Гродзенская дыяцэзія Рымска-каталіцкага Касцёла Pэcпyблiка Беларусь 2011 9 страница

Но, пребывая в руках садистов, вынужденная жить среди ра­бов разного пола, она ни разу не подверглась насилию. «Бого­родица защищала меня, хотя я её не знала», - скажет потом Бахита с необыкновенной простотой. Действительно, трудно объяснить, каким образом она была хранима.

Через год генерал решил вернуться в Турцию. Он продал почти всех рабов, оставив себе лишь десяток, и пустился в путь на верблюдах, нагруженных огромным багажом. В Хартуме он решил продать остальных рабов, и Бахиту купил итальянский консул. Так впервые Бахита вошла в нормальный дом, к лю­дям, гуманно обращавшимся с ней. Первый раз в своей жиз­ни она надела на себя изящную тунику - знак целомудрия и свободы. Она помогала горничным в работе по дому, все были добры к ней. Консул проявил заинтересованность в её судьбе и предпринял попытки разыскать деревню и родителей Бахиты. Однако она была уже не в состоянии дать даже общих сведе­ний о своём происхождении.

В этом доме с ней никогда не говорили о Боге. Вдали от родины и без миссионерской помощи эти итальянцы почти совсем утра­тили веру. Между тем, достаточно было этой прежде неведомой дружбы, этого никогда ранее не испытанного чувства уверенно­сти, этой первой радости жизни, этого мимолётного отцовства, проявившегося в заинтересованности консула в её судьбе, чтобы религиозное чувство девушки вырвалось наружу само по себе.

Она спрашивала себя: «Кто же зажигает на небе все эти светя­щиеся точечки?» - и испытывала какое-то волнение, странную потребность поклоняться Кому-то. «Я любила Его, ещё не зная», - скажет потом девушка.

В доме консула часто говорилось о том, как все тоскуют по Италии, и Бахита тоже стала мечтать о ней, желая увидеть ту да­лекую и неведомую землю, породившую таких добрых людей.

Через два года консула срочно отозвали на родину. Бахита с удивительной настойчивостью стала просить хозяев взять её с собой. Они исполнили её просьбу. В ночь после их отъезда шайка разбойников ворвалась в итальянское консульство, раз­грабила всё имущество и увела всех рабов. Ещё один раз Бахи­та, не зная, что такое чудо, почувствовала себя чудесным обра­зом хранимой. Когда они прибыли в Генуэзский порт, Бахита опустилась на колени и поцеловала землю. Хозяева удивлённо спросили, почему она это сделала. Она ответила, что не знает, просто она счастлива.

Среди встречающих консула и его семью были их друзья Де Микиели - богатая супружеская пара из Мирано Венето. С ними была их трёхлетняя дочь Миммина. Девочке очень по­нравилась Бахита, и Де Микиели уговорили консула подарить им негритянку. Малышка привязалась к ней, как к матери, так что Бахита даже спала в роскошной комнате девочки.

Новые хозяева были атеистами и запретили Бахите, гуляя с девочкой, заходить в церковь. Свою дочь они всё-таки научили читать «Отче наш», «Радуйся Мария» и «Слава Отцу и Сыну». Трёхлетняя хозяйка заставляла произносить эти молитвы и свою чёрную мамочку. Обе не понимали смысла того, что гово­рили, но Бахита, которой уже исполнилось семнадцать, повто­ряла молитвы одна, в течение всего дня, находя в этом необы­чайную прелесть.

Через три года новые хозяева решили переехать жить в Аф­рику. Для этого нужно было сделать несколько предваритель­ных поездок. Примерно на десять месяцев они должны были оставить Бахиту в Италии. Они добились того, что её приняли в венецианский Институт катехуменов, которым руководили монахини-каноссианки.

«Ну вот, - сказала ей хозяйка тоном, каким убеждают детей, - теперь это твой дом: оставайся здесь». И обещала, что скоро за ней вернётся. Вместе с Бахитой она вынуждена была оста­вить свою дочь, которая и слышать не хотела о расставании с негритянкой. Хозяйка даже не представляла, что её слова вре­зались Бахите в самое сердце.

Так началось христианское воспитание Бахиты. Ей было почти двадцать лет, она не умела ни читать, ни писать. Но она умела слушать. Спустя годы она вспоминала: «Настоятель­ница, преподававшая катехизис, говорила, что я “пью Закон Божий”».

Она была подобна жаждущей влаги земле и «была особенно счастлива, когда почувствовала, что Бог увидел её страдания». Более всего её трогало, когда говорили, что она - дочь Божья и что Бог любит её. Поражённая этим, она много раз в течение дня оставляла свои дела и бежала к преподавательнице катехи­зиса, чтобы убедиться в этом: неужели именно она - дочь Бо­жья? Даже если была рабой? Даже если она чёрная? И Он дей­ствительно любит её? Даже если ей нечего дать Ему взамен?

Бахита ещё не закончила изучение катехизиса и не приняла Крещения, когда за ней вернулась хозяйка, чтобы увезти её в Африку. Хозяйка рассказала, что открыла большую гостиницу и что за ней, Бахитой, оставлено место барменши - прекрасное положение для девушки-рабыни.

С этого момента началась напряжённая борьба, которую даже трудно вообразить. Девушка сжилась со своим рабским положением. Она вспоминала: «Я думала, что рабы являются собственностью хозяев и что хозяева могут делать с ними всё, что угодно, даже убить». Кроме того, та девочка, о которой она заботилась последние годы, которая цеплялась за неё и желала постоянно быть с ней, была единственным любящим её чело­веком в мире. Если смотреть на эту ситуацию с человеческой точки зрения, то Бахита не могла сопротивляться. Но с другой стороны, одна мысль об угрозе потерять веру, которую она едва начала познавать, делала её непреклонной.

Это сопротивление не было желанием свободы, как можно было бы предположить. Наоборот, Бахита призналась, что в то время страдала больше, чем когда её похитили. Теперь она должна была отказаться от всего, что полюбила, в то время как будущее было очень туманным. Монахиня, присутствующая при разговоре Бахиты с хозяйкой, попыталась даже уговорить девушку не быть такой неблагодарной и не причинять страда­ний девочке. Но Бахита чувствовала в себе внутреннюю силу, которая убеждала её остаться: речь шла о вере, которую она только что начала познавать.

Вскоре уговоры сменились угрозами. Хозяйка требовала со­блюдения африканских законов, согласно которым девушка принадлежала ей с правом жизни и смерти. Пришлось вме­шаться самым высоким властям: главному префекту и карди­налу Венеции. Они напомнили синьоре Де Микиели, что Ита­лия не признает жестоких законов Африки, и поэтому Бахита вольна принять любое решение.

«Я не хочу терять Господа Бога», - сказала девушка, зали­ваясь слезами. Она осталась, кротко ожидая своего Крещения, с мыслью, что не достойна его. Её окрестили 9 января 1890 года. В этот же день она приняла таинство Миропомазания и первое Причастие. Ей дали имя Джузеппина Бахита.

Спустя почти сорок лет ей довелось привезти в Италию свою подругу. Вот что та рассказывает: «Она привела меня посмо­треть на то место, где ее крестили. Приблизившись к нему, она с радостным волнением почти бегом бросилась к этому благо­словенному месту. Растроганная, она опустилась на колени и поцеловала камень, на котором преклоняла колени во время Крещения. “Здесь, - сказала она на своём диалекте, - имен­но здесь я стала дочерью Божьей... Я, бедная негритянка, бед­ная негритянка... Здесь меня окропили водой, открывшей мне Рай!” Потом она повела меня в часовенку Божьей Матери. Там она распростёрлась на полу и поцеловала это место со словами: “Здесь я стала дочерью Марии”. Она говорила с восхититель­- ным волнением и заметила, что для неё, сироты, было огром­ным утешением обрести мать в Деве Марии».

Но и после Крещения страдания Бахиты продолжались. Во время первого Причастия она попросила у Бога разрешения не оставлять это место, ставшее для неё родным домом. Она чувствовала непреодолимое желание посвятить жизнь своему Богу, как те монахини, которых она хорошо узнала и полюби­ла. Но в глубине души она была уверена, что это невозможно. «Я чувствовала себя недостойной. Я принадлежала к чёрной расе, поэтому была уверена, что поставлю Институт в неловкое положение и что меня не примут».

Два года спустя, усердно помолившись Деве Марии, Бахи­та набралась смелости поговорить об этом с духовником. Тот поговорил с настоятельницей, которая уже давно заметила в девушке монашеское призвание, но ждала, когда она сама за­говорит. Её приняли, хотя в те годы и в тех местах чернокожая монахиня была не просто редким, но уникальным явлением. Три года она была послушницей. Потом призвали кардинала Джузеппе Сарто - будущего Папу Пия X, - чтобы он проэк­заменовал её. Выслушав девушку, с трудом изъяснявшуюся на диалекте, он сказал ей (тоже на диалекте): «Принимайте свя­той обет без страха. Иисус этого хочет. Иисус любит вас. И вы любите Его и служите Ему всегда!»

Так с этой беседы между двумя будущими святыми, началась история матери Джузеппины Бахиты, монахини-каноссианки. В Скио (предместье Виченцы), куда она приехала в 1902 году и где оставалась до конца жизни, её ласково называли «матушка Моретта» («Чёрная матушка»), и постепенно, год за годом, жи­тели этих мест убеждались, что среди них поселилась святая.

Иногда сиротки Института просили её рассказать свою исто­рию, и матушка Моретта соглашалась с целью научить их дове­ряться Господу. Одна из них вспоминала: «Когда я говорила, что арабы, мучившие её, были плохими, она прикладывала палец к губам и возражала: молчите! Они не были плохими, они не знали

Господа Бога!» И это не было суждением, смягчённым специ­ально для детей: она действительно была в этом убеждена.

Иногда она говорила: «Бедняги, может быть, они и не ду­мали причинить мне столько зла. Ведь они были хозяевами, а я их рабой». Создавалось впечатление, что Бахита как бы оправдывает их, пытаясь увидеть причины их жестокости в окружавшей их обстановке, вместо того чтобы осудить неспра­ведливость, жертвой которой она стала. Радость, которую она испытала, готовясь стать «дочерью Божьей», превратилась для неё в источник всех чувств, овладевших с тех пор её разумом и сердцем.

Гораздо труднее Бахите было понять, почему не становились добрее и не всегда были хорошими те, кто получил дар веры и находился всегда под милостивой властью Бога. Иногда, наблю­дая за некоторыми дурными поступками итальянцев, она не боялась заметить с очень наивной, но железной логикой: «Если бы наши чёрные слышали о нашем Господе и о Божьей Матери, они все обратились бы в веру и были бы очень добрыми».

Однажды в Болонье, куда настоятельница отправила Бахиту с миссионерскими целями, один студент спросил у неё, что она сделала бы, встретив тех работорговцев, которые её похитили. Она ответила: «Я стала бы на колени и поцеловала им руки, потому что, если бы этого не случилось, я не была бы теперь христианкой и монахиней». И наконец, она делала ещё более радикальный вывод: рабство может даже превратиться в «уда­чу», в счастье (разве не таково было её имя?).

«Мой Хозяин!» - так обычно она называла Бога, и иногда уточняла: «Настоящий Хозяин!» - и была переполнена смире­нием и любовью.

Поэтому она всегда была спокойна. «Казалось, - отмечали не­которые свидетели, - что всё для неё было легко, потому что она всегда проявляла расположение и готовность сделать всё, что потребуется. Будучи верна самой себе, она всегда улыбалась».

Она не считала себя совершенной. Добро, которое она ревност­но творила, поражая этим других, сама она объясняла просто: «Мы это делаем, чтобы был доволен Хозяин!» И она не уставала повторять, как будто времени и жизни не хватит, чтобы понять это до конца: «Как добр Хозяин! Как Он добр!.. Как можно не любить Господа!» Одной девушке, спросившей у неё: «Что луч­ше - выйти замуж или же посвятить себя Богу?» - она скромно изложила свой принцип: «Не то хорошо и прекрасно, что кажет­ся хорошим и прекрасным нам, а то, что угодно Господу!»

Когда она была послушницей и выполняла хозяйственные работы, то обращала внимание на все мелочи, говоря с полной убеждённостью: «Если Господь посетит нас, всё должно быть на месте».

Во время длительной болезни - она была уже очень стара - людям, спрашивающим о её здоровье, она неизменно отвеча­ла, что чувствует себя как хочет Хозяин. И очень часто слы­шали, как она шептала про себя: «Хозяин добрый». А если её спрашивали, хотела бы она жить или умереть, отвечала: «Раз­ве это важно? Я всё равно всегда в Его власти! Он знает, что я есть, и, когда придёт мой час, Он позовёт меня».

Она стояла перед «бесконечно добрым Хозяином», удивлён­ная, что он выбрал её, полюбил, как дочь. Казалось, что она жила в состоянии потрясения. Мысленно она снова возвращалась к моменту Крещения, когда не умела даже читать и плохо понима­ла катехизис. И всё повторяла: «Я - Божья дочь, я, бедная негри­тянка, бедная рабыня». Свидетели говорили, что «она приходи­ла в замешательство при мысли о том, что она Божья дочь».

Бахита без труда усвоила правила монашеского послушания. Самым сложным послушанием для неё была миссионерская по­ездка, длившаяся три года. Она должна была сопровождать свою коллегу-сестру, опытную и искусно умеющую разъяснять всю важность проблем миссий. Надо было появляться в храмах, при­ходских театрах, публичных аудиториях, выступать, рассказывать свою историю, призывать присугствующих к сотрудничеству.

Часто случалось так, что после длинных учёных речей матери-миссионерки, когда наступала очередь Бахиты гово­рить, ей с трудом удавалось пролепетать лишь несколько слов на итальянском языке, смешанном с диалектом. Однажды в Сончино она поднялась на подмостки, перекрестилась и смогла только произнести: «Будьте добрыми, любите Господа. Видите, какой милости Он удостоил меня...» Она замолкла в смущении, ещё раз перекрестилась и сошла вниз. Мать-миссионерка была разочарована и не обошлась без строгого упрёка в её адрес. Од­нако люди, видевшие это, были взволнованы до слёз кротостью, с которой Бахита принимала упрёк недовольной коллеги.

Обет бедности она восприняла как богатство. Это было не унизительным положением, но свободным выбором. Однаж­ды в старости, послушав проповедь о бедности, она пошла к настоятельнице и сказала: «Матушка, теперь у меня уже ниче­го нет. Остались только чётки и распятие, но если Вы захотите, я отдам и это».

Она не умела быть богатой даже духовно. Когда её спрашива­ли, как она молится, она отвечала, что слишком невежествен­на для настоящей молитвы, её размышления всегда одни и те же. Она думала о жизни Христа, чтобы научиться любить Его ещё больше. Бахита говорила об этом с сожалением. Она была уверена, что действительно бездарна.

Прошло более пятидесяти лет с тех пор, как Бахита была принята в дом Иисуса. Она была очень больна. Она говорила: «Я ухожу медленно-медленно, шаг за шагом, потому что долж­на нести в руках тяжелый чемодан!»

На самом деле у неё было два тяжёлых чемодана. Стоит объяснить это странное образное выражение. Во время Пер­вой мировой войны часть монастыря была приспособлена под военный госпиталь, и Бахита заметила, что ординарец капи­тана всегда носил два чемодана: один - свой, а другой - ко­мандира. Она тоже хотела предстать перед Господом Богом, как ординарец, неся свой чемодан и чемодан своего Капитана, Иисуса. Хозяин прикажет ей открыть оба чемодана и увидит в её чемодане множество грехов, а в том, который тяжелее, мно­жество заслуг Иисуса, и она будет принята с радостью, как до­ставившая и второй чемодан!

В бреду агонии, как будто прошлое всплыло на поверхность из «физических» глубин памяти, она шептала: «Ослабьте мне цепи, они тяжелые!» Её последними словами были: «Как я до­вольна! Мадонна... Мадонна!» Так восходила на небо Бахита - сестра, ходатайствующая перед Богом за всех рабов земли.

Джузеппина была беатифицирована Святейшим Отцом Иоанном Павлом II 17 мая 1992 года. Её канонизация состоя­лась 1 октября 2000 года. Память святой Джузеппины Бахиты отмечается 8 февраля.

Сигрид Унсет

Тоска по истинной Церкви

Сигрид Унсет - известная норвежская писательница, лауреат Нобелевской премии и один из самых выдающихся католиче­ских писателей XX века. Когда смотришь на её жизнь, кажется, что ничто не предвещало того, что она примет католическую веру и станет её защитницей.

Родилась Сигрид в Калундборге в Дании в 1882 году и была крещена в Лютеранской Церкви. Несмотря на то, что дедушка и бабушка со стороны отца были людьми верующими, отец Си­грид, известный норвежский археолог, их взглядов не разделял. Но всё же, несмотря на свои свободные взгляды, Ингвальд Унсет не был человеком антирелигиозным. Андреас Винснес, биограф Сигрид, пишет: «Скорее он был агностиком с врождённой склон­ностью к вере. Он глубоко уважал христианство. Сигрид Унсет из его высказываний о религии впитала прежде всего убеждение, что нечто истинное есть во всех религиозных понятиях, словно люди веками старались яснее изложить то, что было им свой­ственно, и то, что они знали, но не могли выразить точно».

Мать Сигрид Анна Шарлотта Гит была датчанкой со швед­скими корнями. Она смотрела на мир «разумно, рационально, с доброжелательным скептицизмом». Она, как и её муж, не была особо религиозной и только в преклонном возрасте - к радости дочери - приняла католическую веру.

Сначала семья жила в Дании, а через некоторое время пере­ехала в Норвегию и поселилась в Кристиании (сегодняшний Осло). Винснес пишет: «О каком-либо религиозном воспитании, кроме традиционного, не было и речи. В сочельник читали от­рывок Евангелия о Рождестве, а мать научила Сигрид вечер­ней молитве».

Маленькая Сигрид «инстинктивно противостояла всяческим попыткам придать религиозности черты беззаботности и ком­форта. Она чувствовала, что Бог - полная противоположность всего этого. Чувство святости было семенем, прорастающим на почве полусознательной религиозной жизни девочки».

Однажды Сигрид случайно попала в лютеранскую церковь. В одно воскресенье - Сигрид тогда было девять или десять лет - служанка сказала ей, что она должна пойти в церковь. «Тебе достаточно перейти улицу, чтобы попасть туда. Но в этом доме никто даже не подумает навестить Божий дом в воскресенье. Я не понимаю, почему и тебе не стыдно из-за этого». Девоч­ка очень смутилась и решила пойти в церковь Святой Троицы. Звуки органа и пение псалмов произвели на неё большое впе­чатление. Однако это чувство рассеялось, когда на амвон взо­шёл пастор. Сигрид вспоминает: «Я совершенно не понимала того, что он говорил, хотя некоторые слова и предложения он постоянно повторял. При этом его речь была странной: его го­лос то высоко взлетал, то низко падал, а иногда оратор делал ударение на некоторых словах. Я была в сильном замешатель­стве, потому что это выглядело так, будто он паясничает».

По возвращении Сигрид боялась рассказать домашним о своём походе в церковь. «Но за обедом я отважилась. “Я была в церкви Святой Троицы”, - сказала я. Мама удивилась: “Ты была в церкви? Интересно, как тебе это пришло в голову?” - “Ну, потому что я ещё никогда там не была...” - “Действитель­но, - задумчиво сказала мама. - Но ведь у тебя не было с собой книги с псалмами. Если когда-нибудь захочешь пойти в цер­ковь, ты должна обязательно взять с собой эту книгу”. Потом я ещё раз сходила в церковь, но на этом всё закончилось».

Отец Сигрид умер, когда ей было двенадцать лет. С той поры её счастливое детство закончилось: семья обеднела и с трудом сводила концы с концами.

В это время Сигрид ходила в школу, известную радикально левыми взглядами. Она любила слушать легенды, увлекалась норвежскими сагами, восхищалась миром природы и изобра­зительным искусством. Несмотря на то, что в школе она меньше всего скучала на уроке религии и любила библейские рассказы, во время подготовки к Миропомазанию она разочаровалась в лютеранстве и порвала все связи с этой религией. Дело в том, что юная Сигрид была возмущена тем, каким образом Лютер понимал вопрос целомудрия. «Целомудрие понималось толь­ко как нечто негативное, не как положительная добродетель, которая могла бы определять развитие духовных возможно,- стей, направленных к высшей цели, не являясь товаром на супружеском рынке». Кроме того, в лютеранстве Сигрид не нашла ничего возвышенного и святого. Она вспоминает: «Бог здесь был, можно сказать, почтенным семейным идолом». Уже в то время Сигрид сделала вывод, что протестанты смотрят на Бога очень субъективно, что каждый создаёт для себя такого Бога, каким хотел бы Его видеть: говорящего «да» его идеалам и предубеждениям, разделяющего его личное мнение. Сигрид не нуждалась в конструировании такого Бога. С того момента она стала придерживаться своего рода «личной гуманистиче­ской религии».

По окончании школы Сигрид не продолжала учёбу в универ­ситете. Ей пришлось от неё отказаться из-за необходимости ма­териально поддерживать семью. После выпускных экзаменов в школе она записалась в торговую гимназию, а после её оконча­ния, в шестнадцать лет, устроилась на скучную и монотонную работу в контору одной немецкой фирмы. В этой конторе она проработала десять лет и три месяца. Именно в это время она открыла в себе литературный талант. Трудолюбивая девушка весь день проводила в конторе, а ночами создавала свои пове­сти. Второе занятие она предпочитала первому, поэтому, ког­да ей удалось опубликовать два первых романа («Фру Марта Оули» и «Счастливый возраст»), она решила зарабатывать на жизнь только литературной деятельностью. Также молодая писательница расширяла свои знания, изучая средневековую историю, саги, народные песни и английскую литературу.

Винснес пишет: «В этот период Унсет сознательно не уча­ствовала в религиозной жизни. Она была агностиком или атеисткой, как сама говорит об этом. Но мы не найдём в ней какого-либо враждебного отношения к религии. Без этой темы она не смогла бы показать в своих произведениях всю реаль­ность, к которой стремилась. Отвержение религии в любом случае отрезало бы одну из интерпретаций человеческих судеб и конфликтов». Уже в первых книгах Сигрид появляются раз­мышления о сущности религии, особенно они видны в её позд­нем творчестве, в трагических и запутанных историях любви. Унсет затрагивает темы коварства, измены, целомудрия, суп­ружеской любви.

В 1909 году Сигрид Унсет получила государственную лите­ратурную стипендию и смогла отправиться в заграничное пу­тешествие. Через Германию она поехала в Рим.

Посещение Вечного Города оказалось переломным в её жиз­ни. Там она познакомилась со скульптором и живописцем Ан­дерсом Сварстадом. Художник был на тринадцать лет её стар­ше, у него была жена и трое детей. В то время Сигрид это не мешало. Она поддалась чувствам, не обращая ни на что внима­ния. Сварстад развёлся с женой и женился на Сигрид.

Сначала они жили в Лондоне, затем в Риме, но вскоре окон­чательно переехали в Норвегию. Сигрид родила от Сварстада троих детей. Из чувства долга, а также из-за нарастающего чувства вины за разбитую семью, Сигрид занялась воспита­нием троих пасынков, один из которых был инвалидом. По хозяйству Сигрид помогали служанки, а она готовила еду и занималась детьми. Ей было трудно в то время. Первый сын Сигрид с трудом пережил младенческий возраст, а дочь была больна эпилепсией. Писательница очень переживала из-за этого. Дети часто болели, а совместная жизнь со Сварстадом не была устлана розами.

Брак писательницы и скульптора оказался неудачным. У них были совершенно противоположные характеры. Прежде всего отличались их взгляды на жизнь. Они расстались в 1919 году. Их брак не выдержал испытания временем. Без прочного фундамента веры и морали он был не в состоянии перенести трудные испытания. Для Сварстада искусство оказалось более важным, чем семья.

Через несколько лет Сигрид купила дом в Холменколлене, где поселилась со своими детьми и пасынками. Несмотря на изнурительные обязанности, писательница не переставала творить. Автобиографическое эхо поездки в Рим раздаётся в повести «Йенни», которая в момент появления на рынке шо­кировала широкий круг норвежских читателей правдивым по­казом женских желаний, страхов и падений.

После возвращения из Рима Сигрид стала больше интере­соваться религией и моралью. Проблемы, которые она пере­живала в то время, также склоняли её к размышлению на эту тему. В своих лекциях, статьях и литературных произведени­ях она осуждала эгоизм, индивидуализм, говорила и писала о верности, целомудрии, затрагивала проблемы отношений между родителями и детьми. Она остро критиковала феми­низм, «стремящийся сделать положение незамужней и зараба­тывающей на себя женщины нормой и идеалом» и тем самым «принижающий статус женщины, находящейся в самых про­стых жизненных условиях, и подрывающий её значение как жены и матери».

Во время Первой мировой войны Сигрид полностью поняла, что религия и культура неразрывны. Культура, по мнению пи­сательницы, ведёт к трансцендентной цели. Она размышляла над высказыванием св. Франциска: «Блаженны исполняющие Твою пресвятую волю, ибо смерть не может причинить им вре­да». К этой фразе Сигрид Унсет добавила: «Записать эту мо­литву в своём сердце - значит быть культурным».

Постепенно Сигрид возвращается к оставленному в детстве христианству. В письме к подруге в 1915 году она говорит, что никогда не чувствовала какой-либо неприязни к христианству, потому что «едва понимала, чем оно является». «На Церковь я смотрела только как на живописные руины где-то на дальнем плане».

Однако уже в то время она выделяла католицизм. «Я чита­ла произведения нескольких современных и старых католиче­ских авторов. Римская Церковь всегда имеет какую-то форму, не раздражает чей-то разум, в отличие от различных проте­стантских сект. Вне Католической Церкви всё христианство создаёт у меня впечатление какого-то неудачного, распадаю­щегося омлета...»

Упоминаемые в письме произведения - это наверняка книги английских авторов, творчеством которых Сигрид увлеклась во время пребывания в Англии в 1912 году. Тогда она читала Беллока, Честертона, средневековых мистиков Ричарда Ролле из Гамполя и Юлиании Норвичской, а прежде всего произве­дения обращённого англиканца Роберта Бенсона (позже она переведёт несколько его книг на норвежский язык).

Через некоторое время в одном из писем она уже открыто выражала свою тоску по Католической Церкви: «У меня такое впечатление, что я нахожусь одна в мире, полном новых тече­ний, и ищу точку опоры, ищу таких течений, которые не до­пустят, чтобы их вытеснили или от них уклонились. Я тоскую по старой Церкви, возведённой на Камне, которая никогда не сказала, что нечто является хорошим потому, что оно новое, или потому, что оно старое. Наоборот, я тоскую по Церкви, имеющей вино, которое наилучшее, когда оно старое, и хлеб, который наилучший, когда он свежий».

В 1919 году Унсет полностью приняла христианские взгляды. В статье «Женщины и мировая война» она писала: «История Церкви - это как парадигма божественных судеб в человече­ских руках. Церковь была носителем мыслей, которые не могут умереть, и большинство людей считают, что не могут согласно этим мыслям жить. Но через некоторое время эти люди откры­вают, что не могут жить вне их».

Писательница поборола в себе скептицизм и критицизм. Она признала смешными все бесплодные вопросы такого рода: поче­му Бог соглашается с несправедливостью и нищетой этого мира? Она поняла, что этими вопросами многие люди оскорбляют Бога. Сигрид критиковала постулаты эволюции, прогресса и науки - всего, что склоняет к так называемому «научному» взгляду на жизнь. Вскоре она открыла, что люди не могут жить вне Церкви, вне её бессмертных мыслей. В то время она начала углубленно изучать содержание католических догматов.

Важным этапом на пути Сигрид к Католической Церкви было открытие ею католических взглядов на материнство и супру­жество. Винснес пишет: «Большое достоинство, которое при­даёт материнству христианство, чувство святости материнства, религиозное освящение супружества, сыграли самую большую роль в том, что глаза Сигрид Унсет открылись на христианские истины». Унсет считала, что только католицизм с помощью богородичных догматов дал женщине «самое почётное место, на какое она когда-либо была поставлена». Благодаря Католи­ческой Церкви писательница поняла, что супружество нераз­рывно и начала решительно защищать эту истину.

Также большое впечатление произвела на Сигрид несокру­шимая жизнеспособность Церкви. Винснес объясняет ход мыс­ли писательницы: «Ибо Церковь с самого начала несла людям Евангелие. Только в ней было подлинное знание традиции, не в иных церковных обществах или сектах, не в субъективных переживаниях отдельных личностей или в предположениях о том, чем было раннее христианство».

Сигрид восхищали святые, «друзья Бога». «Постепенно моё знание истории убеждало меня, что единственными разумны­ми людьми, по крайней мере, в нашей цивилизации, были те странные мужчины и женщины Католической Церкви, кото­рых именуют святыми. Казалось, что они могут по-настоящему объяснить неутолимый человеческий голод счастья».

Норвежская писательница открыла, что в Католической Церк­ви бьёт источник абсолютной истины, которую она искала.

Размышления о вере привели Сигрид к тому, что она всё чаще стала задумываться о принятии католичества. В письме, напи­санном в июне 1923 года к своей знакомой, шведской писатель­нице, католичке Хелене Нюблум, она выражает полную готов­ность сделать этот шаг: «Всякий раз, когда мне казалось, что я стою перед чем-то необъяснимым или бессмысленным, я всё больше убеждалась в том, что Католическая Церковь, и толь­ко она, имеет решение, на которое можно положиться, имеет ответ на все жизненные вопросы, и ей безразлично, удобно их принять или неудобно. Только она удовлетворяет мою склон­ность к логическому мышлению. Я уверена, что могу и должна войти в Католическую Церковь. Она для меня является един­ственным ответом на цель существования. Мне всегда казалось, что все дороги ведут в Рим, и я не могу больше медлить пойти этой дорогой. Я хочу стать истинной христианкой».

Сигрид попросила Хелен Нюблум дать ей совет, что нужно делать. Хелен порекомендовала ей посещать уроки Закона Бо­жьего. Сигрид послушала её. Преподавать учение Католиче­ской Церкви она попросила отца Карла Киелструпа. Каждый второй четверг Сигрид стала ездить на уроки Закона Божьего. Пять часов она ехала в поезде из Лиллехаммера в Кристианию. А потом пять часов возвращалась. Также Сигрид должна была окончательно решить вопрос своего брака. Вскоре она получи­ла юридический развод.

Дата добавления: 2015-08-27