Гродзенская дыяцэзія Рымска-каталіцкага Касцёла Pэcпyблiка Беларусь 2011 5 страница

Перед свадьбой Альфонс отправился в путешествие по Евро­пе, чтобы укрепить своё слабое здоровье и немного отдохнуть. Сначала Ратисбон поехал в Неаполь, затем он должен был про­вести зиму на Мальте. Альфонс не собирался ехать в Рим, бо­лее того, Флора прислала ему в Неаполь письмо его личного врача, в котором тот категорически запрещал Альфонсу ехать в Вечный город из-за разразившейся там эпидемии малярии.

В последний день своего пребывания в Неаполе Альфонс ре­шил прогуляться по неизвестному городу. Вдруг на своём пути он увидел величественное здание католического храма. Двери его были открыты, и Альфонс зашёл внутрь. В то время там совершалась Святая Месса. Первый раз в своей жизни Ратис­бон оказался среди молящихся христиан. Спустя много лет он вспоминал: «По-своему я тоже молился. За свою невесту, за дядю, за своего умершего отца и любимую мать, которую так быстро потерял, за всех своих друзей. Я просил у Бога вдохно­вения и помощи в улучшении еврейской религии».

На следующий день друг Альфонса ждал его в назначенное время в порту, чтобы попрощаться с ним перед отплытием на Мальту. Но он его так и не дождался. Оказалось, что Альфонс перепутал дорогу и вместо того, чтобы попасть в порт в Палер­мо, приехал на станцию, от которой отправлялись дилижансы в Рим. Когда Ратисбон понял, что ошибся, не стал возвращаться, и заказал билет в Рим. Он покинул Неаполь пятого января, а шестого, в торжество Богоявления, уже был в Вечном городе.

В обществе одного англичанина Ратисбон осматривал руи­ны, катакомбы и храмы. Рим не произвёл на него ожидаемого впечатления. Два дня спустя на улице Альфонса кто-то оклик­нул. Это был друг его детства, Густав де Бюсьер, младший брат барона Теодора де Бюсьера, перешедшего из протестантизма в католичество. Густав пригласил Альфонса в дом Бюсьеров на завтрак. Там Ратисбон встретил Теодора де Бюсьера, кото­рый сразу же вызвал в нём глубокую антипатию, потому что не только был тёзкой его брата, но также и его близким другом.

Несмотря на это, Теодор и Альфонс встретились снова, что­бы поговорить о восточных странах и о Сицилии, откуда барон недавно вернулся. «Я могу дать вам новый адрес вашего бра­та», - предложил де Бюсьер. «Охотно возьму, - сухо ответил Ратисбон, - но не думаю, что воспользуюсь им».

В конце встречи барон сделал Альфонсу необычное предло­жение: «Вы чувствуете отвращение к суевериям и представляете либеральные взгляды. Не хотели бы вы пройти простой тест?» - «Какой тест?» - «Оденьте одну вещь, которую я хочу вам дать. Это медальон Божьей Матери. Это может показаться смешным, не сомневаюсь. Но если речь идёт обо мне, то я придаю этому большое значение», - и Теодор де Бюсьер показал медальон, привязанный к шнурку. Альфонс онемел. Он с трудом верил в наглость барона. Но, как материалист, он не мог показать себя человеком, который придаёт значение таким мелочам. Поэтому он согласился, высокомерно цитируя высказывание из сказки Гофмана: «Если это не пойдёт мне на пользу, то хотя бы не повредит». Но барон де Бюсьер продолжал: «А теперь вы должны закончить тест. Каждое утро и вечер читайте ко­роткую и действенную молитву “Memorare” (“Вспомни, о все­милостивая Дева Мария” - прим. пер.), которую написал св. Бернард в честь Божьей Матери». Ратисбон сказал: «Ладно! Я обещаю читать эту молитву. Если это не пойдёт мне на пользу, то хотя бы не повредит!»

К удивлению Ратисбона, молитва «читалась сама». Он не дол­жен был заставлять себя вспоминать слова молитвы утром и ве­чером. Она сопровождала его всюду, как мелодия, которая была где-то услышана. Она внезапно приходила к нему во время по­вседневных дел, вызывала на его лице улыбку, успокаивала.

Барон Теодор де Бюсьер начал усердно молиться за Ратис­бона. Также он попросил молиться своих друзей, членов рим­ского общества французских эмигрантов. Почётным членом этого общества был граф де ла Ферроне, набожный католик. Растроганный просьбой барона, он пошёл в церковь и стал там горячо молиться. Он прочитал более двадцати «Вспомни» за обращение молодого еврея. В тот же вечер у графа случился сердечный приступ. Он принял таинство Елеопомазания и умер в окружении любящей семьи.

20 января Теодор де Бюсьер должен был уладить некоторые формальности, связанные с похоронами графа де ла Ферро­не. По пути он встретил Альфонса, который выходил из кафе. Барон приказал остановить экипаж и пригласил Альфонса проехаться вместе с ним. Была хорошая погода, и Ратисбон с радостью принял это предложение. Однако около церкви Сант- Андреа-делле-Фратте экипаж остановился. Теодор де Бюсьер попросил Альфонса подождать его несколько минут, но Ратис­бон решил осмотреть храм.

Он уже несколько дней носил медальон, подаренный баро­ном, но решения своего менять не собирался: он родился иудеем, иудеем и умрёт. Уже само чувство солидарности к своему наро­ду не позволяло ему думать о смене вероисповедания, не гово­ря уже о его любви к привольной жизни, которую он не хотел менять.

Много лет спустя Альфонс записал такие признания: «Если бы в этот момент (был полдень) кто-то подошёл ко мне и ска­зал: “Альфонс, через пятнадцать минут ты будешь прославлять Христа, твоего Господа и Спасителя, будешь в убогой церкви стоять на коленях перед священником и бить себя в грудь. Кар­навал ты проведёшь в монастыре иезуитов, готовясь к Креще­нию, и будешь готов отдать свою жизнь за католическую веру. Ты отречёшься от мира, от его богатств и радостей, от своего имущества, перспектив, будущего и, если это будет необходи­мо, отречёшься и от своей невесты, от любви своей семьи, ува­жения друзей, дружбы евреев, и будешь желать только одного: служить Иисусу Христу и нести Его крест до смерти!” - если бы какой-нибудь пророк сделал такое предсказание, я решил бы, что нет на земле более безумного человека, разве что тот, который поверил бы в это безумие! Но сегодня это безумие яв­ляется тем, что составляет мою мудрость и моё счастье».

Альфонс, ожидая своего друга, зашёл в храм. «Церковь св. Андрея маленькая, скромная и малопосещаемая. Мне кажет­ся, что я был там один. Ни один предмет искусства не привле­кал моего внимания. Я механически, совершенно бездумно смотрел вокруг себя. Я помню только чёрную собаку, которая прыгала вокруг меня... Вдруг собака пропала, пропал весь храм, я не видел ничего или, скорее, о Боже мой, я видел толь­ко одно!!! Церковь тонула во тьме, весь свет будто сконцен­трировался в одной точке часовни. Я посмотрел в это сияние и увидел живую, полную величия, прекраснейшую и полную любви Пресвятую Деву Марию, стоящую на алтаре. Она выгля­дела так, как на медальоне. Она дала мне знак, чтобы я стал на колени. Я неудержимо хотел приблизиться к Ней. Я упал на колени там, где стоял, и пытался смотреть на Неё, но был не в состоянии вынести Её красоты и святости. Несмотря на это, я был полностью убеждён в Её присутствии. Я посмотрел на Её руки: они были открыты в жесте любви и прощения. Пресвя­тая Дева не сказала мне ни одного слова, однако я внезапно Её понял. Я увидел плачевное состояние, в котором находился до

той поры, опустошение, вызванное грехом, и красоту католи­ческой веры. Я всё понял. Как можно объяснить то, что объяс­нить невозможно? Всякое возвышенное описание было бы лишь осквернением невыразимой истины. Я стоял на коленях, залитый слезами, не владеющий собой, пока меня не вернул к жизни господин де Бюсьер».

Теодор де Бюсьер так вспоминает об этом происшествии: «Дело, которое я должен был сделать, заняло десять или две­надцать минут. Я вернулся в храм. Сначала я нигде не видел Альфонса, но потом заметил, что он стоит на коленях перед ча­совней Ангела-хранителя. Мне пришлось потрясти его три или четыре раза, прежде чем он заметил моё присутствие. Наконец он повернулся ко мне и сказал: “О, как этот умерший господин молился за меня!” Я почувствовал то, что переживают при чу­десах. Я поднял его, помог ему выйти из храма и спросил, куда он хочет идти. Он ответил: “Ведите меня, куда хотите. После того, что я видел, я со всем соглашусь”. Я настаивал, чтобы он объяснил мне, в чём дело, но он был слишком взволнован. Он достал висевший у него на груди медальон и покрыл его по­целуями и слезами. Я отвёз его домой. Единственные слова, которые он смог сказать, были такими: “Ах, как я счастлив! Какой Бог добрый! Какое изобилие благодати и счастья! Как жаль тех, которые не верят!”»

Через некоторое время Альфонс немного успокоился и с сияющим лицом обратился к барону: «Отвезите меня к своему исповеднику! Когда я могу получить Крещение, без которого не могу больше жить?» Теодор воскликнул: «Что случилось? Что вы видели?» Альфонс ответил: «Я могу рассказать об этом только священнику, стоя на коленях».

Теодор де Бюсьер отвёл Ратисбона к отцу Вильфору, который попросил Альфонса объяснить, что случилось. Ратисбон снял с себя медальон, поцеловал его, показал отцу и воскликнул: «Я видел Её! Я видел Её!»

Также он сказал, что очень благодарен господину де ла Фер- роне. Альфонс был уверен, что граф молился за него, но не мог объяснить, откуда он это знает. Теодор де Бюсьер так об этом вспоминает: «Альфонса удивляла сильная и - как он сам гово­рил - пожизненная связь, которая образовалась между ним и господином де ла Ферроне. Он хотел провести ночь около его гроба, потому что чувствовал перед ним долг благодарности. Отец Вильфор, видя его усталость, запретил быть у гроба всю ночь и велел уйти не позже десяти вечера».

Во время явления Божьей Матери Ратисбон понял размеры собственной нищеты и величие Божьей Любви. Он пережил истинное очищение и прощение. То, что происходило в его жизни после обращения, было только актом благодарности за эту Любовь. Все прежние страхи: потерять радость, друзей, свободу, впасть в фанатизм - оказались несущественными. Он понял, что Богу него ничего не забирал, ничего не ломал. Пре­святая Дева без слов показала ему простоту и величие Любви. Альфонс писал: «Все, кто со мной знаком, знают, что, судя по человеческим меркам, у меня было много важных причин, что­бы остаться иудеем: моя семья была иудейской, невеста была иудейкой. Ведь всем известно, что я не сумасшедший! Как же я сейчас счастлив! Какая полнота благодати и доброты!»

В том, какую простоту и тепло излучает любовь, Ратисбон убе­дился также во время аудиенции у Святейшего Отца Григория XVI, которая состоялась вскоре после его обращения. Он писал: «Моё волнение полностью развеялось, когда я увидел, как прост, обычен и по-отечески добр Папа! Он был не монархом, а только отцом, который принял меня как самого дорогого сына!»

Через восемь дней после обращения Ратисбон начал рекол­лекции. 31 января 1842 года в Риме в церкви Имени Иисуса Альфонс принял Крещение и взял дополнительное имя - Ма­рия, в честь Непорочной Девы Марии. В этот же день он при­нял таинство Миропомазания и первое Причастие.

В 1843 году Альфонс начал помогать своему брату Теодору в основании нового монашеского ордена Богоматери в Сионе. В 1847 году Альфонс Ратисбон принял священнический сан и стал членом ордена Иезуитов. Задавшись целью сделать всё возможное для обращения евреев и мусульман в христианство, он в 1855 году, заручившись согласием Папы Пия IX, вышел из Общества Иисуса и переселился в Иерусалим. Там он построил для ордена Богоматери в Сионе большой монастырь со школой и приютом для девочек. В 1861 году он построил монастырь в Эйн Кареме. Позже он благоустроил монастырь, а затем создал для жителей деревни школу и лечебницу.

Альфонс Мария Ратисбон скончался 6 мая 1884 года в Эйн Кареме и похоронен в монастыре сестёр Сиона.

Герман Коэн

«Моё сердце утонуло в экстазе любви...»

Герман Коэн - немецкий еврей из Гамбурга. Его родители были приверженцами реформированного иудаизма. Мальчик был очень способным. Особой его страстью была музыка. Уже в шесть лет он наигрывал на фортепиано мотивы из известных опер и удивлял профессиональных музыкантов собственными сочинениями.

Герман совершенствовал свой музыкальный талант и очень быстро стал пианистом-виртуозом. Ещё ребёнком он начал выступать при княжеских дворах, в салонах и в самых больших концертных залах тогдашней Европы. Герман был учеником и протеже Ференца Листа. Уже в 14 лет он стал профессором кон­серватории в Женеве. Однако в этом городе он пробыл всего несколько месяцев. В то время он жадно поглощал труды Руссо и Вольтера. «Невозможно выразить, - писал он позже, - до ка­кой степени разложились мои взгляды».

В юношеском возрасте обострились наихудшие черты его ха­рактера, которые не были подавлены в детстве из-за ошибок в воспитании, допущенных его родителями. Герман стал каприз­ным, надменным и манерным, начал тиранить своё окружение, порвал все связи с религией, единственным его идолом стало удовольствие. Кутила и повеса, он увлекался азартными игра­ми, а второй его страстью стали путешествия. Поэтому нет ни­чего удивительного в том, что, несмотря на высокие доходы, ему постоянно не хватало денег. Из-за ветреной жизни он впустую тратил свой талант и всё чаще начал впадать в меланхолию.

За весь этот период он пережил только один миг душевного по­коя, во Фрибурге, когда слушал Листа, который давал концерт органной музыки. Позже он вспоминал: «Какая-то удивитель­ная струна, какое-то религиозное предчувствие издало стон в моей душе... Чем могло быть это сильное волнение, которое я чувствовал с детства при звуке органа?.. О Иисус! Ты стучал в моё сердце, а я не хотел открывать!» Однако в те годы каждое подобное волнение затмевали слава и деньги. К сожалению, слава вскоре стала «рассыпаться», молодой музыкант пережил первые артистические неудачи, а вслед за ними пришли мате­риальные проблемы.

В 1846 году, поссорившись с Листом, 25-летний Герман Коэн поселился в Париже. Из-за пристрастия к карточной игре ему постоянно не хватало денег. Постепенно он начинал чувство­вать бессмысленность такой жизни. И тогда произошло нечто неожиданное: Коэна коснулась Божья благодать.

В первую пятницу мая 1847 года герцог Москова попросил Германа заменить его в управлении любительским хором на майских богослужениях в церкви св. Валерия. Герман жил близко, поэтому охотно согласился. В церкви во время благо- словления Святыми Дарами Герман почувствовал странное волнение, что-то его укоряло в том, что он не имеет права участвовать в этих святых обрядах. Но волнение это было та­ким сладостным и сильным, что он пережил неведомое ему до тех пор душевное облегчение. В следующие пятницы в минуту благословения Герман чувствовал то же самое. Он дрожал всем телом и не плакал только потому, что стыдился людей. Герман не мог объяснить этого странного волнения, повторяющегося в одних и тех же обстоятельствах.

Май закончился, а с ним и богослужения в честь Божьей Матери, но Герман, ведомый каким-то странным чувством, каждое воскресенье ходил в церковь св. Валерия. В библиотеке своего друга он нашёл старый молитвенник. Он бегло читал пожелтевшие страницы, и в душе его появлялось неведомое чувство, стремление к какому-то таинственному идеалу.

В июле Герман рассказал о своих переживаниях герцогине де Раузан и попросил её помочь встретиться со священником. С большими трудностями Герман встретился с отцом Легра­ном. Тот дал ему книгу «Основы католической веры» отца Лёмона и посоветовал быть спокойным, выдержанным и до­вериться Божьему Провидению, которое - священник в этом не сомневался - должно вскоре показать Герману, что нужно делать. Так и произошло.

Вскоре Герман Коэн поехал с концертом в Эмс в Германию. Там он пошёл к местному настоятелю и передал ему письмо отца Леграна. «Через три дня, в воскресенье 8 августа, я пошёл на Святую Мессу. В храме было много моих друзей, но я не обра­щал внимания на то, что они могли бы обо мне подумать. Там, в той маленькой церкви, песнопения, молитвы, невидимое, но ощущаемое мною могущество приводят меня в волнение, по­трясают и пронизывают. Божья благодать потоком вливается в мою душу. Во время освящения даров ручьи слёз льются из моих глаз и заливают разгоревшиеся щёки... О минута, наве­ки памятная и блаженная! Я вижу тебя со всеми небесными чувствами, которые ты мне принесла... Я горячо прошу всемо­гущего и милосердного Бога, чтобы сладостная память этой неописуемой красоты навсегда запечатлелась в моём сердце вместе с неизгладимой печатью невозмутимой веры и благо­дарности, соответствующей величине благодеяния!

Я много раз плакал в детстве, но никогда не познал таких слёз, как в ту минуту! В то время, когда они обильно лились по моему лицу, в сердце начали пробуждаться глубокие угры­зения совести... Вдруг, ведомый каким-то необъяснимым ин­стинктом, я начал исповедоваться Ногу во всех ужасных грехах своей жизни... Все они предстали перед моими глазами, отвра­тительные, мерзкие, заслуживающие всей тяжести гнева Бо­жьего... но всё же, пребывая в каком-то удивительном покое, который овладел моей душой вследствие внутренней исповеди, я почувствовал, что Бог мне их простит, что отвратит взор от моих преступлений, что сжалится над моей великой скорбью...

Да, я чувствовал, что обрету милосердие и что Господь прини­мает моё искреннее желание обратиться и любить Его с тех пор навеки! Выходя из церкви, я уже был христианином настолько, насколько им можно быть без Крещения».

Выйдя на улицу после богослужения, Коэн встретил жену одного посла. Проницательная женщина сразу заметила, что с ним происходит что-то необычное. Она задала ему несколь­ко вопросов и, получив на них искренний ответ, заявила, что молодой музыкант обязан этой великой милостью Божьей Ма­тери. Жена посла также отметила, что он должен особо почи­тать Деву Марию и подарила ему образок Успения Пресвятой Богородицы. С тех пор все успехи на пути к Богу Коэн припи­сывал заступничеству «Убежища грешных» и ежедневно к Ней молился.

На следующий день, 9 августа 1847 года, Герман вернулся в Париж. Он был другим человеком. Благодать преобразила его. Он закрылся в своей комнате и начал изучать основы святой веры, предписания которой охотно исполнял. «Утренние и ве­черние молитвы, размышление, Святая Месса, Вечерня, посты и целомудрие - всему я поддался с лёгкостью». Слушая Святую Мессу, он с большой завистью смотрел на верующих, присту­пающих к Святому Причастию, и, заливаясь слезами, мечтал о той минуте, когда и он сможет вкусить Ангельский Хлеб.

Каждый вечер молодой музыкант начал ходить к отцу Ле­грану, который готовил его к Святому Крещению. 15 августа по приглашению отца Теодора Ратисбона Герман с большим вол­нением участвовал в церемонии Крещения четырёх молодых евреев в часовне Пресвятой Девы Сионской. Коэну захотелось, чтобы и его Крещение состоялось в этой часовне. Совершение таинства запланировали на день св. Августина. Имя этого свя­того Герман должен был получить во время Крещения. Он счи­тал это особым знаком Божьего Провидения.

Герман Коэн с большой радостью ожидал дня своего «осво­бождения». Однако в предшествующую ночь он был подвер­жен искушению. Сон, полный плотских видений, возбудил фантазию бывшего невольника мира и разжёг чувства, кото­рые, казалось, ушли навсегда. Коэн бросился к стопам креста и просил спасения у Божьей Матери, и искушение прошло.

Наконец настал желанный день. Герман Коэн так его опи­сывал: «В субботу 28 августа в 3 часа дня часовня Пресвятой Девы Сионской озарялась необычным сиянием. Свежие цветы и тысячи огней украшали алтарь, у которого на коленях стояли девы в белом облачении и пели литанию. Раздавался весёлый звон, набожный люд заполнял церковный неф. Орган прекрас­ным звучанием настраивал душу на высшую гармонию. Отец Легран, а за ним отец Теодор Ратисбон вошли в большую дверь. За ними, весь дрожа, но с отвагой, шёл я между доктором Гуро, моим крёстным отцом, и моей крёстной матерью, герцогиней де Раузан, которой больше блеска придавали её добродетели, чем благородное происхождение. Я был окружён доброжела­тельными сердцами, разумной и надёжной помощью, и может, ни один ребёнок, придя на свет, не был окружён такой радо­стью своих братьев и сестёр, как я, простой катехумен, прибли­жающийся к алтарю. Да будет благословен за это Бог!»

Наконец настала минута, когда освящённая вода полилась на чело катехумена. Ему дали имя Мария Августин Генрих. В письме к отцу Альфонсу Ратисбону Коэн писал: «Я испытал та­кое потрясение, будто сквозь меня прошёл сильный электри­ческий заряд. Телесные глаза были закрыты, но перед душев­ными глазами засиял сверхъестественный божественный свет. Моё сердце утонуло в экстазе любви, и мне показалось, что в одном порыве я достиг райского блаженства и вкусил упоение, которым Бог на небе наслаждает избранных. Я был так взвол­нован, что едва помню, что потом происходило. Помню только, что меня покрыли белым одеянием, символом непорочности, и дали в руку зажжённую свечу, означавшую правду, которая засияла перед моими глазами и которую я пообещал хранить и защищать всю свою жизнь. Отец Легран прочитал проповедь, объясняя фрагмент послания св. Павла к Римлянам, где апо­стол перечисляет причины, подающие ему надежду на спасение истинных сынов Авраамовых. И я принадлежу к ним! Благо­дарю Бога, что он вывел меня из египетского рабства и принял меня в число Своих детей».

8 сентября, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, Коэн пережил ещё один великий день. Он принял первое При­частие, по которому тосковал много дней. Таинство Миропо­мазания он принял 3 декабря 1847 года.

Благодать Крещения и Святого Причастия завершила ду­ховную перемену в молодом еврейском музыканте. С большим жаром он стал делиться своей радостью с другими - он начал обращать. Первым обращённым человеком стала его знако­мая, баронесса Сен-Вигор.

Бог всё больше приближал его к Себе. Коэн продолжал жить в миру, но был уже очень отдалён от мирских дел. Он много молился, ежедневно участвовал в Святой Мессе и часто при­нимал Тело Христа.

Коэн, духовно преображённый и погружённый в молитву, ещё два года давал концерты. Но теперь вместо восхищённых аплодисментов он всё чаще сталкивался с издёвками и на­смешками. В то время он играл в основном для того, чтобы по­гасить свои огромные долги. Однако он мечтал погрузиться в монастырскую тишину, мечтал об апостольской работе. Он на­зывал себя «обращённым Святых Даров», евхаристическое по­клонение - разговор с Самим Богом лицом к лицу - стало его любимой религиозной практикой. В 1848 году Коэн стал ини­циатором ночного поклонения Святым Дарам, которое вскоре распространилось по всей Франции.

В нём возрастала любовь к Божьей Матери, которая первая «открыла ему тайну Пресвятой Евхаристии». После получения специального разрешения от епископа (оно было необходимо для обращённых из иудаизма) Коэн ушёл в Кармелитский мо­настырь, где принял имя Августин Мария Святых Даров. В 1850 году он принёс монашеские обеты. Однако настоятели совер­шенно не хотели, чтобы он погубил свой музыкальный талант. Наоборот, они советовали ему снова заняться музыкой. В то вре­-

мя Коэн сочинил сборник песен в честь таинства Евхаристии, а также много других набожных произведений, в основном песен.

В Великую Субботу 1851 года, через четыре года после об­ращения, Герман Коэн был рукоположен во священника. С тех пор, зажжённый любовью ко Христу, он стал истинным «ры­баком людей» и апостолом Евхаристии. Он читал пламенные проповеди, основывал монастыри на юге Франции, занимался обществом Святых Даров, во многих французских городах ор­ганизовывал ночные поклонения, сочинял и писал. Произно­ся проповедь парижанам - свидетелям публичного соблазна, который он когда-то провоцировал — Коэн просил у них про­щения. Его истинное сокрушение, безграничная искренность и смирение стали причиной того, что парижане не только его простили, но и многие из них стали на путь обращения.

Коэн приводил ко Христу не только своих бывших друзей, но также и членов собственной семьи. Католичкой стала его сестра, а вскоре - обратившись во время процессии Божьего Тела - Святое Крещение принял также его племянник. В целом обратилось десять членов его семьи.

Однажды монаха-виртуоза пригласили в Отель Ламбер, главную резиденцию польских эмигрантов в Париже. Резуль­тат этого визита оказался удивительным. Две вдовы - графиня Дялыньска, сестра князя Владислава, и княгиня Мария Чарто- рыская, вдова князя Витольда, - решили полностью посвятить себя Богу и вступить в монастырь босых кармелиток. Княгиня Мария реализовала это желание в Познани. Она приняла имя Мария Ксаверия Иисуса. В будущем княгиня-монахиня сыгра­ла большую роль в принятии решения вступить в кармелит­ский монастырь Иосифом Калиновским, известным сегодня как св. Рафаил Калиновский.

В 1862 году во время поездки в Рим Коэн помирился со своим бывшим учителем Листом, который в то время также раскаи­вался в своих грехах. В церкви Санта-Мария-делла-Виктория Лист принял из рук Коэна Святое Причастие, и они вместе уча­ствовали в Крестном пути.

Получив благословение Святейшего Отца Пия IX, отец Ав­густин поехал с апостольской миссией в Англию. Однако через некоторое время он поселился в монастыре отшельников в Тарастексе (Франция), называемом «Святой Пустыней». Там он очередной раз испытал действие Божьей благодати. Несколь­ко лет он страдал от глаукомы. Болезнь прогрессировала, что угрожало полной потерей зрения. Отец Августин совершил новенну к Матери Божьей из Лурда, ежедневно промывая глаза водой из чудесного источника. Также он участвовал в паломни­честве из Баньера в Лурд. Он просил исцеления и получил его. После девяти дней промываний болезнь без следа исчезла.

Последней земной миссией отца Августина была работа сре­ди пяти тысяч трёхсот французских военнопленных в прусском лагере Шпандау под Берлином. Жертвенное служение полно­стью исчерпало его жизненные силы. «Германия будет моей могилой», - сказал он перед отъездом на эту миссию. Эти слова оказались пророческими. Он умер от оспы 20 января 1871 года в возрасте пятидесяти лет. Его похоронили в берлинской церк­ви св. Ядвиги. После разрушения этой церкви во время Второй мировой войны его прах перенесли на городское кладбище.

Сегодня начат процесс о причислении отца Августина Свя­тых Даров к лику блаженных.

Эдит Штайн

«Тоска по истине была моей единственной молитвой...»

Эдит родилась в 1891 году в городе Бреслау, который в то время входил в состав Германии (в настоящее время это польский го­род Вроцлав). Она была одиннадцатой, самой младшей доче­рью в еврейской семье Зигфрида и Августы Штайн. Отец Эдит умер, когда ей ещё не было двух лет, и главой многочисленной семьи стала мать - мужественная и религиозная женщина. Она ежедневно молилась, соблюдала предписанные посты и религиозные обряды.

Эдит вспоминала, что в детстве была радостной и доброже­лательной, но также упрямой и озорной. «В первые годы жиз­ни я была как ртуть, постоянно в движении, кипящая идеями, дерзкая и дотошная, необузданная и притом упрямая, когда что-то противоречило моей воле (...). Но во мне скрывался иной мир. Всё увиденное и услышанное в течение дня я снова переживала внутри себя. Вид пьяного мог преследовать меня и мучить днём и ночью (...). Я никак не могла понять, как можно над этим смеяться. Когда я была студенткой (не вступая ни в какие организации и не давая обета воздержания от спиртных напитков), я начала избегать употребления даже капли алко­голя, чтобы по собственной вине не потерять свободы духа и человеческого достоинства».

Эдит никогда не соглашалась на посредственность. С дет­ства она училась владеть собой, добросовестно выполнять свои обязанности. Упорным трудом и подчинением чувств воле она

достигала поставленных целей, что было непросто для её чув­ствительного сердца.

Эдит воспитывалась в среде верующих, но не ортодоксаль­ных иудеев. Вместе с мамой, братьями и сёстрами она молилась по-немецки, а не по-еврейски. Их фирма работала в субботу, как и в любой другой день недели. Эдит хорошо училась, была очень способной. Благодаря внутренней дисциплине и вынос­ливости в работе она достигла в учёбе хороших результатов.

В пятнадцать лет Эдит отказалась от веры, в которой была воспитана. Она полностью перестала молиться. Эдит так пи­шет в автобиографии о своём решении: «Выполнив все до­машние обязанности, я бралась за книги. Я читала и слышала разговоры взрослых, которые не были для меня полезны. В библиотеке мужа моей сестры были книги, совсем не подходя­щие для пятнадцатилетней девушки. Кроме того, Эльза и Макс (сестра Эдит и её муж - прим. пер.) были сознательными атеи­стами и в их доме не было и следа религиозности. Так что я со­вершенно сознательно по собственной воле перестала молить­ся». Но духовный кризис Эдит начался ещё два года назад. Её постоянно волновал поиск истины. Она видела, как её братья молились без внутреннего убеждения о существовании Бога. Эдит потрясли похороны сё двух дядей, покончивших жизнь самоубийством. Своим чувствительным девичьим сердцем она ощущала, что во время похорон молились без веры в жизнь после смерти и во встречу с усопшими. Много лет спустя она писала: «Бессмертие души для иудеев не является предметом веры. Все их усилия направлены на земное. Даже набожность верующих направлена на благоустройство этой жизни».

Эдит была бескомпромиссной в поиске истины. Она отказа­лась от веры в существование Бога, образ Которого сложился в детские годы, и до двадцати одного года считала себя ате­исткой. «Состояние моей души перед обращением - это грех радикального неверия», - писала Эдит после обращения. Од­нако и в этот период «радикального неверия» Эдит тоскова­ла по истине и искала её на путях философского познания.

В одном из писем к своему другу Роману Ингардену она писа­ла: «Когда я оглядываюсь назад на те времена, то вижу посто­янное отчаяние, в котором находилась, несказанное смятение и тьму». Она ещё не осознавала, что её искренний и страстный поиск истины является путём, ведущим к Богу. Найдя истину в личности Христа, Эдит написала: «Тоска по истине была моей единственной молитвой (...). Кто ищет истину - ищет Бога, даже если не понимает этого».

Дата добавления: 2015-08-27