Сергей алексеев - Аз бога ведаю! 27 страница

И благо, враг не заставил себя ждать. Из донских степей, как из преисполни, вдруг хлынуло отребье, сор человеческий, гонимый восточным ветром. В Хазарии, где был воздвигнут идол со светочем в руке и освобождены из-под господской воли рабы, кумир сей вдруг рухнул, не простояв и года. Теперь, спасаясь от его обломков, разбегалось все мировое рабство; подобно саранче, лавина эта промчалась по стране и остановилась там, где нашла себе пищу — в вятских и новгородских землях. У первых смута началась из нищеты великой и оттого, что дань платили много лет хазарам — байки о свободе слушали, разинув рот. И зароптали, де-мол, долой хазар и русь! Сами собой станем княжить и владеть, а как соберемся с силами, пойдем и освободим все остальные земли — возьмем и будем потреблять!

Святослав готов был к прыжку на восток, однако прыгнул на вятичей, но не покорил их, а лишь исторг чуму, с огнем и мечом прокатился и, взяв большой полон — мужей, пригодных для походов, вернулся в Киев. Возник в пределах, словно ветер, и так же умчался прочь, и потрясенные его дерзостью вятичи долго не могли прийти в себя. А он тем часом уж скачет к Новгороду, послы его впереди с предупреждением:

— Иду на вы! Пока же не встал у стен, сами изгоните тьму!

Богатый, вольный от веку Новгород не принял голи перекатной, но приютил у себя иную тварь — хазарских ученых мужей, которые наустили бояр и знать местную восстать против владычества Киева и зажечь огонь свободы.

— Что нам детина-князь? — стали размышлять они. — Одни невзгоды от него были в прошлом, и теперь нечего ждать.

Сначала изгнали князя, которого еще у Ольги просили, потом и вовсе потеряли меру — посадили править одного из белых хазар и стали именовать его не князь, а каган. А тот, воссевши над новгородцами, издал указ, даруя всей земле полную свободу.

Плати и потребляй!

Диковинное дело, но испытать не грех, почем она, свобода. И загуляли: пили и плясали день, другой, третий — каган знай бочки с вином на площадь выставляет, а плату берет, ну просто смех один! Да не за вино берет — за право вкушать зелье в людном месте, что ранее строго запрещалось. Отдал грошик и твори, что хочешь! Бояре поначалу лишь таращились, как празднует люд простой, вздыхали старики — к добру ли пир такой? — потом не удержались, и мало-помалу загулял весь Новгород. Глядь, а уж и женки тут, коих за прилюдное питие вообще сажали в сруб; сначала появились вдовы и засидевшиеся в девках, а там и жены мужние, и debhv{ на выданье. Не хоровод водили, не пряли и не ткали-пили и плясали на площади. И тут же бесстыдство творили с вольными женками за небольшую плату. Так было день, другой, третий, и когда в угаре сем загорелись чьито хоромы, тушить не побежали, а радовались, что светло от пожара и можно погулять подолее.

Чуть только город не спалили…

На четвертый же проснулись, пошли на площадь опохмелиться — там стражники стоят из того самого отребья и гонят взашей. К каганскому подворью было ринулись — подай вина! — вина подали, но за такую плату, что в горло не полезло, хоть головы трещат. А попытались сами взять, так встретили с дубьем. Тут и спохватились бояре и мужи именитые, давай совет собирать, а колокола нет, новая стража свезла и в Волхов бросила, а вече упразднили! Теперь, оказывается, новгородцами будут править слуги свободы — суть ученые мужи, пришедшие с востока, и во главе каган.

И зачесал в затылках вольный люд, хлебнув свободы… Так никто и не изведал, какими путями и тропами вел войско Святослав, но неблизкую дорогу от Киева вмиг одолел. Дружина оглянуться не успела, а уж под стенами! В былые времена неделю ехать, лошадей меняя; тут же в три прыжка махнули, и кони еще свежие. Господин Великий Новгород встретил с повинной головой и выдал кагана вместе с его кагалом.

Ярились витязи княжеские — след наказать бы новгородцев, полон взять, как с вятичей, иль вовсе спалить его, чтобы в огне и дух чумной сгорел, однако Святослав наказывать не стал и даже в город не вошел, хотя ворота были настежь. Забрал выданных хазар, связал веревкою и повел в Смоленск. Там же велел построить плоты на Днепре, поставил на столбах по светочу, и каждому хазарину приковал к ноге по гире пудовой, усадил их парами и пустил по воде, приговаривая:

— Коль вы радетели свободы — дарую вам ее. Сии плоты — оплоты ваши. Плывите, может, кто еще пожелает вкусить вашего закона.

И поплыли сии плоты по всей Руси путем позора, ибо люди выходили на берега и зрели, но никто более не захотел вкушать хазарской свободы.

После днепровских порогов их осталось совсем мало — одни плоты опрокинуло в пучине, другие разбило, иные хазары сами утопли, бросаясь в воду, чтобы добраться до берега. И этих оставшихся встретила княгиня, возвращаясь из Царьграда, велела причалить плоты и стала выслушивать жалобы.

— Бесчинствует твой сын! — говорили ей позорники, зная, что нужно говорить. — Кто бежит на Русь от рабства, гнета и несправедливости, всех забивает в цепи и сплавляет назад по рекам. А иных мечом рубит и в воду бросает!

По старой русской Правде во все времена беглые рабы и угнетенный люд из других земель находили приют и защиту на Руси, могли селиться на свободных землях, жениться, растить детей и становились вольными. Тут же творилось неслыханное кощунство над законом! Неужто Святослав принялся за старое?!.. Княгиня велела сбить оковы с несчастных и отпустила их с миром. А за порогами, прослышав, что Ольга возвращается на Русь, стали ее встречать на берегах Днепра не. инородцы гонимые, но соотечественники — у кого отрублена одна рука, у кого же обе, и раны свежие, еще кровят в тряпицы.

— Твой сын увечит нас, княгиня! — кричали они и бежали за кораблем. — Позри, что творит! Грозится всю Русь без рук оставить!

Правая рука — десница — была рукой дающей, а левая — шуйца — берущей, и по Правде только за воровство и лихоимство можно было по суду лишить одной руки — левой, но неслыханно, чтобы рубили обе, поскольку нет на Руси такой вины. Еще пуще встревожилась княгиня, и чем ближе к Киеву, тем больше махали ей с берегов отрубленными руками.

В Почайне ее встречал сын Святослав с внуками Ярополком и Олегом, воевода Претич, бояре, простолюдины, раджи-раманы, готовые изладить хоровод; один Свенальд не вышел, поскольку, как донесла молва, был тем часом на Припяти у дреговичей, где по воле князя творил свой неправый суд. Едва сошла княгиня на берег, как киевляне шатнулись и замерли — провожали в Царьград прекрасную молодую жену, а вернулась древняя qr«psu»! Ибо все уже забыли, какой Ольга была до того, как пойти в Чертоги Рода. И в тот же миг промчался ропот:

— Еще одна беда…

— Княгиню подменили!

— И кличут ее ныне Еленой…

— Старуха! Как есть старуха!

Раджи, пришедшие возвеселить киевлян, носили серьги — суть Знак Рода, — но и они застыли в изумлении и растерянности: то ли Радость восклицать, то ли скорбеть утрату. А княгиня, невзирая на встречающих, с попами вместе развернула походную церковь, и начался молебен за благополучное возвращение к родным берегам. Народ послушал и разбрелся, и раджи не посмели завести своих песен. Остались только сын со внуками да верный Претич.

Закончивши молебен, княгиня наконец-то поздоровалась со Святославом и сказала строго:

— Покуда за море ходила, успел вновь возмутить всю Русь?

— Слишком долго ходила, матушка, потому и успел, — сказал на это князь.

— Да разве долго? И года не миновало!

— Мне же сдается, целая жизнь прошла. Посмотрись в зерцало — состариться успела… — Зато душа чиста! — воскликнула княгиня яро. — Плыла я по Днепру и позрела, как ты правишь. Ответствуй, почему опять творишь худое?

— Я, мать, суды рядил, — печально отозвался Святослав. — Пока ты за морем была, восточный ветер принес на Русь болезни, коих мы не знали. Выжигал огнем, мечом и топором. Иных лекарств нет против этих хворей.

— За что же нарушил Правду и посадил изгнанников на плоты да по Днепру пустил?

— За то, что на вольную от века Русь свободу принесли, удел рабов, стремящихся освободиться от своего господина, суть рабский дух. А что иное могут принести извечные невольники?

— Ужели я обмана не позрела? Они клялись, что не виновны, а ты бесчинство учинил над беглыми… — Тебе же ведома личина супостата — Хазарского каганата, с коим твой тезоимец князь Олег еще насмерть бился, силясь пройти сквозь заслоны на Птичьем Пути. Да не разгадал всех хитросплетений замыслов и погиб от коня своего. А он ведь Вещий был! Мой рок — завершить им начатый поход.

— А десницы отрубал за что? За что лишал своих соотечественников руки дающей?

— За то, матушка, что деньги в рост давали. По Правде сие хуже воровства, а дедами не зря завещано имение приращивать токмо своим трудом.

— И по закону христианскому — се грех великий, — согласилась княгиня. — Ну а за какие провинности ты левую руку рубил?

— Рубил тому, у кого поднялась берущая рука взять злато супостата, чтоб на Руси потом дать в рост, — сказал князь и еще больше затужил. — А скоро, мать, придется мне резать языки.

— Кому же и за что?

— Всем, кто будет изрекать неправду. Кто крикнет иль прошепчет, мол, рабство на Руси и весь ее народ рабы, потому чужих законов не приемлют и сами по себе живут. А в некоторых землях, слышу, шепчут.

— Все мы рабы божий, — вздохнула княгиня и перекрестилась.

— Мы даже богу не рабы, мать; мы его внуки. И потому вольны.

— По новой моей вере мы рабы…

— Вер на Руси будет еще довольно всяких, но рок един — Даждьбожьи внуки. А с внуков велик и спрос: за добрые дела обильны блага, за худые — кара.

— Скажи мне, Святослав: встречаешь меня ныне как мать свою? Иль нет, коли я вернулась старой и со святым крещением?

— Ты мать по воле рока, а его никому не избегнуть, — ответил князь и облобызал княгиню. — А чем старше, тем милей.

— Отринь старых богов, если признаешь меня матерью, — стала просить jmchm. — Когда-то я своей кровью поделилась, чтобы дать жизнь тебе, сын. Теперь же хочу поделиться верой. Прими ее от меня, как высший материнский дар. Примешь ты — примет вся Русь.

— Что кровью поделилась и жизнь дала — земной поклон тебе, — ответствовал Святослав. — Но веры не приму, хотя другим препятствий чинить не стану, ибо поиск веры на Руси — се тоже рок, и кому отпущен, пусть тот ищет.

— Ты ведаешь свой рок? И потому не примешь? Суть христианство — не твоя стезя?

— Не ведаю я рока, мать, но ему повинуюсь. И глядя на путеводную звезду, жду знаков неба.

— А то, что я явилась с новой верой — се не знак тебе?

— Знак, матушка, да токмо иной, — не соглашался сын. — Ты за море отправилась поискать земное и небесное, а вернулась с Христом, но без мужа, тебе достойного. Вот я и знак прочел: не след мне по твоим стопам идти, поскольку мыслю я в одну руку взять то и другое. Иначе не одолеть пути.

— Не упорствуй материнской воле!

— И рад бы взвеселить тебя, да рабства не приемлю во всех его проявлениях, — отрезал Святослав. — Даже когда оно зовется суть свобода.

— Быть невольником всевышнего — се честь и благо! Не человек тебе господин, но бог!

— Мне благо внуком быть. Раб молится о трех вещах — дать хлеб насущный, простить грехи, дух слабый укрепить; внук жаждет одного — воли, дабы одолеть свой путь до конца. Все остальное не просит и не ждет, когда пошлется с неба, а сам берет, инно ведь и христианство утверждает, что человек — суть образ и подобие божье. Но ежели во всем на волю неба уповать, что же остается от этой сути? Да токмо образ, и тот стареет, подвержен хворям, смерти. Глядь, и ушел в песок или обратился в дым.

Мать от его слов лишь помрачнела.

— Плыла и тешила надежды… Ты ж на своем стоишь. Так вот послушай мое слово! Не примешь веры христианской, мне не уступишь — я не уступлю тебе киевского престола. А вкупе нам не сидеть.

Ответ сыновний обескуражил: Святослав вдруг засмеялся, поклонился княгине и сказал:

— Добро! От власти я уж притомился, а от судов и подавно. Садись и правь одна!

— Ужель ты не расслышал, князь? Как старшая в роду, я лишаю тебя престола! Пусть достается моим внукам!

— Кому ж еще? Ведь так и мир устроен: все достается внукам, — он посмотрел на сыновей. — Они будут достойны дедовского наследства. Меня же ждет иной престол, а где он, я пока не знаю, поелику не знаю рока.

И удалился, облегченный…

Золотая змея, взявши себя за хвост, замкнула круг, внутри которого была Хазария.

Стараньями многих рохданитов и каганов сакральных был сотворен сей оберег, имеющий способность сиянием и тяжестью металла свет искажать и пространство. Не много было мудрецов, ведавших тайну злата: рассеянная пылью по всей земле, эта солнечная ткань приносила благо, ибо уравновешивала планету по отношению к светилу, суть богу Ра, как гирька малая, величиной с песчинку, на весах кудесника выравнивает чаши. Так и гигантский шар, вращаясь округ солнца, хранил в себе его частицы, подобные родимым пятнам, и был непоколебим, творя свой вечный путь. И человек, владея изначально этими знаниями, извлекал металл из толщ земных лишь для того, чтоб справить ритуал — осенить себя знаком солнца, воспев ему гимн. И добывал его там, где жил: по смерти же злато вновь уходило в землю вместе с прахом. (Древние это ведали, а ныне одичавшие и слепые, способные позреть лишь отблеск злата, тревожа мертвых, курганы вспарывая иль пирамиды, как чрево своей матери, восклицают: мол-де, cksov{, они закапывали злато!) А был закон един: что из земли пришло, то в землю и уйдет… Что ж станет, если на чашу весов бросить лишнюю песчинку? Нет, планета не уйдет из солнечного круга, и ось не изменит места: подобные космические действа свершаются, когда сдвигаются материки со своих мест иль ледники буравят землю. Перемещение злата с его природных мест гневит Ярилу; он вспыхивает всякий раз, как только малая частица металла перенеслась из края в край. И выплеснутый гнев-протуберанец, Земли достигнув, возмутит эфир. Живущий свинским образом, не зрящий в небо, скажет:

— До бога далеко, покуда его ярость долетит, меня уж не достанет, ибо жизнь пройдет.

И потому наказанным бывает не тот, кто злато собирает, а только внук его, ибо к сроку жизни внука гнев ощутим землей. Вот и гадают слепцы, за что ниспосланы им бедствия: мор, засуха, чума, потопы, войны иль извержения вулканов, не ведая того, что у них над головами дрожит, пульсирует и бьет возмущенный эфир, как кровь из раны. Эфир — суть чувства мира, ранимая, нежнейшая и не доступная оку смертного пелена, окутывающая Землю. А мудрецы глаголят: се есть сфера, солнечная ткань, иные говорят, горний свет иль просто божий, другие именуют кетэр — свет, исходящий от творца, вместилище святого духа, или богородичный покров. И в разнотолках этих блуждают, как во тьме, поскольку никто из них не пожелает признать, что и Земля имеет чувства, а причина гнева небес — есть злато, звенящее в карманах.

Но искушенные в сакральности сего металла рохданиты узрели в нем иную суть. Если большую часть накопленного злата переместить за пределы обжитого места — дома своего, селения или страны — и схоронить его вкупе с прахом в землю, а малую оставить при себе, то возмущение эфира — божий гнев — падет на могилу, где спрятан клад. А если же из таких могил круг сотворить, то он обратится золотой змеей, держащей себя за хвост. Только невегласы и профаны зарывали злато возле своего жилища, навлекая тем самым гнев на себя и на своих потомков. Сведущие же каганы, владея Таинствами, знали, как благо получить и от могил, и потому белых хазар вывозили далеко в степь и хоронили, как бродяг безвестных, не устанавливая даже камня. И всякий супостат, измысливший поход на Саркел, Итиль и Семендер, не мог пройти сквозь обережный круг — кипящий и бунтующий эфир не пропускал. На головы врага валились внезапные болезни, помрачение ума и даже камни, поднятые смерчем. Падали свежие кони, гремели грозы и ливни заливали степь, вспучивая ручьи и речки. Направившись, к примеру, на восток, и двигаясь по солнцу или звездам, враги вдруг обнаруживали, что полки идут на запад, а то и вовсе на юг. Или тоска охватывала воинов, или палящий зной, иль вовсе знак дурной — затмение солнца… Путь Птичий был заслонен!

Не одно столетие, стремясь пробиться к благам севера или юга, восстановить связующие нити с родственными народами Ара, персы вели войны, шли походами и с суши, и с моря, теряли славу Кира и Навуходоносора в бесполезных битвах, но так и не одолели Хазарии. Даже приблизиться были не в силах к ее пределам — круг заколдованный хранил, змея не отпускала хвост. То замиряясь, то воюя, ромейские цари не раз искали путей торговых к трем берегам морей и устьям рек, сносящих в это место многие драгоценности, товары, коней, оружье, злато — не завладели ничем, кроме разбитых легионов, несомых на щитах в родные земли. Отважные аланы, сыны воинственных племен, знающих толк в искусстве побеждать врага не натиском многих полков, не хитростью и не числом, но дерзостью и силой духа, не взяли крепостей, хотя бывали даже возле неприступных стен Семен-дера, прорвавшись сквозь змеиное кольцо. Бесчисленно, ища добычи, как ищет ее зверь, наступали из глубин степей кочевники, пока средь этих вольных народов не утвердилась вера — там проклятое место.

И князь Олег, ходивший по тропе Траяна, всю Русь собрал в кулак и сам, Вещий, окружив себя такими же волхвами, не раз пробивался сквозь незримый заслон и золотую шкуру змеи изрядно трепал, однако не снял g»qknmnb с Птичьего Пути и не проторил тропу на реку Ганга.

Настал черед и Святославу…

Встретив из Царьграда мать, с дружиной своей он вскорости покинул Киев и более туда не возвращался, живя в степи на змиевых валах — зимой в шатрах, а летом под открытым небом. Он видел звезды днем и потому взирал на них и ждал: Фарро, его небесный путеводитель, стоял в зените и не указывал дороги.

Так минул год, пришла весна, и таянье снегов вдохновляло полки: вот высохнет земля, спадут ручьи и реки — и можно начинать поход. Так думали княжеские гридни, однако вот уж степь запылила от копыт — князьпредводитель не седлал коня. С раджами вкупе он мерил змиевы валы или спускался к Суде и там сидел, взирая на речной простор и небо. Иль волхвовал, на угли воскладывая траву Забвения, и к нему тогда спускался сокол, садился на руку, и князь, вскочив на коня, мчался в степь, не взяв с собой ни раджей, ни охраны. Неведомо, что он там творил: то ль занимался соколиной ловлей, но битых птиц не привозил, то ль просто разминал коня. А возвращаясь, дружину утешал:

— Уж скоро, други! Еще немного — откроется нам путь! Осталось мало ждать — больше ждали!

И лето миновало…

В лихую непогодь, когда дожди залили степь и черная земля разбухла как тесто хлебное, когда пожухли травы и лошадям недоставало корма, на миг средь ночи расступились тучи и сверкнула звезда единственная, князь рог взял и самолично заиграл тревогу.

— Ну вот и пробил час! Вставай же, русь! Путь нам открылся, пора!

— Ура! — ответила дружина.

Но прежде чем выступить наутро, Святослав снял уздечку со своего коня, простился с ним и в степь отпустил, на волю. Привыкший к табуну, другой бы не ушел и, прогнанный, все одно б тащился следом, а этот вдруг заржал пронзительно, сорвался и умчал незнаемо куда. Князь же пошел на выпас, где стоял табун молодняка, и выбрал себе нового, необъезженного, не ведающего ни удил, ни седла, ни плети. Наброшенный аркан едва не порвался, сдерживая недюжинную силу и прыть, кровавый глаз метал и сыпал искры, однако Святослав взнуздал его и, заседлав, тут же вскочил верхом.

Ретивый конь плясал под ним, взвивался на дыбы от буйства несмиренной крови, а князь уже кричал раджам:

— Подайте мне нечитанную книгу!

Раджи из своей кибитки ларец достали и, прежде чем отпереть его, гимн запели солнцу — ретивый жеребец ярился и скакал по полю, норовя сбросить седока. Наконец, жрецы из племени раманов извлекли харатейный свиток, окрученный железом, и, выстроившись клином, как птицы, поднесли его князю. Он принял книгу, однако же читать не стал, а спрятал под рубаху, поелику без кольчуги был и без брони.

— Ну а теперь откуйте мне копье! — велел им Святослав. — Да из того железа, что принесли с собой с реки Ганга!

Не долго думая раджи взошли на холм высокий, встали в круг-хоровод, и новый гимн помчался к богу Ра. Но никого и близко не пускали, дабы не смог позреть, в чем тайна ремесла. В тот час же тучи расступились, воссияло солнце, и от него взожгли огонь, вздули его мехом, и тогда лишь из другого ларца достали кус железа. Одни жрецы творили ритуал, суть пели и плясали, а двое из них начали ковать. Дружина зрела издали, холм окружив со всех сторон, однако и сюда, подобно волнам огненным, доносился громогласный грохот, тряслась земля. И сотворилось чудо! С каждым ударом молота трещали кости и тянулись жилы: боль терзала плоть, однако же она росла и ширилась. Вот уж кольчуги затрещали, рассыпаясь в прах, и латы облетали ровно листья. Не прошло и дня, а витязи преобразились в богатырей, да только без брони — в холстяных рубахах стояли, изготовившись на смерть.

А ежели бы встать поближе к тем ковалям? Не люди стали б — великаны!..

Искусные же кузнецы неутомимы были: единожды раскалив железо добела, ковали день и ночь, и отковать сумели в один прием и жало — суть навершение копья, и древко в сажень. Сначала остудили на четырех ветрах, onqke чего под гимны каждый трижды бросил его в небо, и, наконец, вонзили в сырую землю. И долго, три дня и ночи, земля горела округ древка, струился дым: вулкан возник, кипящий камень свергался вниз, огонь бежал в оврагах.

И наконец сошли с холма и принесли копье — вдвоем едва держали, а наземь опустили, так вчетвером с трудом подняли. Вручали князю так же, как нечитанную книгу, под гимны, и только Святослав принял его и вскинул во деснице — тут и усмирился конь необъезженный.

На месте покрутившись, князь ощупал лезвием копья твердь пространства и, отыскав в нем ход, незримый оком, метнул; копье в тот миг, будто луч солнечный, скользнуло вверх и, описав дугу, вонзилось в землю на расстоянии поприща и направлением на полдень.

— Ара-ра-ра-ра!.. — возликовали волхвы из племени раманов.

Дружина, выстроившись походным рядом, подхватила:

— Ура! Ура! Ура!..

Хор из тысяч глоток возреял над землей и, устремившись копейным ходом, разверз пространство. Наметом поскакали, оставив шатры и небольшой обоз на змиевых валах; раджи кибитки бросили и, выпрягши коней, поехали верхами — все так, словно не в дальний поход собрались, а прокатиться и размять коней.

Святослав скакал напереди, держа по левую и правую руку сыновей Ярополка и Олега, три белые рубахи вздувались ветром и, чудилось, несли сих всадников борзые кони, не касаясь копытами земли, мчали их вдаль, к копью. И вся дружина, избавленная от тяжести доспехов, суть холстяная, с одним оружьем, враз полегчавшим в десницах богатырских, и кликом на устах, неслась за ними следом. И уж никто не мыслил: «Се я, сущий!», поскольку мысль слилась в едином клике и, обратившись в столп, летела впереди князей: «Мы, сущие под солнцем!» А Святослав, достигнув своего копья, вновь ход поискал, в четыре стороны направив жало, и он открылся, да теперь там, где западает солнце — туда умчался луч, запущенный рукой. В третий же раз копье взметнулось в сторону полунощную; и будто совершался круг, по коему пройдя, должно вернуться назад, ко змиевым валам. Однако не валы увидела дружина, когда в четвертый раз копейный путь пролег встречь солнцу, а берег Дона в его верховьях.

Четыре поприща проехали — это ли расстояние? — а одолели четырехдневный путь. Нимало подивились гридни, поя коней в реке: ведь только утро миновало и впереди день целый. Далеко же уехать можно, коль мчаться с быстротой копья!

Еще один круг свершив к полудню, дружина выехала на берег реки священной Ра и очутилась в землях половецких между булгарами и Хазарским царством. Конные разъезды и одиночные всадники замелькали по окоему со всех сторон, потом дымы возреяли повсюду — то знаки тревоги для степных племен. След было б уходить, не ввязываясь в бой, однако же Святослав искал копейный ход, но навершение скользило по пространству или встречало твердь. Путь затворился! Внизу катила свои воды Ра — суть светоносная река, открытый и безопасный путь для всех народов Ара. Но ныне, именуемая то Волгой, то Итилем, была изрочена; как человек, меняя свое имя, меняет рок свой, нрав и образ, так и все на свете перерождается, если утрачивает исконное прозванье.

Река не пропускала. А между тем со стороны булгар зашевелилась степь: то ли табун коней на окоеме, то ли уж сила прет… Здесь и не сдержался Свенальд, служивший в сем походе не за злато, но во имя веры.

— Кто супротивник наш? — спросил угрюмо. — Стоим на четырех ветрах враждебных: куда не кинь — повсюду клин. Я здесь бывал с Олегом, едва ноги унесли… — Нет супостата здесь… И нет союзников.

— Но я же чую! А нос мой не обманешь!.. Мне ведомо, ходить так скоро возможно токмо волхвованьем, я хаживал с Вещим князем, как волки рыскали по свету, однако в чудеса не верю. Вели дружину развернуть в боевой порядок!

— Ждать буду! — Святослав коня кружил, копьем вычерчивая коло. — Не bephx| ты, но верю я: откроется дорога!

— Я верю тебе, князь, — как ржавые дверные петли, голос заскрипел над ухом. — Ты исполчился супротив хазар, замыслил совершить то, что Олегу не давалось… Добро, и я пойду с тобой. Но токмо слушай старика. Мы кружим по степям, а след идти к Итилю, ко граду стольному и брать его в осаду. Столицу одолеем — Хазария падет, ибо утратит власть. Суть голову. Так принято от веку, так покоряли страны все полководцы, о коих ныне есть молва и память. А ты куда ведешь? Не к устью Волги — к Дону! Что тебе там? Кого ты ищешь? Союзников хазарских — булгар? Так вот они, уж исполчились, а мы стоим… Вели ударить в них, а любо бы презрев, отправиться к Итилю!

— Настанет час, пойдем на реку Ра, — промолвил Святослав. — А ныне след идти туда, куда укажет путь копье. Не хмурься, воевода!

— Забавы се ребячьи, — проворчал Свенальд. — Иль вымыслы раджей… Послушался б меня, а волхвов… Булгарская сторона уже вскипала, подобно смерчу, а от хазар неслись разъезды, когда князь нащупал брешь. Унесся в небо луч, вспоров пространство, и копье земли не достигло, но полки уже мчались за ним, не позрев, как за спиной уже сошлись две силы, друг друга не признавши.

Четырежды еще метал копье Святослав, прежде чем сотворился новый круг, вынесший дружину теперь к Северскому Донцу. Покуда витязи поили лошадей, ибо день угасал и солнце замерло над окоемом, пробив багровые тучи, князь проскакал вперед, назад вернулся, поехал на полунощь и полудень — повсюду открыт был путь. И только впереди, суть на востоке, была незримая стена. Здесь искажалось время, и пространство, словно вода, изламывало древко.

— Пред нами гад ползучий, — промолвил он и в землю вогнал копье. — Коль есть у кого злато — бросьте наземь и, поправ ногой, произнесите трижды — отрекаюсь! Все, до последней монеты. Оставить можно при себе лишь Знак Рода, кто таким владеет.

Гридни княжеские повиновались и все исполнили. Наемники Свенальдовы взроптали:

— Вначале князь заплатил нам, но ныне лишает состояния. Уговор иной был! Мы служим не за веру, мы вольные, а посему уйдем от Святослава!

Тут старый воевода выехал вперед, поднял десницу.

— Я свое злато бросил раньше, еще в Киеве. И в грязь втоптал. Так бросьте же и вы!

Наемная дружина разделилась. Большая часть витязей, те, что не раз ходили со Свенальдом и на ромеев, и на хазар, те, кто испил с ним чаши побед и поражений, избавилась от кошелей, рассеяв монеты по земле, но малая, неискушенная еще, как добывается мечом и как уходит потом злато, напротив, возмутилась, и уже не ропот — гнев слышался в речах.

— Не желаем идти с тобой и с князем! От его волхвования и от раджей мы доспехи потеряли, разболоченными идем на супостата! А ежели еще и злато бросим?! Ты выжил из ума, старик! Не во имя ли злата всю жизнь довлел мечом?!

— Скажу по правде — к нему привязан был, — признался вдруг Свенальд. — Всю жизнь будто гири на ногах носил. Как вспомню, какое состояние имею на своем дворе, так битва мне не в радость, и чаще мыслил не искать сражений, а как избегнуть их. Но к старости узнал, что в мире сем есть сокровища иные, и плата есть другая!

— Ужо вот поживем с твое, тогда и мы узнаем! — закричали ему наемники, — А покуда нам за плату ладно!

— Отпусти их, воевода, — подъехав к Свенальду, тихо сказал князь. — Пусть уходят на все четыре стороны. Если отыщут хоть одну… — По обычаям наемников отпускать нельзя, коль в битве витязь не был, не обагрил меча, но деньги взял, — воспротивился тот. — Уйти возможно токмо после брани иль раны, полученной в пути.

— А разве не позрел ты брани? — взирая на монеты, вбитые в грязь, спросил Святослав. — Не попиранье злата было в сей час, но битва со змеей, с ползучим гадом, вставшим перед нами. И ранил многих он, и до смерти уязвил. Эвон, кровь на земле блестит… Не заклинай их, воевода, сраженных не поднять. Они — потеря наша, а коли не достойны тризны, osqr| идут себе, если дорогу знают. Нам же сейчас открылся путь! Гад не уполз, но отпустил свой хвост и расступился перед нами!

Князь разогнал коня в ту сторону, откуда уж клубилась мгла, и встав на стременах, метнул копье… * * * Он постиг два круга Великих Таинств и мыслил править миром, взойдя на горы земли обетованной, на перепутье путей земных и небесных. С молитвы о даровании этого высшего блага начинался всякий новый день; стоя пред алтарем во дворцовом храме, он обращался к богу, называя его одним из сакральных имен, и всевышний внимал ему — об этом говорили ровно и без треска горящие свечи. Во второй молитве богоносный каган просил ниспослать скорый путь на берега реки Саббатион, в землю обетованную, и в третьей молил о победе в предстоящей битве и просил армагеддона тем поганым народам, которые ныне населяли Землю Сияющей Власти.

Дата добавления: 2015-08-27