хотя мне хотелось рыдать, как она, хотелось реветь во весь голос. Мужчины не плачут. Нам
вдалбливали это с детства. Плач для мужчин, как мат для культурных людей. Но сейчас все это не
имело ни малейшего значения, сейчас я просто человек, которого разрывает изнутри острейшая
боль и страх, только я все равно не мог выдавить из себя ни слезы. Мне казалось, если я заплачу, то признаю, что надежды больше нет, что все кончено. С этой мыслью я не мог смириться. В эту
минуту, я как никогда ранее верил, хотел верить во все, что существует в этом мире, только бы у
меня была надежда. А еще я хотел подкупить, хотел как наивный, маленький мальчишка просить.
Кого? Бога, судьбу, вселенную, природу-все, что угодно.
Оставь меня одного!
Мать попыталась что-то возразить, но увидев, куда направлен мой взгляд, понимающе кивнула и
ушла.
А я прожигал взглядом стену, на которой весела небольшая иконка. Я смотрел в узкое лицо и
ненавидел за то, что Бог, в которого так верила моя жена, вновь подверг ее страданиям. Я никогда
не обольщался на свой счет, но она...Разве справедливо, что за мои грехи страдают они? Я не
понимал, не принимал, но тем не менее медленно опустился на колени перед этим символом
Высшего разума, а, на мой взгляд, самого жестокого существа на свете, последнее пристанище,
последнее, что мне оставалось. Я зашептал молитву, которую не раз читал в тюрьме, когда меня
захватило учение о Боге. Сейчас я стоял на коленях перед этим образом и как создатель этой
молитвы, молил о спасении своего ребенка.
Помилуй меня. Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь
беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо
беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мной....
Меня разрывало, я хотел умереть. С каждым словом меня скручивало от бессилия, потому что я
знал, что меня ждет такой же конец, как и царя Давида. Мое обращение Он проигнорирует. Этот
Садист не помилует меня, не простит и не пощадит... Если уж Давид не был достоин, то я тем
более. Но я продолжал шептать слова, захлебываться. Тупая боль пробивала висок и грудь. Мне не
куда было деться, мне больше не к кому было обратиться, мне надо было во что-то верить, я
остался один, мне хотелось умереть, мой мир вновь был разрушен. Почему, за что им, почему не
мне? Кто-то скажет: «такова жизнь!» Ни хрена это не жизнь, это издевательство, садистская
потеха, скотское развлечение. Я принял «такова жизнь!», когда сидел в тюрьме, когда чуть не убил
жену, потому что я сам был виноват во всем. Но сейчас в чем мне обвинить себя? В том, что
поехал в эту чертову деревню? В том, что не предусмотрел, не продумал? Это бред, лучше тогда
закрыться в доме и не вылезать. Я думал, что в моей жизни никогда больше не случится ничего
страшного, что я укрепил ее, огородил толстенными стенами, за которые не сможет прорваться ни
одна опасность. Я ошибся, я возгордился и мне решили показать мое место, что я хожу по краю и в
любой миг могу сорваться в бездну, стоит только легонечко толкнуть. Вот так просто, и ни что из
того, что я заработал или достиг не способно сейчас помочь мне, разве что дает надежду, что
врачи прибудут раньше, прельщенные наживой. Я не знаю, сколько я стоял на коленях, сколько
умолял бездушный образ. Время перестало для меня существовать. Но потом все закончилось.
Надежда умирает последней. Это так. Когда дверь в палату открылась, на пороге был тот самый
врач. Лицо его было мертвенно бледно. Мое сердце пропустило удар, замерло в болезненном
понимании, я судорожно втянул воздух.
Мистер Беркет..
Не надо!- я оборвал его, я не хотел ничего слышать. Страх сковал все мое существо. Трусливо
закрыл глаза, но в душе уже разгорелось пламя адской безысходности, она рвала своими острыми
зубами на ошметки.
Прибыли из Лондона, но ваш..сын он.. умер! Мы не успели...–тихий голос вернул меня в
реальность. Я затряс головой, я не верил. Что это значит умер? Нет, этого не может быть, только не
с моим мальчиком, ведь еще вчера, еще вчера он бегал на заднем дворе, улыбался и...Нет! Я
вновь затряс головой, отрицая все, отбрасывая. Я хотел убить этого врача. Теперь мне становится
ясно, почему убивали гонцов, принесших дурную весть. Я готов был уничтожить любого, только бы
облегчить то жгучее ощущение, которое обжигало до крови и волдырей.
Я могу...-я боялся озвучить свою мысль, голос прервался. Но врач понял меня и кивнул мне в
сторону двери. В коридоре встретилась мать, вокруг нее суетились медсестры, но мне было все
равно. Я шел, не замечая ничего. Возле палаты реанимации я замер, как и мое сердце, но доктор
опять кивнул мне в направлении двери. Дрожащей рукой открыл ее и потерял счет времени,
потерял себя в реальности.
Он лежал, утонув в белье. Серо-белое лицо, уже слегка синеющие губы, заостренный нос. Я как
сомнамбула приближался к нему, упал возле кровати. Ручка была еще тепленькой.
Сына..сыночка.-ужас скрутил тело, я целовал его, гладил темные волосы. Прижимал его к себе,
пытаясь наполнить его холодеющее тельце своим теплом.-Малыш, мой малыш!
Я раскачивался с ним на руках, я не верил. Держал его и не верил. Безысходность разрывала, я
терял себя рядом с ним. Мой ребенок не дышит, его сердечко не бьется. Я не понимал. Что это
значит? Я не хочу этого понимать, не могу...
Папа рядом мой мальчик, папа тебя никому не отдаст. –я шептал эти слова, словно молитву сам
себе, пытаясь успокоить. Я не хочу осмысливать правду. Не хочу понимать, что моя жизнь
рассыпается на крупицы, не хочу понимать, что кровавый песок, в который она превращается,
никогда вновь не станет камнем. Внутри было спокойно, неважно, что там ночь и никогда не
наступит день. Я был пока спокоен, отрешен, словно на волнах качался и шептал что-то своему
сыну, мои слезы капали на его лицо. Но что-то черное поднималось во мне, болезненное,
неотвратимое, винтик закручивался с усилием, я знал, что скоро сорвется резьба моего покоя и
боль прорвется потоком, она будет душить, рвать, бить, прорываться наружу. Но пока есть только я
и мой сын, есть этот момент только для нас двоих.
Я сидел так неизвестно сколько, руки мерзли от холодного тела. Слезы высохли, в голове не было
мыслей. Я пытался вспомнить, во что я верил, чего боялся. Но все это испарилось, стало былью. Я
просто сидел и ничего не понимал. Меня учили не показывать вида, когда больно, когда
невыносимо, но у меня не осталось ни сил, ни желания что-то скрывать, у меня не осталось
ничего... Хотелось кричать: «Спасите меня, пожалуйста, я горю в этом мире!» Хотелось выдумать
другой мир, мир, где нет смерти, где нет боли. Создать новую планету, где нет отчаянных,
истерзанных душ. Где ты свободен от всего, что тебя окружает. Где ты от себя свободен, от
привычек, от забот, от радости и боли. Я хочу обрезать нить, что пытается меня удержать. Я наивно
хочу, как прежде видеть свет в моем маленьком мирке, но я знаю, я больше никогда его не увижу,
им был мой сын, он всегда был моим светом.
Что мне осталось? Где ты Бог? Есть ли ты вообще? Я еще недостаточно наказан по-твоему?
Скажешь ли ты мне «Милосердный», что все это не больно, что завтра я не вскроюсь от боли?!
Забери чертов ублюдок, забери свое д*рьмо обратно...-я кричал, захлебывался ругательствами.
Рыдания топили меня, меня трясло, я вдыхал трупный запах своего сына и выл, как собака. Когда в
палату ворвались медработники, я лежал навзничь, уткнувшись в шею своего ребенка. Меня
пытались оттащить, вкололи успокоительное. Все плыло передо мной, я день и ночь смотрел в
потолок, не желая ничего, кроме смерти. Как же мне пусто в этой тишине... Я словно сошел с ума,
пытался понять, что меня держит, но ничего не приходило на ум. Мать рвалась ко мне, но я не
пустил, не хотел никого видеть. Так продолжалось несколько дней. Зубы глубоко до крови кусали
руки, чтобы не выть, я вгрызался в теплую подушку, а с губ капала пена. Я искал смысл. Я думал о
круге Сансары. Все мы страдаем. Рождаемся, чтобы страдать, пройти свой путь, протащить на себе
свой крест. Нам больно, но мы тащим, ведь сказано-нам не дается больше, чем мы можем
вынести. Мы терпим эксперименты, которые на нас ставит судьба, Бог, вселенная- кто, во что
верит. Почему, что заставляет нас терпеть, верить, что в конце тоннеля будет свет? На протяжении
сотен тысяч лет колесо жизни крутится, заставляет людей ходить по раскаленным углям. Мы слепо
бредем, как в тумане к своим призрачным мечтам и надеждам. Именно они заставляют нас
терпеть. Мы обретаем в этом жестоком мире что-то ценное и дорожим этим, терпим ради наших
близких. Но стоит ли оно? Стоит! Сейчас я понимаю, как никогда. Сейчас же у меня осталось
только одно слово, один человек, чтобы я продолжал жить-Эни! Во мне что-то щелкнуло, словно
внутри меня захлопнулась дверь. Я должен собрать себя ради нее, должен быть сильным, когда
она придет в себя, когда все узнает. Что же это будет? Как я скажу ей о том, что нашего малыша
больше нет? А придет ли она в себя? Страх сковал. Я ведь совершенно ничего не знал. Сколько я
скулил, жалел себя?
Эти мысли отрезвляли меня подобно ушату холодной воды, я с невероятной скоростью
возвращался в реальность. Она врывалась в мое сознание, как пуля, задевая за живое отчаяньем,
но я терпел, принимал ее, мне ничего не оставался. На ватных ногах покинул палату, около меня
тут же материализовалась медсестра, предлагая помощь. У меня вырвался истеричный смешок.
Чем она могла мне помочь? Я покачал головой и вышел из палаты, медсестра, конечно же,
последовала за мной. Наверно, последние дни я вел себя, как псих, и женщина побоялась
оставить меня одного. Странная ситуация, трагикомичная. Я шел, а потом замер как вкопанный,
когда увидел мать со свертком на руках. Она что-то тихонько напевала и раскачивала сверток. До
меня не сразу дошло, что это ребенок, а еще позже до меня дошло от куда он взялся и почему с
ним возится моя мать. Все внутри застыло, во рту пересохло, сердце рвануло, кровь застучала в
каждой клетке. Я совершенно потерялся, я даже забыл, что у меня должен был родиться ребенок.
Ребенок... Я не знал смеяться мне или рыдать навзрыд. Издевательство, самое натуральнейшее
издевательство. Жизнь качественно поугарала, поимела меня так, что собрать себя не
представляется возможным. Все так просто – потерял одного, получи другого взамен! Я ненавидел
этот сверток в данную секунду, просто ненавидел. Медленно подошел, мать замерла и
посмотрела на меня. Что-то в моем лице ее испугало, и она прижала к себе ребенка, который тут
же запищал. Тонкий голосочек меня будто отрезвил. Наваждение схлынуло.
Маркус, как ты сынок?- тихо спросила мать, по-прежнему прижимая к себе ребенка.
А как я могу быть? Никак..- ответил я ломанным голосом. Мать кивнула, смахнула слезы и
прошептала:
Анна жива!
Я кивнул, не чувствуя радости, потому что я слишком высокую цену заплатил за ее жизнь.
Она родила тебе дочь.- тихо сказала мать и протянула мне сверток.
Я отшатнулся. Я не хотел, не мог, мне казалось это кощунственным, чем-то неправильным. Но мать
подошла ко мне и всунула ребенка.
Ты сам сделал выбор! И никто не повинен в этом, уж тем более ни эта малышка. Возьми себя в
руки Маркус, сейчас как никогда ты должен быть сильным!
Сказав это мать отошла. Я осторожно пощупал теплый комок в руках, опустил голову и замер,
перестал дышать. Маленькое, розовое личико с ясно-голубыми глазками внимательно смотрело
на меня. Я с не меньшим вниманием смотрел на нее. Не знаю, сколько мы изучали друг друга, но
потом ее губки скривились, и что-то похожее на улыбку-ухмылку отразилось на лице малютки. В
этот миг меня накрыло понимание, что ее я с таким трепетом ждал и хотел. Ей рассказывал о
всякой ерунде, прислушивался к каждому ее движению. Ее, эту малышку я уже давно любил. И
теперь люблю ее, свою девочку, несмотря на то, что сердце разорвано на куски от горя. Я прижал
ее к себе и поцеловал, вдыхал сладкий аромат новорожденного тельца, как все символично-
совсем недавно я также сжимал тело сына. Меня затрясло, эмоции переполняли. Возможно ли,
умирать от горя и испытывать радость?
Моя девочка, моя принцесса! Диана, дочурочка моя! –я повторял имя, которое мы хотели дать
нашей крошке. Мы много каких хотели, но сейчас почему то именно это казалось верным и
подходящим. Я захлебывался бесполезной влагой, но ничего не мог с собой поделать. Я задыхался
от рыданий, не переставая при этом шептать- Мэтти прости меня сынок, прости, что не уберег тебя
малыш, прости меня....
Мать оставила меня наедине с дочерью. Я тихонько качал ее, упиваясь слезами. Ее теплое тело,
звучное дыхание не позволяли мне загибаться от отчаянья, звук ее плача, заставлял жить,
крепиться. Он словно шептал:
Отпусти боль! Плач, не держи! Все когда-нибудь утихнет!
Да, утихнет, но никогда не пройдет.
» Глава 4
"...Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!..."
из стихотворения М.И. Цветаевой.
Толпа непривычно замолчала, когда один из полицейских обратился к журналистам:
Мы хотели бы попросить вас уважать чувства родных и проявить понимание того, что церемония
является частным семейным мероприятием.
Однако журналисты не покинули свои места, ожидая возможных заявлений родственников или
самого Маркуса Беркета. Ким очень сомневалась, что Беркет будет сегодня общаться с
журналистами, да и не только сегодня. Девушка поежилась от холода и еще какого-то жуткого
ощущения. Погода стояла отвратительная, впрочем, в январе Лондон всегда был мрачен. Сейчас
город окутывала плотная пелена тумана, то и дело переходящего в дождь со снегом. Грязного
цвета тучи медленно проплывали по небу, погружая во мрак кладбище Хайгейт на севере
Лондона. Над кладбищем кружил полицейский вертолет. Сегодня Хайгейт был закрыт для
обычных посетителей. У ворот кладбища находилось около сотни журналистов, среди них и стояла
Ким, зажатая со всех сторон этими прохвостами, которых не останавливало никакое горе. Она с
ужасом смотрела на людей, своих так называемых коллег и чувствовала омерзение. В погони за
сенсацией они готовы были родную мать продать. Ким вновь поежилась, смотреть, как люди
наживаются на чужом несчастье, было невыносимо. Неужели она когда-нибудь превратиться в
нечто подобное?! Она приехала сюда, потому что... Она не знала, почему сорвалась сегодня утром
и помчалась на похороны Мэтта Беркета. После встречи с четой Беркет на церемонии вручения
Золотого мяча она пребывала в растрепанных чувствах. Одно дело составить свое мнение о людях
по газетным вырезкам, другое-встретиться с ними и лично оценить. Конечно, за те пять минут, что
она провела в компании семьи Беркет, сложно было что-то понять, но этих жалких пяти минут все
же хватило, чтобы прочувствовать на себе животный магнитизм Маркуса Беркета. Ее отнюдь
невпечатлительную натуру поразил этот хмурый и неприветливый мужчина настолько, что она
потеряла дар речи и блеяла рядом с ним, как овечка. А его снисходительная усмешка и смешинки
в глазах, говорили о том, что он видит ее неловкость и смущение. Но положение спасла Анна. Ким
сумела заметить, несмотря на скованное состояние, обаяние и какую-то силу Анны Беркет, а
главное, понять, что эти двое счастливы. Настолько счастливы, что их светящиеся лица выделялись
на фоне приторных масок собравшихся лицемеров. Весь вечер Ким украдкой наблюдала за ними.
Маркус Беркет все свое внимание дарил жене, он что-то ей шептал, слегка касаясь губами ее шеи.
Анна старалась быть невозмутимой, но вскоре не выдержала и шутливо оттолкнула мужа, который
тут же притянул ее к себе и, не стесняясь никого, страстно поцеловал. Сцена была такой интимной
и возбуждающей, что Ким с горящими щеками отвернулась. Черт, как семнадцатилетняя
глупышка, ей-богу! Внутри засосало от какого-то странного ощущения тоски и зависти. Да, самой
что не на есть зависти. Ким как никогда прежде почувствовала, насколько она одинока.
Настроение опускалось ниже некуда, ее представление о Беркетах делало крутой оборот, поселяя
беспокойство в душе и непонятную тяжесть на сердце.
Все последующие дни Ким перечитывала материал, искала в архивах все, что можно было найти о
Маркусе. Она хотела стереть с его непроницаемого лица снисходительную усмешку, хотела, чтобы
он увидел в ней профессионала. Ей хотелось, чтобы он вообще ее увидел, потому что в Цюрихе он
едва заметил, с кем разговаривает, машинально кивая ей в ответ. Ким пугали эти амбициозные,
даже скорее тщеславные желания, с привкусом чего-то острого, возбуждающего какой-то детский
азарт. Вопрос –почему ей важно мнение Беркета о ней, мучил ее каждую ночь. Днем же она
продолжала тщательно готовиться к встрече. Но вскоре все круто изменилось. Несколько дней
назад новости о трагической смерти сына Беркетов перевернули ее душу вверх дном. Ким и не
подозревала, что за этот небольшой промежуток времени настолько прониклась непростой
жизнью знаменитой семьи, что известие повергло ее в шоковое состояние. Ким не понимала, как
такое может быть. Это какой-то рок! Она испытывала такую злость. Казалось, только вчера она
видела счастливые лица Анны и Маркуса, а теперь...Что же с ними теперь? И самое странное, что
ее волновало больше всего состояние Маркуса, который отделался переломом руки и ребер, а не
Анны, которая до сих пор не приходила в себя. Именно по этой в высшей степени удивительной
причине сегодня утром в душе родился порыв, и Ким, забросив все дела, бросилась на Хейгет. Ей
хотелось хотя бы издалека прикоснуться к этой семье, разделить утрату, выпустить то щемящее
чувство, что измучило ее за последние дни. Она не понимала себя, но одно она знала точно,
причины ее приезда не обоснованы корыстью или страхами редактора, который несколько дней
назад заставил ее почувствовать к нему лютую ненависть. Она еще не видела такого расчетливого
подхода к делу и слепой ярости от того, что «смерть этого мальчишки смешивает все карты!».
Боже! Ким хотелось плюнуть в лицо этому старому козлу, после его циничных слов. Теперь она
очень хорошо понимала некоторое презрение Беркета к журналистам, да вообще ко многим
людям своего круга и от данного понимания ее отношение к нему становилось все запутаннее.
Ким была поражена тем, что она так прониклась его семьей, что их горе стало вдруг ее
собственным, несмотря на свое мнение и предубеждения о них. Возбужденная от переполнявших
ее эмоций, она проснулась раньше обычного, и едва приведя себя в порядок, поехала на
кладбище, чтобы выразить свои соболезнования и просто оказать эту небольшую поддержку.
Порой, она была так наивна и простодушна, что оставалось только укорить себя в глупости, увидев, что вход на кладбище охраняют невооруженные полицейские. Кажется, она совсем забылась.
Ясное дело, что Маркус Беркет не допустит никого постороннего на похороны своего сына и не
позволит превратить их в базар. Разочарованно вздохнув, Ким в который раз обозвала себя
идиоткой, но с места не двинулась, потому что все ее внимание поглотила подъехавшая к воротам
западной части кладбища вереница машин с тонированными стеклами. После краткой беседы с
полицейскими машины пропустили. Через пару минут подъехал катафалк с гробом Мэтта Беркета,
он был изготовлен из красного дерева и декорирован белыми цветами, на территорию кладбища
въехали еще несколько автомобилей с тонированными стеклами. Прошел шепоток, что Маркус
Беркет приехал один, так как Анна Беркет еще не пришла в себя. Ким скорбела, что женщине не
удастся даже попрощаться с сыном. Но от невеселых размышлений ее отвлек высокий мужчина,
схвативший ее за плечо. Ким хотела возмутиться, но «шкаф», как мысленно обозвала Ким эту гору
мускулов в дорогом костюме, не дал ей и слово сказать.
Вы мисс Войт?-тихо, чтобы никто не услышал, пробасил мужчина.
Да.-недоуменно ответила Ким, выразительно поглядывая на свою руку, которую великан похоже
не собирался отпускать.
Пойдемте, мне сказали вас проводить к машине мистера Беркета.- с этими словами мужчина
потянул ее в перекрытую полицейскими сторону. Сама же Ким пребывала в изумление, а потому
не возражала. Она не могла поверить, что это происходит с ней. В голове родились сотни
вопросов. Когда они подошли к лимузину, Ким вновь недоуменно посмотрела на мужчину. Он
посадил в машину,а потом сам сел на водительское место и замер в ожидании. Кладбище Хейгет
представляло собой парк, где среди величественных деревьев стояли древние памятники великим
или же богатым людям. Ким с волнением озиралась, но она знала, что в этой половине кладбища
уже не хоронят.
А почему мы стоим? –не выдержав, спросила девушка.
Мужчина даже не повернулся и словно робот ответил.
Когда церемония закончится, мистер Беркет позвонит, и мы его заберем. А пока просил вас
подождать.
Ким вновь ощутила себя неразумной глупышкой, которая надеялась, что ей позволят проститься с
незнакомым, но запавшим в сердце ребенком. Увы! Разочарованно вздохнув, девушка уставилась
в окно и задумалась. Как не пыталась, Ким не могла понять- почему Маркус Беркет пригласил ее.
Возможно, он заметил ее в числе зевак, так как она стояла в первом ряду, но все же это вряд ли
может быть причиной в виду его отношения к ней в Цюрихе. Все эти мысли раздирали уставший
мозг девушки, что она даже не заметила, как машина тронулась. Только, когда они подъехали к
высокому склону, с которого спускалось множество людей в черных одеждах, Ким очнулась. Она
пыталась разглядеть людей, но из-за тумана и мелкого дождя, это было почти невозможно. Вскоре
показался высокий мужчина в окружении двух женщин. Ким поняла, что это Маркус, девушка
почувствовала, как в области диафрагмы что –то сжалось в волнительном ожидании. Она нервно
наблюдала, как Маркус что-то торопливо объясняет женщинам. Ким удивилась, даже внешне он
выглядел иначе, чем все остальные. Он был одет в черную кожаную куртку и черные джинсы, на
носу сидели солнцезащитные очки. Хотя конечно, в данную погоду, они были одеты совершенно
для другой цели. Сердце Ким сжалось. Ей стало очень страшно. Что она скажет этому мужчине, что
она может сказать, когда у человека такое горе?
Маркус попрощался с женщинами и сел в машину, на некоторое время он замер в напряжении, а
потом словно о чем –то вспомнил и расслабился. Ким тяжело вздохнула, салон окутал свежий
запах дождя и леса.
Поехали.-приказал Маркус уставшим голосом, а потом раздраженно скинул очки и откинулся на
спинку сидения. Создавалось такое ощущение, будто Ким для него не существует, и он один в эту
минуту, Ким не смела произнести ни звука. Она жадно впитывала в себя черты этого
непостижимого человека и приходила в ужас от того, как он изменился всего за неделю. Лицо
словно белое полотно, щеки ввалились, нос заострился. Но самым ужасным зрелищем были глаза.
Воспаленные, с красной сеточкой капилляров вокруг радужки, под глазами залегли черные тени,
словно он не спал несколько месяцев. В целом это был вид крайне измученного человека. Стало
горько и страшно.
Так и будете молча рассматривать меня, словно в музее?-устало спросил Маркус, Ким вздрогнула.
Нет. Я.. я просто не знала с чего начать. Я хотела сказать, что...Простите, я... просто не знаю, что
сказать!
Черт! Ким мысленно обозвала себя всеми известными ей нелицеприятными названиями. Она не
понимала, почему рядом с этим мужчиной так робеет.
Он пустым взглядом посмотрел на нее и иронично покачал головой:
Удивительно, вы точно журналистику заканчивали?
Ким нервно усмехнулась, но тут же устыдилась, но Маркус видимо не заметил ее
непозволительного в такой день жеста, он вновь откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ким
лихорадочно соображала, что можно спросить. Она интуитивно чувствовала, что сейчас нужно
отвлечь его, потому что ее пугала его отрешенность и пустой взгляд.
Почему я здесь? –задала она вопрос, который мучил ее последние несколько часов.
Маркус открыл глаза, но голову не поднял.
Мне кажется, вам это должно быть известно лучше, чем мне. Работа не дремлет, ведь так? –
иронично спросил он.
Ким стало стыдно, даже не понятно почему. Ее задел его тон, но она понимала, что сейчас у этого
человека такая горечь внутри, что хочется ее выплеснуть хоть куда, лишь бы куда-нибудь.
Я спросила, почему вы пригласили меня. Но раз уж вы задали встречный вопрос, то скажу вам,
что я здесь не по работе, а...
Я знаю, что вы здесь не из честолюбия. Если бы это было так, вас бы здесь не было!
Тогда почему же я здесь?-Ким взволнованно ждала ответа.Маркус же продолжал смотреть в
потолок.
Вы еще такая зеленая мисс...
Войт! И я не зеленая...
Угу. –вновь перебил ее Маркус.- Скажите, почему вы взялись за эту работу?
Ким была удивлена, как ловко он уходил от темы, а может быть это его состояние не давало ему
сконцентрироваться на чем-то конкретном.
Я давно хотела стать журналисткой..
Я имел в виду, почему вы взялись работать над моей биографией. Поначалу я подумал, что вы
амбициозны, а потому сможете преодолеть свою неприязнь. Но теперь вижу, что это не про вас.
Так в чем причина? Вы же абсолютно не профессиональны!
Худшего оскорбления он не мог ей нанести. Она очень много сил вкладывала в свою работу, она
была амбициозна, но лишь до того предела, пока ее внутренние убеждения и моральные устои не
сталкивались с карьерными целями. Она не могла идти по головам, наплевав на всех. Возможно,
он прав и журналистика это не ее, но как же это обидно слышать и самое странное, это было
вдвойне обиднее слышать от него.
С чего вы взяли, что я смешиваю эти понятия?-выдавила она из себя. Маркус поднялся и
посмотрел на нее своими холодными черными глазами, но даже этот холод в его глазах заставил
девушку покраснеть. Но Ким не опустила глаз и ничем не выдала своего смятения.
У вас на лице написано, что я вам отвратителен! –усмехнулся он.
Это не правда...
Не врите мисс...
Войт!
Угу! –вновь отмахнулся он от ее имени, что стало еще оскорбительнее. Ким не понимала- какого
черта она сидит здесь и выслушивает эти завуалированные оскорбления?! Но почему то не могла,
да и не хотела дать отпор. Не сейчас, не в этот день!
У вас все написано на вашем странном лице. Раз уж мы будем работать с вами, то я хочу, чтобы
вы запомнили одну вещь- я терпеть не могу, когда люди лицемерят!
Вы противоречите сами себе! То хотите, чтобы я вела себя, как профессионал, то, чтобы
показывала свое истинное отношение. Лично я не люблю непостоянных людей!-взорвалась все-
таки Ким, Маркус с минуту смотрел на нее изумленно, а потом ухмыльнулся и вновь откинулся на
сидение.
Некоторое время они ехали молча. Ким украдкой поглядывала на Маркуса, вблизи он казался
совсем молодым и таким безмерно уставшим. Сердце Ким работало, как сумасшедшее, она не
знала, что в следующую минуту скажет этот непостоянный и порывистый человек. Она не соврала,
ей действительно нравились стабильные, спокойные люди. Но сейчас ураган в обличии Маркуса
Беркета манил своей бешеной силой, мрачным обаянием и непоколебимой уверенностью в себе,
своих словах и мыслях. Ким казалось, что пред ней мальчишка, который, не раздумывая, может
выкинуть все, что душе будет угодно и в тоже время старик, который пережил на своем веку
столько, что на множество жизней хватит. Оторвавшись от своих размышлений она, наконец,
сказала то, что хотела в первую очередь:
Я хотела выразить вам свои соболезнования, мне очень..
О, прекратите! Я только что сбежал от толпы родственников и знакомых, чтобы не слышать всего
этого, а теперь вы! Не надо. –тихо сказал он и тяжело вздохнул.-Простите мисс...
Войт!
Да, Войт. –Повторил он, а потом досадливо простонал. -Черт!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |