Сергей алексеев - Аз бога ведаю! 22 страница

— Не мучай себя мыслями, о прекрасный! — тоном и голосом легионера сказал богообразный владыка. — Мы прожили друг без друга три долгих дня и вот снова встретились. И ты сейчас познаешь истины, которых жаждал… Но прежде скажи мне, ты по прежнему намерен править миром? Не пропала ли охота после того, как с тобою был совершен ритуал посвящения? Не ощущаешь ли ты чувство недовольства, стыда, омерзения?

— О нет, владыка! — страстно ответил каган. — Мне ли подвергать сомнениям таинство ритуалов? Но к чему ты спросил об этом? Или я намеком или словом дал повод к твоим сомнениям?

Подзвездный воздел руки.

— Господь свидетель, не давал! Однако суть ритуала есть великий грех. Деяние, за которое творец покарал все содомские города. И уберег лишь Лота с семейством, ибо он слыл праведником.

— Позволь мне, недостойному, сказать свое суждение… — Я слушаю тебя, богоподобный!

— Праведность Лота лишь в том, что он узрел ангелов в образе нищих. И потому приютил. Он был достаточно лукав и жаден с иными. Но более того, он совратил дочерей, а кровосмесительство — грех более тяжкий.

— Неплохо мудрецы учили тебя… Да должен возразить: Лот пьян был, а дочери считали, что на земле нет более людей. Они, творя грех, стремились возродить человечество! Высшая цель и благие намерения искупают вину.

— О, мудрейший! А разве не благие намерения преследую я? — воскликнул каган. — Управлять миром должен богоизбранный народ! Разве это не высшая цель — утвердить миропорядок, заповеданный господом?

— Достойный ответ! — восхитился рохданит. — Так слушай же меня, возлюбленный брат. Три дня назад я сказал тебе: только рабы могут владеть миром, а тебя назвал царем царей и рабом рабов. И вижу, ты за этот срок успел проявить свою божественную суть, когда взглядом умертвил гордеца, и вкусил горький плод рабства, оказавшись в зависимости от раба своего. Должно быть, ты убедился, что, имея такое положение, повелевать всеми странами и народами невозможно. Твой сакральный облик способен держать в страхе и повиновении лишь Хазарию да окрестные народы; весь же остальной мир мало что слышал о Великом богоносном кагане и о его государстве. Ты затерян в диких степях древней Скуфии, хотя и царствуешь на устьях трех рек и морей, хотя и идут через твои земли многие Пути. Ты окружен народами, слава о которых разносится по всему миру. И эта чужая слава всегда будет затмевать твою, как тень земли затмевает луну. И как известно, она больше времени бывает ущербной, нежели полной. Ты и твой народ, сидя на земных Путях, способны лишь существовать подобно прекрасному лотосу на тихой воде. К вам стекаются богатства со многих земель, многие народы платят дань и пошлины. Государство твое живет в великой роскоши, и ты, щедрый, возносишь господу великие дары. Но приносят ли тебе, богоподобному, такие дары? Жертвуют ли тебе десятину все народы мира? Да, в устья рек сбегаются все малые реки, ручьи и родники. А есть ли в Хазарии свои истоки, которые несли бы народам не воды, не золото и серебро, но мудрость твою, славу и волю? Увы, богоносный! Покуда ты царь царей своих, и раб рабов своих, страна Хазария суть химера. Если бы, воюя с Персией, ты одержал скорую победу, мир всколыхнулся бы и возвеличил кагана. Но бесконечная война всегда приносит если не позор, так полное бесславье. К тому же иудеям не пристало искать славы на бранных полях. Нет более зари на Севере, но завтра она взойдет на Юге и погасит Звезду Востока.

— О, Владыка Путей! Неужто судьба Хазарии так плачевна! — воскликнул богоподобный.

— Ты мне не веришь?

— Верю, ибо знаю истинность твоих слов! Отчего же тогда рохданит Исайя привел хазараимов из глубины степей и утвердил на этих землях среди народов Полунощных и Полуденных? Не на истоках, а на устьях рек?

Подзвездный владыка благосклонно усмехнулся:

— Что сказано великим мудрецом? «Время собирать камни и время разбрасывать камни!..» Открою тебе тайну, которую не ведал никто из каганов Хазарии. Великий рохданит Моисей, держа свой народ в пустыне сорок лет, не рабство исторгал из иудеев, но собирал их, как искусный строитель собирает камни, чтобы построить храм. И лишь после того дал им закон и привел в землю обетованную. Его последователь Исайя повторил деяние Великого рохданита и не добился успеха, ибо имел дело с бросовым камнем, с тем, что не сгодился когда-то Моисею. И тогда великомудрый Исайя привел вас не в землю обетованную, а в скуфские степи, на устья рек и берега морей, и посадил вас на Путях не на сорок, а на четыреста лет.

— Эта земля дана не по обету? — изумился богоподобный, поскольку ни на миг не сомневался, что царствует в земле обетованной.

— Нет, мой возлюбленный брат. Ты и все каганы пребывали, в заблуждении. Святая ложь во времена Исайи была лучше правды. Нельзя вести дикое кочевое племя с ужасными нравами в заповеданную господом землю. Народы, населяющие ее в то время, были мудрее хазараимов, имели свой закон и бога. Они бы растворили в себе Хазарию, поглотили ее, как пучина поглощает брошенный камень. А посему через праведного кагана Булана хазараимам были даны закон и эта благодатная земля в устье реки Ра. Но иные сыновья Тогармы — булгары — не пожелали оставаться здесь. Их каганы изведали от волхвов народов Ара, в какой стране находится обетованная земля — перепутье всех Путей, и Аспарух увел свое племя, не имеющее ни закона, ни твердой воли, ни знания Великих Таинств, чтобы править миром. Где ныне славные потомки Тогармы? Кто они теперь? А суть славяне! Поскольку не миром править шли, а под защиту сильных. И растворились в них! На подобную участь обречены и хазараимы.

— Хазарию ожидает великое переселение? — с безнадежностью спросил j«c»m. — Со времен рохданита Исайи минуло без малого четыреста лет.

— Прежде ее ожидает недолгая и победоносная война. Пустынные степи доставались вам малой кровью, но за обетованную землю следует воздать великую жертву. В твоем государстве, богоподобный, довольно черных хазар, чтобы собрать сильное войско, и золота довольно, чтобы оплатить наемников, достаточно и подвластных народов, которые пойдут за Хазарией, ибо существовать без нее не могут. И мудрости у тебя довольно, чтобы управлять этой армадой.

— Владыка! — взмолился каган. — Ты ведаешь, какими трудами поколений созидалась Хазария. По всей стране — цветущие города, мощные крепости и храмы. Но превыше всего — могилы наших предков и обережный круг, Золотой Змеи, хранящий иудеев. Неужто все оставить и уйти? Не спеши излить свой гнев, о премудрый! Я готов идти за тобой, куда ты повелишь, да пойдут ли из степей хазары? Белый круг купается в роскоши и.не желает иной доли, поскольку даже не приобщен к Великим Таинствам, безбедно существует черный круг и лишь малая толика инородцев прозябает в нищете и пойдет, куда ни позови. И все они, что белый круг, что черный, все — рабы, я в этом убедился. Но всякий раб, мечтая о власти и господстве, не променяет кусок хлеба, который имеет в руке, на сладкий плод, зримый лишь разумом. Чем же его подвигнуть? Чем вдохновить раба, не снимая с него цепей?

— Свободой, — обронил богообразный рохданит.

— Свободой?..

— И ничем иным! Однако, царь царей, не забегай вперед. Хотя мне по нраву то, что хазары исторгли кочевую страсть и приросли к земле. Этого праведный Исайя и добивался от сыновей Тогармы… Так слушай же! Собрав великое войско, ты сам его возглавишь. Твой поход потрясет весь мир и угаснет слава Аттилы. А поэтому приготовления к войне должны оставаться в тайне. Внезапность — твой союзник. Безвестность Хазарии среди дальних народов позволит тебе выйти из степей Скуфии, подобно монстру, перед которым цепенеет все живое. Но помни, возлюбленный каган: эту войну ты будешь вести благородно! Ты не обидишь ни старика, ни дитя, не позоришь ни одного селения, которое не встанет против тебя, ты не будешь добивать раненых, напротив, обязан лечить их; ты должен обласкать каждого пленного, не взирая на его нрав, не казнить, не грабить городов, не топтать конницами засеянных нив. Твой монстр будет ступать мягко, при этом сотрясая землю, а твои славные воины будут не угрюмы, а веселы и добродушны. И если будут умирать на бранных полях, то умирать с улыбкой.

Богоподобный выслушал наставление и еще более сник.

— О, всеведущий! Я в полном заблуждении. Три дня назад ты уверял меня, что свобода и благородство есть гибель, а ныне проповедуешь их и высоко возносишь. И хочешь в краткий срок достигнуть того, чего никому не удавалось. Черные хазары будут жестоки в войне, а дикие подвластные народы и вовсе беспощадны. Наемники же приходят к царям не для их побед, а чтобы грабить и наживаться. Срок моего царствования всего сорок лет, для замыслов твоих, владыка, потребуется еще четыреста… Или я стану бессмертным?

— Бессмертье утомительно, — богообразный рохданит заскрипел костями. — А краткость жизни подвигает к великим деяниям, поэтому все успеешь.

— Научи же меня, Знающий Пути!

— Свобода — эти стихия разума и духа, это хаос, которым гордятся многие безмудрые народы. Она чужда и неприемлема Хазарией. Дух твоего народа принадлежит всевышнему, а разум прочно скован догматом веры, и потому в твоем государстве скопилось тайное недовольство. Имея огромные богатства, живя в роскоши, даже самому правоверному тяжко исполнять закон, соблюдать чистоту и каждодневно совершать один и тот же ритуал. Расколы, мой возлюбленный брат, происходят не от противоречий — от тоски привычного обряда. Раб всегда ищет новизны ощущений, ему становится ненавистной одна и та же цепь, которой он окован, и мудрые господа изредка меняют их. Перекуй же свой народ из цепей железных в золотые. Оставив его природную суть, позволь ему грешить. Пусть хазары женятся на ком захотят, пусть сами дают имена детям и хоронят умерших, как им scndmn. Купаясь в роскоши, пусть испытают дух растления, прелюбодейства, невоздержанности. Прощай им телесные грехи, но жестоко карай духовные. И неустанно повторяй, что свобода Хазарии — есть истинная свобода. А слава разбежится по земле! Не преследуй иноверцев, напротив, начни строительство минаретов, христианских храмов, впусти к себе арабских путешественников и купцов, которых прежде не пускал. Позволь хазарам веселиться, как они веселились недавно на площади, объяви праздник свободы сроком на год. Рабы прославляют не благие деяния господина своего, не хлеб, поданный его рукой, а дарованные им свободу тела, возможность передвижения. Ныне они почитают тебя из страха, ибо твой сакральный облик несет смерть тому, кто возжелает лицезреть тебя. Получивший же телесную свободу раб станет боготворить тебя не из ужаса смерти — из любви. И тогда будет исполнена всякая твоя воля с рвением и страстью. Ты не станешь выпрашивать золото у своих рабов — они принесут его сами со словами благодарности. И вот тогда ты будешь царь царей, но не раб рабов. И тогда ты поведешь хазар в землю обетованную.

Пылая от восхищения, каган приник к ногам рохданита.

— Скажи мне, о, мудрый из мудрейших! Где эта земля? В какой стороне?

— В середине земли, на перепутье всех Путей. С трех сторон омыта тремя морями, а с четвертой стороны рекою Сабатион. А имя ей — Сияющая Власть. Там быть Хазарии! Оттуда править миром!

Великий и богоподобный каган ведал, куда увел хан Аспарух булгар, и что река Дунай есть священный и охранительный Сабатион, а Балканы на древнем языке народов Ара означали «Земля Сияющей Власти» — этого не знал никто из смертных, ибо истина была сокрыта Великим Таинством.

Змиевы валы, суть древний обережный круг, возведенный предками, когда-то имел магическую силу и охранял от супостата, но в распрях междоусобных нарушен был ход Времени, забыты вещие истины, вечные законы и старые боги, которым не воздавались жертвы из травы Забвения. И теперь сию незримую преграду мог одолеть всякий, кто выезжал в степь поискать золота или славы на бранных полях.

В великой печали стоял на валах Святослав, ожидая зари, чтоб выехать в дорогу и на восходе солнца прийти к Киеву. Близился полночный час, степной ветер куражился на просторе, трепеща оселедцем на голове — знаком Вещего воина, вздувая вежи на стане и пригибая пламя костров к земле, тревожно ржали стреноженные кони, прислушиваясь к звукам и прядая ушами. А спутники его, дружина малая из русских витязей-Гоев, коих князь собрал по пути с реки Ранги, освободив из плена или рабства, в тот час спала в шатрах, сморенная сладким духом отчей земли. Его же сон не брал ни на попоне конской в веже, ни на траве под звездами; и чудилось ему, змея-гадюка ползет к нему и, шипя, норовит ужалить. Однажды уж он выхватил меч — священный дар Валдая — и вознамерился рассечь гада, да пусто было, лишь трава росла, звук издавая сей.

По гребню вала он удалился в степь, подалее от шатров и огней, сел в молодой ковыль и потупил очи. И снова послышался ему шорох травы, только теперь будто под ногой человеческой.

— Кто ходит здесь? — окликнул Святослав и меч выдернул из ножен.

— Се я хожу, странник именем Мал, — откликнулся из тьмы старческий голос.

— Мал именем? — вдруг встрепенулся Святослав и встал. — Не ты ли князь древлянский?

— Был князь, — прошелестел ковыль под ногою босой. — Да ныне стал беспутный странник. Иду, бреду, не ведая куда… — Ужели жив еще?

— Жив да хожу вот и смерти ищу. Не убьешь ли ты меня, добрый человек? Убей!

Из тьмы глухой явился оборванец — седой, слепой старик с клюкой, которую венчал козлиный рогатый череп, преклонил голову.

— Не узнаешь меня? — князь коснулся его острием меча. — Годами в onps ту я малым был еще, но телом богатырь… — Я слеп совсем, — признался древлянин. — Не вижу образа… Но голос твой не слыхивал ни разу. Кто ты?

— Я сын того, кого ты погубил. А имя — Святослав.

Старик встал на колени.

— Судьба! Благодарю тебя! Сыскался наконец убийца мой! Так не медли же, князь! Убей, освободи от мук! Мне помнится, ты много погубил народа. Возьми мою жизнь!

— На что мне жизнь твоя? Ступай…

— Но я отца сгубил твоего! И покушался на киевский престол! И мыслил поять твою матерь, княгиню Ольгу! Вины за мной довольно, чтоб поднялась рука! Исполни же обычай кровной мести!

— Твоя правда, вины довольно. И сей обычай есть… — Ну так убей! — Мал голову согнул, подставил шею.

Обнаженный меч в руке раззадоривал ее: всего-то вскинуть булатный дар Валдая и опустить в полсилы. Худая шея тонка, седая голова в единый миг покатится со змиева вала… — Не стану убивать, ибо сей меч след красить не братской кровью, а кровью супостата, — и в ножны бросил меч.

— Но мой возьми! — старик достал латгальский, двуручный и подал Святославу.

— А сим мечом и куру не убить, — изъязвленное ржой лезвие иструхло и рассыпалось в дланях. — Знать, не судьба убитым быть.

— Но сам я не умру! — воскликнул странник Мал. — Даждьбог не дарит смерти, ведь я путей лишен. Всех! И Последнего! И бысть сему дотоле, покуда не найдется руки, которая б отняла жизнь! Молю тебя! Заклинаю — сделай милость!

— Не я тебя путей лишал, не мне и открывать их, — молвил князь. — Ступай отсюда прочь! Ты притомил меня.

Старик закинул голову, взмолился в небо:

— О, боги! Кто убьет меня?! Если мой кровный враг не поднимает руку?

В тот час.ночной молчали небеса и только ветер, струясь со звезд, буравил травы. Древлянский князь поднялся и побрел, руками щупая пространство.

— Эй! Кто убьет меня? — заухал, закричал, как филин. — Эй, ктонибудь? Услышь меня! Убей!

И скоро крик исчез, как ветром Мала унесло… А Святослав понуро лег в траву и предался тяжким думам. Не звезды зрел перед очами — огни пожарищ за стенами Искоростеня. В тот же миг Креслава очутилась рядом, пригладила, свила оселедец.

— Уймешь память — печаль развеется. Не тревожь прошлого, его уж не исправить, но вдаль гляди.

Святослав не внял совету трехокой, спросил, не подняв головы:

— Позри, где ныне матушка? Что с ней?

— Имей терпение, светлейший князь. Все сладится и без моих хлопот. Не след тебе знать будущего.

— Скажи! Скажи!.. В последний раз!

— Так и быть, в последний раз… Сей час она в покоях Игоря, склонилась над сыном твоим, Владимиром. Он спит на ложе деда… А старших нет нигде… Не вижу.

— Что? Что с ней? О чем ее думы? Обо мне?

— Нет, Святослав… Она в тоске и ищет утешения.

— Я принесу его! Как токмо солнце встанет! — князь было вдохновился, но тут же и обвял. — Ее утешу, а ты исчезнешь навсегда… Мне жаль тебя, Креслава! Как буду я один, коль на рассвете уйдешь в Последний Путь?

— Уйду… Я исполнила свой рок и обрела покой. Теперь мне не ходить меж небом и землей. Вернусь туда, где место мне — в корабль лады-князя. Ведь он один там, ровно перст… Уйду, чтобы остаться в твоем сердце.

— И все одно — печально…

— Годи, светлейший, еще и солнце не взойдет, а будет тебе радость!

— Кто мне ее доставит? Ты?

— Нет, сыновья твои, Ярополк и Олег, — ясновидящая вгляделась в темную даль. — Сюда скачут! Как соколы летят!

— Сыновья?! — вскочил он, и словно пыль, вмиг слетела печаль. — Коня! Где конь мой? Навстречу еду!

— А поздно уж встречать. Эвон стучат копыта! Позри, огни в степи летят! Се светочи несут в руках. Минуты не пройдет, и будут здесь!

И верно, не прошло и мига, как в сумеречной дали два огонька блеснули. А скоро вывернулись два буланых скакуна, два всадника, приникнув к гривам, неслись во весь опор, путь освещая светочами. Да вот беда — промчались мимо, не позрев отца, и скрылись было, но Креслава окликнула негромко и взмахнула рукой, ровно платком.

— Сюда, сюда! Умерьте прыть!.. —

В тот час же взрыли копытами землю и встали кони, а отроки спешились, бросив поводья. Шли по гребню вала плечом к плечу, кольчуги еще великоваты, доспехи тяжелы, да и мечи ноги путают, тянут к низу пояса. Святослав и не заметил, как исчезла Креслава… Сыновья же остановились в трех шагах, и светочи вознесли над головами.

— Се ты отец наш? Се ты светлейший князь?

— Ежели вы сыны мне — я ваш отец, — сказал Святослав, озирая отроков.

— Знак Рода в ухе есть и оселедец. Да где же твоя стать? Лют говорил, ты богатырь, — смущен был Ярополк. — И доспех золоченый, и шлем… — А ты в простой рубахе, — заметил Олег, поддерживая брата. — И статью не велик… — В народе сказывают, был детина, великан!

— На рву до сей поры дуб лежит столетний, молва глаголет, ты вырвал одной рукой.

— Верно, сыны мои, — согласился князь. — Был я детина, и дуб сей вырвал. А что же ныне говорят в народе? Узнав, что я иду?

— При бабкином дворе суматоха. Заслышав о тебе, Лют было взлютовал, а потом издох.

— А киевлян смутил боярин Претич. Все встали в хоровод с раджами и доныне водят… — Ждут меня? Иль ворот не отворят? Братья переглянулись, старший вперед шагнул:

— Я ждал тебя, отец!

— И я! — не отстал Олег.

— Добро, сыны! Сего мне довольно!

С радостью они пошли в стан, и там Святослав велел сыновьям снять кольчуги, латы и самолично обрядил в полотняные белые рубахи с обережным шитьем, в такие, как сам носил.

— Вот вам доспех! — сказал. — В походах ратных ни снимайте и в чистоте содержите. Тогда ни меч супостата, ни копье, не стрела его не уязвят вас.

— Благодарим, отец, — ответили сыновья, дивясь дарам. — Ужели ткань сия прочней кольчуг? Прочней железа?

— Прочней булата. Ибо соткана не из кудельки — суть из света руками дев-Рожаниц.

— А любо испытать! — в тот же миг братья за мечи похватались, но Святослав остановил поединок.

— Я сказал — меч супостата не уязвит вас! А от братского меча сия рубаха — не защита. Пойдете друг на друга — и пряжа та распустится. И сгинет свет.

Меж тем позрел Святослав на небо и увидел, что по звездам судя еще час ночной, однако же восток светлеет и заря вот-вот распустится по небосводу. И в тот час же унял свою радость, загоревал:

— Средь ночи всходит солнце… И благо мне от тех раджей, но и печаль… Пора прощаться! — взглянул на сыновей сурово. — И вам пора! Назад скачите, в Киев!

— Но как же ты? Мы мыслили, вернемся вкупе с тобой, отец… Мы не хотим прощаться!

— Не с вами сие прощание, сыны — с Креславой, — князь заспешил. — Провожу ее в Последний Путь и догоню вас! Езжайте же скорей!

— Креслава умерла?! — вскричали братья.

— Покуда нет еще, но вот умрет…

— Верно ли молва идет, будто она о трех очах? Будто во лбу есть око? И будто она зрит сквозь стены и пространства; сквозь Время?

— Молва верна, но в сей час недосуг беседы ладить, сыновья. Светает! А с зарею Креславе след ступить на свой Путь. Потом поведаю о ней, скачите!

— Верно ли молва идет, будто она о трех очах? Будто во лбу есть око? И будто она зрит сквозь стены и пространства; сквозь Время?

— Молва верна, но в сей час недосуг беседы ладить, сыновья. Светает! А с зарею Креславе след ступить на свой Путь. Потом поведаю о ней, скачите!

— Вот бы глазком одним взглянуть! — возжегся Ярополк, и с ним Олег не отставал.

— Дозволь, одним глазком? Пока жива? Не то молва людская не всегда права. Иные говорят, она суть зло, суть воплощенье тьмы. Иные же напротив твердят… — Добро! — смирился Святослав, — Я покажу Креславу… Но токмо позреть ее доступно лишь тому, кто зряч, кто видит звезды днем — суть Гоям. Гои вы ли есть, добры молодцы?

— А любо испытать! — возрадовались братья. — При бабкином дворе уж нету Гоев, все более попы, чернец да Лют Свенальдич. Живем — гадаем: то ль Гои мы, а то ль изгои. Вот когда в опале жили, в Родне с матерями, там ведали, кто мы.

На змиевом валу, за шатрами, на помосте стояла ладья смоленая, обложенная хворостом и жаркими дровами из берез. Дружина Святослава уж на ногах была, стояла полукругом подле и взирала то на светлеющее небо, то на суденышко, приготовленное, чтоб плыть в Последний Путь. Все ждали срока — первого луча, который выкрасит восток багровым цветом — цветом огня Ра.

Из ковыля в тот час явился странник Мал и, в тайне подобравшись ближе, затаился: что русь затеяла? Кого на небо снаряжают? Вот если б изловчиться и запрыгнуть в сию ладью! И Путь бы был!..

А русь стояла и ждала чего-то. И в судно никого не вносили, не воскладали никакой снаряд — оружия не клали, и жертвенную куру не зарубили, и даже травы Забвения не бросили ни былинки. Пустой стояла ладья!

Но с первым солнечным лучом, когда смолкли ночные птицы, а дневные только просыпались, вдруг вспыхнул хворост сам — ей-ей, не поджигали! — все разгорелось жарко: дрова, ладья, и бездымный пламень столбом поднялся в небо.

И глас послышался оттуда — суть улетающий ко звездам:

— Прощай, мой сыне Святослав!..

Огонь сей видим был и от стен киевских. И будто кто-то слышал глас, но молва текла, де-мол, звезда-комета пронеслась. Однако раджи племени раманов застыли в тот миг, и хоровод распался. А старая Карная перстом крючковатым указала в небо и промолвила:

— Трехокая Креслава ушла к старому князю. Знать, в сей час молодой явится.

Только ее никто не услышал, поскольку киевляне обнаружили, что город заперт! Затворены все ворота на крепостные железные засовы, будто ворог подступил к Киеву. И поднялся ропот, шум невообразимый, особенно когда позрели на стенах наемную дружину и самого Свенальда.

— Измена!

— Сей старик коварством город взял!

— Где же княгиня?!

— Кто видел Ольгу?

— Где она?

— Эй ты, Свенальд?! Куда княгиню спрятал?!

Тут ко всему еще раджи в свои кибитки сели, женок своих усадили и коней погнали встречь солнцу. Безмудрая толпа и вовсе взволновалась, sgpeb в сем сговор: мол, племя раманов в пляс увлекло народ, чтобы выманить из Киева, а наемник старый тем временем ворота запер и захватил столицу.

В общем, покуда водили хоровод с раджами — прозрели на какой-то срок и волхвованьем солнце до поры пробудили, а чуть распался круг и разомкнулись руки, вновь пелена на очи и разуменью мрак. Сослепу и кричали, что ни попадя, ибо стал теперь каждый сам по себе. Когда же русский человек сам по себе живет, будь он холоп или последний смерд-то каждый князь, или уж боярин, всяк волен и доволен судить и слово изрекать.

Нет бы хороводом жить…

Но с солнцем шум под стенами вдруг смолк, ибо все та же старая ведунья, почти слепая и глухая, опять уставила крючок к востоку и крикнула:

— Эвон идет наш князь!

Ходу от змиевых валов до Киева полдня, не меньше, никто не ждал, что, с зарею выйдя, Святослав к восходу будет здесь. На самых резвых скакунах, коней меняя, не одолеть за час сего пути, а он пришел! Явился, и лошади сухие, будто не гнали их плетями и шпорами.

— Чудно!..

Стояли молча, щурились, глядели из-под дланей, поелику князь от солнца ехал и виделся на самом деле светлейшим — слепил очи! И вышло так, что княгиня, по наущению чернеца вздумавшая остановить пляскуволхвование, напротив, сотворила так, будто весь Киев встречать Святослава вышел.

Ехал он шагом, по правую и левую руку — два сына, Ярополк и Олег. Ехал и сам дивился:

— Чудно!

Раджи, оказывается, навстречу ходили, и шли теперь с ним, затея на ходу иную пляску и иную песнь — гимн солнцу. А боярин Претич уже на коне был и в одеждах, как у князей — рубаха белая, шаровары бордовые и сапоги красной кожи. На широком поясе кривой меч висел — сабля индийская.

Тут бояре думные спохватились, вспомнили, кто суть они, выстроились скопом, по достоинству, чтоб сказать свое слово Святославу и дружинникам на стенах крикнули:

— Княгиню позовите! Пускай Ольга выйдет!

— Здесь я стою! — отозвалась княгиня со сторожевой башни. — Стою и зрю… И все увидели княгиню с княжичем Владимиром, Малушей и братом ее, Добрыней.

Святослав же подъехал к боярам, но не спешился, как подобает, руки им не подал, а сидя в седле, сказал:

— Мне ведомо, бояре, какое слово молвить хотите. Держать у Киева недели, а тем временем испытывать меня, с чем я пришел, откуда и зачем. Так все излишне, мудрые мужи.

— Помилуй, княже да тебе ведь след ответ держать пред думой, пред Киевом, пред Русью всей, — изрекли бояре. — Готов ли ты вину признать?

— Готов, да токмо не пред вами, а пред матерью своей, коли она допрежь свою вину признает, — ответствовал Святослав.

— Мудрено глаголишь, — взроптали тут бояре. — Надобно бы растолковать иначе, дабы понятно было.

— Ее вина — кормильца мне дала, суть Князя Тьмы, а вы, слепые, не узрели и потакали ей. Моя же в том, что слепую свою десницу поднял на отца — суть Рода, а матери косу отсек, и косм лишил, и рока. Вину меняю на вину! Затем я и пришел.

— А разве в город не войдешь? — смутились думные.

— Недосуг за стенами сидеть, да в Киеве тоска. Мне в поле любо и в шатрах.

Задумались бояре, заозирались назад, на башню сторожевую, где таилась Ольга и молчала.

— Мать? — позвал тут Святослав на языке волхва Валдая. — Откликнись сыну! Се я к тебе пришел!

В тот миг ворота распахнулись, расступился народ, и белый конь b{meq княгиню. Съехались они и встали друг против друга, как тогда, на берегу священной реки Ра, — Ну, здравствуй, мать!

— Да здравствуй, Святослав, — сказала Ольга на сакральном наречии. — Ты сказал мне — мать? Я не ослышалась?

— Нет, могу еще произнести сие святое имя — мать.

— Тебе же ведомо, я прокляла свой рок. Я отдала тебя Креславе. Ты сын ей ныне.

— Креславы нет уже. Она на небесах, соединилась с тем, кого вы поделить не могли, будучи на земле.

— Ужель сие означает, что рок материнский возвращен мне?

— Рок материнский — твоя воля. Так сказано Владыкой Чертогов Рода. Киль пожелаешь — рок вернется, а нет — и спроса нет.

— Нелегкий выбор возложил Валдай… — задумалась княгиня. — А дабы назвать тебя Великим князем, мне прежде след сыном назвать тебя?

— Сие не в твоей воле. Я сын тебе и так, по крови и по воле Рода. Быть сыном — мой рок, а я его не проклял и не исторг.

— Но Русь признает ли тебя Великим князем? Доселе еще помнят детину, отчие земли зорившего.

— И помнят, кто вскормил детину, кто взрастил суть Князя Тьмы.

— Я слышала, зачем пришел ты… Вину меняешь на вину? И будет мир меж нами?

— Прости мою и я твою прощу, — Святослав спешился. — Коли согласна — не отвечай, а токмо сойди с коня на землю, как я. Позри, ведь я уже сошел.

— Чудны мне твои речи! — воскликнула княгиня. — И знакомы!.. Ужели ты изведал веру христианскую? И богом признал Христа?

— Аз Бога Ведаю. А Бога Ведая, Глаголь Добро. И истины сии не христианские, а самые первые, суть азбучные.

— Но бог твой — кто? Как ему имя?

— Имя? Имя ему — Свет…

— Мне люб иной свет — свет Христов. — промолвила княгиня и спешилась. — А посему и я прощаю. Добро б и ты признал Христа.

— Аз Бога Ведаю, мать. Ты ведай своего. Се есть суть мира меж нами. Нарушить же его легко. Чуть токмо кто произнесет: «Мой бог превыше твоего!», как в тот же час вражда и горе.

— Да вся беда, князь, в том, что я покуда не изведала Христова света, — вдруг призналась мать. — Кормилец твой, сей черный змей, не токмо твой, и мой изрочил рок, крестив меня. Заверил, лукавый демон, будто арианство и есть вера истинная. Христос — пророк, по воле господа явившийся на землю, а выше его — бог Яхве. Однако чернец Григорий толкует совсем иное, дескать, они триедины, бог-отец, бог-сын и бог-дух святой. А есть еще другие, кто говорит — первее бог-отец и имя ему Саваоф. Кто говорит, первее сын… Где тут изведать истину и свет?

— Позри на солнце, мать, и вмиг позришь на свет. Нет иного бога, и имени иного нет, как бы ни кликали его досужие умы, волхвы, попы, раввины. Все ложь, все суета! Позри на Ра. Восстанет он хоть среди ночи — и вот светло. И нет иного света на белом свете, кому б не поклонялись и требы не воздавали. Помысли токмо, мать: а ну как солнце б не взошло? Хоть единый раз? Се и суть конец света.

Дата добавления: 2015-08-27