора переставали обращать на него внимание.
Другое опасение было связано с боязнью психологически травмировать информантов, т. к. интервью, как мне представлялось, могло спровоцировать тяжелые для них воспоминания. Это опасение подтвердилось лишь отчасти. Воспоминания о социальном «падении» действительно были психической травмой для тех, кто в прежней жизни принадлежал к состоятельным людям, имел свой дом, хорошо оплачиваемую работу, семью или состоятельных родителей, но затем по разным причинам — наркомания, алкоголизм, длительная тяжелая болезнь — оказался без крова и без средств к существованию. Рассказы о прежней «нормальной жизни» постоянно присутствовали в интервью, к прошлой жизни все время возвращались как к некоторой точке отсчета. Разговор о том, как информант попал в Dwyer, получался плохо. В ответ либо отговаривались несколькими фразами, либо уходили в рассуждения об отвлеченных материях. Пережитые трудности часто сказывались у этих людей на особенностях психики. Некоторые мои собеседники едва сдерживали слезы, когда речь заходила об их прошлой жизни. У других нарушения проявлялись в заторможенных реакциях, апатии. Иногда уже в ходе интервью выяснялось, что человек просто психически болен. Для этой группы информантов интервьюирование оказалось действительно слишком жестким методом. Из полевого отчета:
НОРЕ (Хоуп) — белая молодая женщина, симпатичная, энергичная и разговорчивая блондинка 30-32 лет.
...Сначала ее рассказ был более-менее связным, затем он начал становиться все более эмоциональным, Хоуп начала плакать и, в конце концов, так разрыдалась, что я предложила ей продолжить разговор в другой раз (хотя, безусловно, не собиралась этого делать — слишком тяжело эта женщина переносила воспоминания о своей жизни). В итоге Хоуп ушла заплаканная и расстроенная. На следующий день я нашла под дверью письмо Хоуп на 4-х страницах, в котором ее воспоминания о жизни перемежались с извинениями за прерванное интервью и попытками снова и снова рассказать о том, как важно, чтобы человека понимали, чтобы он не был одинок, чтобы радоваться жизни и т. д. После мы встречались и разговаривали с Хоуп в lobby area, но интервью я больше у нее брать не пыталась.
Совершенно другой тип представляли те постояльцы, что выросли в бедных семьях, никогда не имели прежде собственного жилья. Обладание отдельной комнатой в Dwyer, продуктовой карточкой (food stamps), бэйд- жем с фотографией уже являлось для них серьезным жизненным достижением и почти предметом гордости. Меня удивило, что, несмотря на низкий уровень образования, эти постояльцы довольно складно излагали в интервью свои истории. Причем в каждой из этих историй рассказчик, всегда выступал самым праведным персонажем и наиболее страдающей стороной. У меня иногда возникало ощущение, что речь идет о каком-то другом человеке. Информанты подробно и практически без эмоций описывали свои беды, рассказывая о неблагодарных детях и злых родственниках, которые выгнали их на улицу или не поддержали в трудную минуту, или о злых мужьях, которые их били и унижали. По мере накопления таких интервью у меня крепло подозрение, что эти истории были уже многократно изложены в письменной и устной форме в процессе длительных бюрократических процедур при переходе из Sam's shelter в Dwyer.
Интервьюирование оказалось не самым эффективным методом получения информации из-за психического травмирования одних информантов и заведомой неискренности других, которые излагали мне готовые биографии, предназначенные для ушей социальных работников. Интервьюирование имело важное ритуальное значение прежде всего для меня самой. Оно оправдывало мое пребывание в Dwyer, давало ощущение проделанной работы. Интервью компенсировало чувство изолированности, создавая иллюзию сокращения дистанции между мной и обитателями Dwyer. Поиск информантов для интервью создавал смысл моего «сидения в lobby area», особенно в самом начале исследования. Интервьюирование должно было естественным образом дополнять мой имидж исследователя в глазах постояльцев, однако с течением времени все больше стало казаться мне чем- то надуманным, неестественным. Из полевого отчета:
TED (Тэд) —■ белый, лет 35, инвалид, до Dwyer провел несколько лет в тюрьме за распространение наркотиков.
Это было очень странное интервью, тот случай, когда использование диктофона, да и сама форма общения в виде вопросов и ответов оказались абсолютно бессмысленными. Тэд не то чтобы не отвечал на вопросы, он существовал сам по себе во время разговора. Я пыталась спрашивать о его жизни до тюрьмы и о том, как ему жилось в тюрьме. Для меня это была экзотика. Он что-то отвечал из вежливости (выглядело это примерно так: «да это не очень интересно, ну, что там было...»/говорит несколько фраз, потом надолго замолкает]. После паузы: «Вы лучше расскажите о себе...». И я рассказываю тоже. Постоянное возвращение к вопросам, которые меня интересовали, казалось мне слишком неуместным и назойливым. После нескольких попыток «пробиться» через его нежелание отвечать, я вдруг почувствовала усталость от своих бессмысленных усилий, какую-то их искусственность — человек пригласил меня в гости, для него это действительно СОБЫТИЕ, а я пристаю с какими-то дурацкими вопросами про бездомность.
...«Интервью» проходило так: Тед сидел на своей лежанке, я в кресле, мы крутили сигареты (он положил рядом со мной на столик табак, бумажки; на его пять, а то и семь ровненьких сигарет приходилась одна кривая моя, затем я просто прекратила этот бесполезный перевод материала), по телевизору почти без звука шел фильм «Звездные войны» — я попросила сделать звук потише, чтобы можно было разговаривать. Происходило неспешное общение, прерываемое молчанием, иногда довольно надолго. Но оно не казалось тягостным. Странно, но я чувствовала себя на удивление естественно и даже комфортно с того момента, когда решила больше не задавать вопросов. Я перестала включать и выключать диктофон, как я это делала в начале своего визита, пытаясь следовать за странным ритмом нашего разговора, решила просто оставить диктофон включенным, пока не закончится кассета. Получилась довольно странная запись, которую я не знаю, как транскрибировать: полтора часа непонятного — даже не разговора —- совместного времяпрепровождения.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 139 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |