Прогулка в индусской толпе

Индия, январь 1999 года

Если вы собираетесь в Индию, я дам вам совет опытного путешественника: никому об этом не говорите. Нет, правда – лучше соврите, что едете в Девоншир проведать свою престарелую бабушку. Сообщить о своей скорой поездке в Индию – это все равно что признаться в крупном невезении: у каждого найдется для вас полезная рекомендация или заветный адресок. Одно только упоминание об Индии превращает половину ваших друзей в ярых поклонников этой страны. «Разумеется, ты поедешь в Дхарму-Бахарму? – спрашивают они с плохо скрытым миссионерским пылом. – Нет?! Тогда ты просто обязан пересмотреть свои планы». Я не шучу. У меня скопилось два десятка факсов с нарисованными от руки маршрутами, мне много раз звонили среди ночи, я получал письма от незнакомцев – гуру субконтинентального туризма. И все они заканчивали свои непрошеные консультации одной и той же набившей оскомину фразой: «Если вы не собираетесь посетить дворец в Закавыке, то вы не увидите настоящей Индии и можете вообще туда не ездить».

Как будто для человека с Запада вся Индия не кажется совершенно нереальной! Я пытался представить себе индусов, которые говорят друг другу: «Ну конечно, если ты не заглянешь в Шеффилд и не посетишь торговый центр «Арндейл», ты не увидишь настоящей Англии». А остальные ваши друзья – те, кого нельзя назвать новоиспеченными сагибами, – скажут: «Ах, Индия! Прекрасно, я бы и сам съездил, но боюсь, что не смогу это выдержать, – я имею в виду, там столько нищих, никаких нервов не хватит. А ты не боишься?».

Индия уверенно занимает первое место в ряду наибеднейших стран мира. Все знают – это давно уже стало общим местом, – что беднее индусов на свете никого нет. На богатом Западе считают, что встретиться с этим фактом лицом к лицу способны только люди с атрофированной совестью. А для тех, у кого доброе и чувствительное сердце, это чересчур серьезное испытание, так что лучше уж вовсе не ездить, не смотреть. Когда речь заходит об Индии, чаще всего задают именно этот вопрос: как вы будете бороться с бедностью. Лучший известный мне ответ принадлежит Марку Тулли, корреспонденту-ветерану из Дели: «Мне не надо бороться с бедностью, это беднякам надо бороться с бедностью». К чему я добавил бы, что бедность – это как раз то, чем привлекает нас Индия. Бедность создала Индию, сделала ее такой, какая она есть. Если бы мечта Индиры Ганди о современной, агрессивной, могучей экономике сбылась и ее родина превратилась в исполинскую Малайзию или Сингапур, мы не питали бы к ней такого интереса. Именно на фоне тяжкой доли гигантского большинства ее архитектура, а также вся эта роскошь, изобилие и прочая атрибутика индийских принцев и индийской истории выглядят столь впечатляющими. По всей Индии вы сталкиваетесь с этими контрастами богатства и бедности, могущества и беспомощности, немыслимой красоты и чудовищного безобразия. Везде, куда ни глянь, сквозит эта бинарная метафора; вас окружает целая энциклопедия противоречий, дихотомий и контрапунктов. Индийцы, причем все без исключения, – самый чистоплотный народ в мире; они моются утром и вечером, точно помешанные на дезинфекции хирурги, а потом весь день работают на улицах, представляющих собой открытые сточные канавы, где копаются свиньи и бродят шелудивые собаки. Это не укладывается в голове – но такова она, Индия.

Обязательно поезжайте в Агру, хотя ваши соотечественники из числа новоиспеченных сагибов ни за что не одобрят такого намерения. «Ну да, там Тадж-Махал, – скажут они. – Понятно, что вы хотите на него посмотреть. Он, конечно, прекрасен (тяжелый вздох), но давно уж не тот – его здорово испортили». Не верьте. Агра – промышленный и военный центр, грязный и шумный; солдаты живут в бывших домах офицеров колониальных войск, но вообще город выглядит вполне современным, с поправкой на то, что в Индии даже здания вчерашней постройки кажутся безнадежно одряхлевшими. Но это еще и место, где больше всего на свете исторических достопримечательностей, включенных в Список Всемирного наследия, – прежняя столица империи Великих Моголов. И прямо посреди нее стоит Тадж-Махал, возведенный Шах-Джаханом в память о горячо любимой жене, – однако, как обычно бывает в Индии, тут тоже все не так просто. Она была его второй женой и умерла родами, а потом один из ее сыновей убил всех своих братьев и запер старого Шах-Джахана в замке, где тот и помер. С его балкона открывается, пожалуй, лучший, самый эффектный вид на построенную им чудесную гробницу. Все должны увидеть Тадж хотя бы однажды. Он абсолютен, а ведь в мире так мало абсолютного, – он абсолютно прекрасен, абсолютно ошеломителен. Расположенный неподалеку от реки, в углу парка – этот парк был разбит по арабским канонам, но викторианцы с присущими им уверенностью и высокомерием засадили его заново, уподобив английскому сельскому парку, – Тадж-Махал душераздирающе красиво белеет в небесной синеве. Видеть его абсолютную симметрию, это математическое совершенство, почти мучительно. Это самое законченное творение человеческих рук, и принизить его не может ничто – ни толпы любопытных, ни бесконечные репродукции, делающие его образ банально-привычным, ни насмешки Ноэла Коуарда[22]и эпикурейски настроенных снобов, ни бесчисленные новобрачные, терпеливо стоящие в очереди, чтобы сфотографироваться на скамье принцессы Дианы[23]. Ничто не может повлиять на него или что-нибудь к нему добавить – ни лунный свет, ни заря, ни сумерки. Это лишь погода и освещение. Если вы можете посетить только одно место во всей Индии – да что там в Индии, на всей планете, – пусть это будет Тадж.

Второе место, в которое вам никогда не посоветуют ехать новоиспеченные сагибы, – Нью-Дели. Его не станут хвалить даже те, кто там живет. Подобно Претории, Канберре и Вашингтону, это столица без души, пустой звук, – столица лишь потому, что туда утрамбованы госучреждения и посольства. Но по крайней мере один повод для гордости есть и у Нью-Дели – это великолепный образчик английской архитектуры. Вы увидите вице-королевский дворец, творение сэра Эдвина Лаченса, и аллею, ведущую к нему от Индийских ворот (Триумфальной арки из красного камня), которая даст сто очков вперед и Елисейским Полям, и лондонскому Мэллу, и любому другому воплощению бахвальства и власти. В миле от дворца, в старом Дели, расположена улица Чоупатти, где идет оптовая торговля товарами со всей Индии. Заглянув туда, вы поймете, что такое кипящий застой. После этого зрелища картины Сесиля Де Милля кажутся шедеврами не хуже бергмановских; последнее слово здешней рыночной экономики и капиталистического анархизма, улица Чоупатти, как нельзя более наглядно демонстрирует невозможность организовать Индию, совладать с Индией, навязать Индии западную логику.

Шимла – горный курорт, бывшая летняя резиденция вице-королей. Город карабкается на нижние отроги Гималаев среди сосновых лесов и головокружительных видов. Крытые рифленым железом дома в стиле псевдотюдор делают его похожим на гибрид Годалминга с Алис-Спрингс[24]. Большой придорожный плакат приветствует гостей индийской Швейцарии; что ж, настоящая может ей позавидовать. Теперь в Шимлу съезжается отдыхать новый индийский средний класс; мы не видели здесь ни одного белого лица, если не считать наших собственных. Семьи, сколотившие капиталец на внешней торговле и старинном промысле – чеканке по металлу и алчущие западного образа жизни. Мужчины щеголяют в свитерах Pringle и слаксах Sta-Prest, но вот вам еще одно противоречие: женщины носят традиционные сари и курта. Странные из них получаются пары: мужчины выглядят как неряшливые сантехники из Милуоки, выехавшие на воскресный пикник, а женщины вызывающе, по-азиатски роскошны – и все они чинно движутся на площадь Скандал-пойнт, где некогда обменивались ядовитыми сплетнями злые, разочарованные примерные жены английских сагибов. Индийцы чересчур вежливы – они улыбаются, посмеиваются и потчуют друг дружку преувеличенными комплиментами.

Я приехал в Шимлу за киплинговской Индией. Именно здесь отец Киплинга построил любительский театр и здесь, в роскошной гостинице «Сесил», писал его сын. Сейчас в ней любовно воссозданы имперская пышность и комфорт. В одном темном тупичке я отыскал букинистическую и антикварную лавчонки, словно перекочевавшие сюда прямо из «Кима»[25], но чем дольше смотришь вокруг, тем бледнее становятся призраки тех давних историй. Скоро я понял, что киплинговская Индия существовала лишь в сонной, затхлой атмосфере домов английских приходских священников. Искать ее в Индии так же бессмысленно, как отправляться за Ла-Манш в поисках Франции Грэма Грина. В конце концов, сам Киплинг не искал киплинговскую Индию, но я ношу в себе литературный груз империи и моей семейной, впитанной с материнским молоком мифологии, все эти чайные плантации и пробковые шлемы. Индия проникла к нам в души гораздо глубже, чем британское владычество – в души местных жителей. Вежливый и обходительный народ, индийцы всегда готовы сказать то, что вам приятно слышать: что они ужасно благодарны англичанам за железные дороги, и за почту, и за государственные службы, – но часто ли вы сами думаете о своей почте, или о железных дорогах, или о государственном аппарате? Британское владычество не было свергнуто преднамеренно, его не снесла волна народного гнева – оно просто утонуло в море житейской суеты под бременем забот о том, как раздобыть миску дхала[26]и несколько рупий. Индийская нищета поглощает все, и все преобразует на свой уникальный лад. Преображает, приукрашивает. Все эти хваленые государственные службы, вся эта канцелярия, которую мы им оставили, превратилась в сложнейший, немыслимый конгломерат циркуляров, анкет, резиновых печатей и разбухших папок. Постичь устройство индийской государственной службы так же запредельно трудно, как построить индийский храм. Покидая бомбейский аэропорт, я унес с собой девять разных штампов, причем последний из них мне с ухмылкой, пожав плечами, шлепнули на багажный ярлык, поскольку больше было уже некуда.

Бродя по пахнущим сосновой хвоей улицам Шимлы, я размышлял, как тактично и ненавязчиво индийцы похоронили те два столетия, которые провели с нами вместе и которыми мы так гордимся. Как мало от них осталось! И вдруг на площади неподалеку грянул военный оркестр, лучи заходящего солнца заблестели на шпиле суррейской церкви и остроконечной крыше офицерского клуба, перед которым вытянулись на карауле гуркхские стрелки[27], – и «скала времени разверзлась предо мной», как поется в одном христианском гимне, и годы откатились назад, и меня захлестнуло воспоминаниями о былом, затопило грезами о той поре и жизни, какой я в реальности никогда не жил, какая существовала лишь в книгах и на кинопленке, о белых слонах и мальчиках с опахалами, сипаях и реданах. Призрачное эхо нашего звездного часа – но его услышал только я, и это тоже характерно для Индии: все, о чем вы можете или хотите грезить, здесь есть, и все, что вам рассказывали, правда. Индия охотно принимает все мечты, все интерпретации – все они верны, но ни одна не объемлет собой всей истины, как в индуизме, этой самой привлекательной и самой раздражающей из религий. Он бесконечно покладист, но упорно фаталистичен. Он начинается с простой троицы, но потом к ней добавляются 30 миллионов, или 300 миллионов, или 3 миллиарда младших богов; все три цифры были сообщены мне как абсолютно достоверные. Массовая религия Индии ошеломляюще сложна и пугающе проста – ни одна другая страна на свете не верит ей, да и не может себе этого позволить. Нельзя обратиться в индусы, нельзя вскочить на медленно ползущий по гигантскому кругу поезд реинкарнаций на полдороге. Однако многие западники роются на этой колоссальной барахолке, отыскивая там что-нибудь полезное для себя, – например, занимаются йогой как физическими упражнениями, хотя это примерно то же самое, что в целях поправки здоровья бегать трусцой по Крестному пути.

Индии чужд здравый смысл, рациональный подход к действительности. Даже лопата, и та устроена здесь по-своему – это инструмент, предназначенный для двоих. Один держит ее за ручку, другой тянет веревку, привязанную к штыку. Как-то раз на сорокаградусной жаре я наблюдал, как пара трудяг – один с маленьким долотом, второй с киянкой – откалывала кусочки от скалы размером с купол Тадж-Махала. Они собирались сровнять ее с землей. Это была сизифова задача эпического масштаба, не поддающаяся выполнению в пределах обычной человеческой жизни. Но они действовали со спокойной неторопливостью людей, знающих, что вся жизнь лишь иллюзия и есть только карма, только ритмичное тюканье по камню в этой жизни как подготовка к следующей, в которой они, возможно, станут прорабами.

Все сойдутся на том, что вам нужно повидать Раджастан, хотя и тут новоиспеченные сагибы порекомендуют разве что самые труднодоступные места. Езда по индийским дорогам сродни аттракциону – от нее захватывает дух. Весело раскрашенные грузовики мотаются на колдобинах, и у всех сзади намалевано бодрое «гудите, пожалуйста». Восемь-девять часов на этом азиатском эквиваленте американских горок, где всем остальным водителям придают уверенности воздушные подушки реинкарнации, – нервотрепка, едва ли совместимая с отдыхом в нашем понимании этого слова. Раджастан состоит из крепостей и дворцов. Через необычайно краткий отрезок времени они сливаются в калейдоскоп ослепительной роскоши. Вы не перестаете изумляться, но утрачиваете способность внутренне реагировать на собственное изумление. Признаюсь, что моя челюсть неоднократно отвисала до упора, а глаза так и норовили вывалиться из орбит. Мантра экскурсоводов, перечисляющих невероятные факты, повторялась во второй, третий, четвертый раз: «Все из одного куска мрамора, сплошь ручная работа, все из настоящего золота, настоящего серебра, самое большое, самое широкое, самое высокое, исключительно дорогое». Вас точно без устали ослепляют ярчайшими вспышками, в результате чего вы постепенно тонете в этом восточном декадансе. Но индийцы не имеют привычки носиться со своим национальным достоянием как с писаной торбой: здесь нет и следа того трепета и придыхания, с какими англичане расписывают свои сельские усадьбы. Одно местечко оказалось неожиданно странным, выбилось из общего ряда. В гостинице нам сказали, что мы должны посмотреть самую большую в мире пушку на колесах. Честно говоря, я хотел проигнорировать эту рекламу. Я приехал в Индию вовсе не ради того, чтобы полюбоваться самой большой пушкой, однако сложилось так, что мы все же очутились перед ней – гигантским, разукрашенным декоративной резьбой куском канализационной трубы на выпуклых колесах, в тени которого дремал солдат. Менее вдохновляющую и запоминающуюся штуковину трудно себе представить. Но она находилась в месте под названием Джаггер-Форт, полуразрушенном военном лагере семнадцатого века на гребне холма, приюте голубей, зеленых попугаев и обезьян. Среди рассыпающихся каменных руин догнивали викторианские ландо и паланкины, а еще я нашел там ветхую эстраду, запущенный садик, стенд с выцветшими, загнутыми по краям фотографиями дурбаров[28]и забытых поло-матчей – все это тихо дремало в знойном мареве. Со сторожевых укреплений был виден Джайпур и коричневая пустыня, над которой парили в нагретых потоках коршуны и орлы, и дикие смоквы с баньянами медленно-медленно раздирали корнями шаткие стены. Там я пережил очередной наплыв грез и ирреальных воспоминаний.

Когда я впервые приехал в Индию, двадцать пять лет назад, перед любой вылазкой надо было наесться досыта. В общественных местах клиентов потчевали либо дрянью, либо отравой, либо тем и другим одновременно. Самая разительная перемена в Индии – то, что теперь местную пищу можно есть. Во всех гостиницах кормят вполне приемлемо, зачастую хорошо, а порой и выше всяких похвал. Еда на улицах выглядит аппетитно и пахнет крайне заманчиво, но принимать ее внутрь пока еще чересчур рискованно – не потому, что повара неряхи, а потому, что овощи по необходимости выращиваются на человечьем навозе. Наши нежные западные кишки слишком уж уязвимы. Гастрономическая ликвидность – второй по частоте вопрос, поднимаемый в разговорах об Индии, и правда, ехать туда следует только в компании людей, с которыми вы спокойно можете обсудить качество своего стула. Лично я готов обсуждать сортирную тему хоть по семь часов кряду. Индийская снедь ветрогонна – зелень и бобовые тяжело перевариваются, так что иную группу голландских туристов можно, закрыв глаза, принять за действующую мотоциклетную выставку. С их лиц не сходит выражение болезненной сосредоточенности, поскольку пукать в Индии значит играть в русскую, а точнее индийскую, рулетку с нижним бельем. Я отделался редчайшим в тропиках недугом – запором.

В Бомбее я наконец отыскал след Киплинга. Я обожаю Бомбей, эту смесь Нью-Йорка с Гоморрой, самый волнующий и приятный для гулянья город на свете. Я люблю блошиный рынок на Маттон-стрит, и район красных фонарей с его грязными улицами и евнухами в ярких сари, и толкучку на вокзале Виктория, и Дхобигат, самую большую в мире прачечную под открытым небом. Дождливый сезон еще не кончился, и после обеда полило как из ведра. Меня пригласили посмотреть здание, где родился Киплинг (ныне – художественная школа). В бурлящей канаве снаружи, присев на корточки, плескался маленький голый ребенок – грубо подрезанные черные волосы свисают до плеч, смуглое тельце извивается ужом, – и память перенесла меня в дом моей бабушки с его бенаресскими медными лампами, потертыми леопардовыми шкурами, турецкими коврами и моей любимой вечерней сказкой с чудесными рисунками пером: этот ребенок был вылитым Маугли, лягушонком, беззаботно купающимся в реке Вайнганге, хотя мимо то и дело проносились мотороллеры и такси.

Одно, последнее, замечание насчет бедности. В лондонском Сохо больше нищих, чем в Бомбее. Наши не столь выразительны, да и причин для такой жизни у них меньше, но числом они явно превосходят бомбейских. В Марокко или Неаполе больше надоедливых уличных торговцев, чем в Индии. А если вы всерьез обеспокоены проблемой бедности, тогда позвольте облапошить себя как следует. Не препирайтесь с таксистами и продавцами сувениров – вы с ними изначально в неравном положении. Страшно неловко бывает слышать от жен новоиспеченных сагибов, что бедность, конечно, ужасна, но «как вам нравится моя шаль? Мне удалось сторговать ее за полцены». Индия – бедная страна, но лишь в экономическом смысле. В любом другом она богаче фантазий самого отчаянного жадины. Любые дураки с легкостью заведут себе демократию, свободу слова и зачаточную систему социального обеспечения, если они при деньгах, но попробуйте достичь всего этого без гроша в кармане – очень сомневаюсь, что у вас получится. Индия и есть такое чудо-государство – светская демократическая теократия. И если судить о богатстве по тому, что действительно имеет значение, – семейственности, духовности, хорошим манерам, пытливости, изобретательности, сметливости, культуре, истории и еде, – тогда Индия будет председательствовать на следующей конференции «Большой восьмерки» и оказывать благотворительную помощь жителям Калифорнии. Из всех мест, куда вы не поедете из-за брезгливости, туманных опасений, лени и капризного желудка, Индия, несомненно, станет для вас самой большой потерей.

В безумной толкотне и давке бомбейской железной дороги, где ежедневно бывают несчастные случаи со смертельным исходом, на меня налетел человек. Я упоминаю об этом, потому что это огромная редкость. Индийцы очень ловко прокладывают себе путь в толпе. Когда наши плечи столкнулись, он дотронулся пальцами до своей груди. Это молчаливое извинение и молитва. В каждом из нас есть искра божья, и он извинялся перед своей частицей божества за то, что стукнул ее о мою. Пускай мы дали им железо для железной дороги, зато они населили ее тремя тысячами миллионов богов.

Дата добавления: 2015-11-04