Что же вы замолчали? Говорите, вы же пришли, чтобы ткнуть меня носом!-вскричала Анна, не в
силах больше терпеть, она горела в каком-то безумном огне, не способная больше быть
безучастной, теперь она как мазохистка требовала еще одну порцию яда, только она не ожидала,
что это будет удар ножом в спину.
Мэган повернулась и сказала:
Я пришла не за тем, «чтобы ткнуть» тебя носом, а за тем, чтобы ты поняла, что твоя жизнь далась
не просто так. И чтобы ты постаралась сделать так, чтобы выбор, на который пошел мой сын в
пользу тебя, не был напрасен. Ты живешь благодаря своему сыну, Анна, так что возьми себя в руки
и живи!
Аня молча слушала кошмарные, кощунственные вещи, которые говорила свекровь и не смела что-
то возразить. Нож входил в нее все глубже и глубже, Аня заходилась от боли и ужаса. Крик рвался
из горла, она не могла поверить. Злость и негодование, с какими свекровь держала свою речь,
были ничем, но тот смысл, что в себе эта речь содержала, потрясал. Аня ловила воздух, она
больше не слышала ничего, хотя Мэган что-то энергично говорила. Мозг разрывала лишь одна
мысль, что у ее мальчика был шанс, что он мог выжить, если бы не Маркус, если бы не она. Боль,
отчаянье и ужас наслаивались друг на друга и отравляли своим гремучим коктейлем. Горе, потеря,
которую она только-только начала понимать и это предательство, нет, не предательство,
это...это...Этому нет названия. Боже, да есть ли ты вообще? Где же глаза твои, когда такое
творится? Когда мужчина жертвует сыном ради...ради чего? Ради чего можно это сделать? Ради
чего, черт возьми? Она не понимала. Это какое-то святотатство, какой-то сатанизм, скотство.
Аня захлебывалась горечью и отчаянием, все внутри разрывалось, хотелось умереть.
Анна!-ворвался громкий крик Мэган, Анна дернулась и тут ее охватила злость.
Почему же вы молчали, когда он...когда.... -голос сорвался.
Ты неправильно поняла меня, Анна, выбора не было!
Выбор есть всегда!-закричала Аня. Она знала это из медицинской практики. Только сейчас к ней
пришло понимание, что где-то в глубинах подсознания она думала, что сын умер сразу, но это
оказалось не так, значит... значит, у него был шанс. Шанс, которого его лишили! И кто?! Господи, родной отец!
Анна...
Убирайтесь! Вон отсюда!
Послушай...
Нет! Ничего я слушать не буду больше, пошла вон отсюда, вон! Не подходите ко мне, убирайтесь к
чертям вы и ваш дьявольский выродок!
Боже, что ты несешь?!
Вон!-заорала Анна и вытолкнула шокированную свекровь за дверь, от ярости появились
физические силы. Но вот в душе этих сил не было нисколько, она чувствовала,что еще чуть –чуть и
сорвется, все, что она подавляла так долго вырвется наружу. Она знала, что сейчас здесь появятся
врачи, чтобы успокоить ее, а потом и Он. А у нее все вывернуто наизнанку, душа голая и
разорванная на куски, которые разбросаны небрежно и повсюду. И это только ее, настолько
личное, что показать кому-то подобно смерти, да и не в этом суть. Ей хотелось умереть.. И опять
же не в том дело. Ведь два раза люди не умирают. А казалось, она тихонько весь месяц это
делала, но ее убили еще давно, сегодня же добили окончательно, осталось только похоронить.
Господи, как же больно! Разве и после смерти больно? Чему болеть-то? Что у нее может болеть,
когда сердце и душа покинули ее вместе с сыном?! Но что-то, какие-то трепыхающиеся останки
ныли и выкручивали. И хотелось бы прекратить все махом, да только теперь это не представлялось
возможным, ибо за ее жизнь, точнее существование, заплачено ее же жизнью. Что ей теперь
осталось? Ей ничего не оставил этот зверь. Он не изменился, лишь успокоился на миг, а когда
пришло время, вновь показал свою эгоистичную голову. Ему нет и не было дело до других, он
думал лишь о себе, о том, как ему будет больно. Ему неважно, что будет с ней, он просто скажет,
что любит, вновь прикроет свой эгоизм этим затрепанным словом. Любовь! Да разве это любовь,
когда вырывают сердце и преподносят тебе же на блюдечке со словами: «На - полюбуйся, я тебя
спас!»
К чертям такую «любовь», от которой хочется удавиться!
Анна заметалась по палате, шквал эмоций захлестывал. Каждая из них перекрывала другую,
повергая куда-то в бездну, заставляя, барахтаться в вонючей клоаке, что расползалась в груди.
Хотелось вырвать все, хотелось облегчения от этого гнойного комка, что встрял и не давал дышать, да только душа не ж*па- ср*ть не может. А даже если и может, то не здесь. Но необходимо было
сейчас, потому что терпеть было невозможно. Она должна что-то сделать, должна покончить с
собой, ибо трепыхаться в предсмертных судорогах просто невыносимо.
Сама не понимая, что делает, Анна выскочила из палаты, озираясь, как вор. Сейчас она была рада,
что ее перевезли в Лондон, эту больницу она знала, как свои пять пальцев, так как однажды
работала в ней. Поэтому через несколько минут она была уже в ординаторской. Она не
удивлялась, что никто не удосужился ее закрыть. Халатность- обычное явление, но сейчас она
была рада этому факту. Порывшись в шкафу, она быстро накинула на себя чье-то пальто и
побежала прочь. Ей было все равно, что она кого-то обворовала. Она ведь Беркет, а Беркеты могут
позволить себе даже вершить судьбы, могут брать на себя роль Бога. Впрочем, ее ублюдок –муж
достойный сын создателя. Жестокая, эгоистичная с*ка! А кто этот создатель бог или дьявол –
неважно. Нет ни бога, ни ср*ного дьявола в этом унитазе под названием жизнь, потому что если
кто-то из них существует, то лучше захлебнуться д*рьмом, чем поклоняться такому чудовищу. Она
бежала, а в голове рушилась, трескалась вся картина мира, ломалось мировозрение, все в ней
ломалось и переворачивалось. Сердце истекало кровью обманутое, преданное всем, чему
верило, всем, что любило. Но боль усиливалась, гнула и казалось сейчас переломит. Аня бежала и
бежала, думая, что так она оторвется от боли, да только та не отставала. Запрыгнув в такси, Аня
пугливо озиралась вокруг, представляя, что вот сейчас она посмотрит в глаза смерти, но
наткнулась только на недоуменный взгляд таксиста.
Куда поедим мисс?
Куда же ехать, когда подыхаешь? Когда сердце кричит, надрывается о своей кровиночке, о самом
себе?
К сыну.. Отвезите меня к сыну!-прошептала Аня.
Мужчина шокировано уставился на нее.
Мэм у вас все в порядке? Вам плохо?
Да... мне плохо, мне очень плохо! –отрешенно сказала Аня самой себе.
Может, отвезти вас в больницу? Вам там помогут.-мужчина уже с каким-то страхом смотрел на
нее. Когда до Ани дошли его слова, она захохотала, смеялась до слез и истерики, повергая
мужчину в еще больший ужас. Боже, какая ирония! Она всхлипывала, утирала слезы, а потом
начинала вновь хохотать. Но когда сил уже не осталось, безразлично прохрипела:
Мне никто уже не поможет! Отвезите меня на Хайгейт...
Мужчина попытался возразить, но Анна перебила:
Просто отвезите и все!
Мне кажется..
Засуньте себе в задницу свое «кажется»! –отрезала она со злостью и отвернулась к окну.
Мужчина махнул на нее рукой, Аня же усмехнулась. Стоило ли начинать прикидываться добрым
самаритянином, чтобы при первом же сопротивлении спасовать?! Хотя о чем это она? Это же
мужик! Существо, пекущееся только о своих яйцах.
Ярость снова полосонула по живому или уже по мертвому? Скорее всего, по мертвому, живое так
не смердит. Но все это вновь отступило, когда перед окнами начали проплывать серые тени
кладбища. Анна сжалась, внутри все сковало от страха. Она превратилась в деревянную,
машинально сунула водителю деньги, которые были в кармане, и двинулась к сторожке
смотрителя.
Мне нужен Мэтт Беркет!
Грузная баба, сидевшая в коморке, оторвала взгляд от телевизора и окинула ее негодующим
взглядом.
У нас тут кладбище, а не общежитие милочка! –выплюнула она грубо и продолжила смотреть
какое-то шоу.
Вот так. Словно звонкая, похабная пощечина хлестанула в самое сердце, вырывая невольный
вскрик. Аня зажала рот, чтобы не выдать свое состояние на грани безумия. Смотрела на эту
жирную жабу и задыхалась от жестокой насмешки, от ярости и шока. Ели сдерживая себя, чтобы
не вцепиться в эту тварь и не порвать на куски, зубами впиваясь в ее отвратительное тело. Аня
задрожала, впилась побледневшими пальцами в подоконник маленького оконца и процедила,
будто не своим голосом:
Ты- мразь, если не хочешь лишиться работы, подними свою жирную ж*пу и отведи меня к моему
сыну!
Тихо девушка тихо! –осторожно поднялась толстуха, успокаивая ее, как сумасшедшую, глазки
трусливо забегали. Аня была доведена до предела, а потому ее раздражало даже малейшее
промедление, и она заорала:
Живо, мать твою, иначе клянусь, утром здесь станет на одну могилу больше!
Женщина попыталась закрыться, но Аня подскочила и намертво вцепилась в дверь. Через
несколько минут они торопливо шли по аллеи. Дождь накрапывал, деревья качались из стороны в
сторону и скрипели, как бы вторя жуткому вою ветра. Ане казалось, что это воет ее душа. Когда
они остановились около высокого холма, душа стала стынуть. Аня смотрела, не отрываясь, боясь
перейти за холм.
За холмом ваш сын!- тихо сказала женщина.-Вы не задерживайтесь, потому что скоро...
Уйдите!-отрешено оборвала ее Аня и двинулась к холму.
Ноги были ватными и подкашивались, все замерло, кроме ветра, который ревел, как безумный. Ее
лихорадочно трясло, но когда показался белый мрамор памятника, все оборвалось. Кислород
словно перекрыло, она открыла рот, из горла рвался беззвучный крик. Она шла вперед, смотрела
на улыбающееся лицо своего малыша на фотографии и до крови закусывала губы, чтобы хоть чем-
то заглушить нарастающее отчаянье. Колени подкосились, и она упала. Подползла к памятнику и
заорала, завыла нечеловеческим голосом, надрывая связки и душу. Слезы прорвались и все, что
копилось весь этот месяц вместе с ними. Только сейчас пришло осознание, что больше ее
мальчика нет. Больше он никогда не скажет: «мама», больше никогда не улыбнется и не обнимет.
Больше никогда, больше его нет, просто нет. На всей Земле его нет!
И от этого казалось, что ее вздернули на крюке и заставили смотреть на медленно
вываливающиеся из живота кишки. А она пытается их собрать, а они выскальзывают. Она
заходится от боли и отчаянья и понимает, что умирает, что больше ее нет, хотя она все еще здесь, только сделать ничего не может, разве что любоваться на свое нутро и выть, реветь от бессилия и
ужаса. Аня лежала на могиле, тряслась, корчилась, рыдала до рвоты с кровью. Вытираясь
мертвыми цветами, вдыхая запах сырой земли. И начиная по новой вскрываться от боли.
Сынок, сыночек...-захлебывалась она, целуя холодное надгробье, умывая его своими слезами и
горем. –Почему ты меня оставил, почему....
Перед глазами проносились годы. Она вспоминала себя беременной, вспоминала первое
шевеление своего малыша, ту связь, что неразрывно их связала, которая начала укрепляться, как
только он впервые дал о себе знать. Она как сейчас помнила тот миг, когда впервые увидела его и
отдала ему сразу же в его крохотные ручки всю себя и с каждым годом любила его все больше,
отдавала все больше, терпела ради него все и еще бы терпела, все бы вынесла, жизнь бы отдала
ради него. Да есть ли что-то на свете сильнее материнской любви?! Есть ли на свете больше горе,
чем пережить свое дитя?!
Как же можно лишить мать ее ребенка?! За что такая жестокость, за что?
Аня царапала по мрамору, сдирая руки до крови. Она не чувствовала холода, не чувствовала боли,
ее словно опустили в кипящий чан с водой, и она варилась в своем отчаянье, разрывая тишину
всхлипами и воем обезумевшей от горя женщины, матери. Лицо было в земле, она скрипела на
зубах, отравляла своей сыростью и пресным, мерзким вкусом. Вот так теперь пахнет ее мальчик.
Мысль вызвала очередное удушье. Она терялась, зарывалась в землю, в цветы и рыдала не
переставая. Но чьи-то сильные руки вырвали ее из этой безумной агонии.
Нет! –заорала она. –Не трогай меня, я хочу к нему! Я хочу к моему мальчику!
Эни!-услышала она ненавистный голос, посмотрела на белое, словно мертвое, отчаянное лицо и
ударила по нему со всей силы. Он дернулся, но не более.
Пошел вон! –закричала она и хотела ударить его вновь, но он схватил ее за руки и прижал к себе.
Не уйду! Эни не надо, пожалуйста...
Уходи, оставь меня, оставь!-провыла она, ярость обернулась бессилием, душа была вывернута
наизнанку. Уткнувшись в шею Маркуса, она прохрипела, заикаясь. –Он боится темноты, он же ее
боится, как он там один, он же совсем один...
Он не один, не один!-сдавлено прошептал Маркус, раскачиваясь с ней в объятиях. Аня не могла
ничего больше сказать, силы оставляли ее, она выплакала все без остатка.
Как ты мог Маркус, как ты мог...-тихо всхлипывала она, устало ударяя по его спине. –За что ты
меня так ненавидишь, за что?
Он содрогнулся, обхватил ее лицо руками, по его щекам бежали слезы.
Не надо, прошу тебя,... не надо...
И она замолчала, чувствуя пустоту, слезы тихонько текли по лицу, а душа покидала тело. Аня
смотрела на лицо своего мужа и чувствовала, как по крови расползается яд ненависти и жажда
убивать. Он вновь предал ее, он вновь отобрал у нее самое дорогое, оставил медленно подыхать,
но только теперь она не будет тихо скулить и лить слезы, теперь она будет мстить! Как и любая
мать, она готова была убить за своего ребенка, но смерть была бы слишком легким наказанием.
Нет, Маркус на сей раз ты ответишь за свою жестокость! Ты пожалеешь, что такое чудовище, как
ты просто родилось на свет.
Аня сжала губы, глаза вспыхнули, но внутри все погасло, потому что сейчас она похоронила не
только сына, но и свою любовь к человеку, который назывался ее мужем. Но она уже ничего не
чувствовала, потому что тот, кого она любила никогда не существовал. Лишь образ, который она с
таким упорством и наивностью взращивала в своем сердце. Теперь маски окончательно скинуты и
ничего не осталось, ничего. Маркус поднял ее с земли на руки и понес, она не сопротивлялась, она
с отчаяньем смотрела на удаляющийся памятник, и беззвучно шептала:
Сыночек мой, прости меня милый, что не была в час смерти рядом с тобой.
Слезы вновь покатились по щекам, а дыхание сбилось. Ей даже не удалось проститься со своим
мальчиком, не удалось прижать его в последний раз и поцеловать. А впрочем, она и не хочет, она
не будет прощаться, потому что слова эпитафии правдивы, Аня всмотрелась в надпись на
надгробье, прежде чем они скрылись за холмом, и согласно кивнула, признавая правильность
мудрых слов, которые вечно будут охранять покой ее мальчика. А на белом мраморе было
затейливыми буквами выведено:
«Сын никогда не умирает. Лишь рядом быть перестаёт»
» Глава 6
"Да гори оно все синим пламенем!
Перешла за приличий рамку
Алкоголь стал нектаром и знаменем
Жизнь теперь проживать наизнанку
Быть хорошей и правильной? - к чёрту!
Пусть теперь поболит у других
Бить словами- платить по счёту
Всех намерений ваших - благих!
Судите как хотите, господа
Что, в своей жизни вы видали?
Любовь и ненависть, поймите, господа
Две стороны одной медали."
стихотворение от Глафирка.
Маркус, тебе нужна моя помощь?-обеспокоенно спросила Маргарита Петровна. Она всячески
старалась делать вид, что все нормально, но лицо выдавало ее волнение.
Нет, спасибо! Я сам.
Она еще с минуту постояла в дверях, а потом бесшумно ретировалась. Я облегченно вздохнул. За
последний месяц только ночью я чувствовал какое-то подобие покоя, хотя подобие очень жалкое.
Тридцать дней беспросветного мрака, черной дыры, которая с каждым днем засасывала все
сильнее и сильнее. Но я цеплялся за жизнь, заглушая все чувства, загоняя их глубоко внутрь себя. Я
должен это делать ради Анны, нашей малышки и ради себя самого. Только вот эти взволнованные
взгляды родственников, их неловкость и робкие попытки помочь выжимали из меня последние
соки. Жалость убивала. И дело тут не столько в моей чрезмерной гордыне, сколько в большей
степени в примитивном страхе. Я боялся. Черт возьми, как же я боялся сорваться на эмоции и
начать жалеть себя самого, упиваться горем. Я не мог себе этого позволить, просто не мог... Я
взвалил на свои плечи миллион забот и проблем, я работал, как вол, разрывался между Анной и
Дианой. Я делал все, чтобы не давать себе ни секунды для размышлений и внутренних
переживаний. Странно, что многие принимают подобное поведение в сложившейся ситуации за
силу. Я часто слышу фразы типа: «Он держит удар..», «Тащит все на своих плечах..», «Не
сломался...», «Он ответственный..» и прочее. Возможно, так оно и есть, но только в том случае,
когда человек обычно привык давать волю чувствам, а потом собрался и взял себя в руки. Я же
всегда был замкнут, мне легче пахать до потери сознания, чем предаваться горю. Я боюсь тех
страданий, которые сваляться на меня, стоит только мне остановиться. Я боюсь боли. Поэтому я
далеко не сильный человек, скорее трусливый. Но даже при всем желании, у меня не хватало сил
ни душевных, ни физических для горя. Анна занимала все мои мысли. Ее состояние приводило
меня панику, я не знал, что делать. Она словно закрылась, сжалась в комок, прячась от
реальности, от боли. Она отгородилась от всего, а главное от меня. Я видел, как тяжело ей, когда я
прихожу, и я стал навещать ее так, чтобы она не видела меня, хотя на душе было гадко. Доктора
все наперебой уверяли меня, что в подобном состоянии нет ничего удивительного, что это такая
стадия, которую вскоре сменит другая и так далее. После таких разговоров мне становилось еще
хуже, меня пытались успокоить тем, что моя жена подобно подопытному клопу идет по
разработанной кем-то системе. "Все это нормально, мистер, так у всех!" Да плевать мне, как у
всех! От этого не хрена легче не становится. Самому дорогому мне человеку безумно плохо, а я не
могу даже на глаза ей показаться и мне нечем ей помочь. Я ненавижу эту беспомощность, она
давит на меня, я разрываюсь, бьюсь, бьюсь, но ничего не могу сделать. Она возвращает меня в
холодные стены, окруженные колючей проволокой, где воздух настолько провонял дешевыми
сигаретами, что кажется будто ты только что сам накурился. Тогда я был в точно таком же
безысходном состоянии. Сейчас я также загнан в клетку, только не на физическом уровне. Мои
внутренние демоны преследовали меня повсюду, пока я не попадал в свою комнату. Только рядом
с Дианой меня отпускало. Я не помню, как получилось так, что я стал заниматься дочерью сам,
потому что после похорон я был как в тумане. Если бы не она, я бы не выдержал. Она была моим
спасательным кругом в этом аду. Вот и сейчас, не успев, приехать домой, я сразу же помчался к
своей малютке и теперь смотрел, как она смотрит на меня своими голубыми глазками, в которых
проскользнуло узнавание. Личико сморщилось в беззубой улыбке и внутри меня все отступает,
такое тепло разливается в груди, я сразу же улыбаюсь в ответ, беру свою девочку на руки и
прижимаю к себе, вдыхая сладковатый запах маленького ребенка. Как же хорошо и
одновременно плохо!
С тех пор, как взял ее на руки в тот страшный день, я больше никому не доверял ее. Никаким
нянькам и бабушкам, за исключением тех моментов, когда мне нужно было работать, но все
остальное время я был с дочерью. Я сам купал ее, менял подгузники, я спал максимум три часа в
сутки и всегда урывками по часу между очередным кормлением или сменой подгузников. Но эти
хлопоты были мне в радость, я был почти счастлив, когда мы с Дианой были предоставлены друг
другу, только вот с горечью было это счастье, потому что именно сейчас я понял, что такое быть
отцом по-настоящему. Я смотрел на Диану и знал, как она морщит лобик, когда ей что-то не
нравится, я знал, как она радуется. Знал, как горят ее глазки, когда она видит какую-нибудь
побрякушку, например, папины запонки, которые она просто обожала пробовать на вкус. Сейчас
она дрыгала ручками и ножками, так она передавала свою радость моим появлением. Я был для
нее всем, центром ее вселенной, я был и отцом, и матерью для нее. Я ловил каждый момент,
боясь пропустить что-то новое, потому что каждый день Диана менялась, открывала для себя мир,
училась быть самостоятельной. Наблюдать за своим ребенком в такие моменты было для меня
невероятной радостью и в то же время мукой, потому что я начинал думать о Мэтти, я смотрел на
Диану и пытался вспомнить, как улыбался мой сын, как он радовался, какие издавал звуки, какой
он был в этом возрасте? И что самое кошмарное я не то, чтобы не помнил, я не знал. Я просто не
хрена не знал! Когда он появился, мне было двадцать девять, я был лучшим футболистом в мире,
но мне этого почему-то было мало. Я все время стремился к чему-то еще, а может быть, я просто
не мог остановиться?! Семья стала для меня таким понятием, которое никак не отразилось на
моей жизни, разве что мне пришлось работать еще больше. Просто потому что так принято. Я все
время был в работе, суетился, что-то пыжился, ведь у моей жены и сына должно быть все самое
лучшее, первоклассное, люксовое. Мое самолюбие и амбиции на меньшее не были согласны. И
конечно, я как и всегда добился своего, у моей семьи действительно было все и даже больше, все,
кроме отца и мужа. Мне казалось, так должно быть! Ведь почти все так живут, все мужчины
работают, видят своих детей от силы по два часа в сутки, а то и меньше, но мы же трудимся для
того, чтобы у наших детей не было нужды, чтобы они не чувствовали себя ущербными. Только
сейчас я понимаю, что это мы как раз-таки ущербные родители. Спроси любого, что он знает о
своем ребенке и он не задумываясь, ответит, что все. Я тоже ответил бы так же еще месяц назад, а
сейчас я спрашиваю себя- о чем думал мой сын, во что верил, о чем мечтал, что ему нравилось,
чего боялся? Любил ли он футбол или это просто способ доказать мне, что он достоин быть моим
сыном? У меня нет на эти вопросы ответов. Я абсолютно ничего в действительности не знаю и не
знал о своем ребенке. Он мертв, он больше ни о чем не думает и не мечтает, но он был жив, а я
ничего не знал о его внутреннем мире, как если бы он умер. Может это какой-то философский
бред моего измотанного разума, но я прихожу к выводу, что мой сын умер для меня, так и не
родившись, и меня совсем не утешает мысль, что в большинстве семей подобный подход к детям
считается нормальным явлением. В этом случае мне хочется всех этих занятых погоней за
копейкой, материальным успехом родителей, в надежде на лучшее будущее для своих детей,
лишь встряхнуть и сказать: "Будьте родителями для своих детей, а не содержателями, живите
настоящим, потому что будущего может и не быть!"
Но кто это поймет, люди отмахнуться и скажут: "Бред, все так всегда жили и еще никто не
жаловался?!" Верно. Другое понимание вещей приходит только тогда, когда тебя хорошенько во
все дырки поимеет жизнь. Тогда ты начинаешь думать об этой самой жизни, о ее законах, о ее
устройстве, о ее истинных ценностях. Сейчас эта самая ценность пускает слюни на мою рубашку и
сопит. И почему по мне всегда должна проехать бетоноукладочная машина прежде, чем я что-то
пойму?!
Маркус! - услышал я стук в дверь и тихий голос Маргариты. Я тяжело вздохнул, стараясь, унять
раздражение и подошел к двери.
В чем дело? - резко спросил я, но женщина взволнованно трясла телефоном. Я отключил телефон
в своей спальне, так как не хотел беспокоить Диану, да и себя в том числе, поэтому сейчас был
более чем зол. –Я же просил меня не беспокоить!
Но это из больницы, они отказываются мне сообщить, что произошло, сказали, что..
Но я уже не слушал, выхватил телефон и передал ей Диану.
Да, Беркет слушает!
Добрый вечер мистер Беркет, это из..
К делу! - перебил я вежливый голос. Я всегда знал, что когда-нибудь что-то произойдет, такое
затишье может быть лишь перед очень большой бурей. Я ждал этой бури, ждал с надеждой и
страхом, но внутри меня расползался ужас, когда мне сообщили, что моя жена сбежала из
больницы после того, как моя мать навестила ее. Я понимал, что это связанные между собой
события, мне нужно было знать, что произошло, но главное мне необходимо быть уверенным, что
с Анной все в порядке. Я бросил трубку, и тут же заметался, не зная за что хвататься первым
делом. В больнице уже вызвали полицию, я позвонил знакомому детективу, чтобы он тут же
принимался за поиски. Сидеть на месте я не мог, поэтому помчался в больницу, Маргарите
Петровне стало плохо, но я поручил ее заботам прислуги, мне было сейчас не до нее.
Когда я ворвался в больницу, тут же встретил мать и меня понесло. Раздражение, злость, страх и
дикое волнение прорвались наружу, и я вывалил все это д*рьмо на нее.
Что, мать твою, здесь произошло? - вскричал я.
Не смей со мной так разговаривать! - мать пыталась выглядеть строго, но дрожащие руки и
бегающий взгляд выдавали, что не обошлось тут без ее вмешательства.
Я сейчас на грани, мама, поэтому лучше тебе сказать все как есть!-процедил я, едва сдерживаясь.
Мать задрожала, на глазах выступили слезы, а потом она начала рыдать.
Я думала... я хотела, как лучше! Я.. не могла смотреть на тебя. - заикалась она, а я держался из
последних сил, чтобы не вспылить. -Я хотела лишь помочь!
Что, черт тебя подери, ты ей наговорила?
Я сказала все, как есть, я сказала, чем тебе пришлось пожертвовать, чтобы спасти ее и что она
просто не имеет права, не имеет! Вести себя так, не имеет права свешивать на тебя все проблемы,
она..
Заткнись! –рыкнул я. Меня трясло от ужаса, от ярости. Сейчас мать казалась мне существом с
другой планеты, она казалась мне ползучей тварью, которую хотелось придушить прежде всего за
бессердечность, за полное отсутствие понимания, за то, что своими благими намерениями
подложила такую свинью, что в пору повеситься. Я четко понимал, что это означает для меня. Я
знал Анну настолько хорошо, что просто не сомневался в том, что меня ждет. На сей раз она не
простит и не поймет. Она не захочет понимать. В такой ситуации хочется винить, и я знаю, что
именно я буду козлом отпущения.
Маркус, послушай, ей нужен был толчок, она просто не имела права..
Это ты не имела права лезть к ней. И никто, никто не имеет права! Она вправе скорбить по
нашему сыну. Я ее муж, если кто и должен ей что-то сказать так это я, это мне приходиться тащить, а не вам!
Сынок, я хотела просто облегчить тебе....
Замолчи, ты хоть понимаешь, что у нас умер сын? Понимаешь ты это?
Мы тоже потеряли. - робко возразила она, чем окончательно добила меня. Я не понимал свою
мать, я не понимал как так можно. Да, мне было тяжело, но я жалел Анну. Я знал, что нужно
время, кому-то меньше, а кому-то больше. У меня в голове не укладывалось такая жестокость. Это
слишком мерзко.
Вы потеряли внука, а она потеряла сына! Сына, которого вынашивала девять месяцев, ради
которого выстрадала столько, сколько тебе не довелось и за всю жизнь, которого воспитывала
одна, пока я сидел в тюрьме. И ты смеешь говорить, что она не имеет права? Я не знал, что ты
такая с*ка!
Я был опустошен и потерян, потому что знал, с этого дня мои отношения с матерью никогда не
будут прежними. Я не смогу никогда такое забыть, она, словно плюнула мне в душу. Вот именно
сейчас я мог вполне понять Анну. Моя мать сделала практически тоже, что и я. Она не могла
смотреть на мои страдания и ударила по Анне, чтобы та помогла мне, она сделала ей больно,
только чтобы самой жилось спокойно, и было легче ее сыночку. Наверно, в глазах Анны я сделал
нечто подобное. И ей наверняка будет неважно, что у меня выбора не было. У моей же матери
оправданий нет, и она это знала.
Маркус, я не думала, что так все обернется. Я хотела, чтобы тебе стало лучше, сынок!-прорыдала
мать, хватая меня за руки, а я словно закаменел. Отстранил ее и, взглянув в глаза, твердо сказал.
Я понимаю, мама, очень хорошо понимаю, но я хочу, чтобы в ближайшие часы ты покинула мой
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |