— Нет, старец! — на миг княгиня обрела и мощь телесную, и голос. — Се был он, мой сокол! Он прилетел к огню купальскому… Но прежде я прошла Путь Исполнения Желаний. Как будто бы сейчас, да токмо не в возке, а в лодии… Убила гада из могилы… И к яблочку в саду отцовском рукою дотянулась и сорвала… Вкусила… Нет, поп, се сокол был!. И его ясный образ был светоносным… Постой, постой! Останови коней! Се вот же он, позри! Летает… Мой грех, отец святой — я предала его. Ждать обещала, но тут ко мне явился Вещий князь… Спросил, пойдешь за Игоря? И я пошла… Я власти жаждала, хотела быть княгиней!..
Григорий склонился к ней, потрогал лоб, отдернул руку — вся в горячке! Должно, преставится… Успеть бы!
И наскоро, как подобает с царями в смертный час, обряд свершил — княгине космы выстриг и спрятал их в карман.
— Теперь ты не княгиня — невеста божья. Ступай-ка к жениху!
И ладан воскуривши, молитву совершил над ней — отпел, хотя была еще живая… Змей был повержен! И золотую шкуру, лежащую у ног, суть выползок, трепали, рвали по частям и обращали в пыль союзники Руси — косые гузы, чтоб разнести на все четыре стороны, развеять по ветру и сим деянием очистить Птичий Путь от желтой хвори. А витязи бесстрашные, сомкнув полки, стояли в стороне и с ужасом взирали, как племя дикое при виде злата теряло разум: иные воины, добычей нагрузившись, бросались в степь, забыв о своем роде, иные — в воду, чтоб скрыться от сородичей за рекою Ра, а те, кому досталось мало, учиняли распри и лили кровь.
Чей солнечный металл, в природе сущий как воплощенье небесной чистоты и силы, не благо нес в сей миг, но смерть. Еще недавно сами жаждущие злата и достатка наемники Свенальда кричали гузам:
— Бросьте злато! Втопчите его в землю! Инно погибнете! Вы вольные кочевники, а станете рабы!
Но кто их слышал? Кто внимал, объятый неуемной страстью? Изведав хитрости хазар и в поисках поживы, степные лиходеи забыли свой обычай и рыли землю, дома крушили, мостовые, не оставляя на камне камня: от стен жилищ убогих до стен дворцов и крепостей — повсюду были тайники, таилища, схороны. На черный день. Однако когда настал он, несметные богатства, накопленные за столетья, не помогли и не спасли, доставшись супостату. Толпы хазар бежали в степь с надеждой затаиться в балках и переждать разор, или спешили к берегам морей, чтоб сесть на корабли, однако же везде их настигали гузы, а с ними вкупе смерть. Подобно саранче, лавина степняков охватывала все пространство и если на пути оказывался город — вмиг обращался в пыль.
Руины, пепел, прах…
Сокровища не умещались ни в сумах переметных, ни во вьюках; от тяжести поклажи хребты трещали у коней, а гузы колеса не знали. Худой, заморенный верблюд здесь стоил ровно столько, сколь богоносный каган в жертву приносил, чтобы взойти под звездный купол башни и познать одно из Таинств, а позже, во времена свободы, всякий хазарин мог заплатить такую сумму и попасть во внутреннюю крепость.
Настал тот час великий, когда последняя крупица злата, а равно зла, была исторгнута с Пути, и он открылся, начинаясь от Белой Вежи, воздвигнутой на старом месте. И можно было, ступивши на тропу Траяна, уйти к отцу — Владыке Роду.
Рок был исполнен.
И Святослав, не посвящая воевод своих, готовился к торжественному мигу. И лишь сынам своим сказал, чтоб завтра поутру пришли в его шатер и bgkh то, что там отыщут: Ярополк, как старший, пусть меч возьмет — ему по лествице отныне Русью править, а Олегу достанется копье, с которым можно ходить в земном пространстве без сакральных троп. Нечитанную книгу он себе оставил, поелику перед вступлением на путь к отцу след было прочесть ее конец.
Печальны были сыновья, предчувствуя прощание, но ни один и слова не сказал — пристало ль светоносным спорить с роком? И виду не подав, они восприняли наказ, склонились пред отцом и молча удалились, встали в строй дружинный.
Все ждали, когда выйдет князь, и тиуны подле шатра ему коня седлали, покрытого черемною попоной, и синий плащ был наготове, и шелом железный с косицею курчавой, сплетенной из волос поверженного супостата, и черной паволокой — забралом кагана: со знаками победы должен вернуться Святослав на киевский престол! Трубач с воловьим рогом возле уст плясал на лошади перед полками, готовый протрубить на сей раз не грозный вопль — на приступ, и даже не победу: приятный сердцу звук готовился исторгнуть — обратный путь домой, в родную землю. И кони ждали трубной вести, подзуживая рог боевой высоким, чистым ржаньем.
Князь вышел из шатра, но, не приняв коня, плаща и шлема, в одной рубахе встал пред дружиной, и тишина повисла под весенним небом. Не чаяли уж больше ступать на сию землю уставшие от битв полки, все были в седлах, готовые в дорогу, но видя Святослава пешим, рать спешилась, застыла у лошадиных морд.
— Да будет Свет! У Ра! — воскликнул князь и поклонился солнцу. — Окончен ратный путь. Благодарю тебя. И пусть сияют твои лучи над этой стороной, как прежде. Я рок исполнил! — и лишь затем к полкам оборотился. — Эй, братья, други! Эй, храбрецы отважные! И вам земной поклон. Вы отстояли мою честь, а себе стяжали не добычу, но славу на века. Отныне свободен Птичий Путь и нет более Тьмы, которая триста годин Свет пожирала. Теперь народы Ара станут питать не змея, лежавшего на устьях рек и берегах морей — друг друга, и всякий Гой способен идти тропой Траяна. Но если мы оставим сию землю, если без надзора бросим и домой уйдем, победой утешаясь, не минет года, как змей приползет сюда и вновь утвердится мрак, а воды Ра опять разъединятся с Гангой. Мне тоже любо в Киев, на золотой престол, на пир, в покои к женам, да рок иной, дружина, след завершить свой Путь. Куда мне ступать, изведаю я завтра, когда открою нечитанную книгу. А вы свой рок узнаете сегодня… Молчали витязи в сей важный час, застыли неподвижно, ожидая воли князя и слова судного — Каз Предводительский, иначе речь, Закон народов Ара, имеющий силу необратимую и священную — суть силу — рока. Указ, приказ, наказ — все суета в отличии от Каза, давать который подвластно лишь князю Вещему.
Не в наказание провозглашали сие слово, а в казнь, ибо принявший его по доброй воле утрачивал мирские прелести и становился суть казенным, то бишь слугою Рода и суть волхвом. Верховный бог когда-то поделился плотью, чтобы жена земная, Ольга, смогла родить дитя, и Святослав, вскормившись чрез Креславу у волхвов в истоках рек священных Ра и Ганга, сам принял казнь и был отмечен, вкупе с серьгой с рождения, хохлом — иначе оселедцем иль чубом, а по сути космом, соединяющим начала земли и неба. Он стал волхвом, он был волхвом с того мгновения, как принял Каз даждьбожий, однако же среди жрецов именовался просто — казак, то есть кудесник-воин, по слову Рода и добровольно поклявшийся мечом казаковать — исполнить волю бога.
На древнем языке народов Ара сие деяние когда-то означало повиноваться избранному року — обет исполнить строгий, отрекшись от земного.
Теперь настал черед принять его и присягнуть оружием всем храбрецам, всем витязям сведомым, которые до Каза Вещего отвергли прелесть земных воззрений — добычи, состоянья, злата — и в сей ипостаси вскормленные, уже ступили на этот путь. И потому были хранимы Родом, когда, презрев кольчуги и брони, сходились в сечах и брали крепости под тучей стрел и камнепадом. Но ежели они по своей воле обет сей примут, то имя им уж будет не дружина, не войско князя и не рать, а казачье ap»rqrbn, суть воинская каста, где нет ни князей, ни воевод, а есть казачий Круг, порука круговая. И сей союз сакральный неистребим и вечен, поелику его огонь может быть великим, как пожар, и малым, словно искра. Когда же дошлый супостат, имея силу впятеро и хитростей довольно, его погасит, он возродится вновь, едва лишь братья по обету Каз сойдутся в Круг.
Тот Круг зовется коло — свет солнца, солнечный огонь, несомый богом Ра.
Но малая беда, когда казнишь себя, сообразуясь с роком; когда же обрекаешь Каз принять других, рожденных не токмо для войны и битвы с Тьмою, когда определяешь судьбу земных людей, не наяву, но в мыслях тешущих мирские радости, болит душа и дух спирает от высоты, с коей взываешь к жертве. И князь молчал, но взор его красноречив был, так что дружина не сдержалась.
— Скажи нам, Святослав!
— Молви свое слово!
— С тобой мы Путь прошли! И далее пойдем, куда ты скажешь!
Коня в строю оставив, боярин Претич к нему приблизился.
— Тебе я первым клялся. И ныне поклянусь. Каков будет приказ?
За ним и княжичи пришли, в очах огонь горит — эх, юность непорочная!..
— С тобою мы, отец. Куда посмотришь ты — туда поскачем.
Как старый дуб скрипучий, Свенальд пред очи встал.
— Я много чудного позрел в походе сем. И крови супостата много пролил… Да токмо не познал еще, в чем суть — служить за веру? А любо бы познать… — Ты и меня переживешь, а значит, время есть, еще познаешь, — князь место указал ему — за спину поставил. — И полк свой, бывший наемный, сюда поставь. Со мной пойдешь, куда б я ни устремил свой взор. Ты же за веру жаждал послужить?
— И ныне жажду! Ибо не вкусил до дна, что означает владеть мечом за веру.
— Добро. И в тридевять добро, если твои дружинники пойдут со мной, дабы познать, что означает животом своим пожертвовать во имя веры, — промолвил Святослав и обратился к сыновьям: — А вам я все сказал. Уж вы то по роду своему обязаны служить за веру. Однако же полки свои оставьте Претичу. Вам выпадает иная доля. Осталось исполнить мой наказ и не скакать, куда я посмотрю, а ехать медленно и не взирать чужими очами.
И тоже своей спиной прикрыл.
Остался воевода Претич.
— Поклялся первым, помню, — князь на широкое плечо десницу возложил. — Готов ли еще раз поклясться и обет принять? Коль не готов, то не неволю… — Всю жизнь я мыслью тешился — судьбу познать… Так молви свое слово, князь.
— Мне бы тебя с собою взять, — промолвил Святослав, жалея. — Не знал бы горя, шел бы без оглядки… Да есть нужда, боярин: на сих берегах морей и рек след посадить не люд служилый и заставы, а воинство священное — суть казаков. Се есть твоя судьба. Возьми мою дружину, всю, кроме витязей Свенальда, садись и охраняй. Чтоб не затворялся более Путь Птичий и не заросла тропа травой Забвения.
— Добро, светлейший князь, — боярин взял меч за лезвие, над головою поднял и клятву произнес. Кровь с дланей скользнула по клинку и пала наземь. Однако Святослав, полу рубахи оторвав, укутал раны воеводы и вострый засапожник достал из ножен.
— Сей клятвы мало. Отныне не мне станешь служить, и жизнь твоя и казаков твоих принадлежит Владыке Роду. Ему и кланяйся, ему и присягай.
Боярин встал лицом к востоку и преклонил колено. Князь же тем часом выбрал на голове его пучок волос, тесьмою повязал; остальные под корень срезал, сбрил, и обнаженный череп, иссеченный в сраженьях и испещренный шрамами, будто письмом — черты и резы, — вдруг уязвимым стал и беззащитным, а черепная кость внезапно треснула на темени — в том месте, где оселедец был, — и разошлась.
И родничок забил под кожей, как у младенца.
Претерпливая боль, бо ярый муж и виду не подал, лишь потемнел очами и на ноги поднялся.
— Теперь возврата нет, — промолвил Святослав. — Бог тебе князь. Ну все, ступай и оказачь дружину. И вот тебе мой дар.
Он снял рубаху с плеч, руками Рожаниц сотканную, без швов, но стрелами поклеванную, будто вороньем, мечами рубленную, паленную огнем, и обрядил в нее принявшего обет.
— Поизносилась, да еще послужит… Носи и не снимай!
— А как же ты?..
— Мне новую соткут…
Уже не воевода, но внук даждьбожий, воин Рода, пошел было к полкам, но обернулся, встал.
— Куда же ты пойдешь? Куда же путь тебе?!
— Своей судьбы не знаю. Но путь избираю сам. И по нему пойду, на небо не взирая.
— Но с кем?! Ужели с теми, кто за твоей спиной?! С дружиною Свенальда?
— Покуда с ними…
— Но зришь ли ты, кто там стоит?!
— Се сыновья мои! Надежда и опора. А это воины, отринувшие злато.
— Да там ведь смерть твоя! Оборотись же, князь!
— Она давно за мной стоит, — ответил Святослав. — В затылок дышит, должно быть, часа ждет… Да все по воле Рода! Иди, иди, ступай. Прощайте, други!
Рукой махнул и в свой шатер вошел. Через мгновенье сыновья туда вбежали — ан, нет отца! Наследство тут — вон меч висит, булатный дар Валдая, копье с железным навершением — дар раджей, в зенит смотрящий, и кубок с медом, чуть отпитый… В сей миг за полотняной стенкой копыта застучали!
Буланый конь, сияющий как жар, едва земли касаясь, в степь уносил отца! Достигнув окоема, взмыл в воздух, еще немного поскакал и обратился в луч… Но князю чудилось, он ехал медленно, и утомленный конь едва переступал ногами — того гляди, падет. Ни час, ни день, а месяц минул, покуда Святослав увидел реку — малый ручеек; на берегу его топилась баня, дымок курился с под застрех. Два Гоя, два удальца, оставив ведра, коромысла, на кушаках тягались и, потные, сопели, не в силах повалить друг друга, а подле них, в зеленом одеянии, сотканном из травы-осоки, танцевала дева. В самозабвении никто из них и не заметил, как примчался всадник, и конь буланый вдруг взвихрился и сбросил на земь седока. И он словно проснулся и, осмотревшись удивленно, сел на камень.
— Где я? — спросил у молодцов.
Те продолжали схватку, да токмо отпустили кушаки друг друга и уцепились за усищи вислые — не слышали его… — Эй, девица! Не скажешь ли, где ныне я? Плясунья очи вскинула — ожгла огнем томленья… — Ах, добрый молодец!.. У, какой пригожий!
И тотчас на колени князю прыгнула и за бока — пощекотать. Откинуть бы игривую, да дева колюча и трава на ней, едва лишь срам прикрывающая, до того остра — в сей миг изрежешь длани. Пощекотала, шею обвила шершавыми руками.
— Почто же не смеешься? Ужели не щекотно?, — Сказала бы, что за страна сия? Сдается мне, знакомая дорога, и свет сей, зыбь воды… Сдается, хаживал сиим путем, а вот в какие времена — и не припомню. Куда же конь завез меня? И в какое пространство занесло?
— Ко мне ты прибыл в царство! Я поджидала… Эвон Гои из-за меня дерутся уж который год, но токмо никто из них не люб. А ты пришелся мне… — Кто же ты? И отчего наряд такой, одна осока? Бесстыдница нос острый вздернула.
— А чтоб руками не хватали!.. Но тебе позволю, так тому и быть. А ну-ка, приласкай меня! Позри, какие перси, лоно… Не бойся, дай мне руку.
Гои меж тем, схватившись за чубы, таскали по полю друг друга, но не bnohkh, а смеялись, хотя трещали волосы. Князь деву оглядел.
— Ответишь, где я — приласкаю. А так охоты нет.
— Охоты нет?! — тут дева завизжала. — Позрите на него! Охоты нет! Удача выпала — царицу вод, владычицу морей, и рек ласкать, а он не хочет! И торг ведет со мной!.. Да Гои ли ты?
— Был Гои, — с тоскою молвил Святослав. — А ныне рок исполнил и путь мой оборвался. Кто я, сейчас не ведаю. Сюда вот конь принес… Коль ты царица — вод, скажи, зачем судьба к тебе примчала? Жизнь земная окончится на дне? Мне предначертано смерть от воды принять? Утопнуть?
— Ты в моей власти! — девица полунагая рассмеялась. — Как пожелаю, так и будет!.. Могу на дно спровадить, к рыбам. А могу озолотить, коли полюбишь. В наперсниках оставлю, дам лодию с ветрилом и несколько русалок в послушанье. Ну, что изберешь, строптивый молодец?
— Русалок, лодию… Сим не прельстишь меня. С тобою забавляться скучно. Отправь меня на дно. Там еще не был.
— Да погоди, отправлю! Но прежде приласкай! Нам некуда спешить, здесь, куда конь тебя принес, нет времени. Позри на солнце, оно всегда в зените и с места не сойдет, сколь бы ты здесь не был. Пройдут века, исчезнут предки и придут потомки, а тут все будет так, как есть… Не торопись на дно и обними меня. Иль я тебе не нравлюсь?
— Вот где я! — воскликнул Святослав и деву наземь сбросил. — Меж небом и землей! Знакомый путь… Скажи, царица, а знаешь ли Креславу? Трехокую, всевидящую деву?
— Ее здесь не бывало! — обиделась царица, одежды поправляя. — Презрел меня?.. Ну, молодец, держись!
И стала из осоки вить веревку, но тут на волнах челн показался; старуха в сарафане рыбьей кожи веслом гребла, стремнину рассекая. В тот час же Гои расцепились, схватили коромысла, ведра и бросились к реке, а дева не осоку — ракитник начала ломать и в веники вязать.
— Опять бездельничали! Ужо я вас! — старуха с веслом в руках на берег прыгнула, оставив челн, который сам причалил и затащился на сухое.
— Мы воду носим, баню топим! — заблажили Гои.
— Я веники вяжу! — вскричала дева.
Однако же старуха веслом огрела драчунов по спинам, а девице досталось чуть пониже, да еще за космы оттаскала.
— Я велела не ракитника, а вереску ломать! Чай, князя станем парить, светлейшую особу — не простого Гоя. А где скрипун-трава? Ну, живо на болото!
Так разогнав холопов, она достала из челна цветы — суть лилии, уселась у воды на черный камень и принялась плести венок: как будто и не зрела князя!
— Эй, старая! — окликнул он. — Не скажешь ли, где ныне я?
— А кто ты будешь? И откуда?
— Мне имя Святослав. На брег сей конь принес. Старуха обернулась, через плечо позрела.
— Се проходимец, вор и искуситель! — заверещала дева, ракитники ломая. — Хотел меня прельстить! В кусты повлек, одежды растрепал!
— А ты ступай! И исполняй урок!
— Отправь его на дно! Он сам желал!..
— Кыш на болото! — прикрикнула старуха и опять ко князю: — Как имя? Святослав?.. Да что-то не припомню.
— Но ты-то кто? По грозности — царица… — И есть царица.
— Сколько вас тут! Одна, другая, а толку не добиться. Где я? И на каком пути?
— А где ты ране побывал?
— Во многих странах, на многих реках и морях. Ведь я же Святослав, Великий князь. Ужели не слыхала?
— Ты — князь?! — старуха возмутилась. — Ах, плут! Ах, подлый самозванец! А то мы не видали князя!.. И в самом деле проходимец.
— На дно его, на дно! — обрадовалась дева.
— Он — князь! Позрите на него!.. Коль князь, то где рубаха? Мы что здесь, дураки? Встречаем по одежке! Коль нет рубахи, знать, не князь — qsr| голь перекатная. Да если рассудить, в Руси княгиня — я! Кто надзирает воды, кто стережет пути по рекам и морям, тот правит в сей земле! На дно! Пойдешь на дно! Чтоб неповадно было.
— Была рубаха, — признался он. — Да на земле оставил. В дар казаку отдал. Но есть серьга, она со мной.
— Серьга? — прищурилась старуха и мокрыми руками взяла за ухо. — И верно, зрю свастику — Знак Рода… Так ты и в самом деле князь?
— Был князь. Да ныне кто я и где — не ведаю. Царица вод вздохнула тяжко и, кажется, всплакнула.
— Не знаю что и делать… Положено тебя попарить в бане и проводить в чертоги. Но если нет рубахи, сотканной Рожаницами, нельзя к отцу. Ты не рубаху, ты долю на земле оставил, а мог бы ведь ступить не на Последний Путь — уйти в бессмертье, воеводой к Роду… По недомыслию оставил иль с умыслом?
— Каз учинил, а воинам священным бессмертие важнее.
Старуха замолчала и, расплетя венок, цветы на воду бросила — в тот миг же лилии укоренились и приросли ко дну.
— Ума не приложу. — сказала. — Хоть впрямь отправляй в глубины. Будь я владычицей земли — пошел бы в землю. А я водой владею.
— На дно его, на дно! — дева вновь принялась плести веревку, чтоб камень привязать.
— А ты, Кикимора, молчи! — обрезала старуха. — Опять царицей назвалась? Ну, отвечай?!
— Мне молодец пришелся, — захныкала она. — А он отринул! Обидно, хоть топись… Не ведала, что князь, подумала, бродяга, изгой случайный… — Ой, чую, подсидишь меня! А чтоб такого не случилось, ступай на дно сама!
— Прости, владычица! Служить буду исправно! И на твой престол не посягну! Ни-ни!
— Врешь, тварь болотная, — старуха отмахнулась. — Но что же делать, князь? Хоть посоветуй!
— Коль так, пойду на дно. Каков ни есть, а путь, — покорно согласился князь. — Уж лучше к рыбам, нежели беспутным странником бродить в пространстве, где зыбко все, где нет ни дня, ни ночи… Изволь, царица, я готов. Да токмо речка по колено и не утопнуть в ней ни вдоль, ни поперек. Вели свести на омут, где б скрыло с головой. И камень привяжи покрепче, инно всплыву.
— Камень? Есть камень у меня, — с тоскою молвила старуха и указала на глыбу черную, на коей и сидела. — Позри вот, подходящий. С ним век лежать на дне.
Князь осмотрел его, ощупал подле землю и вырвал посох — миртовый сук, уже пустивший корни.
— А верно твое слово, не всплыть вовек. Тяжел осколок Тьмы. И посох мне знаком… Допрежь, чем обратиться лежачим камнем, он был моим кормильцем по имени Аббай. Вот где приют нашел… — Да ежели б рубахи не оставил, стала б казнить тебя сим грузом? — заохала царица вод. — Ни в жизнь! Попарила бы в бане, к Валдаю проводила… Теперь ни мыть, ни парить: каким пришел, таким уйдешь на дно. Да не кручинься, князь! Позри на воды светлые, ведь се не Волга, как ныне прозывают, и не Итиль; се Ра — река. Она тебя отмоет… И, побежавши к Гоям, закричала:
— Эй, лодыри! Тушите каменку и выпускайте пар! А воду вновь снесите в реку!
И в тот же миг зашевелился камень, стряхнул речной песок и встал — не изваяние, не каменный болван, а юдолище мерзкое.
— Признал меня?.. Признал… Ну, что? Расправился со змеем? На части мелкие иссек? И выползок развеял по ветру?
— Я то исполнил, что на роду написано, — ответил камню Святослав.
— И рад? Мир подивил, потряс, утешен славой?
— Путь Птичий отворил, и тем доволен.
— Эх, неразумный отрок, — загоревала глыба. — Послушался бы мать. И твое имя осталось бы в анналах, как имя Александра из Македонии. И многие века о Святославе слагали бы легенды и пели ему. гимны, походы opnqk»bk. Ты б стал не просто князем земель славянских, но первым государем со славой просвещенья и мудрости великой. И тем прославил Русь! Я бы тебе за это открыл три Таинства и сделал рохданитом. Ты стал бы ипостасью бога Яхве, а значит, вечным. А ныне что? Что скажут о тебе? Князь-варвар? Полководец племен убогих, диких, темных? Второй Аттила, разрушивший Великую Хазарию — страну мужей ученых, страну творцов, страну блестящих знаний мира, где во главе угла — свобода? Презренный скифский вождь, добычи ради, злата вершивший злодеяния, от коих стынет кровь?
— Не скажут так, ибо известно всем, что я отринул злато, — храня спокойствие, промолвил Святослав. — К сему же, Гоям, кому я путь открыл тропой Траяна, никак не повредит молва. Им истина известна.
— Се верно, тем, кто пойдет тропой, известно все… Но кто услышит их? С пути Траяна глас одинокий не долетит до уха. А долетит, так кто поверит? Смеяться станут над изгоем… Нет, князь, все доводы твои — есть суть обман. Он Путь открыл! Он вновь соединил народы Ара и две реки священных! Он отринул злато, попрал ногами, дабы вернуть к истокам человека!.. Все ложь, и все напрасно. Героем может быть лишь тот, кто собирает злато, кто в жажде отыскать его свершает подвиги, воюет со стихией и дикостью племен, не ведающих, чем они владеют. А ну-ка вспомни те саги и сказания, которым я учил тебя? Знали бы Ясона, не поплыви он к скифам за золотым руном?.. Чем ты гордишься, неразумный? А ведомо тебе, что все потомки людского рода обречены в ближайшем будущем не только собирать, но поклоняться злату, как божеству верховному? Не станет над главой ни Рода твоего, и ни Христа, Аллах покинет небо, и в пыль источится Будда. Сам Яхве потеряет силу! И только Золотой Телец будет светить как солнце, спасать и даровать все блага. Он, всемогущий, начнет ряды рядить, суды судить и жизнью править. Ну, князь, поспорь со мной!
— Нет, чародей, я спорить не берусь, — сказал на это Святослав. — Тебе видней, что станет божеством. Ты зришь в столетья. И ежели речь твоя есть истина и Золотой Телец на небе воссияет, то над пустой землею первозданной. Ибо исчезнет человек, а будет скот двуногий. И мне его не жаль.
— Скот говоришь? — скрипуче усмехнулся камень. — Возможно, ты и прав… Да только скот того не будет ведать и не пожелает знать, что скот. Он скажет о себе — я человек! И кто же станет сомневаться?.. А ты, сказав о человеке — скот! — слыть станешь ненавистником и гордецом, не ведающим бога.
— Аз Бога Ведаю…
— Но ты его попрал! Ты надругался над священным Золотым Тельцом. Так кто ты есть? Злодей, вероотступник, невеглас поганый, возводящий хулу на бога! Вот кем останется князь Святослав в глазах потомков!
— Я славы не искал и никогда не мыслил, что станут говорить потомки, — признался князь. — Рассудят верно, коль ведать будут бога. Ну а забудут Рода, и твоему Тельцу поклонятся и гимны воспоют — не мне судить их. Я рок исполнил свой и камень с Пути убрал.
— Убрал? Юнец наивный! Ей-ей, ты более мне нравился детиной!.. Мне жаль тебя. Суровый путь прошел, не княжеские яства — конину ел в походах, не на перинах спал — на потнике под звездным небом, жен не ласкал, не пировал. Теперь помысли, к концу какому ты пришел? Что заслужил? На шею камень! Да не просто камень! Ты победил Хазарию, но она в моей сути на дно тебя утянет и там станет держать.
— Не ты меня, а я тебя избрал на шею, — ответил Святослав. — Не ты, а я буду держать тебя на дне, чтоб более никогда не явился на белый свет.
— Самонадеянный безумец! Старания напрасны, ужель не видишь? Все вернется на круги своя! Князь усмехнулся:
— Вернется на круги?.. Забавно! Вот ты, Аббай, тяжелый черный камень, попробуй-ка, вернись! На киевский базар потешным стариком или кормильцем!.. Нет, исторгнутый с Пути, быть тебе лежачим камнем во веки веков!
Тут юдолище покачнулось, волну пуская по воде, но не свалилось, а напротив, лишь крепче утвердилось.
— Да, я ныне черный камень… И с тобою вкупе мы уйдем на дно. Ты обратишься в прах скорей меня. Я выжду срок! Вода меня источит и обратит в песок. Песок тяжелый унесет река… И если одна песчинка достигнет земель обетованных, я снова встану рохданитом! И вернусь сюда, чтобы достичь чертогов и сокрушить их!
— Ну что же, дерзай, — князь сжал кулаки. — Я зрю теперь, все так и будет… Но прежде минет вечность!
Черный камень засмеялся — содрогнулась земля и воды взволновались.
— Мне вечность нипочем! Чей ныне принят календарь? От сотворенья Мира? От рождества Христова! А ведомо тебе: кто движет Время, тот и правит миром?
Скованные вместе Свет и Тьма, лежали рядом, на помосте, воздвигнутом над водами реки священной — Ра. И солнце, стоящее в зените, вдруг тень отбросило: бог Род взирал на казнь и хмурил брови. И голос слышен был:
— Я даровал тебе покров свой — ты на земле его оставил. Каз учинил… А Каз — се моя воля! И мне его творить! Ты возгордился, Святослав, и покусился на промыслы мои. Мне жаль тебя, но дабы не нарушить устройство мира, ты пойдешь на дно.
Тем часом Великий волхв Валдай стоял пред жертвенником Рода.
— Владыка! Пощади его! Твой сын и суть даждьбожий внук не возгордился, а сделал то, что ты не сотворил, в забвеньи пребывая. Ты нас забыл. Ты нас оставил! И сын твой взял на себя не промыслы твои, а ношу тяжкую: будучи смертным, вершил деяния бессмертные. Что нам творить, коль боги почивают?.. Утопишь Святослава, и с ним утопнет все. И ты утопнешь, хоть и высоко сидишь! Ужель не помнишь, зачем послал его? Тот, с кем ты поделился плотью и промыслом своим, исполнил рок, и дай ему конец достойный. Мы не рабы твои, мы внуки! И существуем как продолженье твоей воли в земном пространстве.
Что сделал Святослав, то ты желал. Иль скажешь, нет?.. Так и позволь уйти ему в Последний Путь не как изгою, голи перекатной; как подобает князю — на корабле, совокупившись с пламенем.
— Столь долгой речью ты утомил меня, наместник. — глас строгий с неба пал. — Ты просишь за него, а он молчит… Я не отнимал дар речи, пусть скажет, пусть меня попросит. Иль смелость потерял?
— Он ничего не скажет, не попросит, — ответствовал Валдай. — Он молча канет в бездну, то бишь на дно.
— Но отчего? Так возгордился?
— Только оттого, что сын твой! И его гордыня и дерзость — все от тебя.
На срок недолгий свет погас в чертогах. Великий Волхв движением плаща на жертвеннике оживил огонь, но жертвы не воздал.
— Где мать его? Моя жена земная? — в гласе небесном послышалась тоска. — Я ее помню… На лодии плыла, в Плескове, где перевоз держала. В очах волна, в руках волна, волна в душе… Залюбовался ею. Где ныне дева именем Дарина? Вчера еще была… — По-твоему — вчера, а минул почти век… — Так где она?
— А больше нет Дарины.
— Умерла?.. Но среди мертвых ее не зрю!
— Она живой мертвец, — проговорил Валдай и простительную жертву — кукушкины слезы — бросил на пылающие угли. — Прости ее, Даждьбог… Есть ныне на земле обряд, по коему изгои — твои внуки, по доброй воле принимают сан, суть иноческий, мысля, что будучи живым, возможно постигнуть божество и ему служить, как если б испытал смертный час.
— Какая суета, — вздохнули небеса. — И что им не хватает? Что они ищут, свою терзая душу?
— Тебя, Владыка…
— Ну, полно! Хочу послушать сына… Эй, плоть моя! Так и уйдешь на дно, не обронивши слова?.. Удачный выпал час, я вспомнил твою мать. Opnqh меня, я ныне благосклонен и все исполню. Ну? Проси, проси же! Иль нечего просить?
Князь голову приподнял, однако черный камень вниз потянул.
— Есть просьба у меня… Не отправляй на дно.
— Так я и знал… Добро! — тотчас же отозвался Род. — Садись в корабль и плыви ко мне. Я зрел, как ты сражался с моим извечным супостатом — златом, и победил его. А посему отныне ты — воевода, моя десница, карающая зло.
— Счел бы за честь, отец, десницей стать твоей, — князь все-таки привстал — железные оковы и тяжкий груз перехватили горло. — Да не время ныне мне на корабль… Позри на камень сей! Покуда цел он, ничего, но время трет его, и черный прах летит по ветру, по воде плывет. И то, с чем я сражался, что исторгал с Путей, вновь засевает нивы. Токмо здесь, меж небом и землей, я наконец изведал, в чем семя зла и где мне быть должно, дабы полками ярыми, огнем, мечом выбить его всходы — в земле обетованной, как рекут хазары. Да, рок твой исполнил. Но все уйдет в песок, коль я сейчас отправлюсь в Последний Путь. Хоть огненной насадой к тебе, отец, хоть с камнем сим на дно речное. Пусти меня, верни на землю! Мне след свершить теперь не промыслы твои, а свою волю.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 101 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |