Преодолеть страх перед информантом
Успешность включенного наблюдения зависит не только от того, насколько информанты признали исследователя «своим», но также и от того, как сам исследователь воспринимает информантов. Иными словами, граница «свои/чужие» конструируется как со стороны поля, так и со стороны исследователя. Препятствием могут служить неосознанные страхи, недоверие к информантам, высокомерие или, напротив, преувеличенный пиетет, с которыми исследователь приходит в поле и которые могут изменяться со временем. Интересно проанализировать мои предрассудки, которые мешали установлению контакта с жителями Dwyer.
Считается, что выбор объекта исследования определяется нашим беспокойством о собственной профессиональной и эмоциональной безопасности (Kleimann, Сорр, 1993). Судя по составу попавших в мою «выборку», я чувствовала себя эмоционально более комфортно с женщинами, чем с мужчинами, и со светлокожими постояльцами (белыми и hispanics) лучше, чем с чернокожими[33]. Контактов с чернокожими я избегала, особенно в начале пребывания в Dwyer. Мужчин опасалась вдвойне — к ним даже подходить было страшно, хотя причины этого страха я не могла бы объяснить. Я испытывала постоянное раскаяние за свои политнекоррект- ные чувства, но ничего не могла поделать. Существовали и объективные обстоятельства, влиявшие на мой выбор информантов. Установить контакт с мужчинами было сложнее, чем с женщинами. Они реже находились в lobby area, заглядывая сюда лишь по пути домой или в город, и долго не засиживались. Также проблематично было познакомиться с african-ameri- cans, они держались в Dwyer обособленно. Женщины редко ходили в одиночку, в lobby area они приходили группой — мамаши с детьми — и общались в основном между собой.
По отношению к светлокожим жителям Dwyer я не испытывала явного страха, однако, когда впервые возник вопрос, где проводить интервью, я почувствовала себя очень неуютно от перспективы оказаться в чужой комнате один на один с информантом мужчиной. Я предпочла свою комнату — так мне казалось безопаснее. Постепенно страхи исчезли, я уже не боялась брать интервью в комнате информантов, даже стремилась к этому, т. к. жилище может много рассказать о своем хозяине. Вместе со страхами проходили недоверие и настороженность по отношению к жителям Dwyer. Собираясь в Сан-Антонио, я не хотела, чтобы кто-то в shelter знал, что у меня есть лэптоп. Поэтому при переезде я упаковала его не в специальный чехол, а в сумку вместе с прочими вещами. Выходя из комнаты, я каждый раз прятала лэптоп под подушку и накрывала одеялом. Но довольно скоро перестала это делать и даже «обнародовала» свой компьютер, показывая местным детям, как играть в игры.
Я приехала в Сан-Антонио с романтизированными представлениями о том поле, которое мне предстояло исследовать. Я заочно сочувствовала моим будущим информантам, сожалела о тех страданиях, которые им пришлось пережить, об их тяжелой судьбе. Однако наблюдения за жизнью постояльцев Dwyer, информация о системе социальной помощи в Америке, общение с социальными работниками существенно изменили мое отношение к бездомным. Для России бедность и нищета, как правило, соседствуют с безысходностью. При той системе социальной помощи, которая существует в Америке, можно вполне беспроблемно жить будучи бедным и бездомным, что и делали многие обитатели Dwyer: они не особенно старались искать работу, существуя на самые разные социальные пособия. Характерно, что пособия воспринимались ими как нечто само собой разумеющееся. Я даже испытывала обиду, что бездомные в Америке живут лучше, чем, например, многие российские пенсионеры. Постепенно романтические представления улетучились, и возникло даже некоторое раздражение по отношению к бездомным. Однако оно не мешало моему хорошему отношению к жителям Dwyer — к каждому информанту в отдельности я по-прежнему чувствовала сострадание и жалость.
Сложно оценить, как воспринимали жители Dwyer меня. Уже перед самым отъездом я узнала, что постояльцы называли меня между собой «Russian lady». Я была для них экзотическим персонажем — многие слышали лишь название страны, из которой я приехала, но не представляли точно, где она находится («где-то на севере»). Возможно, вначале меня могли считать человеком администрации, чему способствовали мои частые визиты на территорию дирекции в первые дни пребывания[34].
Ряд событий, произошедших ближе к концу моего пребывания в Сан- Антонио, я расцениваю как свидетельство того, что жители Dwyer меня приняли. Так, Мария стала курить при мне в своей комнате. Курение в Dwyer, как и распитие спиртных напитков, было строжайше запрещено. Нарушение этого правила грозило строгим наказанием вплоть до изгнания из Dwyer. Поэтому тот факт, что Мария курила при мне, можно считать проявлением высокой степени доверия. Кроме того, я считаю важным отметить и то, что со временем некоторые постояльцы стали «стрелять» у меня деньги. Занимать друг у друга небольшие суммы — два-три доллара — нормальная практика, принятая среди жителей Dwyer, при этом долг, как правило, не возвращается. Денег никогда не просят ни у работников администрации, ни у вновь приходящих, поэтому можно считать, что я если не стала своей, то, по крайней мере, преодолела барьер недоверия и перестала восприниматься как чужая. Хотя мое пребывание в Dwyer напоминало скорее экзотический ego-trip (Gans, 1999), чем тщательно спланированное полевое исследование, проведенные наблюдения оказались чрезвычайно полезными для реализации моих исследовательских интересов. Месяц, проведенный в Dwyer, дал мне новый исследовательский опыт включенного наблюдения в другой культурной и языковой среде, из которого я получила гораздо больше представления о жизни бездомных и бедных, чем из всей прочей деятельности в рамках проекта.
Литература
Gans Y. J. (1999) Participant Observation in the Era of «Ethnography» / / Journal of Contemporary Ethnography. Vol. 28. No 5. P. 540-548.
Geertz C. (1988) Works and Lives: the Anthropologist as Author. Stanford, California. Stanford University Press.
Jackson J. E. (1990) «I am a fieldnote»: Fieldnotes as a symbol of professional identity / / R.Sanjek /ed. Field notes: The Making of Anthropology. Ithaca, NY: Cornell University Press. P. 3-33.
Kleinmann S., Copp M. (1993) Emotions and Fieldwork. Qualitative Research Methods. V. 28. SAGE Publications.
Ирина Костерина
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ИЛИ ПОСТОРОННИМ В...: ПУТЕМ КАСТАНЕДЫ
Для того чтобы понять глубинные смыслы, которыми молодые люди на: деляют те или иные формы собственного досуга, метод участвующего наблюдения является незаменимым. Это становится особенно очевидным на примере изучения пространства наркотизации. Поскольку господствующие представления об употреблении наркотических веществ отпечатаны в обыденном сознании,[35] табуированные в публичном дискурсе практики употребления наркотиков тщательно скрываются от окружающих. Молодежные компании выстраивают жесткие границы по отношению к «миру взрослых». «Взрослые» (родители, правоохранительные органы, учителя) ассоциируются с репрессивными функциями и воспринимаются враждебно; их не допускают в закрытое молодежное пространство (тусовку).
Исследователю, желающему проникнуть в этот закрытый мир, следует быть предельно тактичным и толерантным к культуре и ценностям тусовки и не брать на себя функции «взрослого». Представляется, что только молодой ученый может достигнуть достаточной степени включенности в тусовку, так как одним из значимых элементов допуска в изучаемую среду становится, прежде всего, визуальный код[36]. Включение новых членов в группу обычно происходит через некую инициацию — проверку, которая подразумевает если не участие в общих практиках употребления наркотических веществ, то по крайней мере совместное обсуждение наркоопыта. Разговоры на «запрещенные» темы ведутся исключительно внутри молодежной компании, границы которой защищены ритуалами входа и для стороннего наблюдателя часто непроницаемы.
Именно эту проблему — как «молодые изучают молодых» — мне хотелось бы обсудить в этой статье, а также поделиться своими размышлениями над достижениями и ошибками. Многое я делала интуитивно, полагая, что мой возраст и достаточный уровень толерантности помогут мне достичь успеха в общении с изучаемой группой. На одном из этапов исследования мне и двум моим коллегам из НИЦ «Регион» предстояло полуторамесячное этнографическое погружение в «поле»[37]. Мы должны были войти в компанию/компании молодых людей, «сопереживать», разделять их практики и затем описать пространство молодежных компаний из перспективы открытости/сопротивления наркотизации. При этом все мы еще достаточно молоды[38] (по крайней мере так себя ощущаем и позиционируем и так нас воспринимают окружающие), т. е. общаться нам предстояло почти что со своими ровесниками, но имеющими другой культурный опыт и часто другой сценарий социализации.
Учиться этнографии или делать этнографию?
За несколько дней перед поездкой в рамках рабочего семинара мы обсуждали превратности, специфику и возможные трудности участвующего наблюдения, пытаясь определить степень погружения и нашу готовность включиться в повседневные практики наблюдаемой группы. Поскольку это было первое подобное исследование в моей социологической практике, я сильно переживала, как все получится. Чтобы подготовить участников исследования к полю, устроили семинар-тренинг, где нас «обрабатывали» информацией и примерами из истории этнографических исследований, убеждали логикой и, с помощью моделирования возможных ситуаций, пытались научить справляться с психологическим дискомфортом, быть терпеливыми, толерантными и коммуникабельными. Но мы, трое «обреченных на этнографию», как заговоренные, твердили фразу: «там все будет по-другому!».
Так все и было. Но многое из того, что мы обсудили — саморефлексия и роль исследователя, дистанция между исследователем и информантом, этические проблемы, — безусловно, играло роль «будильника», когда «заносило» слишком далеко.
Итак, напичканная принципами «этической» этнографии и иллюзией собственных высоких коммуникативных способностей, я приехала на место моего будущего «поля» в город Сочи.
Здравствуйте, можно войти?
В литературе по этнографии и социологии часто пишут о сложностях доступа в поле[39]. Этот этап самый трудный, иногда самый неприятный и вместе с тем самый важный: именно здесь определяется, успешным или нет будет исследование. В моем случае дело осложнялось (хотя на первый взгляд казалось, что облегчалось) тем, что меня должна была принять молодежная тусовка. Для меня это означало, что от того, верно ли я «угадаю» правила и ценности компании, зависит, будет мне открыт доступ без проблем или же придется осаждать «объект изучения» долгие дни, а то и недели. Из моего собственного социального опыта было ясно, что в каждой молодежной компании есть свои нормы и правила. Так, например, значимыми кодами в тусовке выступают определенный музыкальный стиль, марка одежды или аксессуар, приверженность определенному напитку или марке сигарет. Правильно проинтерпретировав этот код, можно предположить, какие ценности разделяются этой группой, какие ритуалы и правила облегчают коммуникацию, что поможет найти удачный предлог для вхождения в тусовку. Эти «предполевые» знания, во многом основанные на моем личном тусовочном опыте[40], очень пригодились мне: понимая стилевые особенности моих информантов, я легко находила с ними общий язык. Так, напри,- мер, для знакомства с первым информантом я предложила пойти посидеть и попить пива, что, как оказалось, считается в их компании самым «правильным» для ритуала знакомства и установления контакта.
Однако мой собственный жизненный опыт иногда, напротив, очень мешал мне. Я «знала все ответы заранее» или спешила интерпретировать слова и поступки информантов, исходя из своей перспективы, если происходящее казалось мне уже знакомым. Скажем, во время разговоров я часто слышала: «мы пошли курить», «пошли накурились». Привыкнув к тому, что курение марихуаны в моем культурном окружении называли другими, часто жаргонными, словами, я не обращала внимания на подобные замечания и интерпретировала их как курение сигарет, в то время как мои информанты подразумевали под этим именно употребление марихуаны. Поэтому постоянно приходилось узнавать подлинное значение тех или иных слов, но делать это, не вызывая недоумения у информантов своей некомпетентностью.
Когда хорошие варианты не срабатывают
До приезда в Сочи планировалось найти некую девочку Наташу, у которой мои коллеги уже брали интервью на предварительном этапе исследования. Тогда она охотно дала свои координаты и выразила готовность сотрудничать в дальнейшем. Казалось бы, лучшего начала и придумать нельзя: есть «подготовленный» информант — готовый пропуск в тусовку. Но... ее телефон потерялся. (После этого случая я стала педантично записывать все телефоны информантов сразу в социологический дневник — мало ли что...) Оставалось одно — ехать к Наташиному колледжу и искать ее там. Пользоваться «властным» ресурсом и обращаться к администрации колледжа я не стала; предпочла потусоваться среди студентов, ненавязчиво расспрашивая, не знает ли кто рыжеволосую Наташу с первого курса. Проведя там около полутора часов, я ее так и не нашла, но познакомилась с весьма «субкультурным» мальчиком из этого же колледжа, у которого, как оказалось, мои коллеги тоже когда-то брали интервью. И это интервью я читала! Поэтому я сразу взялась за Андрея, решив, что он вполне адекватная замена Наташе. Я сказала ему, что изучаю молодежные компании и попросила помочь[41]. Он охотно согласился, но посоветовал сразу не раскрывать цель приезда и предложил представлять меня своим приятелям как старую знакомую, приехавшую ненадолго в Сочи. Итак, первая зацепка была найдена.
Несмотря на активность и готовность сотрудничать, демонстрируемые во время первых встреч, мне не удалось вызвать в Андрее сочувствия и желания помочь исследованию «ради науки». Тут нужна была другая мотивация, и спустя неделю я ее нашла, когда стала искренним и благодарным слушателем историй жизни Андрея — из меня получился неплохой психотерапевт. Но и здесь оказалась оборотная сторона: Андрею стало интересно общаться со мной больше, чем со своими приятелями. Вместо того чтобы ввести меня в свою тусовку, он попросту перестал проводить с друзьями время вне колледжа. И хотя его истории были крайне интересны и несомненно полезны для исследования, я приуныла: спустя неделю пребывания в городе я так и не продвинулась дальше общения с одним-единственным человеком и смотрела на его компанию исключительно его глазами[42]. Дело осложнялось тем, что закончить все исследование мне предстояло за месяц с небольшим[43]. Мне же нужно было не только войти в компанию, но и понаблюдать практики, выяснить роль компании в выборе или отказе от употребления наркотиков, понять групповые контексты наркотиков и не-нар- котиков, а также общее отношение компании к экспериментам с наркотиками. Сколько времени на это потребуется, я даже не представляла.
Для «разруливания» ситуации я решила максимально расширить круг знакомых, а затем, если удастся, затусоваться в нескольких компаниях в надежде, что хоть один вариант сработает. Поэтому я настояла, чтобы Андрей познакомил меня с наконец-то приехавшей Наташей (как выяснилось, они хорошо знали друг друга и часто встречались в одной компании). Я попросила ее свести меня со своими приятелями, взять куда-нибудь, где они обычно проводят время. Компаний у Наташи оказалось две: первая состояла из одногруппников, они общались обычно на переменах в колледже и раза два в месяц собирались «попить пива». Вторая компания была из спортивного клуба и общение там сводилось к совместным тренировкам и периодическим выездам на соревнования. Я не вписывалась ни в первую, ни во вторую. Вообще, как оказалось, мой теоретически удачный способ попадания в тусовку был весьма нелепым: в большинстве компаний так было не принято. «Нормально», легитимно — попасть в тусовку через общих знакомых. Это дает своеобразную гарантию, рекомендацию. Само знакомство должно происходить по приемлемым и привычным правилам, в определенных местах, что-то должно связывать этих людей: общее место учебы, жительства, общее прошлое, место проведения досуга и т. д. И мое желание тусоваться с ними выглядело неискренним: общаться, чтобы «получать информацию», было не принято — нужно было общаться «просто так».
В это же время я познакомилась еще с одной девушкой, Катей. Ее телефон дали мои знакомые, которые хорошо знали Катиных родителей. Я не рассчитывала на свободное и искреннее общение, но искала возможность выхода на Катиных приятелей. (Этот «вариант» сработал только через полторы недели: я познакомилась и стала общаться с друзьями Кати, хотя близкого контакта так и не получилось).
«Вся этнография на фиг» [44] : в поисках объекта
Таким образом, спустя десять дней с момента приезда я познакомилась с тремя различными людьми, которые не могли или не хотели ввести меня в свои компании. Мной овладевало отчаяние. Я злилась на моих информантов за то, что они — несмотря на все обещания помочь — избегали меня, когда я просила о встречах, демонстрировали сильную занятость и не желали общаться со мной иначе, нежели tet-a-tet[45].
Я решила предпринять решающую попытку войти в компанию «по рекомендации» и, в случае неудачи, искать знакомства на улице, что, по моим представлениям, исключило бы возможность получить одобряемый статус в тусовке и полностью погрузиться в «поле». Гуляя с Наташей по Сочи[46], мы пришли на площадь, где катались на скейтах и роликах несколько человек. Другие сидели на лавочках рядом. Среди них Наташа заметила своего давнего приятеля. Мы подошли, поздоровались и заговорили. Она представила меня как свою знакомую, которая пишет книжку о сочинской молодежи[47]. Такая экстравагантная презентация вызвала бурный интерес ко мне: двое молодых людей стали рассказывать про свою компанию, последовательно представляя всех и сопровождая рассказ комментариями, которые, по их мнению, могли заинтересовать меня. Общий смысл презентации сводился к тому, что все они здесь (имелась в виду их компания) «деградан- ты», праздно проводят время и употребляют наркотики. Я спросила, можно ли приходить к ним каждый день, т. к. хотелось бы узнать о них побольше. Получив разрешение, я подумала, что самое страшное позади.
С тех пор — не считая пары дней, когда шел сильный дождь — я регулярно приходила на площадь и постепенно знакомилась с тусовкой. Со мной подружилось несколько девочек, которых было мало в этой компании, и поэтому часто я оказывалась там единственной, с кем им можно было поговорить и «посекретничать», пока мальчишки катались на скей- тах[48]. Постепенно отношения с тремя девочками стали настолько близкими, что они начали приглашать меня в гости и не отпускали вечером домой. Мы ходили с ними гулять отдельно от остальной компании, сидели в кафе, ходили на концерты. Каким-то образом я восполнила существующий у них дефицит общения, а будучи старше и информированнее, была для них источником новых знаний и жизненного опыта. Чувствовала я себя настоящим психотерапевтом: мне рассказывали про личную жизнь, проблемы с родителями, учителями, разборки в школе, а насыщенность нар- ративов о наркотических практиках — собственных и чужих опытах — превосходила все мои первоначальные ожидания. Некоторые члены этой компании — те, кто появлялся нечасто — восприняли меня как «новенькую» и спрашивали, из какого я района и кто меня привел.
Чужая или все-таки своя?
Одним из самых волнующих в исследовании стал эпизод, когда двое мальчиков, наиболее активно экспериментирующих с наркотиками, позвали меня курить с ними траву. Не скажу, что предложение было для меня неожиданным, т. к. еще задолго до поля я размышляла о том, как далеко смогу зайти, насколько готова включиться в общие практики. Употребление наркотических веществ противоречило моим ценностям и представлениям о безопасности. Буду откровенной: наркотики всегда вызывали у меня внутренний протест, и мне было крайне неприятно общаться с «накуренными» людьми, не говоря уже о том, чтобы самой попробовать. Но я исследователь, и отказ может вызвать недоверие и подозрение, т. к. я окажусь единственной «некурящей», а значит — «не такой как все». Кроме того, без личного наблюдения (подразумевающего участие) трудно узнать важные этнографические подробности и групповые ритуалы, сопровождающие эту практику. В той непростой ситуации было много моментов, когда я буквально усилием воли заставляла себя что-то делать. Думаю, лучше будет привести отрывок из моего исследовательского дневника:
«Вся тусовка сидела, нехотя о чем-то разговаривая. Ждали Г. с Р. Они пришли часов в семь. Поздоровались «как обычно» со всеми, присели на лавку. Потом Г. говорит мне: «Вы не хотите с нами прогуляться?» Мне это показалось очень странным, т. к. они редко общались со мной. Спрашиваю «Куда?» — «Да вот тут недалеко, мы вам что-нибудь порассказываем». — «Ну, пойдем». Мы втроем пошли за угол — на «стенку». Меня охватило чувство тревоги — чувствовался какой-то подвох — почему мы ушли от всех, почему оставшиеся не просились с нами, сидят молча, почему всегда отстраненные Г. и Р., единственные до сих пор называющие меня на «Вы», неожиданно решили пообщаться именно со мной? Больше всего меня напрягало то, что все было НЕ ТАК, КАК 0ББ1ЧН0. Завернув за угол, они резко оживились, стали выяснять между собой, все ли они взяли — сигарету, зажигалку, бутылку, фольгу. Выяснили, что у них нет ничего острого — обратились ко мне: «У Вас есть что-нибудь типа иголки?» Я сняла из уха серьгу и протянула. По «джентльменскому набору» я поняла, что мы идем курить траву через бульбулятор, только какая роль отведена мне в этом: наблюдателя или участника? Что делать? Почему они решили привлечь меня: это означает, что меня приняли, или это «проверка», а может быть просто ничего не значащий жест? — в последнем я была абсолютно не уверена...
Дошли до места. Г. стал делать бульбулятор: взял пластиковую бутылку из-под «Пепси» (0,6), сверху сделал крышечку из фольги от сигаретной пачки с углублением; в углубление насыпал траву из спичечного коробка (он был у Г. в кармане), накрошил туда табака из пачки сигарет. Внизу сбоку бутылки прожгли дыру горящей сигаретой (примерно на расстоянии 3 см от низа). Потом Г. стал раскуривать, вдыхая через эту дыру и одновременно поджигая смесь вверху зажигалкой. Ничего не разгоралось — Р. пытался помочь своей зажигалкой. Они стали переругиваться, что один мешает другому. Потом вроде все получилось — внутри бутылки образовался густой дым. Г. затянулся и передал бутылку Р., тот тоже вдохнул и передал мне. Я сказала, что не буду. Они (с выражением недоумения на лицах): «Почему?» — «Мне не хочется». — «Но мы же Вас специально позвали!» Г. стал делать жалобное лицо, настаивать, канючить. — Все это делалось очень быстро, они оба возбужденно махали руками, говорили судорожно, очень быстро и нервно. У меня в голове творилось непонятно что — за секунду пробежала сотня мыслей: «Не хочу. Почему я должна это делать? Почему они хотят меня заставить? Мне же в отличие от них не 15 лет — почему я должна поддаваться на эти уловки и следовать их капризам? Я просто могу постоять рядом, я не против, чтобы они курили, но я не хочу!!!» И тут Р. сунул мне бутылку в руки: «Вдыхайте глубже и задерживайте дыхание». Еще секунду поколебавшись, подумала: «Я исследователь! — если я собираюсь делать только то, что хочу — надо сидеть дома, а сейчас я на работе» и сделала затяжку...».
Думаю, что любой исследователь попадает время от времени в подобную ситуацию выбора между исследовательской необходимостью и собственными ценностными установками. И однозначного ответа, что стоит предпочесть, наверное, не существует, т. к. даже заранее принятое решение может корректироваться «на месте».
Трансформация идентичности: за что боролись...
В итоге двухнедельного интенсивного общения наблюдаемый мной объект разросся до пяти довольно многочисленных и очень различных между собой компаний, две из которых вдобавок тусовались в одном месте, но враждовали друг с другом (что выражалось в демонстративно-презрительном поведении, а иногда и в групповых «разборках»).
Все они были мне крайне интересны, т. к. представляли совершенно разные сообщества, насыщенные яркими индивидуальностями, специфическими практиками, и, что самое важное для моего исследования, различными наркотическими установками. В итоге, в последние 10 дней моего пребывания желание успеть везде и получить как можно больше информации вынудило меня разрываться и бегать в течение дня из одной компании в другую. Я была не в состоянии запомнить огромное количество разрозненной информации и при любом удобном случае делала пометки в блокноте (что часто вызывало неодобрительные взгляды моих информантов и желание «подсмотреть»), а на заполнение исследовательского дневника уходило от четырех до пяти часов в день: часть я писала поздно вечером, часть — утром.
Наше общение с информантами превратилось в «приятельские» встречи, поэтому часто мне было крайне неловко, когда я должна была уходить в разгар общения, т. к. была назначена другая встреча в малоизвестной мне компании. Это стало вызывать ревность у моих информантов: в них проснулся интерес к общению со мной и делить меня с другими, тем более враждебными компаниями они не хотели. Все чаще мне приходилось слышать вопрос: «Как ты можешь общаться с ЭТИМИ (или ТАКИМИ) людьми?» Меня перестали воспринимать как исследовательницу и ждали от меня таких же оправданий, как и от любого другого члена компании в случае подобного «предательства». Андрей звонил мне теперь каждый вечер часов в девять проверить, дома ли я. Если меня там не оказывалось, перезванивал на сотовый. Он все чаще стал предъявлять претензии, что я провожу в компании скейтеров гораздо больше времени, чем с ним, иронично говорил: «Пока ты никого не знала в городе — я был тебе нужен, а теперь и некогда со старым другом встретиться. А я уже к тебе привык!». И я была с ним абсолютно согласна — его откровенность и открытость заслуживали большего внимания, однако мои попытки оправдаться «работой» представлялись ему совершенно неубедительными1. Я совсем увязла в отношениях с этими людьми. Плюс ко всему неожиданно объявился знакомый Кати (это тот самый поздно сработавший вариант), который искренне хотел поучаствовать в моей работе и показать мне другой, «настоящий Сочи», а его компания представляла собой «нормальную»[49]молодежь, которой мне как раз и не хватало — я многого еще не знала о них, не понимала и хотела до отъезда успеть все по максимуму.
Мои чувства к информантам плохо вязались с представлением о «работе»: к некоторым я испытывала сильную симпатию и привязанность, к другим — неприязнь и отвращение. Все труднее становилось записывать глубоко личностные откровения в свой дневник — опубличивать их[50], я сама начинала расценивать это как предательство. Мне доверяли (просто как человеку) такие секреты, обнародовав которые, я могла серьезно повлиять на судьбу моего информанта. Так, когда я фотографировала одного из активистов скинхэдовского движения, его друг попытался воспрепятствовать этому: «Ты что? Сейчас она с этой фотографией в ментуру как заявится!». На что тот ответил: «Она же с нами». (Это подтверждение моего нового статуса так тронуло меня, что искушение выкинуть ту фотографию было очень сильным.) Другой информант признался мне в том, что выращивает дома марихуану, и рассказал, как укрывает ее от родителей и других «нежелательных» взрослых. Я стала единственной обладательницей чужого секрета. Человек, рассказавший это, стал мне настолько дорог, что я лишь спустя неделю решилась на запись в дневнике. При этом я испытывала чувства, схожие с тем, как если бы я публично обнародовала компрометирующие материалы о близком человеке.
В результате, устав от собственных эмоциональных переживаний, многочисленных претензий и обид со стороны моих новых знакомых, я пошла «на жертву» и ограничила свое общение только компанией Андрея и скейтерами, т. к. посчитала, что достигла здесь больших исследовательских успехов, и они являются самым информативным объектом для наблюдения. С другими компаниями я встречалась только эпизодически и случайно.
Границы участия
На третьей неделе пребывания в Сочи я достигла полного физического и психологического изнеможения: мне пришлось совершенно поменять режим дня, к которому я привыкла (спать приходилось гораздо меньше), плюс к этому я начала курить «за компанию» с моими информантами, т. к. ВСЕ они были курящими и постоянно «угощали» меня сигаретами, особенно девочки, которым я была симпатична. Посидеть-поговорить редко удавалось без пива или «отвертки» (надо сказать, что пиво было принято покупать самое дешевое и очень крепкое, и оба этих напитка вызывали у меня отвращение, не говоря уже о том, что пили часто «из горла). Но проявлять свои «взрослые» предпочтения было недопустимо — я решила подчиняться распространенным групповым нормам и демонстрировать солидарность, что, как мне казалось, значительно облегчало коммуникацию и не вызывало недоверия ко мне.
Лишь однажды я открыто заняла «взрослую позицию», когда поехала на турбазу с компанией Андрея (кроме него самого поехала его однокурсница Оля, с которой мы тоже достаточно тесно подружились, и еще три их одногруппницы со своими бой-френдами). В компании оказались двое очень агрессивно настроенных юношей, которые гордились своим криминальным опытом и активно демонстрировали приверженность законам и правилам «зоны» (у одного из них было холодное оружие). Они беззастенчиво вторгались в нашу комнату, отбирали еду и прыгали по кроватям. В довершение всего они сильно поругались с администрацией и охранником турбазы, за что нас всех среди ночи хотели выселить оттуда. В один момент ситуация вышла из-под контроля, и я, поставив ультиматум Андрею и Оле, уехала оттуда, воспользовавшись первой возможностью. Чувство безопасности оказалось сильнее исследовательского интереса.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 150 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |