Рукоять меча выскользнула из потной ладони. Он хотел нагнуться за ним, но побоялся, что упадет следом.
Из здания вышел, нехотя спускаясь по ступенькам, Олег. На ходу отряхивал руки, будто держался за что-то грязное, лицо раздраженное, злое, глаза сверкают, готов разорвать всякого, кто подвернется под руку.
Томас сказал счастливо:
— Олег, ты цел... Олег, мы их отогнали! Вообще вбили в эту грязь так, что уже не вылезут.
Лицо Олега чуть разгладилось, но вздохнул глубже, взгляд метнулся по сторонам, Томас шагнул навстречу, Олег спустился по ступенькам, чем-то неуловимым напомнив Томасу принца Готфрида, так мудро руководившего своим войском в крестовом походе.
На ступеньках появился хватающийся за косяк настоятель. Он увидел Томаса с Олегом, бросился к ним, едва не упал, Томас едва успел подхватить его. Настоятель прохрипел:
— Спасибо, спасибо...
— Да не за что, — ответил Томас с достоинством. Он расправил плечи и постарался смотреть красиво и надменно. — Это наш рыцарский долг...
Он осекся, видя, что настоятель смотрит на Олега, широко распахнутых глаз настоятеля струятся крупные прозрачные слезы. Шагнул на подгибающийся ногах к Олегу, упал на колени, хватая его руку.
Олег едва успел выдернуть пальцы, настоятель явно пытался их поцеловать. Томас смотрел ошалело, жаркая схватка растопила настоятелю мозги, Олег морщится, как будто понимает, но принимать благодарности не хочет.
— Ты... прочел, — вскрикнул настоятель, слезы заливали лицо и капали на грудь. — ты прочел... даже больше!
— Да ладно, — буркнул Олег, — ну прочел и прочел... Только не больше, а... иначе.
— Но как? Почему только сейчас спалил Божий гнев... ведь брат Септимий читал со всей верой в сердце? А сам он наиболее благочестивый из всех ушедших монахов нашей скромной обители?
Олег морщился, переступал с ноги на ногу, Томас тоже смотрит дикими глазами, наконец Олег сказал раздраженно:
— Какой-то дурак малограмотный понаделал ошибок... потому и работало вполсилы.
Настоятель ахнул.
— А ты...
— Прочел верно, — огрызнулся Олег. — Не по вашей сраной бумажке.
— Но... как?
— Я злой, — сообщил Олег раздраженно, — и потому память у меня хорошая.
Настоятель всхлипывал, слезы не останавливаются, Томас крякнул, пошевелился, звеня железом, все-таки это он рубил и повергал демонов, сказал мужественным голосом:
— Ваше преподобие, мы их всех вбили в землю?
Настоятель не отрывал просветленного взора от Олега.
— Спроси у этого божьего человека...
— Этого? — удивился Томас. — Божьего? Да такого закоренющщего язычника свет не видывал! Уже все земли под рукой служителей Христа, а он все еще дикарь ни разу не грамотный, мечом не крещенный...
— Этот человек, — прошептал настоятель, в его голосе звучал священный ужас, — прочел священную молитву на истинном языке! Прочел так, как была составлена.
Томас проглотил готовые сорваться слова, что ничего странного, этот дикарь мог их просто подслушать, когда составляли, а то и сам мог подсказать пару слов, вовсе не потому, что сразу уверовал в личность Христа, а так, ради хорошего застолья. Он уже тогда знал все наречия, все верования и все молитвы на свете, так что этому рыжему совсем нетрудно подсказать ритм, темп, а то и сами слова...
Он видел, что Олег оглядывается раздраженно, даже разозленно, готовый убить того, кто напомнит, что он заменил монаха и прочел за него священные для христиан тексты. И видел, что настоятель все еще не понял, что Олег стыдится, а не ликует, что вообще взял в руки эту гадость, эти священные для кого-то книги.
— Ладно, — сказал Томас торопливо, — теперь сила монастыря удвоилась... или утроилась. Так ведь, отец-настоятель?
Тот торопливо кивнул.
— Так-так, даже больше. Истинный свет осиял стены нашего монастыря! И отныне ничто не перешагнет через порог, если мы того не восхотим и не возжелаем.
Вдали показалась фигурка бегущего человека. Томас узнал папского прелата, тот спешил изо всех сил, торопился, бледный и с трагически расширенными глазами на измученном лице. Одежда на нем изорвана, в крови, но сам он не выглядел раненым, только безумно, безумно усталым.
Еще издали воскликнул хриплым сорванным голосом:
— Слава Господу, вы целы!
Настоятель перекрестился.
— Двенадцать наших братьев отдали жизни, защищая монастырь. И половина остальных сейчас залечивает раны.
Прелат сказал горячо:
— Души павших примет сам Господь, но монастырь они спасли!.. Слава Господу! Я подошел к самому краю, когда из бездны выметнулась эта черная орда... Я пытался остановить, но меня втоптали в землю. Я пришел в себя, когда они уже были далеко и уходили в сторону монастыря... Но как, как вы сумели одолеть такую силу?
Олег поморщился, сейчас начнется, сказал Томасу сухо, что пойдет к раненым, удалился чуть быстрее, чем обычно, а прелат посмотрел ему вслед, потом вперил вопрошающий взгляд в настоятеля.
Тот развел руками.
— Я сам ничего не понимаю. Брат Септимий умер от ран, читая святую книгу. Мы все были обречены...
— И что случилось?
Настоятель оглянулся вслед Олегу.
— Этот странный человек сам продолжил чтение вместо брата Септимия... Именно тогда от книги пошел такой свет, что озарил монастырь, выжег в нем всю гниль, уничтожил и обратил в прах врагов, наполнил воздух благоуханием и звуками небесных арф... Я боюсь повторить, что он сказал...
Прелат сказал нетерпеливо:
— Говорите!
— Он сказал, что прочел молитву такой, какой была сложена.
Прелат тоже посмотрел вслед Олегу.
— Да? Тогда понятно...
Настоятель вскрикнул:
— Но... как? Никто не знает, какой ее написал святой Павел!
Прелат сказал тихо:
— Он знает.
— Откуда?
— Я боюсь даже представить, — ответил прелат тихо. Он посмотрел на испуганное лицо настоятеля. — Нет-нет, это не сам святой Павел. Хотя до меня доходили слухи, что этот человек не раз уходил в пещеры и годами там доискивался мыслью, как жить правильно. Но христианином его не зови — обидится.
— Обидится?
— Оскорбится даже, — ответил прелат тем же шепотом, хотя Олег ушел далеко, однако настоятель по виду прелата понял, что странный язычник может услышать и шорох падающих звезд, и гулкий топот бегущего муравья, и тяжелые вздохи божьей коровки. — Теперь видите, брат мой, что наш Господь ничего не делает зря.
Настоятель оглянулся, язычник ходил между измученных и раненых монахов, дружески хлопал по плечу или по спине, и раненые исцелялись, а едва живые от усталости хоть и с трудом, но поднимались и кое-как возвращались в здание.
Настоятель перекрестился.
— Неисповедимы пути Господни.
— Все, что делает, — согласился прелат, — делает к лучшему. Просто мы это увидели на примере и поняли достаточно быстро, а другие остаются в сомнениях, почему Господь не делает очевидных вроде бы вещей, как будто дурак какой распоследний... А Господь не дурак, не дурак!
— Да, — согласился настоятель, — еще какой не дурак, если и этот... выполняет Его волю, даже не подозревая, что все делает по Его указанию.
Самые стойкие из монахов обходили раненых и ушибленных с подкрепляющими напитками, для тяжелораненых положили матрасы под стеной, чтобы помимо молитв и лечебных снадобий еще и свежий ночной воздух помогал залечивать раны.
Томас помогал выносить из темных сырых помещений раненых, а когда бережно уложил последнего, спросил отца-настоятеля:
— Отец Крыжень, я могу сделать что-то еще?
Настоятель благословил его склоненную голову.
— Ты и так своим мечом и доблестью сделал больше кого бы то ни было. Спасибо, сын мой!
— Служу Господу, — бодро ответил Томас.
Настоятель спросил, понизив голос:
— Вы еще задержитесь на день-другой? Его преосвященство очень желают поговорить еще с вами...
Томас покачал головой.
— Это с Олегом? Вы же видите, он избегает этих разговоров.
— Почему?
— Достали, — ответил Томас откровенно. — Даже меня достали, хотя говорят не со мной. Мне и то все ясно, а Олег прячется от этих занудностей, как пес от мух. Мы выедем сразу же на рассвете.
Уже заполночь с позволения настоятеля и прелата вместо полуношной молитвы накрыли длинный стол в монастырской столовой. Настоятель заявил, что благое деяние — это та же молитва, только сильнее во сто крат, так что эти дни они могут с чистой совестью не истязать себя постами.
Все, кто мог держаться на ногах, сидели за одним длинным столом. Отец Крыжень во главе, а прелат, подчеркивая, что перед Христом все равны, сел вместе с монахами, выбрав место вроде случайно рядом с Томасом и Олегом.
Отец Крыжень все же привычно прочел благодарственную молитву, на диво короткую, а прелат сказал несколько прочувственных слов о павших, прося Господа принять их, как павших за веру. Затем все сели, послышался стук ложек. На первое был постный суп. Его выхлебали молча, а за мясом пошли сдержанные разговоры. И хотя крестились и поминали Христа чаще, чем в трактирах, но разговоры, к облегчению Томаса, завязывались совсем не церковные: кто где защищал монастырь от нашествия, как сражались, чем дрались, какие у ледяных великанов ухватки...
Олег видел, как прелат готовится начать разговор на духовные темы, нарочито повернулся к Томасу и начал расспрашивать о способах крепления мечей на перевязи. Томас приосанился и с великой охотой начал объяснять как и что, громко и многословно, с разными подробностями, выказывая потрясающее знание предмета.
Прелат наконец опустил пальцы на локоть Олега, словно воробей сел, Олег обернулся, прелат сказал без обиняков:
— Вот видишь, ты сделал то, чего не могли сделать мы все!
Олег отмахнулся.
— Просто случайно запомнил. И когда увидел эти буквы, сразу заметил, где неточности.
— Нет, — сказал прелат, — ты не прав! Эта рука Господня указала тебе твое место.
К их разговору прислушивались со всей почтительностью, Олег стиснул челюсти и воздержался от резкого ответа. Совместная трапеза закончилась общей молитвой, монахи расходились по местам, у многих прибавилось обязанностей: дела погибших перешли к ним.
Олег вылез из-за стола и сразу же направился в келью, отведенную им с Томасом для сна. Прелат догнал его, рядом с Олегом и Томасом особенно худой, иссохшийся и маленький, заговорил торопливо:
— Неужто и теперь проупорствуешь, когда тебе подан такой ясный знак?
— Какой? — буркнул Олег.
— Ты прочел... и все озарилось! Ты смог бы и остальные книги...
Томас посмотрел на Олега другими глазами, но язычник лишь отмахнулся.
— Мечтай, мечтай. Щас я запрусь в келье и буду бубнить ваши молитвы. Ну всю жизнь мечтал о таком щасте! И вообще твой Господь мне ну никак не указ. Я человек вольный. А все твое христианство — дурь.
Прелат отчаянно замотал головой.
— Знаю, знаю, почему так говоришь! Но в том виде, в каком ты застал учение Христа, оно пробыло недолго! Уже первые же отцы церкви изменили его в корне! И оно будет меняться, Ниспровергатель Царств.
Олег сказал раздраженно:
— Я иду к знанию! Мне нужна не вера, а знание. Я всю жизнь стремился к знанию. Сколько себя помню... Меня из родной лесной деревушки выгнали за то, что старался понять, а не просто повторять, как отцы-деды делали...
Прелат сказал горячо:
— А ты поверь!
Олег скептически усмехнулся.
— В вашего Бога? Не смеши.
Прелат помотал головой.
— Зачем? Ты не простолюдин, ты один из столпов, на которых держится мир. Поверь, именно из нашего учения исходит знание... нет, даже не знание, а метод, который дает знание. Олег, этот метод дает знание не избранным, как всегда было, а всем-всем, даже самым что ни есть простолюдинам! Знание перестает быть уделом особых жрецов, как всегда и везде было во всех странах и языцях. Разве не этого ты хотел и добивался?
Олег буркнул:
— Много ты знаешь...
Прелат заговорил чуть тише:
— Представь себе. Я уже говорил, что с возрастом меня стали интересовать люди, которых Господь зачем-то оставил дожидаться Судного дня на земле. Но имена лишь немногих упомянуты в старых книгах. Остальные же для каких-то целей хранятся в тайне. Сколько их, никто не знает. Все они наверняка, как и ты, идут по векам и тысячелетиям под разными личинами.
Олег сдвинул плечами.
— Не знаю, не встречал. Ну, может, и встречал... но вот не помню.
Томас посмотрел остро, хотел напомнить о Гульче, но смолчал, у Олега своя игра.
— Богоборец, — сказал прелат, называя его одним из имен, упоминаемых в древнейших книгах, — я читал много старинных рукописей, я любил рыться в самых древних, искать и находить немыслимые истории и обнаруживать, что сказанное — правда... И я знаю точно, что это ты сокрушил Рим, блудницу вавилонскую, гнездо порока и разврата!.. А твой городок Лютеция, который ты, вне себя от горя, построил в память твоей женщины, теперь разросся так, что ты и не подумал бы... Его, кстати, недавно переименовали в Париж, ныне это сердце Франции... или это я уже говорил? Помнишь, ты создал объединение из разных разбойников и назвал его франками, вольными людьми? Те франки, как ты и задумал, вобрали в себя множество племен, создали Франкскую державу... да что я тебе рассказываю, ты сам должен знать все, не настолько же ты ушел в свои бесконечные поиски!
Они подошли к двери, Олег остановился, всем видом показывая, что войти не приглашает, осточертели дискуссии, и хотя он не человек действия вроде рыцаря, но и ему уже лучше выйти в поле драться с нечистью, чем выслушивать благоглупости.
Томас дергался, не зная, как поступить, поглядывал то на прелата умоляюще, выпрашивая прощение, то на Олега — уже со злостью, как он смеет так разговаривать со святым человеком, которого даже Адова Расщелина не может сломить!
Послышались грузные шаги, показался отец Крыжень, все такой же массивный, хоть и снял кожаные доспехи, белоснежные волосы и борода красиво ниспадают едва заметными волнами.
Он с ходу ощутил заминку в диспуте, с испугом посмотрел на грозного язычника, на прелата, тот кивнул, и отец Крыжень обратился к язычнику мягким убеждающим голосом:
— Твой поиск окончен, брат наш... хоть ты и не принял все еще Христа. Неисповедимы пути Господа, нам никогда не понять, почему он именно тебя избрал, чтобы сокрушить Рим и заставить нечестивых латинян принять слово Божье, но... это было сделано. Твой поиск окончен. Слово Господа победно ширится по всем землям. Прими же то, что взращено и твоими усилиями!
Оба смотрели с ожиданием, настоятель даже дыхание затаил. Олег зевнул во всю пасть со сладким волчьим завываньем, почесал в затылке.
— У меня глаза слипаются, братья монахи. Но все равно не думаю, что мой поиск окончен. Не думаю.
Настоятель ахнул в ужасе.
— Как ты можешь? Нет и не может быть ничего выше слова Христова!
— Не уверен, — ответил Олег хмуро. — Я только что с Востока. Там тоже почистили Ветхий Завет и создали свой вариант, названный Кораном. Что-то в нем лучше, чем в учении Христа, что-то хуже. Правду говоря, лучшего там больше, чем в христианстве. Увы, там пара серьезных ошибок, которые в христианстве есть тоже... но вы их молчаливо обходите, как вон при Томасе нельзя даже упомянуть про Обрезание Христа...
Настоятель и прелат дружно поморщились. Олег невесело усмехнулся.
— Вот-вот. А ислам не настолько гибок. Там если белое — то белое, а черное — черное. Дураки, не умеют гнуться.
На лице настоятеля было предельное возмущение, он порывался возразить, но прелат придержал его и спросил с интересом:
— А какие это ошибки, которые есть и в христианстве, но мы их... обходим?
— Запрет на рисование.
Он видел по их ошарашенным лицам, что так ничего и не поняли. Прелат первым пошевелился, спросил с недоумением:
— Мудрый, ты ничего не перепутал?
Настоятель сказал раздраженно:
— При чем здесь рисование?
Мы говорим о различии в вере!
— Запрет на рисование, — пояснил Олег, — затормозил всякий прогресс. В христианстве этот запрет, кстати, тоже есть, но его как-то быстро перестали замечать, не так ли? Увы, в исламских странах сие блюдется строго. Тем самым наиболее жестокий удар нанесен по детям, которым нельзя рисовать то, что рисуют дети во всем христианском мире: людей, коней, зверушек, птичек... Образное мышление не развивается, а это основа мышления.
Настоятель скривился, прелат же, напротив, оживился, потер ладони.
— На эту тему я бы охотно поговорил с вами, поспорил. Хотя в чем-то согласен: уровень абстрактного мышления опускается все ниже. Я сам заметил, с принятием ислама Восток перестал развиваться. Увы, алгебру при исламе уже не придумать! Даже ту забудут, что придумали до них. Однако же я категорически не согласен, что...
Олег снова зевнул, прервал:
— При всем уважении... день был тяжелым, а ночи короткие. Спокойной ночи, уважаемые!
Он толкнул дверь и вошел в келью, а Томас, оставшись с духовными лицами, проблеял жалко:
— Он не всегда такой грубый... Он временами бывает почти как человек... Вы уж простите...
Настоятель гневно молчал, прелат отмахнулся.
— Мы сами виноваты, увлеклись. Пусть сон твой будет целебным, сын мой!
Настоятель тоже перекрестил его, Томас приложился к их рукам по очереди, счастливый, что пообщался с духовниками такого высокого ранга.
Олег спал, как убитый, Томас трижды вскакивал: то далекие голоса из-под земли поют что-то замогильное, то бамкнет колокол, то привиделось вовсе жуткое: конь потерял все подковы и горько упрекал его, доблестного рыцаря, что совсем о нем не заботится!
Крепко заснул под утро, как раз когда пора вставать, проснулся от яркого луча солнца, что скользнул в окошко и пытался прожечь ему набрякшие за ночь веки.
Пристыженный, вскочил, в келье пусто. Выглянул в окно, на зеленой травке Олег осматривает копыта коней, подтягивает подпруги. К нему бочком приближается прелат, явно с желанием начать душеспасительную беседу, Олег морщится и отворачивается.
Наскоро одевшись, Томас выскочил из кельи, навстречу важно передвигается отец Крыжень, кивнул рыцарю, тот поспешно приложился к руке настоятеля, тот благословил его, спросил пытливо, как почивалось. Томас ответил честно, что спал, как бревно, и не понял, почему настоятель многозначительно кивнул и улыбнулся.
Настоятель показался Томасу слишком бледным и чересчур изнуренным ночными молитвами и бдением у алтаря.
Томас вышел наружу, поморщился от яркого солнечного света. От стен монастыря во все стороны густая зеленая трава, кое-где густые кустарники, и только на расстоянии полумили зелень резко исчезает, там густая чернота зловонного болота, и даже воздух там темный...
Зябко передернув плечами, он поспешил к Олегу. Прелат уже подобрался к язычнику и напористо увещевает отринуть старую веру, принять свет Христа.
— Старую одежду можно выбросить, — возразил Олег. — Но можно ли так с верой предков?
Воодушевленный, что не погнали сразу, прелат прервал с жарким упреком:
— Разрушитель!.. Послушай, что ты говоришь? Если верно то, что о тебе передается в тайных обществах, ты всегда подыскивал точные слова, твоя болезненная точность вошла в поговорку, а тут говоришь общими словами! Более того, неверными. Ну где, скажи мне, где и когда была вера в богов до прихода в мир христианства? Всем бесчисленным языческим богам, будь то тридцать миллионов богов Индии, триста богов Египта, две сотни — Урарту, около миллиона у океанских дикарей, у славян, германцев и прочих-прочих народов... всем им нужны были только жертвы, а не вера. В вере они не нуждались, ибо зримы и вещественны. Они на глазах людей приходили в племя, совокуплялись с земными женщинами и домашними животными, пили и ели, дрались, хмелели, говорили непристойности... Не так разве? Вера, сам понимаешь, нужна только для того бога, присутствия которого даже не ощущаешь.
Томас переступал с ноги на ногу с ними рядом, не зная, как вставить и себе умное слово о святости девы Марии, Олег покосился на него с пониманием, сказал саркастически:
— И которого, возможно, нет.
Прелат кивнул с некоторой даже охотностью и великим согласием.
— Верно. И которого, возможно, нет. Но вера не только двигает горами, вера создает миры. Ты это знаешь сам.
Олег потемнел.
— Не напоминай.
Прелат вскрикнул, замахал руками.
— Да я не про эйнастию, будь она проклята! Никто тебе о ней и не напомнит!.. Да и я уже молчу-молчу. Вот уже рот зажал... М-м-м-м, я так, вообще... Ты ведь накуролесил не только с эйнастией. Просто она как-то заметнее, но и другие твои подвиги оставили шрамы. Правда, святой Павел говорил, что это как легкая ветрянка: кто ею переболеет, тот уже устойчив к более серьезным заболеванием. Словом, вера создает миры, и вот уже почти тысячу лет... нет, тысяча это вообще, а вера Христа укрепилась меньше чем за полтысячи, но и то немало, так что полтысячи лет мы живем верой в построение прекрасного и справедливого царства Божьего на земле! Ты можешь себе вспомнить, чтобы когда-то в прошлом вот так же пытались строить светлый мир?
Олег буркнул:
— Пробовали. Цари, короли, магараджи, императоры... Ладно, я понял, о чем ты. Ты хочешь сказать, что раньше люди жили реальностью, а твоя вера создала мыльный пузырь, заставила в него поверить уйму народу, и теперь вы стараетесь...
Прелат вежливо улыбнулся.
— Этот мыльный пузырь становится все больше и крепче. Видимо, в этом пузыре что-то есть помимо тонкой пленки. Возможно, внутри шара не такая уж и пустота?
Томас кашлянул, сказал учтиво:
— Не знаю, о чем вы, ваше преосвященство, но вера Христа — твердыня, на которую опираемся и на которую уповаем. Олег, там братья готовы к утренней трапезе. Мы можем, конечно, выехать и без завтрака...
— Это ты можешь, — буркнул Олег. — Ты ж христианин, у тебя ритуалы. Воздержания всякие...
Он забросил поводья на седло, прелат смотрел с ожиданием и надеждой на продолжение дискуссии, однако Олег повернулся и пошел в здание.
Томас виновато посмотрел на прелата, развел руками, извиняясь за своего грубого спутника. Прелат сказал со вздохом:
— Иди за ним, сын мой. Ты чист душой! Ты просто удивительно чист.
Томас бросился догонять Олега, вместе вошли в трапезную, там уже расставляют по обе стороны длинного стола глубокие тарелки с наваристой ухой. Олег сел, в трапезную входили хмурые монахи. Последними появились настоятель и прелат, отец Крыжень прочел благодарственную, монахи дружно сказали «Аминь» и взялись за ложки.
Томас старался есть так же неспешно, как монахи. В их движениях угадываются основы тех манер, которые короли стараются привить высшему свету и которые объявлены благородными: не хватать жадно еду, не класть на стол локти и не раздвигать их так, словно стараешься захватить как можно больше пастбища с сочной травой... скотина.
Монахи, понятно, этой сдержанностью показывают, что они не дикие звери, те сразу набрасываются на еду, но то же самое должны выказывать и рыцари, что стремятся выглядеть благородными...
Олег закончил первым, хотя не хватал жадно и не клал на столешницу локти. Встал, поклонился отцу Крыженю.
— Святой отец, с вашего разрешения пойду соберу вещи. Чем раньше выедем, тем раньше... все случится.
Отец Крыжень замешкался с ответом: монахи заканчивают трапезу общей молитвой, потом расходятся, Олег же поклонился еще раз, как будто получив разрешение, и покинул зал.
Томас завистливо вздохнул. Никогда не сумеет вот так же небрежно делать все по-своему, никогда его манеры не будут настолько уверенными, что даже грубость выглядит уже не грубостью, а пренебрежением великого человека мелочами.
«А все равно ты язычник, — сказал он мысленно. — Язычник, язычник! Отсталый язычник. А я вот христианин. Уже этим — лучше».
Олег медленно укладывал в мешок всякие мелочи, в глазах глубокая задумчивость. Когда Томас открыл дверь, спросил, не оборачиваясь:
— Стоит ли брать одеяло?.. Если к обеду уже будем там...
— Стоит, — ответил другой голос.
С Томасом в келью вошел прелат, еще более маленький и сухонький рядом с массивным отцом Крыженем. Настоятель с порога перекрестил язычника благословляющим жестом, тот и ухом не повел, бросил в мешок узелок с трутом и огнивом, пошарил глазами по сторонам с вопросом.
Прелат сказал негромко:
— Я всю ночь провел в нелегких размышлениях, только к утру мне открылась истина. Я понял, что твое детское неприятие христианства, для прихода которого ты так много сделал, что-то вроде суеверной боязни сглазить! Начало получаться то, о чем ты так долго мечтал, а ты все шепчешь и крестишься...
— Я? — спросил Олег с негодованием.
— Ну не крестишься, — поправил себя прелат, — а просто шепчешь, плюешь через левое плечо, бросаешь соль, ругаешь во все корки... Богоборец, хватит трусить, все получилось! Получилось. Уже получилось!
Олег сказал раздраженно:
— Да что получилось? Еще ничего не получилось. Так, первые робкие шажки...
Прелат вскинул ладонь.
— Цель слишком высока! К ней идти еще долго, Олег. Это для простонародья рассказываем о скором пришествии Христа. И о близком конце света. На короткие дистанции они еще могут согласиться, а вот на тяжкий путь во много поколений... гм...
Олег обронил:
— За выдуманным.
— За мечтой, — поправил прелат строго. — За Великой Мечтой. Ты ведь знаешь, если человеку долго говорить, что он свинья, то вскоре захрюкает. Если вот так выдавливать из него свинью, хотя бы по капле в поколение, то, глядишь, через тысячу лет сделаем вообще ангела.
— Не сделали, — отпарировал Олег сварливо. — Как раз тысячу уже давите.
— Ну и что? Это государства за тысячу лет на одной и той же земле рождаются и умирают по много раз, а церковь только растет и крепнет. Я могу тебе предсказать, что вот пройдет еще тысяча лет, многие королевства исчезнут, многие появятся, мир станет другим, но церковь будет еще сильнее и в большей славе, чем сейчас. И люди станут праведными, чистыми, благородными и нравственными все до единого!
Олег подумал, спросил с сомнением:
— Это в двухтысячном году?.. Посмотрим-посмотрим.
Щеки настоятеля залила восковая бледность. Томас с испугом понял, что отец Крыжень представил себе бездну лет, отделяющую от этого невероятно далекого двухтысячного года, язык его в ужасе примерз к гортани, только в глазах жалость к человеку, которому суждено ждать прихода Христа на землю.
Олег встряхнул мешок, завязал веревкой, одеяло осталось на скамье, в глазах грозное веселье. Томас сказал торопливо:
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |