Затянувшаяся прелюдия

Ну что ж надо начинать мои скандинавские дневники, пока самые непонятные, ибо впервые наверно, цель моего путешествия неясна, она прячется в утренних туманах норвежских фьордов пока даже от меня самого. Может, мне просто стыдно признаться себе, что впервые у меня и нет вовсе никакой цели, что столько я за все последние годы терял своего великолепия и ясновидения, что наконец, превратился в банального туриста! Вот сегодня уже третий день моего путешествия, и первый, когда я на морском пароме, в круизе. А шведский стол здесь - видал ли я когда-нибудь такой шведский стол? Поэт, поедающий ложками чёрную икру и клубнику, смотрящий на закат в огромные иллюминаторы сквозь стекло бокалов красного и белого вина на соседних столиках. И стыдно же сказать - хорошо мне! Поэт ли я после этого? Или вот так через икру - развенчивают меня, прямо сейчас разжалуют из поэтов в проклятые буржуины? А я - знаю, что развенчивают, а всё-таки лопаю! Стыжусь, но лопаю!

- Ну ладно, ладно, пошёл я! Выхожу из столовки! Ну хоть ещё один хлебец! Хлебную корочку!

- Тоже мне! Корочка! Кокетство одно! Хлебец почти розовый от счастья, вкусный, заграничный, хрустит! Видали корочку!

Вот и живи теперь с этим! Вот и живи! Думаешь, что ты ещё поэт?

Не знаю! Впервые - я, в основном, турист! Раньше, к примеру, в Париж я ездил к Ван Гогу! На его могилу в городок Овер-сюр-Уаз недалеко от столицы Франции, да ещё и презентация книги моей в Париже была! В Италию - ездил я на родину Тонино Гуэрры! Всё это - мои художники, мои братья, те, кто обнимет меня, заступится! Из каждой такой поездки вышли истории! Спаси меня, о, Винсент! И он, как может - спасает: единственное запланированное мероприятие, когда я должен отдалиться от всех остальных туристов группы - музей Мунка, где сейчас идёт их совместная выставка - Мунка и Ван Гога!

Вот с этого странного беспокойства, что еду в путешествие как будто без цели совсем, началась эта моя поездка, и я вышел на тропу войны, как опытный охотник выходит на звериные тропы: моей войны за себя-поэта с собой-буржуином. Я-поэт могу победить себя-мещанина и обывателя, если цель найдётся!

Первую битву мне помогла выиграть Сельма Лагерлёф, но вот сегодня, на третий день - этот шведский стол, и красная рыба, и чёрная икра, и жёлтая сиговая икра, кажется, берут реванш надо мной...

Победа первого дня получилась из-за звуков, я просто повторял имена великих скандинавских писательниц, как такое чудесное заклятие-заговор у сказочной, а потому не очень-то страшной ведьмы из древних норвежских саг: Сельма Лагерлёф, Туве Янсен, Астрид Линдгрен... мужчины, к сожалению, определённее, имена их несколько привычнее нашему русскому уху - Генрик Ибсен - почти что Генрих, Ганс Кристиан Андерсен - просто какой-то человек-европеец (хотя сам - волшебный и страшный, конечно!), но разве сравнишь это звучание с "Сельмой Лагерлёф"? Но вот один мужчина уж точно не уступает этим женщинам, чьи имена я повторял как мантру или заговор. Имя одного мужчины я бы добавил в этот ряд, получилось бы: "Сельма лагерлёф туве янсен астрид линдгрен сёрен кьеркегор". Какому Гарри Поттеру и для каких целей предложить это заклятие из скандинавских имён?

То, что написалось - конечно же, чушь, чепуха несусветная, но она вернула мне чувство мистической таинственности, древних скандинавских лесов и их зверей и духов! А я всего лишь повторял вслух имена писательниц! Начал ещё в поезде "Казань - Питер", когда прочитал страниц 100 книжки Сельмы Лагерлёф "Сага об Йесте Берлинге"

И вот этот Берлинг - отлучённый за пьянку бывший пастор, как-то узнал, что одна девушка нарушила свой обет, данный другому несчастному юноше, она объявила о своей новой помолвке с богатым стариком, потому что и сама богата, так пусть же деньги идут к деньгам! Но Йеста Берлинг не может этого допустить! Тем более, что из-за разрыва помолвки не только попрана любовь несчастного юноши, но и разоряется его семья, много рассчитывавшая на свадьбу своего наследника с этой взбалмошной, но прекрасной и богатой девицей! Я верну её вам, говорит Берлинг! Но случилось несчастье! Йеста и сам влюбился в эту девушку! Он забыл о своём обещании вернуть её бывшему горе-жениху! И теперь везёт избранницу к себе! Через лес на санях! Вдруг - стая волков! Нагонят! Ай-ай! Спасения нет, кроме, кроме... усадьбы того самого несчастного юноши, отвергнутого жениха, усадьба рядом! Только она одна! Что ж, выбора нет! Сворачиваем! Все выходят встречать Берлинга с девушкой: "Ура! Ты привёз её!" Да, я привёз! Прощаясь, Йеста шепнул возлюбленной: "Видно Бог не захотел, чтобы ты была моей! Будь тогда - его!" И ушёл бедный Берлинг ночевать в хижину диких финских углежогов...

И вот в поезде Казань-Питер молодая девушка едет к своему возлюбленному. Это первый раз, когда она вообще села в поезд, и она звонит ему в Питер: "Смотри! Если ты меня не встретишь! Я просто развернусь и уеду назад!" Тон у неё капризный, ревнивый, а на самом деле - волнуется, вдруг не встретит! И тут на соседнее с ней место на очередной станции подсаживается попутчик! Мальчик лет 18-ти, на футболке надпись "космические войска"... и они начинают общаться, и вот уже теплее, ещё теплее. Он обнимает её!.. Она звонит снова: "Почему у тебя такой довольный голос? Смотри, если ты не придёшь - я тебя предупредила!"

- Если он не придёт - я уйду с тобой! - говорит она теперь еще более юному, чем она сама, соседу по плацкарту - Он сам будет виноват!

- Да, сам будет! - подтверждает мальчик-попутчик!

Я читаю Сельму Лагерлёф! И вот - она начинает сбываться в жизни! Она пишет сагу о своём Йесте Берлинге, как герое давно минувших эпох, когда люди еще не оторвались от своих природных и сказочных корней, когда они делили свой всё ещё первобытный мир с великанами-троллями и злобными гномами, хотя и обрастали уже специальностями, делались крестьянами, кузнецами, мастеровыми, принцами или пасторами, но уж во всяком случае могли ещё себе позволить заглушить внутренний голос разума, и полностью отдаться чувствам! и таков - Йеста!

Дела давно минувших дней, считала и сама Сельма задолго до меня. Мы теперь другие! И принцесса сейчас - бывшая солистка группы "АББА", а последний тролль - был всего лишь пуделем у норвежского короля-лыжника Олафа. Мы не можем теперь отдаваться чувствам, так как Йеста. Нас сгубил самоанализ, "это, по словам Сельмы Лагерлёф, удивительное существо, всецело завладевшее нашей душой... дух с холодным ледяным взором и длинными крючковатыми пальцами". И я читал эту сагу о давно минувшем времени, как последнее прощание с безрассудностью наших чувств, которое уж более никогда не будет свойственно человеку и никогда не возвратиться, также, как и многочисленные гномы и эльфы...

но вот - поезд "Москва-Санкт-Петербург", мальчик и девочка, космос, космические войска! Сага разворачивается у меня прямо перед глазами... Сага сбывается! Так началось моё путешествие!

И даже не только Сельма Лагерлёф принялась сбываться, но и вторая книжка, которую мне уже прямо в поезд сунула подруга-художница, про китайских поэтов 3-6 века, приверженцев идеи "ветра и потока". Китайцы вторят шведской писательнице с именем из древней колдуньей ворожбы. Что писала Сельма о чувствах вы слышали, а вот что китайцы:

- Всё сущее, утратив покой, начинает звучать. Деревья и травы безгласны, но ветер их всколыхнёт и они зазвучат. Вода безгласна, но всколыхнёт её ветер и она зазвучит. Взволнуется или устремится за ним, или остановит свой бег, или вспенится, заклокочет. Металл и камень безгласны, но стоит ударить по ним, и они зазвучат. Так и человек. Нахлынут чувства, и он не может молчать. Запоёт - выразит свои думы. Заплачет - о печали расскажет или о радости".

Но это ещё Хань Юй, это не "ветер и поток", наоборот, он, будучи современником поэтов этой группы, даже критиковал их. У Хань Юя - чувства как итог страдания, воздействия, это ещё не ветер и поток, это тот пресловутый "самоанализ" с крючковатыми пальцами. А вот что сообщает о чувствах поэтов "ветра и потока" автор книги Л.Бежин: "<они> культивировали интимное чувство, которое как бы имело и космическую, вселенскую окраску: оно отличалось от чувств, возникающих в ситуациях обыденной жизни. Лишь человек, обладавший особенно тонкой душевной организацией мог испытать такое чувство".

И вот всё это, мерещится мне, начинает сбываться у меня на глазах в плацкартном вагоне поезда Москва-Питер... мальчику-попутчику позвонили, он начал что-то говорить, а на мой русский слух - лопотать, потому что не по нашему, а по-марийски, по угро-фински! "Финский углежог!" Догадался я! Из саги Сельмы Лагерлёф! Вот они, космические войска!

- Финны гораздо ближе к эстонцам или нашим удмуртам, мордве и марийцам, нежели к скандинавам - вещает наш гид в автобусе. - Финны - на самом деле совсем не скандинавы!

Это мы уже переехали границу Россия-Финляндия, первую в моём скандинавском туре, я уже увидел ласточек на русской стороне приграничной таможни, впервые я видел ласточек так близко. У тех, что на нашей таможне - белые брюшки, красные подбородки, и красные же треугольнички на черной маленькой головке... я видел, как раскрывают они свои клювики.

Не скандинавы! Так кто же они? Углежоги?

ФИНЛЯНДИЯ

За несколько часов, которые у меня отведены на каждую столицу в рамках этого турне - город не раскрыть! Хорошо, что в Хельсинки я уже бывал не раз и кое-что про финнов понял, и уже восхищался, например, их умением устраивать быт. Были, хотя и немного, но и в этот раз такие примеры: Вот, например, в городе Турку - решили сделать музей современного искусства. Раскопали под это дело территорию, и вдруг выяснилось, что нечаянно откопали древнюю средневековую улицу Турку в хорошем состоянии! Отлично же! Сделаем два музея в одном: нижний ярус - музей старого города и восстановленная улица, верхний - музей современного искусства. Догадались ли бы наши так? Не уверен. Или вот - в Хельсинки пришло время убирать старую железную дорогу, хорошую, а над ней ещё симпатичные мостики, можно было бы мощный автомобильный проезд туда запилить! А финны принимают решение полностью отдать этот участок пешеходам и велосипедистам!

Так что и в эту, короткую поездку, можно было бы особенно вдумчивым и въедливым туристам выловить похожие моменты из рассказа гида. Въедливых нет! А во мне самом - сейчас слишком много туриста и буржуя, слишком мало поэта, просто фланирую, покупаю сувенирчики... радуюсь, вспоминая, что вот здесь-то я проходил в прошлый приезд! А здесь и в позапрошлый или позапоза... Четвертый раз приехал нынче в Хельсинки! А вот памятник Сибелиусу, вижу, кажется, всего раз второй!

Памятник музыке Сибелиуса! Его горнам и трубам духа! Авангардное решение, воздушный, разноголосый памятник! Трубчатое сердце музыки! Монументалисты-классики взбеленились: "да что вы тут понаставили! Нужно же физиономию, чтобы люди видели кого здесь чтут! А вы - какие-то трубы понатыкали". Финны не любят спорить, финны пойдут на компромисс! Физиономию Сибелиуса установили рядом, шоб все знали, кто он тут такой! Соцреализм отвоевал себе место под солнцем! Под головой Яна для полноты картины поставили горшок с цветком, какую-то местную финскую герань! Умилённые бабушки фотографируются под физиономией с фикусом!

За памятником спуск, там начинается вода... две команды на каяках (одноместных лодочках) поставили воротца, раздобыли мячик, устроили каячий футбол! "Ты левой! Левой греби!" "Пасуй!" "Судью на мыло!"... так, наверно, кричат друг другу, только по-фински, мне не слышно и непонятно издалека! Мимо каких-то дымящих труб на переднем плане пролетает воздушный змей! Дочка держит. Папа смотрит.

У меня что-то такое было в стихах...

"девочка убежала по дорожкам сада, за папой..." и из другого стиха: "когда всё закончится, новые дети сумеют понаделать из злых плакатов добрых воздушных змеев"... Это я примерно по памяти вспоминаю, и наверняка не точно. Возвращаюсь к памятнику, трубам Сибелиуса... Кто-то уже разложил транспаранты протеста: против чего на этот раз?

-Мы против использования в Китае живых людей в качестве доноров внутренних органов!

Что-то такое я слышал и раньше. Мимо равнодушно фланируют туристы-китайцы, это совсем не те китайцы, за которых болеют пикетчики, этим - всё равно, чьи органы берут на донорство. Может, они и не китайцы вовсе, я плохо разбираюсь в азиатских туристах...

Финны вон - и то не скандинавы, а какие-то удмурты или марицы. Финны в саге у Лагерлёф - колдуны и углежоги. А я недавно читал стихи Шкляревского, взгляд зацепился за слово "смолокурня", смола наша русская, через Архангельск аж на экспорт шла, в ту же Скандинавию! А финны - эти нет, не скандинавы! Единственные из Северных стран, кто отказался от своей финской марки в пользу евро. Скандинавы же - шведы, норвежцы, датчане - свои деньги (кроны) сохранили...

Первый раз я был в Финляндии в 1998 году, ещё до отмены старых денег. Я помню финские марки, на них были медведи, лоси и пчёлы, а на одной большой купюре - взъерошенный Ян Сибелиус.

Финны - молчаливые колдуны, углежоги, лесной народ... но остановился перед витриной со старинной фотографией: а так ли всё это? Уж не обманула ли меня в своей саге хитренькая старушенция Сельма? Такие ли они финны-то? Витрина парикмахерская, там вживую уложены ретро-инструменты барберов и цирюльников 19 века, а рядом фотка: прямо посреди центральной улицы на каком-то ящике сидят клиенты и их бреют весёлые парикмахеры! И вообще - веселье кругом, чувствуется, слышно его! Такие ли уж молчуны и колдуны эти финны?

Но писательница не даёт ответа, её маленькому герою Нильсу - пора лететь дальше на своих гусях, и мне пора. Садиться на паром, где будет этот самый ужин, с клубникой, и черной икрой, и сиговой, и прочим всем... и потом я решу уже начать писать дневник, ну вы дальше читали!

А встретил ли ту девочку её прежний мальчик в Питере, или она ушла с новым знакомым из космических войск - этого я не знаю, даже не спрашивайте. Когда поезд Казань-Питер только остановился, меня самого должны были встретить, чтобы забрать у меня кружки, на которые нанесены изображения картин прекрасной и по-настоящему, а не по футболке космической художницы из Казани Татьяны Лярсон, меня сперва не встретили, началась лёгкая неразбериха, которая смешала всё в единую кучу, в которой тщетно я пытаюсь найти уже жемчужную серёжку начала моей поездки, и поэтому - записываю как придётся, и к Питеру, первому пункту моего скандинавского путешествия, чувствую, я тоже ещё вернусь...

ПАРОМ

Прошло несколько дней, и я возвращаюсь к писанине своей уже на возвратном пути моего путешествия. А вы ещё только в начале его, вам ничего я ещё не рассказал из той книги, которую уже пережил я, и осталось только записать. Трудненько заставить себя записать ту книгу, которую я-то уже прочёл до конца в моей голове, проносился с нею в сердце, прочувствовал и прострадал её до последней страницы. И поскольку всегда задаёшься вопросом - а не единственный ли ты читатель самого себя? А если единственный - так что и выпендриваться? Писать? Да кому ещё нужно моё нытьё-то? Уже ведь понятно, что на этот раз получается не путевой очерк, а какое-то нытье...

Я отправился в путешествие за тем, чтобы вернуть себе ощущение подлинной жизни, чтобы оторваться от вседневного её проживания в виде набора исполняемых функций - на обеих работах, в семье, даже с друзьями; от этой скованности в плечах, от этого крюкорукого, по словам Сельмы Лагерлёф, самоанализа, оценки каждого своего действия, каждого чувства, которые (т.е. - самоанализ и оценка) меня, как и её снедают; от отвычки уже быть просто художником, влекомым ветром и потоком. Есть ли ветер и поток, готовый и могущий меня подхватить? Где эти космические войска только не нашего, военно-ракетного, а Божьего великого космоса, готовые дать бой моей и других людей зажатости, рассудочности, питаемой страхом. Страхом за себя, за детей, за страну...

Я вот до поездки судорожно пытался дописать научную статью, частично посвященную нашему выдающемуся публицисту Константину Леонтьеву. Он спорил с Ф.Достоевским и утверждал, что не на любви всё держится, а на страхе Божьем, любовь - это лишь гуманистическая фраза. А я, напротив, чувствую, как страх выжигает иногда во мне всю сердцевину, плодит к тому же этот самый "самоанализ", тормозит во мне художника на пути к горним высям. Нет, Леонтьева-то я тоже понимаю, но физиологически даже всё во мне говорит: не страх, но любовь может спасти. Чувство - может. Ну по крайней мере - меня! За всех не скажу. А больше-то - именно страха стало!

И вот за этим ехал! За любовью! За чувством! Заодно озирая себя (ох уж этот самоанализ!), и близких, и страну - что же стало-то? Что же нас так повывернуло-то? Что же мы, даже лучшие из нас, нынче - такие ощетинившиеся на весь мир? В Питере вдруг впервые за долгое время - пришла возможность расслабиться! Попали на фестиваль, посвящённый фонду поддержки детей-аутистов...

Трава луговая вокруг, можно лежать. На фесте - никакого официоза и показухи, слева - группка людей занимается йогой, тут же флористы собирают букеты, а мы едим черешню, люди кругом красивые, старик-рокер с серьгой и в бандане. Смотрю на людей и нахлынуло что-то, почти до слёз! Неужели это вот сейчас в России происходит? Все такие расслабленные, хорошие, пускают мыльные пузыри, танцуют, играют в гигантские шахматы и "Манчкин", прыгают на батуте и пьют чай. Группа "Хор русской армии" - солдатики - поют песни группы "Quine"! И Шоу маст гоу он! Следом вышел Юра Шевчук, спел "в траве сидел кузнечик"!

А несколько дней назад молодая девушка-аутист пропала в Петербурге. Ушла из дома. Теперь её ищут. Набирают волонтёров. На фестивале объявили об этом в громкий микрофон. Последний раз девушку видели на трассе "Скандинавия". Найдись, хорошая! Найдись! Я и сам - почти аутист, выхожу на трассу "Скандинавия". Я почти ничего не понимаю. Подмышкой у меня книга Сельмы Лагерлёф, из которой я надеюсь прочитать хотя бы первое произведение, страниц на 400 - "Сага о Йесте Берлинге".

Я убегаю. То ли от самого себя. То ли от обстоятельств. Как тот заяц, что убегал от толпы русских туристов. Наш гид рассказала, что несколько лет назад группу русских туристов около 40 человек в Финляндии приговорили к штрафу, за то что в парке они погнались за зайцем, мечтая его сфотографировать. Бедный заяц мирно живший в парке до того не имел такого счастливого опыты общения с нашим народцем, поэтому и дал стрекоча.

Далеко не убежишь! А уж от себя тем более. Разве что на время... И когда, наконец, мы перешли границу, то, выйдя на улицу с проштампованными паспортами, услышали, как под козырьком крыши здания русской таможни распелись белобрюхие ласточки.

Финляндия - ещё не Скандинавия. Я уже, кажется, говорил. Финляндия - как транзит. Вокзал. Перевалочный пункт. Финляндию не могу уже открывать, ибо четвёртый раз в Финляндии. Но вот сейчас - пишу эти строки на пароме. На возвратном пути. И у меня из всей поездки по Северным странам осталась одна Финляндия! Всего одна! Завтра утром! Так продлись же теперь! Самая лучшая! Единственная! Продлись перед возвращением на Родину. Любимую, которую несу в сердце. Но вместе и перед возвращением к медленному умиранию от рассудочного самоанализа, питаемого страхом, которые ждут меня на Родине. Продлись чувство! Смог ли я поездкой - вызвать его? Вызвать себя к жизни? Встряхнуть, вытянуть себя по-мюнхгаузеновски за волосы? Не узнаю, пока не проверю! И вот не Финляндии, а чувству моему говорю я теперь: продлись!

Ощущение транзитности, вокзальности нынешней Финляндии усилилось собственно на морском вокзале города Турку. Здесь мы ждали парома до Стокгольма. Зал ожидания там не очень большой, а народу набилось будь здоров! И всё гомонят, галдят! И негры, и азиаты, и русские, и конечно, финны, шведы, дети сидят на полу, многие с телефонами и смартфонами, а кто-то и с настольными карточными играми, и всё это шумит, живёт! Напоминает птичий базар! Где-то я уже читал об этом! Только где? Ну конечно, у Сельмы Лагерлёф! Только ещё в детстве, в книжке про путешествие Нильса.

"Вдруг над равниной то там, то тут появляются маленькие темные тучки. И вот одна из них плывет вдоль берега Эресунда и внезапно взмывает ввысь к горе Куллаберг. Она нависает над самым местом игрищ, неторопливо поднимаясь и опускаясь, заливая всю пустошь пением и щебетом. Наконец тучка падает на скалистый пригорок, и он мгновенно покрывается серыми жаворонками, нарядными рыже-серо-белыми зябликами, крапчатыми скворцами и зеленовато-желтыми синицами". Там дальше в книжке были ещё "тучи", сначала воробьи, а потом: "показалась самая большая из всех туч... Она оглушает жутким шумом, криками, зловещим карканьем и хохотом. К счастью, вскоре она разражается ливнем громко хлопающих крыльями ворон и галок, воронов и грачей. А в небе тем временем появляются какие-то причудливые полоски и знаки. Прямые пунктирные линии на востоке и северо-востоке — это лесные птицы с лесистых склонов Гёйнге: тетерева и глухари, летящие длинными рядами на расстоянии нескольких метров друг от друга".

Куда они все полетели? Поплыли? В Стокгольм. На пароме! В этом многоголосье, наконец-то сделалось не важно, что я русский, я негр или китаец. Нужно одно - перестать думать об этом и анализировать хорошо это или плохо, отдаться чувству любви ко всем, даже к незнакомым людям! А к незнакомым пожалуй, и легче! Ужин на пароме, предзакатные часы фиолетово-розоватое небо, тихое море. Ты - почти что Мистер Твистер, бывший министр! Любуешься видами в окно парома! И вдруг - оравой прибегают есть шумные китайские дети, заслоняют тебе виды. И ты в первую секунду готов рассердиться, а во вторую - вдруг понимаешь, что уже и их - любишь!... впопыхах переделываешь последнюю фразу и получается: "понимаешь, что уже любишь их!"... "Понимаешь, что уже любишь"... Любишь!

Стокгольм

В Стокгольме, и Хельсинки, и Петербурге мне пришлось побывать дважды за время этого путешествия, по пути туда и на обратном пути. Вот и сижу и думаю теперь, делать ли мне по две главки или по одной о каждом из этих городов.

Теперь можно думать спокойно, теперь-то я уже дома и всё остальное, что появится в теперешних записках, будет уже писаться из Казани. Дважды Стокгольм. Дважды Хельсинки. И Питер - тоже дважды.

Питер первого дня - солнечный, с подругой-девушкой, прежде - актрисой из Саратова, а теперь юристом и театральным менеджером из Питера. Мы идём на фестиваль. Проходим буддийский храм. Солнышко! Парень лет тридцати на скейте, на поводке ведёт мопса! Парень едет - мопс бежит! К концу улицы -превращается в белого воротничка: мопса подмышку и в машину! А мы на фест! Есть черешню, подруга - заниматься йогой, а я глазеть! Потом она ушла, но появилась другая подруга, и снова актриса, только действующая, из Самары, вместе со своим мужем, играющим с ней в одном театре, между прочим, и самого князя Мышкина! Мышкин на велике. Юная жена бежит рядом, клоун в костюме влюблённого сердца надувает мыльные пузыри...

Питер возвратного дня - типичный питерский бывший доходный дом, с высокими потолками комнатка, система коридорная, всего одна уборная. Ночую у друга. Друг - бывший актёр (опять-таки!), на этот раз из Челнов и Саранска. Вместо люстры в комнате - гирлянды, на стенах рисунки и надписи... Зашёл его знакомый, друг девушки, которая некоторое время тут тоже жила, знакомый этот - отсидел 9 лет строгача то ли у нас, то ли в Белоруссии. Сидит теперь в полумраке перед окном набивает себе новую татуху. А я весь такой никчемный доцент и кандидат наук. А утром - на встречу с подругой поэтом и её питерским товарищем, пожилым врачом, сыном ректора Тартусского университета, рафинированным петербургским интеллигентом. Щи, салат и водка. Рассказы (мои) об Огюсте Родене. Читаю поэму. Выхожу. Оборачиваюсь. Вера машет мне из окна. Представляю её 23-летней, сидящей на подоконнике, свесив ноги, с сигаретой в руках... Нынче - всё порядочнее, взрослее, а в башке всё ещё крутятся сюжеты и эпизоды из Саги, записанной Сельмой. А врач этот во время войны ещё (да, нынче старенький совсем он!) мальчишкой оказался в Елабуге, и влюбился здесь чуть ли не впервые в жизни...

Хельсинки первого дня - воздушный змей над заводскими дымящими трубами... поворачиваюсь - другие трубы: у памятника Яну Сибелиусу. Пасмурный день как увертюра к "Пер Гюнту", что-то эдвардгриговское. Знаменитый собор за памятником Александру II русского дня. Пик туристов прошёл. Народу не очень много. Через всю площадь, пересекая её по диагонали, идёт молодой священник в белом облачении с капюшоном...

Хельсинки возвратного дня - солнечно! Джазовый фестиваль под открытым небом! Оркестр играет музыку 20-30-х годов. Дирижёрша в шляпке с пером по тогдашней моде! Чуть дальше - милый припортовый базарчик, пожалуй, моё любимое место в Хельсинки! Особенно на солнце! Такие яркие рядки цветные: жёлтые - грибы-лисички, ярко-красные - клубника, тёмно-красные - малина, насыщенные зелёные - спелые стручки гороха! бледно-зелёные - капуста... шум волн. чайки. море... На улице поодаль - мужик играет на бутылках известные мелодии. Бутылок 30 образуют палитру звуков. В каждую налита жидкость, но неравномерно, разные амплитуды звуков, снова солнышко, свадьба, чёрные машины, друзья жениха, в чёрных костюмах с цветами в бутоньерках пиджаков... Джаз 1930-х.

Паром, порадовавший ужином, приправленным закатными видами из окон и гурьбой китайчат, заслонивших эти виды, поутру привёз нас в Стокгольм! Туристов положено водить по старому городу. Вот здесь - памятник маленькому мальчику, может, Нильсу, путешествовавшему с гусями? А кто-то говорит - одиночеству! Мааленький, сантиметров 30 всего памятничек, смотрите со своего высока на моё одиночество! А вот здесь на центральной площади Стокгольма кровожадный датский король Кристиан II устроил в 1520 году массовые казни побеждённых шведов, названные историками "кровавой стокгольмской баней", летели головы несчастных...

И по стечению обстоятельств в золотом зале стокгольмской ратуши, том самом, где сейчас вручают нобелевские премии, из-за ошибки инженеров покровитель Швеции святой Эрик оказался без головы (не рассчитали высоту зала, голова не влезла!) Этот Эрик без головы появился тот в начале 1920-х (годы строительства ратуши), ровно 400 лет спустя после событий кровавой бани. Ратуша, построенная "под средние века", полна многих несуразностей, и голубой зал, где проводят нобелевские банкеты на самом деле - краснокирпичный. Запомните, туристы, расстояние за столами между лауреатами на банкете - всего 60 см. А когда лауреат спускается с лестницы в зал - то должен смотреть на эту звезду, начерченную на стене, тогда у него будет правильный ракурс на официальных фотоснимках (хорошо, это я запомню! - А.Б.). Сервиз для обеда включает в себя несколько тысяч предметов. А моют его потом в течении нескольких месяцев, обычно, после обеда не досчитываются нескольких ложек.

Хожу. Понимаю, что всё это не главное. Слушаю всё же. Стокгольм - похож на Венецию. Узкие пустынные улочки старого города, устремлённые вдаль. Как я - между молотом и наковальней своих красивых устремлений и пагубных страстей, так и Стокгольм -стоит между солёным морем и пресным озером. Стокгольм - спокойный, неспешный, птицы. Пришлось залезать в интернет, чтобы понять кто это - белощёкие казарки, ходят стадами (именно так и хочется сказать вместо "стаями"), людей не боятся, щипают траву, пихаются, много парков и газонов... на двадцатикроновой марке с купюры - улыбается мне первая женщина-нобелевский лауреат - Сельма Лагерлёф, на обратной стороне - её Нильс, верхом на гусаке, а мог бы белощёкой казарке.

По выезде из Стокгольма мы будем проезжать её родную провинцию, я буду приветствовать её озёра и придорожные цветы, вытащу из котомки книгу, "Сага о Йесте Берлинге" Сельмы Лагерлёф - смотри, я привёз тебя на родину! Вдруг в окне, прямо на дереве, поворотом головы мелькнула сова! Небольшие островки леса, потом лужки, невысокие скалы, рядки солнечных батарей и ветряных электростанций, озера, хуторки, спокойствие, только спокойствие. В каком это ухе у меня жужжит?

Если уж ты едешь - оживить свои чувства, свою детскую восприимчивость, то лучше всего в Стокгольме тебе подходит один музей - музей детства, посвящённый сказкам Астрид Линдгрен! Там же и Карлсон, конечно, которого русские дети знают и любят, пожалуй, больше шведских, благодаря замечательному советскому мультфильму с Ливановым, Румянцевой и Фаиной Раневской, неповторимо озвучивавших своих персонажей... В детстве я много читал из Астрид Линдгрен, но больше всего пробирала меня до слёз, до вдохновения её сага "Братья Львиное сердце"! Но что же случилось с нами, что же случилось со мною! В музее именно - вдруг я обнаружил, что совершенно не помню эту книгу, её героев. Там в музее - был чудесный поезд, на которым все желающие (ну, то есть все!) могли прокатиться по миру сказок Астрид Линдгрен. Поезд сначала шёл нормально, а потом вдруг взлетел, и он шёл, а потом летел - по кукольному миру маленьких человечиков и огромных говорящих крыс, среди звёзд, встречаясь, то с лесными троллями, то со злобной драконихой, почти уже в конце была и комната двух братьев, их назвали по имени, и я подумал - вот ведь! Ещё одна книжка, у Астрид, которую я не читал! И лишь в конце путешествия - да я же читал! Читал! Это же братья львиное сердце! Как я смел забыть?

Похожая история случилась и с пастором из Брубю, из "Саги о Йесте Берлинге" Сельмы Лагерлёф, он тоже забыл нечто очень важное. И потом уже про него говорили, "нет человека более алчного, чем пастор из Брубю". Но он не был таким всегда, о, совсем наоборот! Просто он забыл! Но ближе к концу книги - вспомнил, и вспомнить ему помогла та старая любовь! Ну, если вы почитаете книгу, то, конечно, поймёте о чём я. Про меня ещё не говорят, что я алчный, но самоанализ разъедает меня, но и деньги - да, приходится считать всё кропотливее, тут уж не мне одному, конечно, но это ли оправдание? Ты не можешь оторваться ни от контекста своей страны, ни даже от переживаний из-за денег, но в общем - ищешь что-то такое, любви что ли? что поможет тебе забыть, а точнее - наоборот: вспомнить, себя истинного, себя поэта!

Также наверно и у того рафинированного пожилого питерского интеллигента, вспоминающего сейчас свою первую любовь. Да у кого не также? В первый ещё питерский день, фестивальный, нашёл меня там и один питерский поэт. Теперь уже можно сказать, что фестиваль в Питере проходил в парке на Елагином острове. Мы встретились с поэтом, и он тоже начал вспоминать. Он вспоминал, как в детстве, каждое лето отдыхал здесь в лагере на Елагином озере. Мы сидели вдвоём под "священной яблоней Недзвецкого" (так назвал её сам поэт в своей подписи на подаренном мне экземпляре его авторского сборника стихов), мы сидели под священной яблоней, поэт задумчиво взглянул на клумбу, усеянную красными цветками: "А вот здесь раньше стоял флаг, вокруг которого всех пионеров лагеря строили на линейку... а теперь только эта клумба осталась. Для меня до сих пор эта клумба - место флага, которого нет". На священной яблоне поспели молодые красные плоды. "Это особенная яблоня... внутри яблочек - мякоть тоже красноватая", пояснил поэт, продолжая что-то припоминать.

Вагончик волшебного поезда в стокгольмском музее Астрид Линдгрен заканчивал свое небесное путешествие по закоулкам моего детства. Он приземлился где-то накануне моего тридцатипятилетия, чтобы я смог заново прийти в себя. Выйдя во двор, увидел там "растущие" на каком-то тополе или осине (на самом деле, приделанные веревочками, конечно!) огромные жёлтые бананы! "Бананы, растущие на тополях - это так утешительно!" - успел я подумать.

- Га-га! - поддакнули белощёкие казарки!

Ну, пусть и не поддакнули, это уж так, литературщина попёрла из меня, ну по крайней мере, они продолжали в пяти метрах от меня также беззаботно щипать траву. Когда мы уезжали - нам сначала включили фильм "Мама мия" с песнями группы "Абба", и те, подслушав мои недавние причитания запели песенку про деньги - "Мани, мани, мани"... а часа через четыре после - короткий документальный фильм, про короля шведского Густава III, доведшего финансы страны до расстройства, но обожавшего театры. Шумовые машины его придворного театра в Дроттнингхольме так точно изображали ветер! О, поэт ветра и потока, король Густав! Что же ты делаешь! Ты же разоришь страну! Но королю не до этого - он ещё пытается спасти сметённого великой и ужасной революцией короля французского Людовика XVI и его жену, прекрасную Марию-Антуанетту! Вот же он - ещё один Йеста Берлинг! - успеваю подумать я! Истинно шведский герой! Всё напрасно, королевская чета гибнет. Но их северный венценосный друг уже не успеет узнать об этом. Во время бала-маскарада в Шведской королевской опере 16 марта 1792 года убивают доброго и несчастливого Густава III.

Возвратные пути. Живые люди превращаются в персонажей и наоборот, а иногда - люди в других людей. На обратном пути в Стокгольме - видел молодую пару на самом краю набережной, почти у воды стояли они. Она - белокурая шведка, он - пусть будет японец! Безумно красивы! Она учит его танцевать! Они танцуют. За ними - ласковая северная вода и солнце, задержавшееся уходить в закат. О, как они красивы! Невозможно. До слёз. В голове пронеслось - космические войска... припомнил молодую пару из русского поезда...

На возвратном Стокгольме - решил ещё раз пройтись по квартальчикам старого города, ещё в тот, первый раз - увлекли меня витрины тамошних частных лавочек - украшенные так любовно: вот магазинчик рыболовных снастей, скульптурный мальчик-манекен ловит рыбу на удочку с большим поплавком, из окошка рядом -голова огромного осетра... а здесь - шляпник! Лейщик. Реставратор такой-то: в баночке в форме клоунской рожи - ворох кистей, рядом карандаши! Магазинчик новогодних игрушек - детские карусельки и даже игрушка в виде маленького паркового колеса обозрения, русский ресторанчик от Ольги, обещающей по-русски хорошо накормить, булыжные мостовые...

Иду ниже. Натыкаюсь на Синагогу. Рядом - малоприметный сперва, а потом открывающийся во всём скорбном величии мемориальный комплекс, посвященный Раулю Валленбергу, шведскому дипломату, спасшему во время второй мировой войны десятки тысяч венгерских евреев... Спокойная вода Балтийского море смывает всю печаль и мировую скорбь, тихо плещется о гранит набережных мостовых, на одной из которых всё ещё танцуют молодые шведка и японец.

Ещё один нечаянный возврат героя или судьбы настиг меня в поезде, почти уже при подъезде в Казань. Я дочитывал "Сагу об Йесте Берлинге" и дошёл до главы "Девушка из Нюгорда", там рассказывалось о бедной девушке, влюблённой в Йесту, которой тот однажды в шутку обещал жениться на ней, но не исполнил... и вот она стала совсем блаженная, и однажды ушла в лес и не вернулась. И тогда на её поиски поднялся вдруг весь город: "Эти люди могли бы заполнить всю церковь в Бру, и не только в Бру, но и в Лёввике, и в Свартшё. Подумать только, сколько людей вышло на поиски... Маленькие дети никак не думали, что на свете живёт столько людей, огромная масса. Они вырастут и навсегда запомнят этот нескончаемый, колышущийся поток людей. Глаза их будут наполняться слезами при одном воспоминании об этом величественном шествии по дороге, где обычно проходили за несколько дней лишь одинокий путник, либо кучка нищих, либо проезжала одинокая телега... Но этих людей гонит не голод, не страх Божьей кары и не война. Они думают не о себе, их помыслы бескорыстны. Они идут на поиски деревенской дурочки".

Прочитав это, я конечно же вспомнил о девочке-аутистке, ушедшей из дому в Питере. Последний раз её видели на трассе "Скандинавия". Нашли ли её? Узнаю ли я об этом когда-нибудь? Так я подумал, дочитывая книгу Сельмы Лагерлёф. А через пару тройку часов я уже был в Казани.

Дата добавления: 2015-11-04