Хочешь убежать, иди напролом. 7 страница

Оуэн ждал.

— Нет, не могу я, и все. — Я отвернулась.

— Да ты ведь уже почти все сказала! — Оуэн хлопнул по стене. — Почти!

— Прости, — сдержанно ответила я и снова взялась за бутерброд. — Просто… не могу.

Оуэн взглянул на меня и пожал плечами:

— Ладно, не страшно.

Мы замолчали. «На самом деле страшно», — подумала я, сама не знаю почему. Оуэн вздохнул:

— Слушай, просто хочу тебя предупредить: вредно все держать в себе. День за днем мечтать, что скажешь правду, и все равно молчать. Так и с ума сойти можно.

Я знала, что Оуэн говорит о моей работе. Но думала в тот момент совсем о другом, о страшной тайне, которой ни с кем не могла поделиться, потому что даже намекни я на нее, и вся правда выплыла бы наружу.

— Мне пора. — Я запихнула бутерброд обратно в сумку. — Нужно обсудить задание с учительницей английского.

— Ясно. Ну, давай, — ответил Оуэн.

Я намеренно избегала его взгляда.

Встала и подняла сумку.

— До встречи.

— Хорошо. — Оуэн взял айпод. — Пока.

Я кивнула и заставила себя уйти. У главного входа обернулась.

Оуэн сидел на своем месте и слушал музыку, опустив голову, как будто ничего не случилось. Когда я впервые увидела Оуэна, то решила, что он опасен. Теперь я знала, что это не так. Во всяком случае, не физически. Но все-таки Оуэн меня пугал: он всегда был честен и требовал того же от окружающих. А я до смерти боялась правды.

Уйдя от Оуэна, я почувствовала облегчение. Но только поначалу.

Позже я поняла, что уже давно ни с кем не говорила так искренне, как с Оуэном, хотя почти совсем его не знала. Рассказала ему, почему поссорилась с Софи, что Уитни больна, а я хочу бросить работу. Столько ему доверила, а подружиться побоялась! Окончательно я осознала свою ошибку, когда после седьмого урока встретила Кларк.

Она открывала свой шкафчик. В джинсах, черной рубашке, блестящих туфлях с ремешком и с двумя торчащими косичками. Кларк окликнула какая-то девчонка, и та, обернувшись, улыбнулась и поздоровалась. Ничем не примечательный эпизод обычного дня, но меня как молнией ударило: я вспомнила тот вечер у бассейна и все, что случилось до и после него. Снова я испугалась конфликта, побоялась быть честной, да что там, не решилась даже просто поговорить с Кларк! И потеряла лучшую подругу! Какой у меня никогда больше не было!

Поздно что-то менять. Но я могу измениться сама. И я решила найти Оуэна.

В нашей школе учится две тысячи человек. Тут и самой потеряться легко, а уж найти кого-то вообще невозможно. Но Оуэн сильно выделялся в толпе. Поэтому когда я не обнаружила ни его, ни «лэнд крузер», то решила, что Армстронг уже уехал. Села в машину и выехала на главную дорогу. И тут же его увидела. Оуэн, в наушниках и с рюкзаком за плечами, шел по разделительной полосе.

Я поравнялась с Оуэном и вдруг подумала, что, возможно, совершаю ошибку. Но жизнь ведь не так часто дает второй шанс! Почему бы им не воспользоваться? Если нельзя изменить прошлое, нужно хотя б изменить будущее! Я притормозила, опустила стекло и крикнула:

— Эй! — Молчание. — Оуэн! — По-прежнему нет ответа. Я нажала на гудок, и Оуэн наконец обернулся.

— Привет!

Сзади кто-то зло загудел и промчался мимо.

— Что с твоей машиной? — спросила я.

Оуэн остановился и вытащил из уха наушник.

— Эвакуировали.

«Ну же! Давай, не тяни!» — сказала я сама себе.

— Как я тебя понимаю! — Я распахнула пассажирскую дверь. — Залезай.

Глава восьмая

Первое, что сделал Оуэн, когда забрался в мою машину, это ударился головой — все-таки она довольно низкая, как я поняла в тот момент.

— Ой! — Оуэн потер лоб и стукнулся коленом о приборную панель. — Маленькая у тебя машинка.

— Вот уж никогда не замечала! А я ростом пять футов восемь дюймов.

— То есть высокая, что ли?

— Ну да, всегда считалась. — Я повернулась к Оуэну.

— Во мне шесть футов четыре дюйма. — Он попытался отодвинуть кресло подальше от приборной панели, но оно и так стояло на максимуме. Тогда решил положить руку на открытое окно, но не смог — она оказалась слишком большая. Прижал ее к груди, а затем просто расслабил. — Видимо, все относительно.

— Ну как, устроился?

— Ага, — невозмутимо отозвался Оуэн, как будто каждый день путешествовал в маленьких машинах. — Спасибо, кстати, что решила подвезти.

— Да не за что. Тебе куда?

— Домой. — Оуэн снова зашевелил рукой, видимо, все-таки надеялся уложить ее на сиденье. — Поезжай прямо. Поворот еще нескоро.

Некоторое время мы ехали молча. Я понимала, что нужно как-то с ним объясниться. Собралась с силами и сделала глубокий вдох.

— Как ты ее терпишь? — спросил Оуэн.

Я моргнула:

— Извини, терплю что?

— Тишину. И пустоту.

— Где?

— Тут. — Оуэн махнул рукой на машину. — Ты водишь в тишине. Без музыки.

— Честно говоря, даже не обратила внимания.

Оуэн откинулся на спинку и ударился о подголовник.

— А я вот сразу заметил. Тишина жутко громкая.

По-моему, получился оксюморон. Сочетание несочетаемого. Кажется, это так называется.

— Диски в бардачке в центре, если…

Но Оуэн уже распахнул бардачок, вытащил оттуда стопку дисков и начал их просматривать. Я неожиданно разволновалась:

— Здесь, правда, нет моих любимых. Просто лежит что попало.

— Угу, — ответил Оуэн, не отрываясь от дисков. Я снова сосредоточилась на дороге, краем уха слыша, как он стучит коробками. — Дрейк Пейтон… Дрейк Пейтон… Тебе что, нравится этот педик-хиппи?

— Вообще-то да. — Наверно, это не очень хорошо. — Я ходила на его концерт прошлым летом.

— Так, еще один альбом Дрейка Пейтона и… «Элэмэнс». Это альтернативное кантри?

— Да.

— Интересно, — сказал Оуэн. — Никогда б не подумал, что ты… Тайни? Это его последний альбом?

— Купила летом. — Я затормозила на светофоре.

— Значит, последний. Слушай, ты меня удивила! Никогда б не подумал, что ты любишь Тайни! И рэп вообще.

— Почему?

Оуэн пожал плечами:

— Сам не знаю. Так показалось, но я ошибся. А кто тебе записал этот диск?

Я взглянула на диск и тут же узнала наклонный почерк.

— Моя сестра Кирстен.

— Она любит классический рок.

— С девятого класса. У нее на стене много лет висел плакат с Джимми Пейджем.

— Ясно. — Оуэн прочел список песен. — А у твоей сестры хороший вкус. Здесь много «Лед Зеппелин», но нет «Лестницы на небеса». А вот «Благодарю» — моя любимая песня, — с уважением сказал он.

— Правда?

— Да. Довольно сентиментальная баллада. Ироничная, но в то же время правдивая. Можно включу?

— Конечно. Спасибо, что спросил, — сказала я.

— А как иначе? — Оуэн вставил диск. — Без спроса чужой магнитолой пользуются только хамы. Это дело серьезное.

Проигрыватель щелкнул, и чуть слышно заиграла музыка. Оуэн потянулся к кнопке звука и взглянул на меня. Я кивнула, и он прибавил громкость. Услышав вступление, я поняла, что скучаю по Кирстен. В старших классах ее обуял бунтарский дух. Она неожиданно полюбила гитарный рок семидесятых и круглыми сутками слушала «Темную сторону луны» «Пинк Флойда».

Я повернулась к Оуэну — он барабанил пальцами по колену. Вот Кирстен всегда говорит что думает! И я решила последовать ее примеру. Ну, или хотя бы попробовать.

— По поводу сегодня, — начала я. Оуэн взглянул на меня. — Прости меня, пожалуйста.

— А что не так?

Я уставилась на дорогу и покраснела:

— Я испугалась, когда мы играли, и сбежала.

Думала, он скажет что-то вроде «Да ладно, забудь», но Оуэн ответил:

— Игра была страшная?

— Ну да.

— Ясно.

— Даже не думала, что так расстроюсь, — пояснила я. — Но я уже говорила, что всячески избегаю конфликтов. Думаю, ты это уже понял. Так что прости, пожалуйста.

— Да ничего. — Оуэн снова попытался отодвинуть кресло и врезался локтем в дверь. — Вот только…

Я думала, он закончит мысль, но он молчал. Тогда я спросила:

— Что «только»?

— Ничего страшного-то не было.

— Не было?

Оуэн покачал головой:

— Страшно, когда люди повышают голос, кричат до хрипоты. Дерутся на парковках.

— Я такими вещами не занимаюсь.

— И не надо. — Оуэн провел рукой по волосам, и кольцо на его среднем пальце сверкнуло на солнце. — Это я для примера. Сейчас направо.

Я свернула на улицу, по краям которой стояли деревья. Все дома были большими, с широкими крыльцами. Мы проехали мимо детей, играющих в тупике в хоккей на роликах, затем вокруг компании мам, окруживших на углу коляски.

— Вон он, серый, — сказал Оуэн.

Я затормозила у обочины перед красивым домом с широким крыльцом, на котором стояли качели, а на ступеньках — горшки с ярко-розовыми цветами. На дорожке перед домом грелась на солнышке рыжая кошка.

— Ух ты! Отличный дом! — сказала я.

— Не стеклянный, но тоже ничего.

Теперь мы поменялись ролями: я ждала, пока Оуэн выйдет из машины.

— Знаешь, — сказала я наконец, — ты сегодня был прав. Когда сказал, что нельзя все держать в себе. Но для меня иногда говорить куда труднее.

Не знаю почему, но я чувствовала необходимость снова вернуться к нашему разговору. Может, чтоб объяснить, что происходит. Ему и себе.

— Да, но и молчать нельзя! Иначе ты еще больше усугубишь проблему и в результате просто взорвешься.

— В этом-то все и дело, — сказала я. — Не выношу злости.

— А что в ней плохого? Злость свойственна людям. К тому же ну подумаешь, расстроится кто-то, не навсегда же!

Я взялась за руль:

— Не знаю, не знаю… У меня так получается, что если уж я кого-то расстроила, то это навсегда. Все меняется.

Оуэн помолчал. Где-то вдали залаяла собака.

— Может, этот кто-то не так уж тебе был близок?

— То есть?

— Если ты расстраиваешь близкого человека или он тебя, ваши отношения не меняются. Потому что это нормально. Так и должно быть. А потом вы миритесь.

— Интересно как? У меня вот никогда не выходит.

— И неудивительно. Ты ведь ни с кем не ссоришься.

Все еще играл тот же диск, теперь уже песня «Раш». Я не знала, сколько времени мы уже сидим в машине, но казалось, что очень долго.

— У тебя на все есть ответ, — сказала я.

— Нет, — ответил Оуэн и покрутил кольцо на пальце. — Но я стараюсь как могу.

— И как, получается?

Оуэн взглянул на меня:

— Да так… Раз на раз не приходится.

Я улыбнулась и кивнула на его руки:

— Мне нравятся твои кольца. Они одинаковые?

— Не совсем, но похожие. — Оуэн снял с левой руки кольцо и передал его мне. — Они — что-то вроде «до и после». Их сделал для меня Ролли. Его отец — ювелир.

Кольцо оказалось довольно тяжелым.

— Ролли сам его изготовил?

— Не его, а гравировку внутри.

— А… — Я повернула кольцо внутренней стороной. Там заглавными буквами официальным и очень элегантным шрифтом было написано: «Убей себя об стену!» — Как мило! — сказала я.

— Не правда ли, остроумно? — Оуэн скорчил гримасу. — Это кольцо Ролли подарил мне до ареста. Я был немного…

— Зол?

— Ну, вроде того. А вот это — когда я закончил ходить на занятия по «Управлению гневом». — Оуэн снял кольцо с правой руки и протянул мне. Тем же шрифтом, такими же буквами на нем было написано: «А может, не надо?»

Я рассмеялась и вернула кольцо:

— Что ж, хорошо, когда есть выбор.

— Точно! — Оуэн улыбнулся, а я снова покраснела. Но не потому, что смутилась или разволновалась. Совсем от другого чувства. Вот уж не думала, что его у меня вызовет Оуэн Армстронг. Но тут раздался голос:

— Аннабель!

У окна Оуэна стояла Мэллори. Интересно, как давно она за нами наблюдает? Мэллори широко улыбнулась и помахала рукой:

— Привет!

— Привет! — поздоровалась я.

Она жестом велела Оуэну опустить стекло. Он очень неохотно послушался. Как только это стало возможно, Мэллори просунула голову в машину.

— Боже, у тебя потрясающая кофточка! Она из «Тоски»?

Я опустила глаза:

— Наверно. Ее мне мама купила.

— Ну ты и везунчик! «Тоска» — мой самый любимый магазин! Зайдешь?

— Куда? — спросила я.

— К нам! Останешься на обед? Ой, ты обязательно должна с нами пообедать!

— Мэллори, — Оуэн потер лицо, — прекрати орать.

Но она не обратила на брата внимания, еще больше просунула голову в окно и восторженно предложила:

— Посмотришь мою комнату! И мой шкаф! Покажу тебе…

— Мэллори, — повторил Оуэн, — отойди от машины.

— Как тебе мой наряд? — Мэллори сделала шаг назад и покрутилась. На ней была простая белая футболка, поверх короткий жакет, джинсовые капри и блестящие сапожки на толстой подошве. — Меня вдохновила Николс Лэйк. Она — панк. Моя любимая певица.

Оуэн попытался откинуться на спинку, снова стукнулся о подголовник и пробасил:

— Николс Лэйк — не панк!

— Панк! — возразила Мэллори. — И я тоже! Во всяком случае, пока.

— Мэллори, мы уже обсуждали с тобой, кто такие панки. Ты хоть послушала диск «Блэк Флэга», который я тебе давал? — поинтересовался Оуэн.

— Он слишком шумный! — ответила Мэллори. — И подпевать нельзя! Николс Лэйк лучше.

Оуэн угрожающе вздохнул:

— Мэллори, может, ты…

Тут на пороге дома появилась высокая темноволосая женщина — мама Оуэна. Она позвала Мэллори. Та раздраженно обернулась и сказала:

— Мне пора домой. — Затем еще больше залезла в машину и почти коснулась Оуэна лицом. — Но ты ведь еще заедешь?

— Конечно, — сказала я.

— Пока, Аннабель!

— Пока!

Мэллори улыбнулась и помахала мне. Я помахала в ответ. Она пошла по лесенке на крыльцо, оборачиваясь на каждой ступеньке.

— Видал, она теперь панк! — сказала я.

Оуэн в ответ несколько раз громко вздохнул.

— Это ты так злишься? — спросила я.

— Нет, раздражаюсь. Не знаю почему, но от сестер с ума сойти можно!

— Как я тебя понимаю! — сказала я.

Опять молчание. Каждый раз я говорила себе, что вот теперь-то точно Оуэн встанет и уйдет и все будет кончено. А как не хотелось!

— Ты часто повторяешь эту фразу, — сказал Оуэн.

— Какую?

— «Как я тебя понимаю!»

— Вообще-то, ты первый ее сказал.

— Серьезно?

Я кивнула:

— Тогда за школой.

— А… — Оуэн помолчал. — Если задуматься, фраза странная какая-то. Вроде хочешь посочувствовать, а получается, что говоришь человеку, что ничего особенного в его словах нет.

Я задумалась. Мимо промчались дети на роликах с клюшками за плечами.

— Да, но, с другой стороны, говоришь, что как плохо бы ему ни было, ты тоже переживаешь.

— Ага. То есть ты за меня переживаешь?

— Нет-нет.

— Хорошо. — Оуэн взглянул в окно. Я обратила внимание на его профиль и вспомнила, как долго изучала его со стороны.

— Ну, наверно, все-таки немного да.

Оуэн повернулся ко мне, и мы замолчали. Я снова задумалась над тем, что будет дальше. Наконец он распахнул дверь:

— Еще раз спасибо, что подвезла.

— Да не за что! С меня причиталось.

— Нет. Давай, до завтра тогда. — Оуэн выбрался из машины.

— Пока!

Он захлопнул дверь, поднял рюкзак и пошел к дому.

Я подождала, пока Оуэн зайдет внутрь, и уехала. Странный выдался денек, очень уж необычный. В голове царил хаос, и просто невозможно было привести мысли в порядок. Но вскоре я поняла, что что-то меня раздражает: диск доиграл до конца и музыка стихла. Раньше я бы, наверно, и внимания не обратила, но теперь тишина если не оглушала, то уж машину вести мешала однозначно. Почему — не знаю. Но я все-таки включила радио.

Глава девятая

Красавица и Чудовище. Странная парочка. Шрек и Фиона. Как только не называли нас сплетники! Не знаю, кем мы были на самом деле, трудно сказать. Не вместе, конечно, но и не порознь. Скорее, где-то посередине.

Но кое-что было очевидно. Во-первых, ежедневно на большой перемене мы сидели вместе на настиле. Во-вторых, я постоянно ругала Оуэна за то, что он ничего не ест (он признался, что потратил все деньги на диски), а затем угощала своим завтраком. В-третьих, мы постоянно спорили. Точнее, дискутировали.

Вначале только о музыке — любимая тема Оуэна. К тому же в ней он был наиболее подкован. Если я соглашалась с ним, то считалась умной и просвещенной. Если ж нет — то у меня не было вообще никакого вкуса! Обычно оживленней всего споры получались в начале недели, когда мы обсуждали передачу Оуэна. Я теперь старательно ее слушала каждое воскресное утро. Мне самой не верилось, что когда-то я боялась сказать Оуэну, что думаю. Теперь это получалось само собой.

— Шутишь? — воскликнул Оуэн в понедельник, покачав головой. — Тебе не понравилась песня «Бейби бейджесусис»?

— Это в которой был только писк от клавиш в тональном режиме?

— Не только, — возмутился Оуэн. — Там еще много чего было.

— Например?

Он замер, так и не донеся до рта половину моего бутерброда с индейкой.

— Понимаешь… — Оуэн все-таки откусил кусок от бутерброда, что значило, что он специально тянет время. Пережевал его, проглотил и наконец сказал: — «Бейби бейджесусис» — первопроходцы в жанре.

— Тогда им стоило бы написать песню, которая состоит не из одних только пищащих звуков.

— Это «ОП». Следи за словами.

«ОП» значит «обидно и провокационно». К «ОП» я привыкла уже не меньше, чем к «ПиП» и к «эвфемизму». Пообщаешься с Оуэном и бесплатно пройдешь «Управление гневом».

— Вообще-то ты в курсе, что я не люблю песен в стиле техно. Может, хватит уже спрашивать, что я о них думаю?

— К чему такие обобщения? — воскликнула Оуэн. — Как можно не любить целый жанр? Ты слишком спешишь с выводами.

— Вовсе нет, — ответила я.

— А почему тогда критикуешь?

— Потому что не хочу врать.

Оуэн помолчал. Затем вздохнул, снова откусил кусок и сказал, жуя:

— Ладно, поехали дальше. А как тебе трэш-метал «Липсуитчес»?

— Слишком громкий!

— А каким ему еще быть? Это ж трэш-метал!

— Да бог с ней, с громкостью, будь у песни другие достоинства. А то в ней просто кто-то вопит, надрываясь.

Оуэн запихал в рот корку.

— Так, значит, техно не нравится, трэш-метал тоже. Что у нас остается?

— Все остальное? — спросила я.

— Все остальное… — медленно и неуверенно повторил Оуэн. — Ладно. А как тебе последняя песня? Где был металлофон.

— Металлофон?

— Ну да. Эйми Декер. Вначале играл контрабас, потом пели йодлем,[3] а…

— Йодль? Это так называется?

— Что, и йодль тебе не нравится?

И так до бесконечности. В общем, страсти кипели, но я оставалась спокойна и каждый день с нетерпением ждала встречи с Оуэном, хотя и не признавалась в этом даже самой себе.

Кроме того, что мы беседовали о раннем панк-роке, бигбэнде и сомнительных достоинствах техно, я все больше и больше узнавала о самом Оуэне. Он всегда любил музыку, но после развода родителей полтора года назад просто на ней зациклился. Расстались родители очень некрасиво и постоянно винили друг друга. Музыка стала для Оуэна спасением. Все менялось и заканчивалось, и лишь она оставалась неисчерпаемой.

— Когда родители не разговаривали, — сказал как-то Оуэн, — посредником между ними становился я. Они твердили мне друг про друга всякие гадости. Если я соглашался, то соответственно кто-то обижался. Если нет, считалось, что веду себя предвзято. Никак не выкрутиться!

— Тяжело тебе приходилось, — сказала я.

— Отвратительно. Именно тогда я по-настоящему увлекся музыкой. В особенности малоизвестной. Никто ее не слышал, соответственно не мог повлиять на мое мнение. И не было музыки «правильной» и «неправильной». — Оуэн отмахнулся от мухи. — К тому же примерно в это время в Фениксе в колледже было свое радио «Кей-экс-пи-си», и я им очень увлекся. Там вечерами по выходным работал один диджей… Он все время ставил очень серьезные и малоизвестные песни, например племенные, панк-рок. А в некоторых целых пять минут просто капала вода из крана.

— Да ладно? — удивилась я. Оуэн кивнул. — И ты считаешь, что это музыка?

— Не всякий ее поймет. — Он взглянул на меня. Я улыбнулась. — Но в этом-то вся соль. Такая музыка была для меня чем-то неизведанным. Я записывал названия композиций, а затем искал их в магазинах или в Интернете. И отключался от происходящего дома. К тому же музыкой легко можно было заглушить крики внизу.

— Они сильно кричали?

Оуэн пожал плечами:

— Не то что б сильно, но иногда случалось. Но, честно говоря, молчание было хуже.

— Хуже криков? — спросила я.

— Намного. — Оуэн кивнул. — Когда ссорятся, ты хотя б понимаешь, что происходит, ну, или догадываешься. А вот когда молчат… Кто знает, что у них на уме? Тишина ведь иногда такая…

— Громкая, — закончила я за него.

— Точно, — подтвердил Оуэн.

В общем, тишину он ненавидел. Кроме нее, не любил арахисовое масло (слишком сухое), врунов (понятно почему) и тех, кто не дает чаевые (за доставку пиццы, видимо, плохо платят). И я еще не все знала. Как-то сказала, что, возможно, из-за курсов «Управления гневом» Оуэн четко знает, что его выводит из себя.

— А ты нет? — спросил он.

— Нет, хотя должно же быть что-то или кто-то.

— Например?

Я невольно взглянула на Софи — она сидела на своей скамейке и болтала по сотовому. Но вслух произнесла:

— Музыка в стиле техно.

Оуэн рассмеялся:

— А если серьезно?

— Не знаю… — я подняла оставшуюся от бутерброда корку, — наверно, мои сестры. Иногда.

— Что еще?

— Не знаю, — сказала я.

— Да брось! Думаешь, я поверю, что тебя бесят сестры, музыкальный жанр и больше ничего? Так не бывает. Ты не человек, что ли?

— Может, я просто не такая злюка, как ты?

— Злюк, как я, не бывает, — заметил Оуэн, нисколько не обидевшись. — Это точно. Но и тебя должно что-то бесить!

— Ну не знаю я что! Ничего не приходит в голову! — Оуэн сделал недовольное лицо. — И что значит, злюк, как ты, не бывает? А как же «Управление гневом»?

— Оно-то тут при чем?

— Тебя должны были там научить не злиться.

— Не должны были.

— Как это?

Оуэн покачал головой:

— Человек не может не злиться. На «Управлении гневом» учат направлять злобу в нужное русло, а не бить людей на парковках.

Раньше я сомневалась, но теперь знала наверняка: Оуэн всегда говорит правду. Задашь вопрос — получишь ответ. Вначале я постоянно проверяла Оуэна, спрашивала, что он думает о моей одежде («Не твой цвет» — речь шла о новой кофточке персикового цвета), первое впечатление обо мне («Слишком идеальна, не подойдешь!») и есть ли у него девушка («В настоящий момент нет»).

— А у тебя есть хоть какие-нибудь секреты? — спросила я как-то, когда Оуэн сказал, что хотя моя новая стрижка неплохая, но все-таки коротковата. — Которые ты никому не откроешь?

— Ты сама меня спросила, — заметил Оуэн, беря крендель, лежащий на сумке между нами. — Зачем, если не хочешь знать правду?

— Я не про волосы! А в целом. — Он взглянул на меня с сомнением и проглотил крендель. — Серьезно. Тебе никогда не приходило в голову, что, может, чего-то говорить не стоит?

Оуэн задумался:

— Нет, не приходило. Я тебе говорил уже: не люблю врунов.

— Это не вранье. Просто умалчивание.

— А в чем разница?

— В первом случае ты обманываешь, а во втором — не говоришь правду вслух.

— Да, — Оуэн отправил в рот еще один крендель, — но все равно участвуешь в обмане. Просто про себя, так ведь?

Я посмотрела на него задумчиво и медленно произнесла:

— Ну, не знаю, не знаю…

— На самом деле умалчивание еще хуже. Нужно хотя б себе говорить правду. Ведь если не можешь себе доверять, тогда кому?

Я ничего не сказала Оуэну, но он сильно на меня повлиял. Я поняла, как часто говорю неправду, пусть и не со зла, как о многом умалчиваю… И как здорово хоть с кем-то быть искренней! Пусть даже в вопросах музыки. И не только.

Однажды на большой перемене Оуэн положил на настил рюкзак, вынул из него пачку дисков и протянул мне:

— Держи.

— Это мне? А что на них?

— Все подряд. Хотел записать больше, но сломался дисковод. Получилось не так много.

«Не так много» значило десять. Я просмотрела первые четыре — у каждого название: «Настоящий хип-хоп», «Песнопения и морские песни (избранное)», «Хороший джаз», «Певцы, которые на самом деле поют». Под ними аккуратным почерком написаны названия композиций. Накануне мы очень горячо обсуждали стоунер-рок, и Оуэн решил, что, возможно, мои знания музыки (цитирую) столь «малы и ограниченны», поскольку я просто никогда не слышала ничего хорошего. Вот он и решил заняться моим образованием: принес «учебник», состоящий из разных частей.

— Если что понравится, — продолжил Оуэн, — принесу еще. Когда ты будешь готова к чему-то более серьезному.

Я просмотрела остальные диски: кантри, британский рок, народные песни… Но на последнем диске было написано всего два слова: «Просто слушай».

Меня обуяли подозрения.

— Это что, техно?

— Нет, конечно, с чего ты взяла? — обиженно спросил Оуэн.

— Оуэн! Что это?

— Не техно!

Я молча на него посмотрела и покачала головой.

— Смотри: все остальные диски составлены тематически. Послушай их вначале как учебник. А потом, если поймешь, что готова, в самом деле готова, включи этот диск. Музыка на нем… не столь очевидна.

— Так, — сказала я, — ты меня пугаешь!

— Возможно, ты ее возненавидишь. Или наоборот. А может, она станет ответом на все твои важные жизненные вопросы. В этом-то ее прелесть, понимаешь?

Я снова взглянула на диск.

— «Просто слушай».

— Верно. Не думай, не суди. Просто слушай.

— А потом?

— А потом решишь, понравилась или нет. По-моему, это справедливо.

По-моему, тоже. Нельзя судить о человеке по первому впечатлению, о рассказе — по отрывку, а о песне — по нескольким куплетам.

— Хорошо. — Я убрала диск в самый низ стопки. — Договорились.

— Грейс. — Папа взглянул на часы. — Нам пора.

— Знаю, Эндрю, я почти готова. — Мама забегала по кухне, хватая сумочку и перекидывая ее через плечо. — Аннабель, вот деньги на пиццу на вечер, а завтра приготовьте что-нибудь. Я купила много еды.

Я кивнула. Папа переминался с ноги на ногу у открытой двери.

— Так, а где мои ключи? — сказала мама.

— Зачем они тебе? — поинтересовался папа. — Машину поведу я.

— Мне завтра весь день, да еще и понедельник до обеда сидеть одной в Чарлстоне, пока у тебя будут переговоры. — Мама сняла с плеча сумочку и начала в ней рыться. — Я же не могу не выходить из гостиницы!

Папа уже, по-моему, минут двадцать стоял у открытой двери, ведущей в гараж. Он громко вздохнул и облокотился о косяк. Было утро субботы. Родители собирались в Южную Каролину до вторника на какую-то серьезную конференцию по архитектуре и уехать должны были уже давным-давно.

— Возьмешь мои, — сказал папа, но мама не обратила на него внимания и стала вытряхивать на стойку кошелек, упаковку бумажных платочков, мобильный телефон… — Грейс, поехали. — Мама не отреагировала.

На мой взгляд, папино предложение поехать вместе с мамой в один из их любимых городов было просто замечательным. Пока папа будет на конференции, мама походит по магазинам, посмотрит достопримечательности. А вечером они пообедают в лучшем ресторане и прекрасно проведут время вдвоем. Но мама согласилась далеко не сразу. Она боялась оставлять нас с Уитни одних. Тем более что целую неделю Уитни пребывала в отвратительном настроении: ее, против ее желания, перевели в другую группу и к другому психиатру (по ее словам, к «полной дуре»).

— Перестань, Уитни, — сказала мама как-то за обедом, когда сестра в первый раз начала жаловаться. — Доктор Хэммонд считает, что лечение тебе поможет.

— Доктор Хэммонд — дебил, — ответила Уитни. Папа укоризненно на нее взглянул, но она не обратила внимания. — Я знаю тех, кто посещал занятия этой женщины. Она больная!

— Ну, это вряд ли, — сказал папа.

— Вовсе нет! Она даже не настоящий психиатр! Многие врачи считают, что ее давно пора уволить. У нее нетрадиционные методы.

— Например?

— А вот доктор Хэммонд считает, — вмешалась мама, а Уитни состроила гримасу, услышав его имя, — что Мойра Белл так удачно лечит пациентов как раз благодаря нестандартному подходу.

— Я так и не понял, что такого нестандартного в ее методах, — сказал папа.

— Она с пациентами очень много проходит на практике, а не просто сидит и разговаривает, — пояснила мама.

— Хочешь пример? — Уитни отложила вилку. — Помнишь Джанет, девочку, с которой я лежала в больнице? Так вот на занятиях у Мойры Белл она училась разводить огонь.

— Огонь? — удивилась мама.

— Да. Мойра дала ей две палки и велела тереть их друг о друга до тех пор, пока не получится огонь. И пока она не научится разводить его каждый раз.

— А в чем был смысл этого упражнения? — спросил папа.

Уитни пожала плечами и снова взялась за вилку:

— Вроде оно нужно было для повышения чувства самостоятельности. Но вообще Джанет сказала, что Мойра больная.

— Действительно нестандартный подход, — озабоченно заметила мама, видимо представляя себе, как Уитни сжигает весь дом.

Дата добавления: 2015-08-28