Джудит Крэнц Любовники 27 страница

– Ты тогда поправишься на целую тонну. Пошли отсюда.

Зак заказал пиццу с двойной колбасой, двойным сыром, двойным соусом и тройной порцией анчоусов, но без зеленого перца, а в придачу – маслины и два пива. Джиджи серьезно слушала и думала о том, что есть вещи, которые совершенно не меняются, – в частности, вкусы в отношении пиццы.

Когда пиццу принесли, он аккуратно прорезал до конца сделанные поваром насечки и протянул ей кусок, держа его к ней внешней стороной. Джиджи согнула кусок пополам и два раза откусила от середины, после чего оставшуюся внешнюю часть с корочкой вернула Заку, чтобы он доел. Так продолжалось, пока пицца не была уничтожена, после чего они немедленно заказали вторую. Где-то на половине Джиджи остановилась.

– Не могу. Боюсь, больше не влезет.

– Да брось ты. Ешь одни середки – какой в них прок? Вот корка – это да, ею можно наесться, а серединка… Видимость одна.

«Какая она хрупкая, – с тревогой подумал Зак. – надо ее подкормить». После пролитых в кинозале слез туши на ресницах совсем не осталось, и сейчас Джиджи казалась совсем юной. Это безнравственно – расхаживать по городу в таком виде, когда рядом с нею любого мужика начинают одолевать низменные мысли. «Надо ей об этом сказать», – подумал он и не решился. Она не любит критику в свой адрес, он это слишком хорошо знал.

– Середка – это самое вкусное, там же сплошная начинка, – терпеливо втолковывала Джиджи.

– Тебе края никогда не нравились, – неодобрительно покачал головой Зак.

– А ты всегда недооценивал серединку, – парировала Джиджи.

– Ты даже ни разу не попыталась распробовать край, – твердил Зак.

– Я отказываюсь спорить на эту тему: мы оба получаем, что хотим, так в чем же дело?

– О'кей, но ты все равно не права, – упрямо заявил Зак.

– Верно.

– Верно? Ты согласна, что ты не права? – Зак не верил своим ушам.

– Нет, я не могу с тобой согласиться, я просто считаю, что нет смысла продолжать эту дискуссию. – Глаза Джиджи лукаво сверкнули.

– Что ж, это осложняет дело, – нехотя проговорил он, прикончив вторую пиццу и вдруг осознав, что Джиджи ничего не прибавила к своей последней реплике. – Тогда о чем будем говорить?

– Я думала, ты что-нибудь предложишь. – Джиджи откинулась на спинку и скрестила на груди руки.

– Очень умно с твоей стороны, – сказал Зак, – уступить в этом извечном, но ничего не значащем споре. А я-то купился.

– Ну и? – Голос Джиджи звучал кротко, но непреклонно.

– Не знаю, – признался Зак, чувствуя, что это тот редкий случай, когда у него нет готового ответа, нет ясной позиции, нет четкого суждения по поводу того, что должно произойти дальше.

– Ты не считаешь, что нам следует поговорить? – тихо спросила Джиджи голосом, в котором одновременно слышались и насмешка, и нежность – та терпкая нежность, которая вызывала у него желание слушать этот голос еще и еще, чтобы понять наконец, что делает его таким притягательным, почему на звук этого голоса отзывается его сердце.

– Конечно, надо поговорить. А как, кстати, ты попала на просмотр?

– Отец провел. Мы об этом будем говорить?

– А зачем ты пошла?

– Считай, что из простого любопытства.

– Из простого любопытства ни один человек не станет сидеть два с лишним часа и смотреть черновую копию. Нормальный человек, я хочу сказать.

– Ты прав, – согласилась Джиджи без ложного колебания.

– И?

– Может, мне надо было убить время. Или я хотела посидеть впотьмах, тихонько посмеяться и поплакать. А может, мне захотелось вновь увидеть тебя… – Она замолчала и стала придумывать новые причины, которые могли бы привести ее в просмотровый зал.

– Все же что именно? Убить время? – спросил Зак.

– Нет.

– Посидеть в темноте? – продолжил перечислять он.

– Нет… не то. Не совсем то, – неуверенно произнесла Джиджи.

– То есть… последнее?

– Пожалуй… пожалуй, да.

– Ты хотела видеть меня? Неужели?

– А ты разве не хотел меня видеть?

– Ты прекрасно знаешь, что хотел, да еще как!

– А почему? – горя от нетерпения, спросила Джиджи.

– Потому что я тебя боготворю, – выпалил он. – Потому что я готов целовать землю, на которую ты ступаешь, потому что ради тебя я могу пройти сквозь огонь, забраться на вершину айсберга, переплыть океан – потому что я тебя безумно люблю, а то ты не знала! С тобой невозможно иметь дело!

– Неужели? – удивилась Джиджи. – Пожалуй, да, особенно если меня провоцировать, но ты ведь в последнее время этим не грешил, правда?

– Да, и довольно давно.

– Пожалуй, – медленно произнесла она, словно с трудом подбирая слова. – Пожалуй… Хотя, если все взвесить, не знаю, что у нас могло бы получиться… У нас настолько разные взгляды на многие вещи… Но, может, нам стоит попробовать снова?

– Джиджи, любовь моя! – Он резко приподнялся, намереваясь подсесть к ней, но Джиджи остановила его:

– Оставайся на месте, Зак! – Голос Джиджи пригвоздил его к месту. – Мы должны договориться о некоторых правилах игры, иначе все начнется снова, а я не смогу пережить это во второй раз.

– Джиджи, я теперь совсем другой! За последний год я столько пережил, что просто не мог бы остаться прежним. Я часто думал о том, как был не прав по отношению к тебе, как пытался подчинить тебя себе, о всех ужасных словах, которые тебе говорил, – ну, неужели ты считаешь, что я не способен стать лучше?

– Нет, ты способен… Но ты всегда будешь в первую очередь влюблен в свою работу, и я всегда буду соперничать с ней. Разве не так?

Зак тяжело вздохнул. Чтобы быть с Джиджи, он готов на что угодно – только не на ложь.

– Если все дело в этом, – с горечью признал он, – то тут мы ничего не сможем изменить. Я не мыслю себя без этой работы. Я и есть моя работа. Это для меня полжизни. Но вторая половина, Джиджи, – это ты.

Джиджи разумом и сердцем пыталась сейчас постигнуть Зака Невски с его безграничной преданностью своему делу. Вот человек, думала она, вся жизнь которого предопределена его талантом; человек, рожденный на свет затем, чтобы облекать написанные на бумаге слова в реальность, которая способна овладеть сердцами зрителей; человек, который глубоко верит в свою способность вдохнуть жизнь в текст и воплотить на сцене и в кино замысел драматурга или сценариста; человек, неоднократно доказавший свои способности; человек, который жить не сможет без того, чтобы не дарить людям свое искусство. Наконец она поняла, что Зак действительно неотделим от своей работы.

– Вряд ли мне был бы интересен мужчина, которому безразлично, что он делает, – так же медленно, старательно подбирая слова, произнесла Джиджи. – Но, Зак, ты не можешь быть в такой степени погружен в свои дела, чтобы не понимать, что то, что делаю я, значит для меня ничуть не меньше, чем для тебя – твоя работа.

– Да! Я понимаю! И я…

– Погоди. Не торопись с ответом. Я знаю, что, если бы я заработала большие деньги, стала бы знаменитостью, ты бы сделал героическое усилие и попытался оценить мои труды. Но что, если я вздумаю изучать итальянский или начну играть на фортепьяно, займусь разведением роз – что, если я так захочу тратить свое время? Ты тогда меня оценишь?

– Я целый год потратил как раз на то, чтобы найти ответы на эти вопросы. Ты была права, назвав меня обманщиком и лицемером, когда я пообещал относиться к твоей работе серьезно: тогда я, наверное, и впрямь был способен на одни слова. Я видел одно – что рекламное дело уводит тебя от меня, и пытался внушить тебе, что ни один приличный человек не станет этим заниматься. Это было отвратительно.

– Да уж.

Он твердым взглядом смотрел на нее.

– Какую бы работу ты для себя ни избрала, я буду относиться к ней так же серьезно, как к режиссуре. Обещаю тебе.

– Тогда эту проблему можно считать решенной. Но есть и другие. – Джиджи помолчала, ожидая, что он теперь скажет.

– Джиджи, я был готов убить себя за то, что взял тебя силой, а потом сказал, что ты только этого и ждала, что ты все сделала, чтобы привлечь мое внимание.

– Да, это было низко. Даже Бен Уинтроп не опускался до такого.

– Что мне сделать, чтобы ты меня простила? – взмолился он. – Джиджи, я знаю, что я тиран, я самодур, упрямец.

– Ты это понимаешь? Серьезно? Но все-таки… ты не так уж плох.

– Правда?

– Ты теперь знаешь себя намного лучше, чем раньше, – серьезным тоном произнесла Джиджи.

– Год без тебя – почти по двадцать четыре часа в сутки – кое-чему меня научил.

– Что значит «почти по двадцать четыре часа»? – не поняла Джиджи.

– Ну, немного я все же спал – посмотрев в сотый раз «Какими мы были».

– «Какими мы были»? Господи, я сто лет его не видела, – удивилась Джиджи. – Зак, ты уверен, что сумеешь измениться? – тихо спросила она.

– Ну… не уверен. Это у меня в крови, это часть моего характера. Если бы я не был убежден в своем мнении и не должен был бы всеми силами убедить в нем других, я занимался бы чем-либо иным, нежели режиссурой. Может, мы бы тогда оба занялись солением огурцов и создали бы гигантскую маринадную империю.

– Это уж вряд ли.

– Да, конечно, но одно я обещаю тебе раз и навсегда: с тобой я не буду вести себя как режиссер на съемочной площадке.

– И ты всерьез веришь, что можешь быть властелином мира на работе и переключаться дома?

– Именно это я и имею в виду, – серьезно произнес Зак. – Я знаю, что это возможно. Я никогда больше не стану заставлять тебя вести ту жизнь, которая мне нравится. Ты сама себе хозяйка. Я больше не повторю этой ошибки.

Джиджи с серьезным видом кивнула. Она чувствовала, что он говорит от чистого сердца.

– А как быть с твоими съемками, которые могут на полгода оторвать тебя от дома?

– Теперь я могу сам выбирать, что снимать, а что нет. Значит, буду выбирать поближе к дому.

– Или… время от времени я могла бы ездить с тобой. Мы могли бы… могли бы прийти к какому-то компромиссу, – произнесла Джиджи ненавистное слово.

– Компромиссу? – удивился Зак. – Ты вправду готова к компромиссу?

– Не всегда, – поспешила поправиться Джиджи, – далеко не всегда, но я не хотела бы, чтобы ты отказывался от стоящего сценария только потому, что надо на несколько месяцев уехать. То есть – время от времени это возможно.

– А как же твоя работа?

– Я решила остаться пока на вольных хлебах, – призналась Джиджи. – Хотя это звучит нескромно, но на меня колоссальный спрос. Я не намерена возвращаться на постоянную работу. У меня нет хватки деловой женщины, я не хочу быть игроком в чьей-то команде. Я стану работать над собственными проектами – знаешь, Зак, это ведь может быть все что угодно!

– Иными словами, – уточнил он, видя, как глаза ее загорелись при мысли об открывающихся возможностях, – ты могла бы работать в любом месте?

– Не увлекайся, – поспешила она дать обратный ход. – Я хочу иметь нормальный дом, я не собираюсь становиться летучим голландцем в юбке. И еще – слушай меня внимательно, Зак Невски: тебе придется согласиться еще на два условия. Первое – ты не будешь проводить со своей съемочной группой каждый вечер. И я не собираюсь делиться тобою с твоими поклонницами. И второе, Зак: если будешь приглашать кого-то на ужин, то я должна знать об этом заранее, и гости должны знать, как меня зовут, иначе я выставлю их за дверь голодными.

– Я со всем согласен, – воскликнул Зак. – Готов подписаться под любой бумагой! Кровью.

– Это лишнее, – ответила Джиджи, стискивая руки, которые так и тянулись к нему. – Я верю твоему слову.

– А как… как ты хочешь, чтобы тебя называли гости?

– Джиджи.

– Джиджи Невски? – Он с надеждой и мольбой посмотрел ей в глаза.

– Похоже, что это… в некотором роде… неизбежно, – прошептала Джиджи, беспомощно глядя на него. И как только у нее хватило сил прожить без него целый год?

– Можно мне пересесть к тебе? Пожалуйста!

– Можно! – Джиджи была щедра и великодушна, ведь все вопросы, которые мучили и сдерживали ее, теперь были решены раз и навсегда, и она могла опять позволить этому невозможному, настойчивому, желанному парню завладеть своим сердцем, как он уже сделал это однажды много лет назад. Ее первая настоящая любовь и, по совести говоря, единственная.

– Любимая, мы сейчас же едем домой, – объявил Зак, моментально беря ситуацию под контроль. – Я так тебя люблю! Я просто не могу… О черт! Ты оставила машину на студии?

– Нет. Меня подвез отец и высадил там.

– И ты осталась – не зная, как попадешь домой? – У Зака это не укладывалось в голове. Никто, ни один человек в Лос-Анджелесе не совершил бы такого импульсивного, такого безрассудного поступка.

– А что в этом странного? – рассмеялась Джиджи.

Интересно, думала она, сколько ему надо времени, чтобы понять наконец, что он встретил девушку своей мечты? Придется дать ему еще месяц-другой на принятие окончательного решения, ведь мужчинам требуется больше времени на осознание очевидных вещей.

Зак обнял ее и стал целовать на глазах у изумленной публики, которая встретила такое проявление чувств одобрительным свистом и возгласами. Джиджи наконец услышала, что творится кругом, и попыталась высвободиться. Зак только крепче прижал ее к себе, подхватил на руки и понес к машине. Она прильнула к его мощной, теплой груди, и ее затопило безмерное счастье. Мозг лихорадочно заработал, обдумывая предстоящую свадьбу – пусть это будет действительно скромная свадьба, только Билли со Спайдером, отец с Сашей, малыши, Джози, Берго и… О нет! «Ма»! «Придется смириться и с Татьяной Невски», – твердо сказала себе Джиджи. Так, значит, Саша теперь будет ее золовкой и мачехой одновременно. Саша Невски-Орсини и Джиджи Орсини-Невски. Кто бы мог подумать! Но сейчас, в эту счастливую минуту, Джиджи не хотелось думать о возможных осложнениях. В жизни так много хорошего!

^[1] БАСП — аббревиатура слов «белый, англосакс, протестант»; в переносном смысле — человек, принадлежащий к привилегированным слоям американского общества.

^[2] Ничего (исп.).

^[3] Зловещий гипнотизер, герой романа Джорджа Дю Морье «Трильби».

Дата добавления: 2015-11-04