— Изведал, где ему быть должно, — ворчливо начал Род. — Каз учинил, и мой покров без ведома оставил в дар. А ныне эвон замахнулся! Исполнить свою волю!.. Ужели позабыл: ты токмо плоть, не суть моя! Не дерзости поболе, чем у Перуна… Все! И слышать не желаю! Пока я благодушен, садись в корабль и плыви!
— Но некому вздувать ветрила огненные и тризну править!
— Холопы вздуют, справят…
— Се не холопы, бог, а суть казаки — воинство твое! Принявшим сей обет потребно ли вершить дела холопские? Насаду строить, гнать смолу, рубить дрова? Им лишь играть на тризном ратище и пить вино… — Добро, расстанешься с душою не в шатре походном — в опочивальне терема, во стольном граде, — решили небеса. — Там-то есть холопы! Иль ты всю Русь венчал своим разбойным Казом?
— В сем граде холопов и рабов довольно, — согласился князь. — На то он стольный… Но там же правит мать! Как старшей рода, ей надлежит распоряжаться на тризном пире. Но по пути какому она пошлет меня? Тебе известно: моя мать отринула богов и приняла иную веру — христианство. По их обычаю меня зароют в землю, чтоб ели черви… Так лучше уж на дно!
— Есть старшая жена! От коей сын!
— Помилуй, Род, но мать жива! Потерпит ли она жену хозяйкой тризнища? Иль женщин ты не знаешь?
— Морока мне с тобой, — смутились небеса. — Ужели некому ко мне отправить?
— Выходит, так, — князь очи к солнцу поднял. — А посему пусти назад, на землю!
— Назад?.. Но ведаешь ли ты, где ныне пребываешь? Что за дорога под тобою?
— Меж небом и землей, судебный путь… — Отсюда сходит вниз лишь тело хладное… — Но ведь была Креслава!
— Та, что бежала с корабля?.. Была. Да то жена, чей материнский рок мне не подвластен, — Владыка Род печален стал и одновременно горд. — Есть в мире то, чем не владеют боги. Волчица кормит молоком чад человеческих, а человек — волчат… След бы прервать сие и утвердить порядок, но грустно созерцать и душу отнимать у гибнущих детей, будь то людской детеныш или звериный… Пусть материнство остается чуть-чуть сильнее промыслов моих, чтоб не пресекся вольный род живых существ. Рабов и так довольно… Но ты мужская половина, ты воплощенье разума, то бишь меня, а не стихии, и я над вами властвую всецело. Ты сын мой, и должно тебе быть не в Земле Сияющей Власти, не между небом и землей, а под моей десницей. И не избегнуть моей воли! Готовься, Святослав!
— Постой, отец! — князь руки поднял. — Но мы же сговорились: без распрей и обид не проводить меня в Последний Путь, не справить тризны! Ты хочешь учинить раздор? Его и так довольно! И предстоит еще борьба за bk»qr|, за княжий трон после моей кончины… — Чтоб ты на свет явился, я Рожаниц послал. Теперь не смерть пошлю — Перуна. Пусть молнию метнет без грома, чтобы никто не слышал, испепелит тебя, и всей же час ты одолеешь путь без огненных ветрил.
— На сем пути, где я стою теперь, бессилен громовержец, тебе придется отпустить меня на землю.
— Отпущу… Но едва ее ногой коснешься — ударит молния.
Князь светоносный вдруг блеснул очами.
— Уйду я от Перуна! Пусть мечет молнии!
— Ослух своевольный! Да знаешь ты, что станет, коль уйдешь от моего суда? — огнем дохнули небеса. — На смерть какую обречешь себя? Мой Каз суровый: лишу пути назад!
— И убоялся б гнева, Род, и покорился, — князь тяжело вздохнул. — Будь я твой раб, и шагу бы ступить не смел по собственной охоте. Но ты же сам даровал мне волю! Сам на сию стезю поставил, предначертал судьбу, а ныне ждешь смирения? Так знай: я не смирюсь!
— Не забывай, ты смертный! И суть твоя — лишь плоть моя, а дух земной!
— Се верно, отче, я лишь плоть твоя, — он будто б покорился. — Но к сей плоти привязан груз — вот этот черный камень! Вода его источит… И ежели песчинка… Все повторится вновь!.. Вернется на круги своя… Ужель мой труд напрасен?
— Не слышу, что бормочешь?
— Верни на землю!
— Ну что ж, ступай!.. Эй, громовержец? Срази-ка гордеца. Он нужен мне на небесах, а тут я спеси поубавлю… И зыбкий путь, ведущий в никуда, подобно радуге, прогнулся, достал земли возле шатра и так стоял, покуда князь не опустился на хлябь земную. В тот же миг стрела беззвучная, скользнув с небес, ударила в шатер. Он вспыхнул вмиг и, пламенем объятый, вздулся, ровно парус; огромный шар огня минуту повисел над степью и, оттолкнувшись мягко, поднялся к звездам.
А воинство священное, поодаль стоя, глядело в небо.
— Наш княже полетел…
Однако сыновья, вскочивши на коней, примчались к месту, где был шатер: наследство взять, как наказал отец, и прах прибрать, упрятать под курган все, что осталось… И что позрели? Под звездным небом на потнике — своей постели с седлом вместо подушки — спал Святослав, а рядом с ним — копье железное, в землю вонзенное, и древко глядит в зенит… Перун с небес взирал и видел круг на земле, отмеченный ожогом. И в круге том — неуязвимый князь… — Ужо вот я тебя!
Стрела другая — столб огненный! — сорвавшись вниз, ударила в землю! Содрогнулась земля, поникли травы и дымный столп восстал, однако молния вновь не достала князя — в песок ушла, как жарким днем уходит короткий летний дождь… Взъярился громовержец! И забыв наказ, загрохотал с небес:
— Отец твой стар! С ним можешь и потягаться, и поспорить! Но не спорь со мной и не играй с огнем!
И не одна стрела, но туча стрел посыпалась из неба ясного на землю, раскаты не смолкали; от блеска молний стало светло, как днем, метались и храпели кони, сбиваясь в табуны с волками. Все живое пряталось по норам и приходило в ужас — страшен гнев Перуна!
Три дня в степи гроза гремела, и когда, всю ярость выметав, унялся громовержец, встал Святослав и потянулся:
— Как долго спал!..
Хотел взять меч, ан нет меча, сотлел от молний дар Валдая. Хотел поднять копье, но и его не стало: сгорело от грозы железо, от навершения до древка, огонь небесный отводя.
Лишь путеводная звезда Фарро над головой сияла… — Довольно и сего!
Он взял Свенальдову дружину под свое начало и так сказал:
— Я вас помиловал от Каза — Пути стеречь. Но объявляю Каз иной, более строгий — со мной пойдете. Удел ваш — воевать любого супостата, на коего я укажу. При сем, без корысти, без злата — во имя веры. Кто не пойдет со мной — пусть изберет любую сторону света и туда идет. Препятствий я чинить не стану, поелику служение за веру есть долг стыда и совести. Напротив, одарю мздой за службу прошлую, изрядно дам — так, что нужды не будет более брать меч. Ну, кто пожелает уйти? Кто хочет злата и свободы от братства воинского?
Тысяча витязей, былые златолюбцы, не шевельнулись, лишь взоры их коснулись спины согбенной воина Свенальда. Князь выждал несколько минут.
— Добро же, други. Но знайте: коль голова моя падет, о своей позаботьтесь сами. Я вам потом не воевода, не князь и не указчик.
— Где ты свою главу положишь, там лягут наши, — ответствовал Свенальд.
— Се любо! — подтвердили вой.
— А на кого пойдем? — спросил тут воевода старый.
— Известно на кого — на вы!
— Опять на вы?
— Что ж нам творить, коль Тьма вокруг? И нет просвета? Ужель не зрите: мир супротив нас встает! Поелику мы покусились на божество его — суть злато.
— Мы зрим, — дружина отвечала. — Но что нам вместо злата? Живот один, корыстный мир один, а в наших домах остались жены, дети. Кто попечется? Кто даст им хлеб насущный?
— Отныне и навеки я утверждаю правило, — промолвил князь. — Кто послужил за веру, за землю отчую и свой живот принес во имя чести и дела общего, всем домочадцам, всему роду до третьего колена опека государства. За храбрость и подвиг ваш — вам и вашим детям, внукам боярство родовое, суть честь и кошт казенный. А кто в живых остался, тому при жизни слава и благо величайшее — суть жизнь. Иного вам сулить не вправе, ибо вы не рабы, чтобы давать вам злато. Се оскорбленье суть породы вольной.
— Веди на вы! — одобрила дружина. — Нам рока не миновать, да и иной стези не будет, коль суждено родиться в земле священной — Русь.
И он повел…
Никто не ведал, кто супостат и где он прозябает; отдавши свою волю в руки князя, дружинники терпели в пути и голод, и лишенья, поскольку шли не чародейским образом, не путем копейным, а человеческим. Сей трудный путь томил и жертвы требовал, поскольку пролегал сквозь печенегов, рыщущих степями, ровно шакалы. Верные союзники хазар ошеломлены были победой Святослава и, хвосты поджав, дружину пропускали при свете дня, а то с дарами выходили и клятвы приносили не воевать великого соседа. Однако по ночам, подкравшись тайно к спящим, пускали в ход ножи, и утром князь велел строить корабли, чтобы проводить в Последний Путь мужей бо ярых. Но ничто было не в силах остановить его! Мир, потрясенный гибелью Хазарии, лишь с ужасом взирал и вешки ставил, чтобы отметить путь, куда идет сей дерзкий варвар-князь.
Когда же он в устье Днепра привел к присяге уличей, потом тиверцев на устье Прута, патриций Калокир, престола ищущий, решил, что Святослав идет на Доростол — то бишь на греков, путем, многажды хоженным князьями русскими. И вздумав чрез него добиться цели, навстречу вышел, чтоб сговор учинить. Де-мол, создай угрозу царству, воюй любой народ — я помогу, но и мне помоги взять под десницу Византию, свергнув Никифора. А кроме всего осыплю златом, награжу тебя и всю твою дружину.
— Не злато — руку мне предложил бы, и я б вступил в союз, — ответил Святослав. — Однако ты мне супостат, коль зришь меня в образе варяга, ищущего добычи. Ступай своим путем, а я пойду своим.
— На кого ж ты исполчился? — спросил патриций. — Если не на империю?
— Да на хазар, — промолвил князь. — Мне рок — всю жизнь ратиться с ними, в какой личине они бы ни предстали.
Тем временем хазарский царь — суть Приобщенный Шад, одевшись в платье цадика, шел с толпой беженцев, своих рабов и слуг подручных aepecnl Русского моря, путем в землю обетованную, указанную рохданитом. Он вел за собой черных хазар, поскольку белые его презрели и не пошли, ибо не поверили, что каган новоявленный владеет Таинствами и может исполнить миссию, с коей великий рохданит Моисей вывел иудеев из Египта. Они отправились искать своей доли в ближних странах, где жили народы-, охочие до злата — к германцам, франкам, италийцам, полякам, вожди и короли которых когда-то получали от каганата взятки или брали в роет. Но черные, еще не чистые по крови иудеи, а более кочевники по нраву, в большинстве булгары, пошли за каган-беком. Они брели степями сквозь печенегов, потом лесами по славянским землям; поток сих странных путников с узлами скарба, с детьми и стариками, тянулся на много верст и двигался впереди дружины Святослава. Тот лишь зрел следы — кострища на ночевках, кости овец, коней, съеденных прошлым днем, зловоние отбросов, могилы умерших и прочий сор, который остается на пути исхода. Он силился настигнуть сию лавину и пресечь движение, но не поспевал, ибо поход его богами был незрим, а более неоткуда было ждать подмоги.
Земная хлябь держала: вязли в ней копыта лошадей, и почва, выбитая исходом иудеев, была безжизненна вширь на версту и более. В иных местах целые долины оставались черными, и кони грызли дерева, лозу, подобно оленям, землю копытили, дабы достать хоть корни трав, но не восполняли силы, и много пало их от глада. Дружинники шли пешими и сами испытывали глад, но отнимать у братьев, суть славян, рука не поднималась, да и князь наказал насилья не творить. И посему, словно кочевники, ели конину, нарезая мясо от павших лошадей. А племена славянские, чьи земли они проходили, на путь дружины привозили и съестной припас, и скот пригоняли, откормленных борзых коней, однако же позрев нужду, не давали даром, как бывало прежде по древнему обычаю — за все просили злато и цену назначали непомерную, говоря при сем:
— До вас тут проходил некий народ гонимый — щедро платил и токмо златом. И вы платите тако же.
— У нас нет монет, — отвечали гридни. — За веру служим князю.
— Се не беда, возьмите у нас злато, — торговцы предлагали. — Вернете на пути обратном, токмо вместо каждой взятой одной монеты — две.
Бывалые мужи, корыстолюбцы в прошлом, дивились сим законам и роптали: де-мол, куда идем? Должно быть, супротив воли божьей, поелику когда шли на Хазарию, во всем зрелся промысел господний и пространства нам покорялись. А ныне вязнем в нем… Однако же молва о князе Святославе неслась вперед быстрее, чем он шел, и все племена пред ним склонялись, признавая славу. И при сем вожди и волхвы роптали:
— Ты светоносный князь… Но подвигом своим обрек нас на несчастье. Из недр Востока ползет змея и, шелестя златою шкурой, в порок ввергает все народы, что на пути стоят. Чуме подобно она вползает в души, растление идет, смердящий дух витает над главами. Ежели ты в самом деле поборник Света, избавь же нас от напасти! Не дай погибнуть под тяглом злата народам Ара. Была молва, ты, благородный князь, суть сын Владыки Рода. Так оправдай надежды!
— О, боги, боги! — к небу обращался князь. — Я вам помог очистить ваш Путь, суть Птичий. Убрал заслоны на тропу Траяна, и жертвенной травы Забвения ныне довольно, чтоб воскурить ее на алтарях и усладить вас дымом. Так помогите ж мне теперь очистить пути земные! Дабы ни оскудели вольным духом и не погибли внуки твои, Даждьбог! Да, я дерзил и возмутил Перуна, перехитрив его. Ты отвернулся от меня, Владыка Род, но я всего лишь один из многих Гоев. За что же их казнишь?
В забвении пребывали боги, предав забвению свои народы.
Шад Приобщенный не повторил путь Моисея, не стал держать хазар в пустыне, дабы исторгнуть рабство. Будучи сам рабом, он мыслил, что ведет за собою следом племя, свободное от догм, кои довлели в каганате. Да и хазары не мыслили себя иначе, и где бы ни являлись, всюду рекли:
— Мы последние!. За нами Тьма — князь варваров с дружиной зла! С ним вкупе — дьяволовы дети, танцуют и поют, раджами прозываясь. Он падалью питается, как ворон; он отнимает состоянье и злато втаптывает в землю. Нас всех ограбил, по миру пустил — позрите, как мы несчастны! Нет qbnei земли, нет крова и очага. И вас всех так же пустит! Он дикий скиф, кочевник, и инородцев всех казнит и избивает. Бегите, люди, прячьтесь!
И многие бежали с обжитых мест, бросая нивы и виноградники, неся молву о варваре, втором Аттиле, поход коего еще был зрим и памятен. Родства не помнящие племена страшились чужеземцев всяких: и кто пугал, и кем пугали. И оставляли свои земли отчие, не изведав хитростей хазар; они же говорили:
— Пустые земли! Сядем здесь и станем жить! Булгарам же дунайским, своим единокровникам, иное молвили:
— Князь русский слаб и истощен походом, не боитесь же его. Сбирайте воинство и выходите сразиться с ним. Се вот вам злато. Побейте Святослава, покуда он не отдохнул и не набрался сил. Когда он побивал хазар и Волжскую Булгарию, бог помогал. А ныне князь не ведает богов, ибо наказан за гордыню! Расправиться с ним можно малой кровью!
Не новый Моисей, а русский светоносный князь держал бойцов Свенальдовых в пустыне. Перебиваясь редкою травою, вкупе с лошадьми, дружина шла вперед и не просила не то что злата — хлеба. Зубовный скрежет иногда сильней молитв был и достигал небес.
— Не хочешь нам помочь — просить нам не пристало. И все одно дойдем. Травы не станет — землю будем есть. Ноги не понесут, мы поползем! Но не допустим Тьмы на сих путях земных. Не ты ли уж, Перун, осветишь землю, коли погаснет Свет? Прислушивались боги и мрачнели.
— Эк, что удумал князь! Без нас пути очистить? Добро, позрим… Иные ж боги — суть Волос, Световид, Симаргл, Хоре и Мокошь воспротивились:
— Зреть станешь, Род, как плоть твоя вкупе с Гоями с путей земных, тобою созданных, свергает камни и кумира Тьмы? Добро ли се? Нам мыслится, ты должен помочь ему. Закроются пути земные — кто станет хранить небесные? Не то ли племя, которое твой символ воплощенья Света на земле — суть злато — в торговлю обратило?. Свершило непотребство, хулу досужую, приращивая облик твой в угоду чреву? Приди в себя, Владыка! Довольно жертвы принимать, вдыхая сладкий дым! Очисти Русь от тлена руками сына!
Тут распря началась между богами, и до земного князя и его дружины не стало дела вовсе. И видя это, Святослав уж более очей не подымал, разве что изредка, чтобы взглянуть на путеводную звезду Фарро в дневное время.
И воины его позрели чудо: не с помощью копья, не божьим промыслом, а силой воли человечьей они мужали, крепли, и когда пришли в Землю Сияющей Власти, исчезли даже следы изнеможения. Необоримая дружина восстала, ровно Сфинкс, и воззрилась на супостата.
Сакральный град булгар дунайских — Переяславец — стоял, как и Саркел, не в устье — во глубине земель. Там и скрылся каган со своею свитой, приближенными и многочисленным гаремом, взятым по наследству. Потомки Аспаруха, прошедшие сквозь горнило народов Ар, каленые огнем славянским, который давно спалил нрав древний, речь и обычаи булгарские, хазар впустили в город и с любопытством вслушивались в говор, давно забытый, взирали на нравы и обряды, вначале изумляясь.
— Чудно! Обликом вроде братья, чуть почернее токмо, но свычаи не наши, все чуждо, дико: овец режут и кровь пьют горячую и мажут ею лица. А как станут богам своим молиться — ну, словно хворые умом! Плачут, просят и заунывно так поют, что жилы тянет.
И именуют себя то раб, то червь земной. На что уж кротки христиане, но в их молитвах есть человечий дух и торжество — не образ червя. Пред богами клянутся не убивать, не воровать и не стяжать, но сами тут же все грехи творят, ибо по их закону грешно лишь то, что сделано супротив единоплеменника — хазарина. Против остальных народов можно делать что захочешь: ни бог не осудит, ни соседи. Коль на люди идут, в богатые одежды рядятся, ступают чинно, свысока глядят и норовят ученостью блеснуть — суть философствовать, собрав зевак. Однако в своих домах вид имеют затрапезный, вокруг и грязь, и вонь, поскольку волос и тел не моют в банях, и вместо этого водой духмяной прыскают. А скупостью и жадностью безмерны! Не то что хлеба нищему — г — воды не подадут без платы. И k~ar злато посчитать: где бы ни был хазарин, всегда кошель в руках, монеты в пальцах и скорбный взгляд блудлив. За ночь трижды встают, чтоб позвенеть монетами; сей ритуал у них овеян тайной и священен, так что не ясно, кто у них верховный бог.
Спустя недолгий срок булгары возмущались: — Они сказали — суть булгары, то бишь братья, а сами что творят? Имея много злата, скупили все, вплоть до крепостных стен Переяславца. Мы не успели рта открыть, а глядь, уж ходим по их земле, наш скот траву их ест и воду пьет, и сами мы задаром не можем из Дуная взять ведра, поелику он тоже куплен! Царь наш мыслит, де-мол, хазары неразумны, коль бьют челом и просят продать им реку, траву иль дождь, и продает, смеясь — отваливают златом! Сии же люди хитры и сметливы, теперь мзду взымают за все! И без труда, без пота на лице живут и пуще богатеют!
Князь город обложил и, слушая булгар, зрел на звезду Фарро — ждал часа. Булгары ж затворились, но видя малое число дружины Святослава, не испугались. Их царь так мыслил: неделю постоит, другую, но сдохнет от бескормицы последний конь, и воины, наевшись падали, пойдут назад от князя без гроша в кармане. Тут время и придет, чтоб выйти за ворота, взять Святослава в плен да и продать хазарам, кои посулили за голову его ровно столько, сколько давали за солнце, когда их каган пытался выторговать свет у булгар. И продал бы солнце царь, да не сошлись в цене и отложили торг, а здесь можно получить без торга!
Когда же из-за стен пришли булгары и сказали:
— Нет мочи, Святослав! Да можно ль так поступать, коль братья мы? Сии хазары купили воздух — суть пространство! Без платы нам нельзя дышать и находиться где б ни были! Наш царь сошел с ума! Он продает то, чем не владеет, что всем принадлежит!
— Он не сошел с ума, — сказал на это князь.
— Знать, сговорился!
— Ваш царь на самом деле брат кагану. И оба они — сыновья Тогармы. А вы для них — рабы, рабочий скот. На что вам воздух и пространство?
— Что ж делать нам? Как их прогнать?
— Откройте мне ворота в тот час, когда хазары проснутся, чтоб злато посчитать. Сами же в домах сидите, но не запирайтесь! Мне отличить вас трудно, тем боле в темноте, и посему гнать буду тех, кто выскочит на улицу или окажется за дверью на засове.
В глухую полночь, когда стража дремала у бойниц, ворота распахнулись и дружина вошла в Переяславец. Короткой была сеча: врасплох застигнутая Тьма металась в купленном пространстве, однако всюду зрела неумолимые мечи. Каганское войско и радо было б взяться за оружие, да руки заняты — в обеих злато! Не бросить же его на землю! К рассвету город был избавлен от напасти, однако смерть нашла не всех, кто мыслил править миром. Многие бежали, спасая свои сокровища, ибо будучи мраком, обладали хитростью и свойством рассеиваться по свету, подобно уходящей ночи. Вроде б в ловушке были, осталось сжать кулак, но утекли меж пальцев… Булгарский царь, напуганный внезапностью и силой Святослава, сдался на милость со своим войском и князю отдал скипетр и державу. Тот принял символы власти, забросил их в седельную суму и на престол не сел, а взял коней, съестной припас и двинул по Дунаю — путем, на коем растворилась Тьма.
Владыка Род, взирающий с небес, уж не ворчал на сына, тоской объятый: князь вышел из-под власти! Без помощи его, своею волей не токмо путь очистил в Землю Сияющей Власти, но и сел на ней, бросив вызов отцу:
— Тут середина земли народов Ара! Я княжить стану здесь! Иль ты забыл, Даждьбог, какую землю дал славянам? Откуда правил и правду нес твой сын Траян? Лишив меня Пути, ты думал, я ослепну и не найду дороги на Балканы? А я ее нашел!
Молчал бог Род, поелику был стар и тугоумен, дабы ответить сразу на дерзость наказаньем. Ему привычней было, в забвенье пребывая, творить дела небесные — суть двигать Время. Даждьбог не обронил ни слова, и злой Перун напрасно, стиснув зубы, искал своим копьем брешь в куполе света, wrna{ достать задиру: небо над сей Сияющей Землей непроницаемо было для гнева всякого, даже если сей гнев — суть божий.
Лишь Световид, любуясь делами Святослава, промолвил тихо:
— Беда, не угодить нам. Князей покорных мы браним, что духом слабы, а непокорных судим и казним… И что нам-то надо?
Не победителями возвращались в стольный град — без обозов с добычей, на лошадях заморенных и суть без войска, поскольку Святослав оставил Свенальдову дружину на Змиевых валах, чтоб не искушать столичной жизнью. И не в доспехах, не в шеломах с бунчуками — в тряпье, и потому никто и не заметил, как в Киев въехали — ворота были настежь! Их не встречал никто, словно не стала, более земля полниться слухом. Хоть ротозеи б вышли — нет, напротив, словно вымер город! Бывало, поутру от многолюдья не проехать — тут улицы пусты, ставни затворены, закрыты лавки и ни души! Ужели почивают? Но от раджей и женок их, танцующих, гремящих в бубны, и мертвый бы поднялся! Коль печенеги позорили город, следы бы зрели — пожары, причитанья, слезы; ан нет, сады благоухают в цвете, и вместо хоромин старых повсюду терема, дворцы. Преобразился Киев, не сразу и узнать… Дивясь и озираясь, со свитою, с кибитками певцов из племени раманов, под музыку и пляс проехал улицами князь, в одни ворота постучал, в другие — не отворяют, но слышно, есть живые. И было повернул ко своему двору, но здесь узрел холопа с палицей — ворота охранял. Взял за кафтан его и притянул к ноге.
— Что приключилось тут? Где же народ? Почто запершись по домам сидит?
— А будто ты не знаешь!
— Не знаю. Видишь, мы путники, по свету странствуем… — Да княжич ведь лютует! Сначала люд простой позорил, мучил, впрягая в колесницу; теперь вот красных дев побрал в наложницы, все боле дочерей боярских, и в терем спрятал. Какую заманил, обманом завладел, какую выкрал или силой взял! Такого натворил, почище чем отец его, когда детиной был.
Насупился, огруз в седле и голову повесил князь.
— Все вернулось на круги своя… А что же киевляне? Ужели терпят произвол?
— Свенальдича боятся…
— При чем же тут Свенальдич? — князь на свою свиту глянул, где воевода был.
— Да как при чем? — холоп смутился. — Он будто не при чем, но все от него идет! Ведь Лют кормилец княжича. Вот и вскормил, Владимир и. лютует.
— А что же Ольга, княгиня ваша? Умерла?
— Жива покуда, но стара, хворает. Недавно в дикополье с дружиною ходила, с той поры лежит. А ежели не лежит — в христовом храме молится, округ попы ромейские. Да и не Ольга она ныне — суть Елена, и нрав совсем иной… Внук и распустился, не знает удержу. На пару с Лютом правят. Боярской думы нет, давно:уж разогнали сивобородых. Теперь при них купцы сидят — все иноземцы… — Постой, холоп! Где ж князь ваш, Святослав?
— Воюет князь, до нас ему ли? Молва ходила, булгар на Волге покорил, хазар исторг, смел с берегов морей, а с ними вкупе — ясов и касогов. А ныне, сказывают, булгар дунайских покорил и сел там княжить! Будто земель своих не достает и более нечем править. На мать престол оставил; она на внука, а тот с собою Люта посадил… Давно не зрели князя, уж и забыли, каков он с виду. А токмо зрим плоды трудов его: кого он разгромил, кого с земель исторг, весь год вниз по Днепру бредут.
— Бредут? Куда они бредут?
— А кто их знает? Молчат, не понимают речи… Слух разный был: кто говорит, иные земли себе ищут, где приткнуться, а кто и вовсе несет вздор: мол-де есть им земля, богами по обету данная. Туда идут. А многие nqekh в Киеве, испросившись у княгини, княжича иль Люта. И по другим городам и весям их довольно, — вздохнул холоп. — Беда от них. Уж лучше б Святослав не воевал хазар.
— В чем же беда?
— Да разорил гнездо… Теперь от ос спасенья нет, летают всюду, жалят и мед чужой едят.
— Не води вокруг да около, — встряхнул холопа, на ноги поставил. — Ответствуй! Я ваш князь! Иль не признал?
— Ты?!. Чудно! По стати вроде князь. По виду — оборванец. А вот цыган признал. Бывали, помню… — махнул рукой. — Да кто б ты ни был — я отвечу. Невиданное дело в Руси творится, одним словом, напасть: никто не трудится, все по домам лежат. Не пашут нив, хлебов не сеют. Ни хором, ни кораблей не строят, о ремесле так уж давно забыли… — Как же не строят? Эвон дворцы да терема, упадка и не зрю!
— Се верно, Русь процветает! Куда ни глянь — богатство, роскошь, но без труда.
— А что же делают?
— Известно что: торгуют и деньги в рост дают!
— Но кто же трудится?
— Рабы работают. Их ныне много. В Почайне рынок, коль надобно — купи. Недорого берут, за мужа просят четверть гривны, а за жену — шелягу. А отрока и вовсе можно взять задаром. И делай с ними что пожелаешь! Ведь се не люди, а рабочий скот, хоть и имеют человечий облик. Захочешь, отпусти на волю, нет — убей или сведи на бойню… — Невиданное дело…
— Да уж не бывало! Хазары говорят, весь просвещенный мир живет подобным образом, а Русь отстала и нравы дикие. И след нам наверстать… — Зря, говоришь, гнездо я разорил?
— Ежели ты Святослав, то зря, — холоп смелел. — Мы раньше их и не видали, слыхали токмо. А ныне же кругом хазары: на торжище, в лавчонках, и на твоем дворе, вместо боярской думы. И княжич ныне вовсе и не княжич, а каганом зовется. И Лют при нем, суть каган-бек… Беда в Руси опять.
Князь наклонился, отнял палицу.
— И сего довольно, покуда нет меча… Ворота теремные на запоре, и стражники на стук — все кто, да кто… — Се я пришел! Ваш князь! А имя — Святослав! Там шепот, спор — не припомнят:.то ль сгинул много лет назад, то ль вовсе не было. Кричат в ответ:
— Ступай-ка прочь! Изыди, проходимец! Не то покличем каган-бека!
Взбугал тут князь, ровно медведь на пике, но сжал себя в кулак и молвил:
— Се странники пришли. И заплутали малость. Не ведаем, то ли в Руси, то ли в Хазарии.
— В Руси! А город сей — суть Киев! — отвечали.
— Так позовите княжича, по имени Владимир! Ему послание везем, от батюшки его, от Святослава! И снова шепот за стеной… — Не может выйти каган! В сей час он в гриднице и там совет, кагал заседает.
— А батюшка его давно уж сгинул!
— Мы долго странствовали, в дороге задержались, — сквозь зубы сказал князь. — Прими послание, не то уйдем! Вот даст вам каган!
— А что скрипишь зубами? — посовещавшись, спросили из-за врат.
— Глисты замучили…
— А-а… Ну, суй сюда, вот в эту щель!
— Да не пролезет, узко! Послание с дарами, тяжелый вьюк.
Едва ворота отчинились, как Святослав одним ударом их отворил во всю ширь, сбивая наземь стражников, а воины и вкупе с ними Свенальд довершили дело, привратников скрутили и память вышибли. После чего вдоль стен пробрались к красному крыльцу, где опершись на алебарду, дремал тиун, связали и его — путь в терем был открыт.
А гридница полна! Да токмо не бояре, не вельможи и не князья удельные пируют за столом — кагал сидит и на престоле, ножками болтая, младший княжич именем Владимир, рабыни сын.
Лют за его спиною…
И вмиг перемешалось все! Головы и кубки летели на пол в одночасье, пивные бочки и тела ложились рядом, вино и кровь плескалось вкупе, сливаясь в лужу, и не понять было, чей визг полощется под сводом — людской ли, поросячий.
Одно доподлинно известно: свининки не едали в каганате… Князь палицу занес над сыном, Свенальд над Лютом меч: еще мгновение, и все бы кончилось, но голос материнский был:
— Оставь мне сына!
Будто с небес сошел, поелику ни в гриднице, ни подле в тот час Малуши не было. И никакой жены… Владимир на колена пал:
— Помилуй, батюшка! Не виноват я, се Лют Све-нальдич! Се он наустил! Про таинства, про богоносность… И бабка! Вдвоем насели! Я мал еще, и не разумен! Мне чудилось, забава — игры в каганат, суть бальство детское… — Всего-то я — кормилец! — винился Лют перед своим отцом. — Назначенный княгиней! Се он потеху учинил — в Хазарию играть. Что скажет княжич исполняю, а кто посмеет супротив воли его бабки пойти? Быть может ты, отец? Иль ты, Великий князь?..
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 89 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |