Гродзенская дыяцэзія Рымска-каталіцкага Касцёла Pэcпyблiка Беларусь 2011 2 страница

В тюрьме у Жака было много времени на размышление о сво­ей жизни и на поиск ответа: зачем он это сделал? Вспоминая свою жизнь, он делает вывод: «Я мог повернуть назад!» Но он тут же добавляет слова, над которыми должен задуматься каж­дый родитель и воспитатель: «Откуда я мог взять силу, чтобы повернуть назад? Из пренебрежения ко всему и из убеждения, что вся жизнь основана на развлечениях здесь, на земле, пото­му что потом вместе со смертью наступает прыжок в небытие? Меня учили этому. Так ради чего и должен был жертвовать со­бой, если считал, что всё поглотит окончательный хаос? Если я считал, что в мире, который признаёт только материальные ценности, нет ничего хорошего и пет ничего плохого? Не было ли бегство лучшим среде гном дли решения моих проблем? А что может быть более фантастическим, заманчивым, обеща­ющим большие приключении, чем нашёптывания друга, ис­кушающего великолепием свободной жизни одинокого море­плавателя?»

Так родился преступник. Годился, предаваясь мечтам, убегая от самопожертвования и труда. И оказался в тюрьме. Жизнь в тюрьме тяжёлая, сухая, монотонная. Там человек вынужден размышлять. Становятся явными раны и грязь, которые в нор­мальной жизни каждый прикрывает «пудрой» фальши.

Бог поставил на пути Жака людей, полных света и доброты, которые были для него живым знамением того, что он не один. И этой тюрьме был капеллан, о котором Жак написал: «Также у нас замечательный капеллан, как все простые и добрые люди. 1$ лице его есть нечто светлое, его улыбка тронула бы и камень. Естественно, у него огромный опыт работы с заключёнными, он понимает их проблемы и умеет коснуться душ».

Защитником Жака был известный адвокат Поль Боде, кото­рого называли «совестью французской адвокатуры». Он сам обрёл веру после долгих лет, проведённых вдали от Церкви. Жак называл его «Божьей пантерой». Боде решил бороться не только за жизнь своего клиента, но и за душу. Он организо­вал для Жака спасительную акцию: за него стали молиться во многих монастырях. Среди них был также кармелитский мо­настырь в Лизьё, где настоятельницей была родная сестра св. Терезы Младенца Иисуса. Молились за Жака также и заклю­чённые, обращённые раньше.

В тюрьме Жак остался наедине со своей внутренней пусто­той. Во время первых месяцев заключения он изо всей силы бил кулаками в стены камеры, которая лишила его свободы. Он жаждет погони, путешествий, жизни... «Жизни? А что та­кое жизнь?» Жак начинает думать, размышлять. Капеллану, который приходит поддержать его дружеским словом, он со злобой отвечает: «Уходите! Я не верю, у меня нет веры!»

Несмотря на все страдания, Жак оставался закоренелым ате­истом. Однако в парижской тюрьме он трезво смотрел на бу­дущее, размышлял над своей жизнью и постепенно открывал Бога. Книга о явлениях Матери Божьей в Фатиме, которую Жак прочитал несколько раз, положила начало его обращению.

Через восемь месяцев заключения, в октябре 1954 года, произошло нечто невероятное. Жак рассказывает: «Вечером я лежал в постели с открытыми глазами и в первый раз в жизни по-настоящему сильно страдал из-за того, что касалось вопро­сов моей семьи». Что же случилось? Его отец и мать развелись. Он тоже был разведён с женой. Наверняка настанет день, когда его ребёнок спросит: «Кем был мой отец?» Что ему ответят? «Твой отец был убийцей!» Это было причиной отчаяния Жака.

Но в этот момент случилось нечто необыкновенное. Об этом рассказывает сам Жак: «Вдруг из моей груди вырвался возглас, призыв о помощи: “Боже мой!” - и тут же, будто стремитель­ный вихрь, который приходит неизвестно откуда, Дух Госпо­день схватил меня за горло. Это не метафора, я действительно чувствовал, как у меня сжимается горло. Дух слишком силён для бренного тела, которое должно Его принять. Это ощуще­ние бесконечной силы и нежности, которое невозможно долго выносить. С этой минуты я стал верить с непоколебимой убеж­дённостью, не покинувшей меня до сих пор. Я начал молиться и направлять свои шаги к Господу со стремительностью, вос­пламеняемой обильной благодатью. Мне всё казалось про­стым, тёплым и ясным. Бог расточительно давал мне всевоз­можные утешения, которые - как я думал в своём энтузиазме и усердии - я заслужил, постоянно Его призывая. Когда Господь проникает в душу, Он делает это не скупо, а щедро, как настоя­щий господин».

11 февраля 1956 года Жак написал в письме к брату Томасу, монаху-бенедиктинцу, с которым он переписывался во время заключения: «Скоро пройдёт уже год с того момента, как Го­сподь в Своём милосердии признал меня. Я не могу назвать тебе точную дату своего обращения. Это наступало постепен­но. Раньше Бог был для меня какой то традицией, не имеющей значения, сейчас же важен только Он. Он в центре мира... Во мне было заложено начало, теперь время перейти к плодам. Из­менились мои взгляды, но образ мышления и действий остался прежним. Я буду спокоен только тогда, когда соглашусь на эту войну. Я сам ослеплён и удивлён переменой, которую произве­ла во мне благодать. “Состояние человека, - позаимствую слова Клоделя, - с которого заживо содрали кожу и затем перенесли в новое тело, в неизвестный мир”, - вот единственное сравнение, которым можно выразить состояние полного замешательства, в котором я нахожусь. Я обрёл покой и одновременно борьбу.

Чем дальше я продвигаюсь, тем больше вижу собственную ни­щету и бесконечный путь, лежащий передо мной. Обращение порождает дух, а этот дух учит меня, что религия - не комфорт, она всегда будет в каком-то смысле обращением».

Несмотря на внешнее спокойствие, Жак предчувствовал, что его приговорят к смертной казни через гильотину. Поэтому к тюремным невзгодам он присоединил добровольные умерщ­вления: ложился спать в семь вечера, отказался от шоколада и сигарет, занимался физическими упражнениями только два раза в день по полчаса, вставал среди ночи помолиться розарий. Теперь он был далёк от того ленивого, безвольного ребёнка, от апатичного парня, каким его знало окружение. Он стал собой.

Именно в тюрьме Жак начал по-настоящему любить свою жену. Он полюбил её так сильно, что стал заботиться о её душе и внутренней жизни. Он начал делать всё, чтобы и она открыла Иисуса, Который стал великим счастьем его сердца. Его пись­ма к ней наполнены нежностью и добротой. Жака до глубины души стало волновать всё, что она делает. Он очень хотел об­венчаться с ней, чтобы навеки было связано в Боге то, что так глубоко их единило. Жак боялся только одного: если его по­милуют, ему придётся много лет сидеть в тюрьме, и Пьеретт не сможет повторно выйти замуж.

Жак нежно полюбил свою дочь Веронику. За два месяца до смерти он начал писать дневник, который посвятил именно ей. В то время Веронике было шесть лет. Он знал, что никогда не увидит дочь, и хотел оставить ей память о себе, хотел пере­дать ей веру, которая была дарована ему таким чудесным об­разом. Этот дневник называют «Песнью песней» Жака Феша. Он пишет о своём интимном контакте с Богом, описывает со­вершенно иной мир, в который вошёл после обращения. С большой радостью Жак рисовал для Вероники полные юмора рисунки цветов и зверей. Он нетерпеливо ждал, когда ему при­несут прядь её волос, чтобы наконец до них дотронуться. Он писал: «Когда я окажусь на небе, буду молиться за Веронику до её смерти».

У Жака завязалась необыкновенная переписка с тёщей, забо­тившейся о нём, как о родном сыне. В последние месяцы перед казнью он писал ей каждый день, называя её своей мамочкой. Но и его родная мама была близка ему в эти трудные годы. Ещё до его обращения тяжело больная Март, предчувствуя вы­несение смертного приговора, сказала: «Я умру, но жертвую свою жизнь за то, чтобы мой сын умер хорошо». Осенью того же года Жак обратился.

Именно в тюрьме Жак стал по-настоящему свободным. «Так или иначе, - пишет он, - лучше быть закрытым и жить, чем оставаться ходячим трупом, каким я был на свободе».

В тюрьме Жак начинает использовать время прогулки, что­бы украдкой сказать кому-нибудь несколько слов о Евангелии. Он делает это незаметно, чтобы никого не задевать и не раз­дражать. Однажды его собеседником был охранник, атеист и сторонник коммунистов. В другой раз это была медсестра, сердце которой было сильно изранено. Жак видит, что через него действует Бог. Огромное желание говорить о Господе бу­дет поглощать его до последних дней жизни. Даже в послед­ний вечер перед казнью, за несколько часов до смерти, он по­следний раз попытается обратить к Иисусу заключённого из камеры, находящейся этажом выше.

Жак написал в дневнике необыкновенные признания, про­читав которые можно увидеть, как интенсивно в нём действо­вала благодать. «Радость, радость. Если бы я мог вылить на бумагу все милости, которые получаю! Как описать любовь Бога к творениям? Проходят часы, и они такие же благоухан­ные, как чистейшая лилия. В мою душу вливается изобилие сладости, из-за которой из моего сердца вырывается песнь благодарности: “Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моём, что призрел Он на смирение Рабы Своей”. (...) Всё от Него, я извлечён из самого себя, черно­та моя бледнеет, меня одевают в белые одеяния избранных, а моя ничтожность становится больше, сильнее, чем когда-либо. Я должен стать как прах и уже не верить, что способен что-то дать от себя. Всё является благодатью. Мои уста говорят fiat, потому что дух переполняет моё сердце. Я хотел бы умереть, потому что во мне слишком великая радость».

Тем не менее, жизнь Жака в тюрьме не была лёгкой. Он ча­сто переживал трудные минуты, сухость, одиночество, печаль. В это время его спасала только молитва. Он писал: «Каждое утро, просыпаясь, я чувствую себя одиноким, совершенно пу­стым. Мной овладевают те же горькие мысли, что и раньше, и только после молитвы я начинаю чувствовать себя сильным и окружённым заботой. Иисус здесь, рядом со мной, почти до­сягаем. Когда я Его призываю, меня тут же охватывает Его сла­дость - и я наполняюсь радостью, как ребёнок!»

Жак постоянно испытывал евхаристический голод. Святое Причастие ему удавалось принимать только два или три раза в неделю, а он очень хотел принимать его каждый день.

Жак очень полюбил Божью Матерь. На протяжении дня он много молился к Ней. В дневнике он признавался: «Молиться, молиться неустанно - вот что я должен делать. Иисус указыва­ет мне на Свою Матерь, в Её руках моё спасение (...).

Мария своей любовью всегда приносит мне утешение. Сколь­ко тепла в этих простых молитвах! Мне от всего сердца жаль протестантов, которые лишают себя такой большой защиты. Если бы я должен был вычеркнуть из своего дня все молитвы, которые направляю к Деве Марии, у меня было бы впечатле­ние, что я обращаюсь только к далёкому и недоступному Богу, и во мне осталось бы огромное чувство одиночества. Иисус со мной в Святом Причастии. Когда Пресвятая Гостия находится в нас, то участие в Мессе, возносимые к Нему молитвы стано­вятся всемогущими и обретают милости. Но Мария ещё ближе к нам, и я часто с радостью размышляю над фразой отца Тома­са: “Она хранит нас неустанно”. Иногда я думаю, что если бы я был протестантом, то не мог бы ни так часто причащаться, ни молиться к Деве Марии. Что бы со мной было?»

В тюрьме Жак узнал о св. Терезе Младенца Иисуса. Он очень полюбил эту святую и стал её духовным братом. Он много писал о своей любви к святой Терезе: «Сегодня я получил прекрас­ный образок маленькой Терезы Младенца Иисуса. Она такая красивая! Каждый вечер я обращаюсь к ней и разговариваю с ней, будто она моя любимая сестра (...). Правую руку я подал Деве Марии, а левую - маленькой святой Терезе. С ними двумя я ничем не рискую, они даже во время наименьшей опасности поднимают меня вверх, как это делают с маленьким ребёнком, который учится ходить».

Через три года после преступления начался судебный про­цесс над Жаком Фешем. Адвокат Поль Боде пытался доказать, что убийство не было преднамеренным, что Жак был охвачен паникой при виде растущей толпы. Жак также пробовал объ­яснить состояние своего разума в момент совершения пре­ступления: «Я чувствовал, будто я не был самим собой, будто мной руководила какая-то неодолимая сила. Моё подсознание взяло верх, я действовал под влиянием сильных эмоций». Он глубоко раскаялся в убийстве полицейского и попросил про­щения у его семьи.

Суд был неумолим. 8 апреля 1957 года Жак Феш был приго­ворён к смертной казни - отсечению головы гильотиной. В тю­ремной камере Жак боролся с искушением ненавидеть своих судей. Он пишет: «Благословенны те, которых Бог одаряет му­ченичеством! Пролитая кровь в глазах Бога всегда имеет боль­шую цену, особенно кровь, пожертвованная добровольно. Я не свободен, однако, если бы мне сегодня предложили свободу взамен за оскорбление Бога, я бы отказался, выбирая смерть. Я соучаствую в этой казни, принимая её всей душой и жертвуя её Господу, и таким образом умираю немного более достойно. Пусть моя кровь хотя бы немного удовлетворит оскорблённой Божьей справедливости!»

Удивляет отношение Жака к казни, к которой он был приго­ворён: «Да, предстоящее мне наказание - это не долг, который я должен заплатить, а дар, который Господь мне посылает. Ка­кую же большую силу я могу черпать из этой мысли!» Жак Феш писал своей дочери, что в нём есть желание оправдывать себя, доказывать свою невиновность и то, что он осуждён несправед­ливо. Но он тут же добавляет: «Нет, уже нет несправедливости, так же, как нет и долга, который нужно заплатить обществу. Есть только гимн благодарности, который должен исходить из нашей груди, ибо тот, кто был потерян - нашёлся, а все эти пе­чальные ошибки ведут всегда к любви Иисуса».

Жак хотел пережить свою смерть, как Святую Мессу. За месяц до казни он писал: «Хочу совершать свою смерть, как литургию, как Евхаристию». Всё, что готовило Жака к смер­ти, было Литургией слова, которая предшествует освящению даров. Жак говорит о достойной смерти как об успехе своей жизни. Он хочет пожертвовать её за всех, кого любит, не хочет умереть глупо или украдкой.

Чем ближе казнь, тем больше Жак начинает беспокоиться о том, как умрёт: «Мне осталось жить не более сорока дней! Всё же, есть одна вещь, которая меня немного беспокоит: тот, кто умирает таким кровавым, варварским и ужасным образом, даже будучи не знаю каким мужественным, чтобы сохранить спокойствие и владеть собой, должен собрать всю свою волю и гордость. Тот, кто говорит “гордость”, легко может сказать “не­нависть”, а я не хотел бы умереть с такой мыслью. Не жду, что я буду в тот момент петь “Magnificat”, но я хотел бы побороть бес­покойство и обратить мои последние мысли к Господу. Нужно доверять и не беспокоится о том, что сделает Господь. “По вере вашей да будет вам”».

За десять дней до казни Жак написал признания, благодаря которым видно, что в последние дни жизни ему было трудно и одиноко: «Приближается вечер, и я чувствую себя очень оди­ноко, я немного зол и меня совершенно не трогает близость смерти. Я надеюсь, что через несколько дней маленький Иисус вернётся в моё сердце и поможет уничтожить во мне то, что мешает войти в рай. Конечно, чувство одиночества является чем-то нормальным, но всё же... в таком случае, как мой, мо­жет, есть небольшие исключения. Вот уже десять дней, как я совершенно один. Однако я верю, что, несмотря ни на что, уже скоро ко мне вернётся рвение. В конце концов, не нужно слиш­ком переживать за второстепенные вещи».

За неделю до казни Жак писал: «Сегодня вечером я всё ещё спокоен, моё сердце даже наполнено Божьей радостью. Мои молитвы как мёд, я так счастлив, что встречусь с маленьким Иисусом. Администрация в то же время начинает беспокоиться и заходит проверить, как я себя чувствую!.. Они даже забрали пустую оловянную коробку, потому что... в одиночестве ночи так легко порезать себе вены, и таким образом жертва, обе­щанная палачу, совершит недопустимое нарушение устава...»

По мере приближения казни Жак всё более приближался к Богу. «Если я дрожу, то не от страха перед физической смер­тью, а из-за того, что всё глубже познаю святость Христа и сравниваю её со своей греховностью».

В то же время Поль Боде не переставал бороться за жизнь Жака. Когда апелляционный суд оставил в силе смертный при­говор, адвокат добился аудиенции у президента Франции Рене Коти. Разговор с ним состоялся 24 сентября.

Коти был хорошо расположен к Жаку, но в те времена на улицах французских городов от рук террористических группи­ровок постоянно гибли полицейские. В такой ситуации поми­лование Жака посчитали бы предательством. Президент Фран­ции сказал Полю Боде: «Прошу вас передать своему клиенту, что я чувствую к нему огромное уважение и очень хотел бы его помиловать. Но, совершим ото, я подвергну опасности жизни многих полицейских. Поэтому я прошу вас передать ему мою просьбу, чтобы он принёс м жертву свою жизнь для спасения других». Позже Коти признался, что в ночь перед казнью он не сомкнул глаз.

Жак очень хотел, чтобы его казнь состоялась в праздник его любимой святой Терезы Младенца Иисуса. Большим желани­ем Жака было, чтобы утром м день экзекуции никто не сказал ни единого слова, но на это он даже не надеялся.

Всё решилось 30 сентября. Высший Совет отверг просьбу о помиловании и назначил дату казни на 1 октября, в праздник святой Терезы Младенца Иисуса, как хотел Жак. 30 сентября он написал в своём дневнике: «Последний день борьбы, завтра в это время я буду на небе! Мой адвокат пришёл предупредить меня, что казнь совершится завтра, около четырёх утра. Да ис­полнится во всём воля Божья! Я уповаю на любовь Иисуса и знаю, что Он велит Своим ангелам носить меня на руках. Толь­ко бы я умер так, как хочет того Господь. Я уверен, что Иисус в Своей доброте дарует мне христианскую смерть, чтобы я мог свидетельствовать до конца. Нужно, чтобы я прославил Его Святое Имя, и я знаю, что буду прославлять Его. Теперь же со­храним покой и будем делать всё спокойно и мягко. Я не хочу хвататься за молитву со странным беспокойством, но спокойно продолжать дело искупления, которое Господь начал во мне уже два месяца назад. Иисус становится всё более близким мне, а душа пребывает в покое и тишине. Тело также не бес­покоится, хотя - это естественно - время от времени можно услышать какие-то глухие протесты».

Андре Хёрт, сосед Жака из камеры сверху, вспоминает много лет спустя: «Жак разговаривал с нами после встречи с адвока­том, чтобы рассказать нам “новость”: “Скоро я вас покину... Это будет завтра утром... Я хотел об этом знать, чтобы полностью собраться перед великой встречей с моим Возлюбленным... Я немного беспокоен, но я надеюсь, что внутренняя сила, кото­рая меня сжигает, - это только любовь... Истина совершенно иная... Давайте любить друг друга... Не печальтесь, через не­сколько дней - я в этом полностью уверен - я буду очень счаст­лив...” Мы были так тронуты, что не могли сказать ни слова. Это мы боялись, а не он».

В этот день, 30 сентября, Жак участвовал в Святой Мессе, причастился, обвенчался со своей женой. Пьеретт тоже полно­стью изменилась, посвятила себя религиозной жизни и в като­лической вере воспитывала дочь.

Всю ночь перед казнью Жак молился. Он смотрел на крест, не отрывая взгляда от ран своего Спасителя. Он неустанно по­вторял: «Это для Тебя».

Жак продолжал писать дневник, рассказывая, что он пере­живает. «Я помолился розарий. Какой покой, какая необык­новенная ясность разума! Я чувствую себя лёгким, на минуту был удалён всякий страх. Я не один, Бог со мной. Мне осталось только пять часов жизни. Через пять часов я увижу Иисуса. Как добр Господь! Он не ждёт вечности, чтобы наградить своих из­бранных. Он уже теперь нежно притягивает меня к Себе, давая мне покой, который происходит не из этого мира».

Потом Жак снова начал молиться. Внезапно его охватила тревога и страх. В дневнике он написал последние признания: «Должно быть, сейчас половина второго, я помолился ещё один розарий и разговаривал с Иисусом и Девой Марией, как с отцом и матерью.

Покой покинул меня и уступил место тревоге! Это ужасно. Сердце скачет у меня в груди. Пресвятая Дева, смилуйся надо мной. Однако я верю, что у меня будет немного воли, чтобы побороть тревогу, но всё же страдаю!

Думаю, что здесь я закончу свой дневник, тем более, я слы­шу какой-то беспокойный шум. Только бы я поборол это. Пре­святая Дева, на помощь! Прощайте все, пусть Господь вас бла­гословляет».

Андре Хёрт вспоминает, как Жак уходил на казнь: «Мы тоже не спали, потому что знали, что он должен уйти. За несколько минут до своего ухода, около трёх или четырёх утра, когда мы услышали в коридоре какие то приглушённые шаги, он сказал нам: “Ладно! Думаю, ч то за мной идут, свершилось”. Он до сих пор не боялся. Он сказал мне одну вещь: “Андре!... Андре! На самом деле я никогда не видел твоего лица... Всё же я убеждён, что мы снова встретимся... Знаешь, Андре, когда мы встретим­ся там, на небе, мне кажется, я узнаю тебя по голосу. Поэтому я говорю просто: до свидания... Гели, прежде чем это случится, ты однажды встретишь мою дочь, скажи ей, как мне жаль, как я сильно её люблю...” Я говорю ему: “Чао, будь мужественным, братишка!” В ту минуту, я хорошо это помню, я плакал, как ре­бёнок».

В четыре утра Жака привели во двор, на котором стояла ги­льотина. Он был бледен, но спокоен. На эшафоте он попросил капеллана подать ему распятие и поцеловал его. Перед паде­нием лезвия Жак сказал свои последние слова: «Святая Дева, смилуйся надо мной!»

В тюрьме в этот день царило полное молчание. Андре Хёрт рассказывает: «Через несколько часов, когда какой-то охран­ник открыл мою дверь, я спросил: “Всё хорошо пошло с Жа­ком?” - “Ах! - сказал он мне. - Что за мужество! Что за отвага! Он прошёл через склад одежды, был в канцелярии, даже под­писал... свой выход, если можно так сказать”. Именно это он мне сказал».

В 1954 году, когда Жак Феш совершил преступление, возму­тившее всю общественность, кто мог предполагать, что в 1987 году кардинал Жан-Мари Люстиже подпишет декрет, откры­вающий путь к его беатификации? Сегодня многие убеждены, что этот циничный убийца умер святым. Несмотря на то, что Жака Феша часто сравнивали с «благоразумным разбойни­ком» на Голгофе, вопрос о его беатификации сталкивался с многочисленными трудностями. Кардинал Люстиже отвечает критикам: «Никто не потерян в Божьих глазах, даже если он осуждён обществом». Кардинал горячо желает беатификации Жака, потому что она «может принести огромную надежду тем, кто презирает себя, кто считает себя окончательно поте­рянным».

Кем был Андре Фроссар? Это французский журналист, писа­тель, философ, член Французской академии наук, с 1962 года являлся главным редактором одного из самых влиятельных ев­ропейских журналов - «Фигаро», друг Святейшего Отца Иоан­на Павла II. Он описал свою жизнь в книге под названием «Бог существует - я встретил Его». Эта книга обошла весь мир, вы­зывая как восхищение, так и пренебрежение. В этом нет ничего удивительного. Есть люди, которые видят и которые не хотят видеть. Есть те, которые слышат и которые слышать не хотят.

Андре Фроссар был сыном первого секретаря французской коммунистической партии. Его семья была атеистической и со­вершенно не интересовалась религиозными вопросами. Андре Фроссар отмечает: «В нашем доме мы даже случайно не касались вопросов религии». И с юмором добавляет, чтобы его можно было лучше понять: «Мы были законченными атеистами, одни­ми из тех, кто уже не задумывается о своём атеизме. Последние воинствующие антиклерикалы, которые ещё выступали про­тив религии на общественных собраниях, представлялись нам трогательными и немного смешными, вроде историков, пытаю­щихся научно опровергнуть сказку о Красной Шапочке».

Такой была семья Андре Фроссара. Понятно, что они реши­ли не крестить сына. Андре рос в окружении, способном заглу­шить всякие поиски Бога, всякие вопросы о религии, всякую проблему, которая не является проблемой экономической или материальной.

Между тем с пятнадцатилетним юношей происходит собы­тие, которое говорит о его открытом сердце. Фроссар описал его так: «В свой пятнадцатый день рождения, оказавшись вла­дельцем нескольких банкнот, я почёл нужным для утверждения собственного мужского достоинства провести вечер с уличной дамой. Я спустился в метро и поехал на станцию Монпарнас. Прибыв на место, в конце пустынного коридора метро я уви­дел тощего, как нитка, нищего, словно нарисованного гудро­ном на белой кафельной стене. Дойдя до него, я почувствовал, что в этот вечер никуда дальше не пойду. Была ли это жалость, жестокая резкость контраста между этим несчастным, вынуж­денным протягивать руку в пустоту, и краснеющим робким кутилой, каким я готовился стать, желание совершить непред­виденный жест или облегчение от возможности отложить экс­перимент, превышающий мои силы, - не знаю; словом, комок банкнот, которые я сжимал в кармане, перекочевал в шапку бедняка, а я пошёл компостировать билет на обратный путь».

Этот жест говорит об открытости на добро и об инстинктив­ном чувстве отвращения к низкому поступку, который грубо противоречит любви между мужчиной и женщиной.

В обращении Андре Фроссара большую роль сыграл его друг. Они вместе работали в одной редакции. Фроссар вспоминает: «Его фамилия была Виллемен, а ими он носил такое же, как я. Между нами установилась какая то внезапная близость, при­чины которой всегда оставались для меня загадкой.

В этой дружбе я прожил самые оградные годы моей юности, я был счастливым обладателем заботливого старшего брата, который следил за моей работой и здоровьем.

Он был католиком с рождении, “потерял веру” к пятнадца­ти годам и вновь обрёл её при оригинальных обстоятельствах, свойственных его духу. Однажды он присутствовал на конфе­ренции христианского философа Станислава Фюме, и ему по­казалось, что оратор с большим уважением отзывался о пи­сателях XIX века, в частности об Эрнесте Хелло, о котором он ничего не слышал ни в школе, ни в другом месте. “Если я не:шаю даже имени такого значительного мыслителя, - подумал он, - то значит, я вообще мало знаю, значит, я ничего не знаю”. 11осле этого он зашёл в церковь, покаялся и действительно об­рёл смирение духа. Вернувшись, вера преподнесла ему два не­ожиданных подарка: радость и свободу духа. По крайней мере, так он мне говорил, но его речи не убеждали меня».

Виллеман часто разговаривал о Боге с Андре Фроссаром, но на того его слова не производили никакого впечатления. Вот что Фроссар сам об этом говорит: «Вне всякого сомнения, и я в его глазах был ослом, и ослом особенно несчастным - из ослов республиканских, без Бога, ослом, окрашенным в красный цвет и напичканным по-ослиному ревущей пропагандой. Он не имел ни малейшего уважения к моим идеям. Я - к его».

Андре Фроссар так начинает рассказ о великом дне своей встречи с Богом: «Случилось же так, что я необычайным обра­зом познал истину о самом спорном и самом древнем предмете обсуждений: Бог существует. Я Его встретил.

Я Его встретил неожиданно, я бы сказал, случайно, если бывают случайности в подобного рода вещах, - с удивлением прохожего, который, свернув с какой-нибудь парижской ули­цы, неожиданно увидел бы перед собой море, плещущееся у подножия домов и бесконечно расстилающееся перед ним.

Это был момент ошеломляющий, и действие его длится до сих пор. Я никогда не смогу привыкнуть к идее о существова­нии Бога».

Эти слова очень убедительны и правдивы, им трудно возраз­ить, потому что подтвердила их долгая жизнь крепкой, напол­ненной энтузиазмом верой.

Андре Фроссар так продолжает свой рассказ: «Войдя в семнад­цать часов десять минут в часовню в Латинском квартале в поис­ках одного друга, я вышел из часовни в семнадцать пятнадцать в сопровождении дружбы, которая не принадлежала земле.

Войдя туда скептиком и атеистом, и даже сверхскептиком и сверхатеистом, равнодушным, занятым чем угодно, кроме Бога, отрицать Которого я даже и не помышлял, - таким Он

Между тем с пятнадцатилетним юношей происходит собы­тие, которое говорит о его открытом сердце. Фроссар описал его так: «В свой пятнадцатый день рождения, оказавшись вла­дельцем нескольких банкнот, я почёл нужным для утверждения собственного мужского достоинства провести вечер с уличной дамой. Я спустился в метро и поехал на станцию Монпарнас. Прибыв на место, в конце пустынного коридора метро я уви­дел тощего, как нитка, нищего, словно нарисованного гудро­ном на белой кафельной стене. Дойдя до него, я почувствовал, что в этот вечер никуда дальше не пойду. Была ли это жалость, жестокая резкость контраста между этим несчастным, вынуж­денным протягивать руку в пустоту, и краснеющим робким кутилой, каким я готовился стать, желание совершить непред­виденный жест или облегчение от возможности отложить экс­перимент, превышающий мои силы, - не знаю; словом, комок банкнот, которые я сжимал в кармане, перекочевал в шапку бедняка, а я пошёл компостировать билет на обратный путь».

Этот жест говорит об открытости на добро и об инстинктив­ном чувстве отвращения к низкому поступку, который грубо противоречит любви между мужчиной и женщиной.

В обращении Андре Фроссара большую роль сыграл его друг. Они вместе работали в одной редакции. Фроссар вспоминает: «Его фамилия была Виллемен, а имя он носил такое же, как я. Между нами установилась какая-то внезапная близость, при­чины которой всегда оставались для меня загадкой.

В этой дружбе я прожил самые отрадные годы моей юности, я был счастливым обладателем заботливого старшего брата, который следил за моей работой и здоровьем.

Он был католиком с рождения, “потерял веру” к пятнадца­ти годам и вновь обрёл её при оригинальных обстоятельствах, свойственных его духу. Однажды он присутствовал на конфе­ренции христианского философа Станислава Фюме, и ему по­казалось, что оратор с большим уважением отзывался о пи­сателях XIX века, в частности об Эрнесте Хелло, о котором он ничего не слышал ни в школе, ни в другом месте. “Если я не

знаю даже имени такого значительного мыслителя, - подумал он, - то значит, я вообще мало знаю, значит, я ничего не знаю”. 11осле этого он зашёл в церковь, покаялся и действительно об­рёл смирение духа. Вернувшись, вера преподнесла ему два не­ожиданных подарка: радость и свободу духа. По крайней мере, так он мне говорил, но его речи не убеждали меня».

Дата добавления: 2015-08-27