Лягушка тет-а-тет

Мир полон чудес и страха. Может, объявлять их чудесами несколько напыщенно и предвзято, но удивительных вещей в мире избытком. Удивительные вещи и страх. Страх и удивительные вещи. Это убивало меня, уничтожало.

В то время я пребывал в чернейшей депрессии. Мир в очередной раз доконал такого открытого парня. Я постоянно напивался и думал о суициде. В такие времена я не могу думать ни о чем другом. Алкоголь – чудо, жизнь – сплошной страх и ужас. А потом я надирался, и жизнь тоже становилась чудесной. По крайне мере, хоть чуточку лучше. Я мог почувствовать себя хорошо. Я валялся пьяный, и мне было плевать на все.

Я закуривал (особенную сигарету, сигарету перед, это было как торжество, как ритуал, дань празднику или Второму Приходу, так-то я дымил постоянно), садился за машинку и начинал стучать депрессивные рассказы. Они выходили жутко грубыми, злыми и жестокими, иногда совершенно бесчеловечными. Почти все герои были заядлыми алкоголиками и прикладывались к бутылке. Я пел оды алкоголю, сигаретами и суровой реальности. Я впитывал все ее излишки и благи, все спектры и ароматы, и выплескивал на бумагу хлесткими строчками. Насилие, ругань, грубость, секс и отвратительность человечества, холодные сердца и обломки мира, я сплетал истории, от которых добропорядочных людей тошнило и воротило.

Только так я мог выжить, только так я мог жить, протянуть хоть сколько, еще денек, еще минуту, еще парочку секунд … Я тонул во тьме, тонул в депрессии, и все, что удерживало мои вены от вскрытия бритвы, а шею от духоты петли – это алкоголь и заполняющаяся черными буквами бумага. Я тонул в ничтожности собственного существования, не в силах выносить этот мир, людей и этого бога. Жизнь была порядочным куском дерьма, но у меня оставался алкоголь. Кровь Иисуса, кровь бога, хоть что-то стоящее в этом гнилом рассаднике.

Жестокая реальность без относительности. Я тянул свою лямку, которую считал непомерно великой, по жизни, как мог, балансируя на краю пропасти. Жизнь была страшной, суицид был чудом. Но я держался своих страхов. В этом был весь я – всегда убегал от чудес.

Человечество – отвратительно, но я любил его. Я желал им счастья, как бы то ни было, всем отвратительным уродцам. Для себя я просил одного: оставьте.

Люди говорили мне: «Спасибо, что ты есть», «Ты мне просто жизнь спас», «Ты – замечательный», «Спасибо», а я надирался до беспамятства и чувствовал себя ничтожеством, чувствовал себя безумно скверно. Я был рад, что у них все хорошо, но в то же время это злило.

Человеческие тела, диктующие свои потребности душе или рассудку, контролировали разум – вершина отвратительности. Все мы вышли из глины.

Я разглядывал свои руки, ужасно волосатые, чересчур толстые пальцы и тонкие запястья, они казались каким-то далекими, все вещи были далеки от меня. Выпавший живот, раздутый словно водянкой, грудная клетка, словно вмятая тяжестью прожитых дней за плечами, кривые волосатые ноги, мошонка и болтающийся член или восставший и жаждущий секса, в любом случае совершенно нелепый. Моя отвратительная заросшая физиономия с прыщами и сломанным носом, словно затянутые мутной пеленой глаза, и какая-то тупая физиономия человека, забитого миром. Все относительно, все, все, все.

Но одно дело: я-то был уродом, другое – у остальных получалось не лучше меня.

Все их тела представали каким-то пыльными мешками костей и мяса, словно дерьмово слепленными восковыми фигурами.

Я был зажат этими телами, в толпе, в очереди, постоянно, всюду, везде. Омерзительны, отвратительны и уродливы. Молодые, еще дети, морщинистые старики, все люди, все человечество. Цивилизация уродов.

А еще они следили за этими оболочкам. Устраивали конкурсы красоты, показы мод, запаковывали тела в красивую одежду, увешивали украшениями, татуировками, наводили марафет и макияж, возвели целый культ своих тел. Любовались друг другом.

Я не понимал. Не мог увидеть ничего красивого, ничего прекрасного. Возможно, что-то у меня с глазами или с рассудком. Но я не мог. Дело не в том, что все уроды – они были нормальными. Обычными. Они выглядели именно, как должны выглядеть люди, не больше и не меньше. И именно это, их человеческая часть была отвратительна и уродлива. Я не мог понять, как мир мог так крупно облажаться.

И никто не замечал, не мог и помыслить о подобном. Они люди, и сами для себя вполне красивы. Возможно, муравьи видят людей отвратительными. Возможно, для куриц люди отвратительны. Возможно, для собак люди отвратительны. Возможно, для пришельца или инопланетянина человеческая раса выглядит омерзительно. Значит, я был муравьем, и курицей, и собакой, и пришельцем или инопланетянином.

Бедная моя душа, зажатая в ловушке тела! Бедный разум, вынужденный терпеть все его потребности в еде, сексе, испражнении и уходе. И весь мир занят этим и никто даже не хочет подумать.

Но именно тело воспринимало алкоголь и сигареты, депрессия же и отчаянье захлестывали душу. И вот я пил, стучал свои черные рассказы, курил и думал о смерти. Доведенный до края отчаянья и безумия, слонялся по улицам, надираясь, искал драки и шлюх, познавая пределы ничтожности и низости человечества.

День не задался с утра. Ни единой строчки за все время, я ублажал потребности тела, пытаясь понять, какой способ самоубийства мне в данный момент нравится больше. Потом зашел в этот бар с определенной целью: набраться.

Сидел я в нем уже около часа и порядком опьянел, когда подкатил этот парень с пинтой виски.

-Можно присесть?

-Валяй.

-Я – Джейсон.

-Ен.

Он присел, мы вдарили за знакомство.

-Как дела, Ен?

-Если я еще жив, то довольно паршиво. А для ада здесь так ничего.

-Ну, никто не обещал нам райскую жизнь с рождения, даже с выкупленными грехами.

-Это точно.

Мы толкнули по новой.

Джейсон был хороший парень, только с прибабахом. Выглядел полнейшим неврастеником и шизой. Весь издерганный, с заплывшими глазами, небритый, короткие волосы торчат дыбом, на лице печать страдания и скорби. Сразу видно: парень не в себе. Но такие-то люди мне и были по душе. Они могли отколоть любую штуку, причем когда меньше всего ожидаешь, и с ними не приходилось стыдиться вспышек собственного безумия.

Я постоянно натыкался на всяких странных типов на улицах. Люди горели желанием выговориться, а я не был против. Мне нравилось слушать истории, я был тем благодатным слушателем, которого они искали. В мои уши заливались тысячи всевозможных историй. Я был благосклонен. Всем порой необходимо выговориться. Только они находили собеседника во мне, а я выливал душу бумаге, и моя аудитория была поболее, иногда мне за это даже приваливало.

-Чем занимаешься, Ен?

-Пью. Иногда пишу. Когда совсем нет денег, мою посуду и ухаживаю за кустами.

-Посудомой и садовник?

-Не совсем.

-Это как?

-Нахожу какую-нибудь одинокую цыпочку и остаюсь у нее на содержании.

-Альфонс, значит.

-Нет. У меня есть справка, что мне нельзя работать, только с ней никуда не берут.

Джейсон засмеялся.

-Я серьезно, парень.

-Ты мне мозги паришь.

-Показать?

-Покажи.

Я слазил в карман и достал заветную бумажку. Джейсон впился глазами, потом присвистнул.

- Охренеть. Не знал, что такое бывает.

-Какое дерьмо только в жизни не встретишь.

-Точно, – на миг он отвел взгляд, уйдя в себя. – А что значит этот диагноз?

-Не знаю, но с таким не живут.

-Охренеть.

-Хватит. – Я забрал бумажку и спрятал обратно. – По крайне мере, что мне нельзя работать – там черным по белому.

-Все еще не могу поверить, что это возможно.

-Так не верь. Выпьем!

Мы вдарили еще. И еще. Пинта закончилась, и мы всадили еще одну. Джейсон мне нравится. Приступы паранойи и неврозов из него так и перли, словно изголодавшиеся звери из распахнувшихся клеток. Я сидел на иголках, ожидая, что еще он отколет, меня торкало.

Когда бар закрылся, и мы оказались на улице, кровь только разогрелась.

-Возьмем еще бухла и зайдем ко мне, – предложил Джейсон.

-Далеко?

-Да пара шагов.

Мир качнулся и сблевал. Я вытер рот, закурил. На черном небе белое пятно луны. Словно гнойный нарыв или болезнь. Пустынная прохладная ночь.

Я заметил, что Джейсон как-то странно ходит, но не придал значения. Мы уже порядком нагрузились.

Обставив магазин на две пинты виски, чипсы, сигареты и упаковку пива, мы завалились к Джейсону. Обстановочка что надо. Я бывал во многих условиях бедности, но здесь хорошо. Мы продолжили пить и трепаться.

Я пытался рассказать о своей ненависти к человеческим телам, но выходило совсем плохо. У меня всегда проблемы со связным выражением мыслей.

-Подожди, – сказал Джейсон. – Сейчас я кое-что тебе покажу. Только не пугайся.

-Валяй.

Джейсон встал и стянул с себя свободный жилет. Начал расстегивать рубашку. Я сжал кулаки и напрягся.

-Ты что, гей?

-Что? – пораженно уставился он.

-Ну, я спросил: ты гей? Потому что в таком случае даже не пытайся что-нибудь выкинуть или я тебе вмажу.

-Я не гей! С чего ты взял, что я гей?

-Ладно. Продолжай.

-Пошел ты!

Он продолжил расстегивать рубашку, потом сбросил с плеч, обнажив торс. На правом боку парня сидела лягушка. Сначала я подумал, что сидит. Уже потом понял, что лягушка росла из его тела.

-Охренеть, – сдавленно выдавил я. – Что это за дерьмо?

-Джейсон-старший.

-Нет, я спрашиваю, какого хуя он делает у тебя на боку?

-Я родился с ним.

Джейсон-старший лупал на меня глазами и надувал подбородок. Я приложился к бутылке. Джейсон скинул рубашку окончательно и тоже приложился. На бледном худом теле эта вросшая в плоть жаба смотрелась противозаконно бесчеловечно. Я снова хлебнул.

-Вот уж дерьмо.

Страх и чудеса. Страшные чудеса. Я бы тоже тронулся.

-Я привык к ней, – сказал Джейсон, поглаживая лягушку. Та довольно щурилась. – В смысле она холодная, и жрет всяких мошек и прочее, но если такое происходит с начал жизни, свыкаешься. Я даже думал в детстве, что каждый рождается с такой лягушкой. И я никогда не бываю в одиночестве, многие люди заводят питомцев, а у меня уже есть компания.

Я молчал, обжевывая.

-Уже потом я понял, что это не нормально, что-то со мной не так. Но ничего не поделать. Так уж случилось. Не мы выбираем, в каких телах родиться и человеком ли вообще. В детстве надо мной пытались издеваться из-за этого, но я быстро затыкал им рты своими кулаками. Врачи не знают, что с этим делать. Мы с Джейсоном-старшим – единый организм, разъединить нас невозможно. Если же попытаться – оба погибнем. Пришлось им оставить все так.

Лягушка пялилась на меня с бока парня раздутыми глазами. Она шевелилась, дергалась, но всем четыре лапы и задница вросли в бок, и она лишь смешно корежилась. Только смешно никому не было.

-Бывает же дерьмо, – сказал я. – Просто грандиозная подстава.

-Я не думаю, что в этом есть что-то удивительное. – Джейсон вернулся за стол и порядком глотнул из бутылки. – Это немного выбирается за рамки привычного и ожидаемого, но не более. Люди рождаются с различными отклонениями, просто невероятнейшими. Это ужасно. Сиамские близнецы, со сросшимися руками, ногами и прочим.

-Ужасно.

-Наверно. Со стороны выглядит ужасно, но и лягушки со стороны кому-то кажутся мерзкими. Улавливаешь?

-Кажется, немного. Все равно это дерьмо.

Я откинул пустую пинту и вскрыл пиво, жадно глотнул.

-Это ужасно. Если бог контролирует этот процесс, зачем он так поступает? Где его доброта?

-Хватит во всем пинать бога. Это происходит со мной, и не знаю, как другие, но мне нормально. Конечно, временами я ненавижу свое положение, мне хочется убить себя или эту мерзкую лягушку, я завидую тем, у кого все в порядке, но это было проходит. Думаю, я мог бы с равной степени ужасаться, родись, к примеру, с маленьким членом или ростом под три метра.

-Это лишь доказывает отвратительность человеческого существования.

Я понимал, что он говорит, но мне было страшно. Я думал: что, если бы у меня на боку сидела такая лягушка? Холодная, слизкая и противная, и отходы ее пищеварения смешивались с моими… Страх наполнил меня, словно окунув с головой в прорубь, и я всадил пиво и открыл новую банку.

Страх, мир полон страха. Неявного и неосознанного, мы не задумываемся об этом, сознание фильтрует происходящее, потому что иначе мы бы сошли с ума, абсолютно.

-А как с девушками? Или на работе?

-Приходится скрывать. Многие девушки пугались и убегали, едва увидев, что со мной. Но находились и те, которым это даже нравилось. Некоторых, эта слизкая лягушка заводила даже больше, чем я. Может, это извращение, но, по-моему, все в порядке.

Я пытался осмыслить. Но не мог представить, чтобы я делал, окажись на его месте. Страх. Чудеса и страхи. Я грузился пивом. Потом мы еще трепались, немного, пока не добили все пиво.

-Знаешь, я скоро умру. Я всегда знал, что долго не протяну, с самого детства. Лягушки не живут, сколько и люди. Лет двадцать, двадцать-пять край. Джейсон-старший и так уже стар, я чувствую. Конечно, я поддерживаю его, именно потому он смог дотянуть до этого времени. Возможно, еще год или два – и все. А с ним не станет и меня.

Его лицо казалось печальным, но говорил он спокойным голосом, даже без горечи, словно про тарелку супа, а лягушка на боку топорщила глаза.

Джейсон постелил мне на полу, сам отправился в соседнюю комнату.

Я думал, как он там раздевается, в лунном свете, и ложится на левый бок или на спину, но не на правый, чтобы не раздавить Джейсона-старшего. Осторожный, как всегда, как всю жизнь, через которую он пронес этот груз, уберегая от малейших потрясений и толчков. Меня передернуло. Я ничего не мог поделать. Потянулся к горе пустых банок, встряхивая каждую, выливал в себя последние остатки, потом закурил.

Это ужасно, и в то же время нормально. И так со всем человечеством, только они этого не понимают. Мое тело ужасно и отвратительно точно так же. Между нами никакой разницы, между всеми.

И все ели, целовались, грелись и мерзли, заворачивались в модные тряпки, пытались выглядеть красиво, испражнялись, ебались и ранились, ломали руки и ноги, зарабатывали болезни и умирали. И чувствовали, плакали, страдали и сотрясались в оргазме. Но без тела я не мог бы курить, не мог бы пить.

Я чувствовал его очень хорошо, лежа сейчас и заполняя легкие дымом, выдыхая его. Я разрушал свое тело, вел на край гибели, на жертвенное заклание, как послушную овечку.

У меня уже шатались и гнили зубы, я ходил, согнутый зонтиком, мои мышцы ослабли и не предназначались к нагрузкам, волосы на руках и ногах, лице, болящие глаза. Мои легкие, разъедаемые дымом, убиваемая алкоголем печень и сердце, съежившийся член. Мне грозили инфаркты и инсульты, туберкулез и рак, мне грозила импотенция и ангина, венерические заболевания и СПИД, дифтерия и кариес, геморрой и простатит, коровье бешенство, оспа, чума, герпес и паралич, выпадение волос и зубов, ногтей, кровь из горла, глаз и всех отверстий на теле, грозила ранняя смерть. В какую развалину я в конце концов превращусь. Мир был наполнен страхом и ужасами. И все это рушилось на нас, рушилось на человечество, неотвратимая кара и возмездье. И мы строили больницы, и по койкам лежали больные люди. Я лежал на спине, за стенкой засыпали Джейсон и Джейсон-старший, а я смотрел в потолок и курил.

Дата добавления: 2015-11-04