Глава 9 чувство дома: возврат к себе 1 страница

Есть время человеческое и есть время дикое. В детстве, подрастая среди северных лесов, я не знала, что есть четыре времени года, и думала, что их десятки: время ночных гроз, время зарниц, время лесных костров, время крови на снегу, время заиндевевших деревьев, согнувшихся деревьев, плачущих деревьев, блестящих деревьев, бородатых деревьев, время деревьев, которые покачивают только верхушками, и время деревьев, которые роняют своих детей. Я любила время искрящегося снега, курящегося снега, скрипящего снега и даже грязного снега и каменного снега, потому что это значило, что скоро придет время цветов на реке.
Эти времена походили на важных и высоких гостей, и каждый посылал своего гонца: открытые сосновые шишки, неоткрывшиеся сосновые шишки, запах прелых листьев, запах дождя, потрескивающие волосы, гладкие волосы, пышные волосы, свободно закрывающиеся двери, тугие двери, двери, которые совсем не хотят закрываться, стекла, покрытые морозными узорами, стекла, покрытые цветочными лепестками, стекла, покрытые желтой пыльцой, стекла, запятнанные клейким соком. И у нашей кожи тоже были свои циклы: она бывала пересохшей, потной, шершавой, загорелой, мягкой.
Женская психика и душа тоже имеет свои циклы и времена года: активности и пассивности, бегства и неподвижности, общительности и одиночества, поисков и покоя, зарождения и вынашивания, пребывания в миру и возврата в обитель души. В детстве и девичестве наша инстинктивная природа отмечает все эти фазы и циклы. Она витает где-то совсем близко, и в разное время мы бываем бдительны и активны.
Дети являются дикой природой; они без чьей-либо подсказки готовятся к приходу этих времен, приветствуют их, живут с ними и сохраняют recuerdos, воспоминания об этих временах: багряный листок в словаре, ожерелье из кленовых семян, похожих на крылья ангела, снежки в морозилке, особый камень или стручок, особую кость, палку или ракушку, ленточку с похорон птички, целую коллекцию запахов из тех времен, безмятежное сердце, беспокойную кровь и все образы, запечатленные в памяти.
Когда-то мы жили по этим циклам и временам – год за годом, – и они жили в нас. Они нас успокаивали, будоражили, придавали уверенность, заставляли учиться всем существом. Они были частью кожи нашей души – оболочки, которая обнимала нас вместе с диким природным миром, – по крайней мере до тех пор, пока нам не сказали, что на самом деле есть всего четыре времени года, а у женщин – всего три поры: девичество, зрелость и старость.
И все считают, что так оно и есть.
Но мы не можем позволить себе бродить, как сомнамбулы, в плену этих неубедительных выдумок, изобретаемых теми, кто не умеет наблюдать: эти выдумки заставляют женщин отклоняться от своих естественных циклов, циклов души, и страдать от засухи, усталости и тоски по дому. Несравненно лучше регулярно возвращаться к своим уникальным душевным циклам, ко всем без исключения. Сказку, которую я сейчас расскажу, можно понимать как комментарий к самому важному из женских циклов: к возвращению домой, в дикий дом, в дом души.
Во всем мире рассказывают сказки о существах, имеющих таинственное родство с людьми, потому что они олицетворяют архетип, всеобщее знание одной из сторон души. Иногда волшебные сказки и народные сказки возникают из чувства места; особенно это касается тех мест, где ощущается присутствие души. Эту сказку рассказывают в холодных северных краях, во всех странах, где есть ледяное море или океан. Разные версии этой сказки есть у кельтов, шотландцев, у северо-западных племен американских индейцев, у народов Сибири и Исландии. Обычно ее называют "Девушка-тюлень", "Селки-о, Памраук, маленький тюлень" или "Айялиртак, тюленье мясо". Эту литературную обработку я сделала для своих пациенток и назвала "Тюленья шкура". Сказка напоминает, откуда мы родом на самом деле, из какого теста мы сделаны и почему все мы должны регулярно пользоваться инстинктами, чтобы найти дорогу домой [1].

//-- ТЮЛЕНЬЯ ШКУРА --//
Случилось это в те времена, что некогда были, навсегда миновали и скоро придут снова. День за днем вокруг было только белое небо да белый снег, а люди, собаки и медведи казались черными пятнышками на белом снегу.
Природа здесь сурова. Дуют сильные ветры, так что людям приходится надвигать капюшон парки на самые глаза и повыше подтягивать меховые сапоги-мамлуки. Слова здесь замерзают на лету, так что приходится обламывать их с губ собеседника, а потом оттаивать на огне, чтобы узнать, что он сказал. Люди здесь живут в густых белых волосах старой Аннулук. Эта древняя праматерь, старая колдунья, есть сама Земля. И жил в этом краю человек, такой одинокий, что за долгие годы слезы прорезали на его щеках глубокие борозды.
Он старался бодриться и улыбаться. Он ходил на охоту. Он преследовал добычу и спал спокойно. Но он тосковал по человеческому обществу. Иногда, выплывая в каяке к отмелям, он видел тюленей и вспоминал старые истории о том, что когда-то давно тюлени были людьми. Теперь о том времени напоминают только тюленьи глаза, в которых светится мудрость, любовь и дикая душа. После этого на него порой находила такая тоска, что слезы струились по лицу, привычно стекая по избороздившим его канавкам.
Однажды вечером он охотился дотемна, но ничего не добыл. Когда на небе взошла луна и льдины заискрились в ее лучах, охотник оказался неподалеку от большого пятнистого утеса. Его острый глаз заметил, что на островке что-то плавно движется.
Он медленно и неслышно подплыл поближе: на вершине утеса танцевали несколько женщин. Они были нагие, как в тот самый первый день, когда вышли из материнского чрева. Охотник был одинок, у него не было друзей – разве только в воспоминаниях, – поэтому он сидел неподвижно и не сводил с женщин глаз. Тела их казались сотканными из лунного молока, кожа мерцала серебристыми блестками, как у весеннего лосося, а руки и ноги были длинные и стройные.
Они были так хороши, что охотник сидел как зачарованный, а тем временем волны, подталкивая лодку, несли ее все ближе и ближе к островку. Он уже слышал, как красавицы смеялись: по крайней мере так ему казалось – или то был плеск воды у скал островка? Охотник был сам не свой, увидев такое диво. И постепенно исчезло одиночество, сдавливавшее его грудь, как мокрая шкура. Почти не думая, действуя будто по наитию, он прыгнул на островок и схватил одну из тюленьих шкур. А потом притаился за краем скалы и спрятал шкуру под квутнгук (парка).
Вскоре одна из женщин стала звать остальных, и голос ее был напевнее всех звуков, какие ему доводилось слышать до сих пор: он был как призыв кита на заре; нет, скорее как лай волчат, когда они возятся весной; нет, он был куда нежнее, но дело не в этом, потому что… что же это делают женщины?
Они надевают тюленьи шкуры и одна за другой ныряют в море, вскрикивая и радостно смеясь. Все, кроме одной. Самая высокая из них ищет на камнях, ищет под камнями, ищет свою тюленью шкуру и нигде не может найти. Тут охотник осмелел, а почему – и сам не сказал бы. Он вышел из-за скалы и заговорил:
– Женщина… будь моей… женой. Я… я так одинок.
– Нет, я не могу быть женой, – отвечала она. – Ведь я из тех, кто живет темекванек, под водой.
– Будь моей женой, – настаивал охотник. – А на седьмое лето я верну тебе тюленью шкуру, и тогда ты сама решишь, уйти тебе или остаться.
Девушка-тюлень долго смотрела ему в лицо; глаза ее, не будь она из рода тюленей, были бы совсем человеческими. Наконец, словно через силу, она проговорила:
– Хорошо, я пойду с тобой. А через семь лет поглядим.
Прошло время, и у них родился сын, которому дали имя Урук. Он был маленький и пухлый. Зимой мать рассказывала Уруку сказки о существах, которые живут под водой, а отец длинным ножом вырезал из белого камня волка или медведя. Относя маленького Урука в постель, мать показывала ему в дымовом отверстии облака и говорила, на что они похожи. Только вместо ворона, медведя или волка она видела моржа, кита, тюленя или лосося – ведь это были те звери, которых она знала.
Но время шло, и кожа ее стала вянуть – сначала шелушиться, а потом трескаться. Веки стали облезать, а волосы выпадать. Она сделалась налуак, мертвенно-бледной. Тело ее сохло. Она старалась скрывать хромоту. Помимо ее воли, глаза у нее с каждым днем тускнели. Ей приходилось находить дорогу ощупью, потому что зрение угасало.
Так продолжалось, пока однажды ночью маленький Урук не проснулся от громких голосов. Он сел на постели из меховых одеял и услышал рык, походивший на медвежий, – то его отец бранил мать. Он услышал крик, как звон серебра о камень, – то был голос матери.
– Долгих семь лет назад ты спрятал мою тюленью шкуру. Теперь настала восьмая зима. Я хочу, чтобы ты вернул часть моей плоти! – кричала женщина-тюлениха.
– Я отдам ее тебе, а ты уйдешь от меня! – рычал муж.
– Не знаю, как я поступлю. Знаю только, что должна получить то, что мне принадлежит.
– И ты, негодная, оставишь меня без жены, а нашего мальчика без матери! С этими словами муж рванул меховой полог, закрывавший вход, и исчез в ночи.
Мальчик очень любил свою мать. Он боялся ее потерять и плакал, пока не уснул. Разбудил его ветер. То был странный ветер, он будто звал: "Ууруук! Ууурууук!"
Мальчик вылез из постели. Он так торопился, что надел парку задом наперед, а муклуки натянул только до половины. Слыша, как ветер повторяет его имя, он выскочил в звездную-презвездную ночь.
– Ууууруууук!
Мальчик выбежал на утес, нависавший над водой. Там, далеко в бурном море, плавал серебристый тюлень, огромный и косматый. У него была большая голова, желтые глаза, а усы свисали на грудь.
– Ууууурууууук!
Мальчик кубарем скатился с обрыва и в самом низу наткнулся на камень – нет, на сверток, – который выпал из расселины в камне. Волосы хлестали мальчика по лицу, как тысячи ледяных поводьев.
– Ууууууруууууук!
Мальчик судорожно развернул сверток и встряхнул его – то была тюленья шкура его матери. Уловив знакомый запах, он прижал шкуру к лицу, вдохнул – и душа его встрепенулась, как внезапный порыв летнего ветра.
Урук вскрикнул от боли и радости и снова поднес шкуру к лицу – и снова материнская душа коснулась его души. Он снова вскрикнул, наполненный бесконечной любовью своей матери.
А далеко в море старый серебристый тюлень медленно ушел под воду.
Мальчик вскарабкался на крутой берег и побежал к дому, тюленья шкура летела за ним, развеваясь по ветру. Он ворвался в дом и попал в объятия матери. Она прижала к груди его и свою шкуру и закрыла глаза, радуясь, что оба целы и невредимы.
Потом стала натягивать на себя шкуру.
– Нет, мама, не надо! – закричал мальчик.
Она подхватила его, зажала под мышкой и, прихрамывая, побежала к ревущему морю.
– Нет, мама, не уходи! Не оставляй меня! – плакал Урук.
Было видно, что она хочет остаться с сыном, жаждет этого всем сердцем, но что-то властно звало ее к себе – это что-то было старше ее, старше его, старше, чем время.
– Нет, мама, нет, нет, нет! – надрывался мальчик.
Она взглянула на него глазами, полными беспредельной любви. Потом взяла его лицо в ладони и вдохнула ему в легкие ароматный воздух: раз, другой, третий. Держа его под мышкой, как ценную ношу, она нырнула в море и стала опускаться все глубже, глубже и глубже. Женщина-тюлениха и ее сын свободно дышали под водой.
Они быстро погружались в пучину и скоро оказались в подводной бухте, где жили тюлени. Там разные морские звери пировали, пели и плясали, вели беседы, а большой серебристый тюлень, который звал Урука из ночного моря, обнял мальчика и назвал его внуком.
– Как тебе жилось там, наверху, дочка? – спросил серебристый тюлень-великан.
Женщина-тюлениха отвела взгляд и сказала:
– Я обидела человека… который отдал все ради меня. Но я не могу к нему вернуться, потому что тогда я стану пленницей.
– А мальчик, мой внук? – спросил старый тюлень, и голос его дрогнул от гордости.
– Он должен вернуться, отец. Он не может здесь оставаться. Ему еще не пришло время жить здесь, с нами. – Она заплакала, а вслед за ней заплакали и старый тюлень с мальчиком.
Прошло несколько дней и ночей, а если точнее, семь, и волосы и глаза женщины-тюленихи заблестели, как прежде. Кожа снова стала смуглой и гладкой, зрение острым, тело полным, поступь легкой. Но вот настало время мальчику возвращаться на сушу. В ту ночь старый тюлень-дед и прекрасная тюлениха-мать отправились в путь, держа между собой мальчика. Они плыли назад, все выше и выше, в верхний мир. Там они ласково вынесли Урука на залитый лунным светом берег.
– Я всегда буду с тобой, – заверила мальчика мать. – Только притронься к тому, чего касались мои руки: к палочкам для добывания огня, к моему улу, ножу, к выдрам и тюленям, которых я вырезала из камня, и я дохну на тебя ветром, чтобы ты мог петь свои песни.
Старый серебристый тюлень и его дочь долго целовали мальчика. Наконец, с трудом оторвавшись от него, они отплыли от берега и, бросив на него последний взгляд, исчезли под водой. А Урук остался. Потому что его время еще не настало.
Годы шли, он вырос, научился петь, играть на бубне и рассказывать сказки. Говорят, что всем этим он обязан тому, что в детстве великие духи тюленей уносили его в море. До сих пор сквозь серый утренний туман иногда можно увидеть, как он, привязав свой каяк, опускается на колени на скалистом островке в море и разговаривает с тюленихой, которая часто подплывает к берегу. Хотя многие на нее охотились, и не раз, но ничего из этого не вышло. Ее называют Танкигкак, светлая, священная. Рассказывают, что, хоть она и тюлениха, глаза у нее человеческие – в них светится мудрость, любовь и дикая душа.

//-- Потеря ощущения души как инициация --//
Тюлень – один из самых прекрасных символов дикой души. Как и инстинктивная женская природа, тюлень – любопытное создание, которое развивалось и приспосабливалось на протяжении многих эпох. Тюлени, как и женщина-тюлениха из сказки, выходят на землю только для того, чтобы выводить и кормить потомство. На протяжении двух месяцев тюлениха-мать безмерно предана своему малышу: она лелеет его, охраняет и кормит только своим молоком. За это время двенадцатикилограммовый детеныш учетверяет свой вес. Тогда мать уплывает в море, а маленький тюлень, подросший и способный жить самостоятельно, начинает независимую жизнь.
Во многих этнических группах, обитающих по всему миру, в том числе в приполярных районах и в Западной Африке, считается, что люди становятся полностью одушевленными только после того, как душа родит дух, взлелеет его и выпестует, наполнив силой. В конце концов душа возвращается в отчий дом, а дух начинает самостоятельную жизнь в мире [2].
Символ тюленя как олицетворения души тем более убедителен, что тюлени обладают сообразительностью, восприимчивостью – это хорошо известно тем, кто живет с ними рядом. В тюленях есть нечто такое, что роднит их с собаками, они по природе своей дружелюбны и привязчивы. Они излучают своеобразную чистоту. Но им свойственна и быстрота реакции, позволяющая своевременно отступить, а если обидят, то и дать сдачи. Этим же отличается и наша душа. Она витает где-то поблизости. Она пестует дух. Она не убегает, когда видит что-то новое, необычное или трудное.
Но иногда, особенно если тюлениха непривычна к людям и просто лежит, впав в состояние блаженного неведения, в которое тюлени склонны время от времени погружаться, она может не знать, чего следует ожидать от людей. Как женщина-тюлениха из сказки или как душа юной и/или неопытной женщины, она не ведает, что замышляют окружающие и какой вред эти замыслы могут ей причинить. Именно тогда и происходит похищение тюленьей шкуры.
В итоге многолетней работы с мотивами "поимки" и "кражи сокровища", а также многочисленных сеансов психоанализа, у меня возникло ощущение, что почти каждому человеку в процессе индивидуации случается пережить как минимум одну весьма ощутимую кражу. Одни утверждают, что у них украдена "величайшая в жизни возможность". Другие говорят, что у них отобрали любовь или похитили дух, лишили ощущения собственного Я. Третьи рассказывают о том, как их оторвали от чего-то важного: от искусства, любви, мечтаний, надежд, от веры в добро, от развития, от стремлений, от славы – уничтожили или разрушили все это.
В большинстве случаев эта главная кража подбирается к человеку незаметно, используя его слабые стороны. С женщинами это случается по той же причине, что и с героиней сказки: из-за наивности, плохого понимания мотивов других людей, отсутствия опыта предвидения будущего, невнимания ко всем тем ключам, которые скрыты вокруг, а еще потому, что судьба любит давать нам уроки.
Люди, ставшие жертвой кражи, вовсе не плохи. Они не порочны, не глупы. Просто им недостает опыта в чем-то важном, либо их душа пребывает во сне. Было бы ошибкой считать, что эти состояния свойственны только молодым. Они могут наблюдаться у любого человека, независимо от возраста, этнической принадлежности, длительности обучения и даже добрых намерений. Ясно, что ситуация кражи для тех, кто стал ее жертвой, – то есть почти для всех – совершенно однозначно выливается в возможность таинственного архетипического посвящения, или инициации [3].
Процесс возвращения сокровища и понимания того, как можно вернуть утраченное, развивает в психике четыре важные структуры. Если встретить эту дилемму лицом к лицу, если совершить спуск к Rio Abajo Rio, реке под рекой, то наша решимость бороться за сознательное восстановление становится непреклонной. И тогда со временем становится очевидным то, что для нас важнее всего. Мы приходим к убеждению, что нам необходимо постоянно думать о душевном или ином освобождении и воплотить обретенную мудрость в жизнь. И наконец, что важнее всего, это развивает нашу серединную природу – ту дикую и мудрую часть психики, которая может странствовать и в мире души, и в мире людей.
Архетипическое ядро сказки о тюленьей шкуре обладает особой ценностью, ибо задает нам ясное и точное направление, в котором нужно двигаться, чтобы иметь возможность развиваться и проложить путь для решения этих задач. Одна из самых важных и потенциально наиболее гибельных ситуаций, с которыми приходится сталкиваться женщине, – это первое вхождение в разнообразные процессы психологической инициации под руководством тех, кто сам ее не завершил. У женщины нет зрелого советника, который бы знал, что делать дальше. Если тот, кто руководит инициацией, сам не прошел ее до конца, он, сам того не ведая, упускает важные стороны процесса, порой нанося инициируемому большой ущерб, поскольку оба используют неполное представление об инициации, чреватое теми или иными изъянами [4].
На другом краю спектра мы видим женщину, которая пережила кражу и стремится осознать ситуацию и овладеть ею, но, сбившись с пути, не знает, что для завершения обучения необходимы дополнительные познания, и поэтому снова и снова повторяет первый этап: кражу. Какими бы ни были ее обстоятельства, она запуталась. По существу, у нее нет руководства. Вместо того чтобы раскрыть потребности здоровой дикой души, она становится жертвой незавершенной инициации.
Для очень многих женщин инициация по женской линии, когда старшие женщины знакомят младших с некоторыми психическими фактами и процессами дикой женственности, давным-давно нарушена или утрачена, а потому это великое благо, что существует археология сказок и мифов, по которым мы можем учиться. Сведения, которые можно почерпнуть из этих глубинных моделей, отражают врожденные схемы наиболее целостных психологических процессов, свойственных женщине. В этом смысле сказки и мифы дают инициацию, выполняя роль мудрецов, которые учат тех, кто пришел после них.
Поэтому движущие силы, которые мы видим в сказке о тюленьей шкуре, наиболее важны для женщин, получивших неполную или половинчатую инициацию. Зная все шаги, которые нужно пройти, чтобы завершить цикл возвращения домой, можно исправить, возобновить и довести до конца даже неумело проведенную инициацию. Давайте посмотрим, какие советы для продолжения пути дает нам эта сказка.

//-- Потеря шкуры --//
Развитие знания, о котором повествуется в некоторых версиях сказок «Синяя борода», «Рапунцель», «Дьявольская повитуха» и «Шиповничек», начинается со страдания. Вначале героиня пребывает в неведении, потом становится жертвой чьих-то козней, а потом снова обретает силу и, что еще важнее, свою сокровенную сущность. Тема роковой западни, которая становится проверкой сознания и заканчивается глубоким знанием, извечно бытует в сказках, где главная героиня – женщина. В таких сказках содержатся сжатые наставления для всех нас: что делать, если/когда мы попадем в неволю, и как выбраться из нее благодаря способности pasar atravez del basque como una loba, скользить по лесу как волчица, con un ojo agudo, с зоркими глазами.
В сказке "Тюленья шкура" мы обнаруживаем обратный мотив. Иногда мы называем такие истории "сказками навыворот". Во многих волшебных сказках человека заколдовывают и он превращается в зверя. Здесь мы видим обратное: животное начинает вести человеческую жизнь. Эта сказка позволяет проникнуть в структуру женской души. Девушка-тюлениха, как и дикая природа женской души, есть загадочное сочетание, которое берет начало в животном мире и в то же время может приспосабливаться к людям и жить среди них.
В этой сказке шкура – не сколько предмет, сколько символ состояния чувств и состояния бытия: неотъемлемого, исполненного души и родственного дикой женской природе. Пребывая в этом состоянии, женщина чувствует, что она полностью в себе, а не вне себя: ей не нужно следить за собой – то ли она делает, правильно ли поступает, верно ли думает. Хотя время от времени она утрачивает связь с этим состоянием пребывания "в себе", однако проведенное в нем время поддерживает ее в мирских трудах. Именно периодическое возвращение к дикому состоянию восстанавливает ее психические резервы, необходимые для замыслов, отношений, семейной и творческой жизни во внешнем мире.
Каждая женщина, надолго оторванная от дома души, в конце концов устает. Иначе и быть не может. Тогда она снова ищет свою шкуру, чтобы возродить чувство самости и души, чтобы возобновить проницательное и необъятное знание. Великий цикл ухода и возвращения, ухода и возвращения повторяется в инстинктивной женской природе и присущ каждой женщине на протяжении всей ее жизни. Он пронизывает девичество, юность и молодость, пору любви, пору материнства, пору мастерства, пору мудрости, пору старости и идет дальше. Эти фазы не обязательно следуют в хронологическом порядке: ведь нередко женщины средних лет бывают новорожденными, пожилые женщины умеют пылко любить, а маленькие девочки прекрасно разбираются в старушечьих чарах.
Мы снова и снова теряем это ощущение – что мы в своей собственной шкуре, – а виной тому причины, которые я уже называла, и, кроме того, длительная неволя. Такая опасность грозит и тем, кто слишком долго трудится, не получая передышки. Шкура, оболочка души, тает, если мы не умеем обращать внимание на то, что в действительности делаем, и особенно – на то, чего нам это стоит.
Мы теряем оболочку души, когда слишком заняты своим эго, когда страдаем излишней требовательностью, перфекционизмом [5], когда без нужды мучаем себя или одержимы слепым честолюбием, когда не удовлетворены – собой, своей семьей, окружением, обществом, всем на свете – и ничего не говорим и не делаем, чтобы это изменить, когда претендуем на роль неиссякаемого источника для окружающих или не делаем всего, что в наших силах, чтобы себе помочь. Возможностей потерять оболочку души столько же, сколько женщин на свете.
Единственный способ сберечь нашу шкуру – необходимую нам оболочку души – сохранить пронзительно первозданное осознание ее ценности и назначения. А поскольку никто не способен постоянно поддерживать такое острое осознание, то никто и не в силах стеречь оболочку души каждый миг, день и ночь. Но можно свести вероятность ее кражи до минимума. Можно развить охо агудо, острый глаз, который следит за всем, что происходит вокруг, и охраняет нашу душевную территорию. Однако в сказке о тюленьей шкуре повествуется о случае, который можно назвать кражей с отягчающими обстоятельствами. Имея осознание, можно в будущем уменьшить ущерб – для этого необходимо внимательно относиться к своим циклам и к голосу, который призывает нас оставить все и вернуться домой.
Каждое живое существо на земле возвращается домой. Не странно ли: мы создаем безопасные места обитания для ибисов, пеликанов, цапель, волков, журавлей, оленей, мышей, лосей и медведей, но только не для себя, не там, где мы живем изо дня в день. Мы понимаем, что потеря места обитания – самое ужасное, что может постигнуть живущее на воле существо. Мы с пеной у рта доказываем, что естественные территории обитания других существ оказались в кольце городов, ферм, автострад, шума и других напастей, как будто все это не окружает нас самих, как будто на нас все это не влияет. Мы знаем: чтобы выжить, живое существо должно, хотя бы время от времени, иметь приют, место, где бы оно чувствовало себя защищенным и в то же время свободным.
Мы традиционно компенсируем утрату более спокойной среды обитания тем, что берем отпуск или выходные; считается, что так мы доставляем себе удовольствие, – если забыть, что отпуск обычно чреват всем, кроме удовольствия. Мы можем компенсировать неудобства, которые приносит работа, сокращая перечень своих дел, но для этого приходится так напрягать мышцы, что они превращаются в болезненные бугры. Все это очень хорошо, но для души-самости-психики взять отпуск – не значит сбежать. Дать себе отсрочку или передышку – не значит вернуться домой. Покой – не значит одиночество.
Можно умерить эту потерю души – для этого, прежде всего, нужно не спускать со шкуры глаз. Например, в своей практике я встречала талантливых женщин, у которых причиной утраты шкуры стали взаимоотношения, им противопоказанные, а иногда и совершенно губительные. Чтобы их разорвать, необходимо проявить волю и настойчивость; и это вполне возможно, особенно если, как это происходит в нашей сказке, пробудиться и услышать доносящийся из нашего дома голос, зовущий к той глубинной самости, где таится непосредственная мудрость, целостная и доступная. Вернувшись туда и обретя ясновидение, женщина сможет решить, что ей необходимо и что она хочет делать.
Кража шкуры с отягощающими обстоятельствами может происходить и менее явно, когда у женщины крадут ресурсы и время. Мир истосковался по уюту, по женским грудям и бедрам. Он тянет тысячами рук, взывает миллионами голосов, манит нас, дергает и тащит к себе, требуя внимания. Порой кажется: куда ни повернись, повсюду в мире есть кто-то, кто в чем-то нуждаются, чего-то хотят, к чему-то стремятся. В мире есть вещи, темы и люди приятные и притягательные, есть требовательные и гневные, а есть и такие, которые кажутся столь трогательно беззащитными, что помимо нашей воли нас переполняет сочувствие, и мы начинаем заливаться молоком. Но, если только это не вопрос жизни и смерти, найдите время и возможность и "наденьте непромокаемый лифчик" [38 - В оригинале игра слов: brass brassiere – латунный лифчик.] [6]. Перестаньте быть молочной рекой. Поворачивайте к дому.
Хотя мы видим, что шкуру можно потерять из-за опустошительной любви к неподходящему человеку, ее можно потерять и вследствие глубочайшей любви к подходящему человеку. Когда у нас крадут шкуру, причина не в том, подходит нам человек или не подходит, а в том, во сколько нам все это обходится, с какими это связано затратами времени, энергии, заботы, внимания, опеки, подсказок, советов, обучения, натаскивания. Эти движения души – все равно что сбережения, снятые с банковского счета нашей психики. И вопрос состоит не в самих этих снятых энергетических сбережениях – они важная часть жизненного цикла, состоящего из отдачи и получения. Их перерасход – вот что вызывает потерю шкуры, а также ослабление и притупление наиболее острых инстинктов. Истощение запасов энергии, мудрости, понимания, идей и душевного подъема – вот что вызывает у женщины такое ощущение, будто она умирает.
Потеряв шкуру, молодая женщина-тюлениха становится участницей прекрасной погони, поиска свободы. Она все танцует и танцует, не обращая внимания на то, что происходит. Все мы столь же ярко ощущаем жизнь, когда мы едины с дикой природой, со своим законным достоянием. Это также один из признаков того, что Дикая Женщина где-то рядом. Все мы входим в этот мир, танцуя. Но тогда, в самом начале, наша шкура цела и невредима.
Однако всем нам суждено пройти эту стадию индивидуации, во всяком случае пока мы не станем более осознанными. Все мы подплываем к утесу, танцуем и не смотрим по сторонам. Именно тогда и проявляется самый коварный аспект души: в какой-то момент мы начинаем искать то, что нам принадлежит, или то, чему принадлежим мы, – и не находим. Тогда оказывается, что наше ощущение души таинственным образом исчезло, более того, оно где-то спрятано. И вот мы бродим в полубессознательном состоянии. В таком состоянии не годится делать выбор, но мы его делаем.
Мы знаем, что плохой выбор тоже может быть разным. Одна женщина слишком рано выходит замуж. Другая слишком молода, чтобы стать матерью. Третья связывается с неподходящим мужчиной. Четвертая забрасывает искусство ради материальных благ. Кто-то выбирает иллюзии, кто-то обещания, кто-то избыток добродетели и недостаток души, кто-то избыток неземных качеств и недостаток земных. И если у женщины уцелела только одна половина шкуры, а вторая пропала, в этом повинен не столько неверный выбор, сколько то, что она слишком давно живет вдали от дома своей души и от этого сохнет и становится бесполезной для всех, а главное – для себя. Есть сотни способов потерять защитную оболочку души.
Анализируя символ звериной шкуры, мы видим, что у всех животных, в том числе и у человека, пилоэрекция – когда волосы встают дыбом – возникает в ответ на зрительные образы и ощущения. Когда волосы или шерсть на звериной шкуре встают дыбом, по телу пробегают мурашки, и это возбуждает подозрительность, осторожность и другие защитные качества. Инуиты говорят, что мех и перья умеют видеть то, что происходит вдалеке, – вот почему ангакок, шаманы, носят много мехов и перьев: чтобы иметь сотни глаз и лучше видеть тайное. Тюленья шкура – символ души, которая обеспечивает не только тепло, но, благодаря своей способности видеть, еще и систему предупреждения.
В охотничьих культурах шкура равноценна пище, потому что является важным средством выживания. Из нее делают сапоги, подкладку для парки; благодаря своей водонепроницаемости она защищает лицо и руки от изморози.
Шкура защищает и согревает чувствительное к морозу человеческое тело: живот, спину, ноги, руки, голову, – а укутанные в нее маленькие дети чувствуют себя в тепле и безопасности. Потерять шкуру – значит потерять защиту, тепло, систему раннего предупреждения, инстинктивное видение. В психологическом понимании женщина, оказавшись без шкуры, стремится к тому, что кажется ей нужным, а не к тому, чего она действительно хочет. Она следует за тем, кто или что кажется ей самым сильным, не заботясь о том, пойдет это ей на пользу или нет. Это сопряжено с множеством метаний и недостатком осмотрительности. Проницательность подменяется беспечностью: женщина отшучивается от жизни, откладывает ее на потом. Она медлит сделать следующий шаг, совершить необходимый спуск и стоит на месте, пока что-нибудь не случится.
Вы видите, что в мире, где ценятся женщины-автоматы, которые идут вперед не останавливаясь, украсть шкуру очень легко – настолько легко, что в первый раз такая кража происходит между семью и восемнадцатью годами. К этому времени большинство женщин начинают танцевать на морском утесе. К этому времени большинство из них протягивают руку, чтобы взять шкуру, и не обнаруживают ее на месте. И хотя, казалось бы, этот случай должен в первую очередь вызвать проявление в душе стержня, то есть умения жить в духовном мире и одновременно во внешнем, реальном, очень часто этот процесс не завершается, как и все остальные сопутствующие инициации переживания, и женщина так и скитается по жизни без своей шкуры.
Хотя можно попытаться предотвратить повторную кражу, прочно зашив на себе оболочку души, очень немногие женщины, вступая в пору совершеннолетия, сохраняют больше чем несколько клочков некогда целой шкуры. Танцуя, мы ее снимаем. Мы познаём мир, но теряем шкуру. Мы убеждаемся, что без нее начинаем постепенно сохнуть. Но поскольку большинство женщин усвоили, что переносить утрату нужно так же стоически, как это делали их матери, никто не замечает, как происходит медленное умирание, пока однажды…
Когда мы молоды и наша душевная жизнь приходит в столкновение с желаниями и требованиями общества и мира, мы остро ощущаем себя выброшенными на мель вдали от дома. Но, став взрослыми, мы продолжаем загонять себя все дальше от дома – это результат выбора: какого человека, какое дело, место и время мы выбрали. Если в детстве нас не научили возвращаться в дом своей души, мы будем до бесконечности повторять схему кражи и бесцельного скитания. Но даже если неудачный выбор сбил вас с пути и увлек слишком далеко от того, что вам необходимо, не теряйте веры, ибо в каждой душе есть механизм, помогающий находить дорогу домой. Все мы умеем возвращаться.

Дата добавления: 2015-11-04