20 страница. Я подтвердил, что так оно и есть.

Я подтвердил, что так оно и есть.

Торговец распрямил спину.

– Возможно, между арабами и евреями не все так просто, но без евреев Марокко было бы гораздо беднее.

Я сказал ему, что слышал, якобы у короля есть не один советник-еврей, а также что я читал об истории евреев в этой стране.

– Мои предки евреи, – сказал тощий торговец. – Мы прибыли сюда из Андалусии семь веков назад и гордимся нашими традициями. Поколения за поколениями мы хранили нашу иудейскую веру, мирно уживаясь с арабами-мусульманами. Но двести лет назад султан Марокко наложил на еврейские семейства непосильные налоги. Другого выхода не было – пришлось принять ислам.

Прежде чем покинуть гостеприимное убежище магазина, мы купили там гадальную чашу, килим и маленькую серебряную шкатулку. Хозяин отодвинул засов, пожелал нам всего доброго и вручил мне свою визитную карточку. Я прочел его имя – Абдул-Рафик Коган.

В Касабланке меня ждала черно-белая открытка с верблюдами и женщинами Сахары во дворе примитивного караван-сарая. Открытка была от Памелы, той самой начитанной американки, которая жила на вилле моего деда на улице де-ля-Пляж в Танжере. Она писала:

Я путешествую по югу Марокко. Еда была великолепной везде, кроме Сиди Ифни. Нам подали очень подозрительный бифштекс. Бог знает, что это было за мясо. Оно оказалось несъедобно. От него отказалась даже моя кошка-компаньонка.

В конце мая я на три дня слетал в Лондон на премьеру своего фильма. Это была одна из тех скучных поездок, которые обычно заполнены вынужденными разговорами и одиночеством. Я постоянно скучал по детям, Рашане и Дому Калифа. Я повстречался со своим старым школьным приятелем, который все еще находился в плену традиций: словно зомби ежедневно ездил на работу и обратно домой и общался с псевдодрузьями. Мы посмеялись над английской жизнью, над ужасной сборной мебелью и над перегруженностью информацией. Мне показалось, что на него произвел впечатление мой переезд в Касабланку. Мы всегда тайно мечтали вместе вырваться на свободу, но его что-то удерживало. Когда я уходил, то пошутил, что мой приятель будет до конца дней своих привязан к бутербродам с курицей карри и унылой британской погоде.

– Это все, что доступно моему пониманию, – сказал он.

Ровно через час после моего возвращения в Дар Калифа раздался стук в ворота. Я сказал Рашане, что это, должно быть, Хичам пришел справиться, нет ли новых марок. Но это оказался не он, а его жена, Кадия. Белки ее глаз стали свекольного цвета. Похоже, что она много плакала. Я пригласил женщину войти, но она отказалась.

– Мой муж умер два дня назад. Его сердце перестало биться.

Я выразил ей свои глубочайшие соболезнования.

– Он сказал мне, что если с ним что-то случится, то я должна передать вам вот это.

И вдова старого филателиста протянула мне большую коробку.

Я отнес ее в свой кабинет, включил настольную лампу и заглянул внутрь. Там были сложены альбомы с марками. Хичам научил меня многому – это касалось не только Марокко, но и самой жизни. Я сидел и грустил о потере такого мудрого друга. Одновременно меня охватила радость оттого, что наши пути пересеклись и что я сумел так долго и прекрасно беседовать с ним в обмен на почтовые марки.

Спустя тридцать дней после изгнания джиннов Осман сказал, что он хочет мне кое-что показать. Я спросил его, что именно. Он попросил меня пока не задавать вопросов и следовать за ним. Осман повел меня к конюшням, туда, где сторожа украдкой распивали мятный чай. В Дар Калифа было четыре конюшни, расположенных буквой L. Одну занимали сторожа, другая была забита старыми лестницами и веревками, садовым инструментом, колючей проволокой и сломанными стульями.

Осман толкнул дверь в конюшне слева. Внутри было так много всего навалено, что дверь не поддавалась. Осман толкнул ее еще раз. И еще.

Вы видите, – спросил он.

Что?

Дверь. Старую дверь.

Я заглянул внутрь и увидел лишь наваленные кучей старые лестницы и стулья, столбы для забора и кастрюли. Я не видел никакой двери, о чем и сказал Осману. Появились остальные сторожа. Они возились там целый час, в результате чего им все-таки удалось вытащить дверь из конюшни. Они положили ее на лужайку.

Дверь была кедровой и по форме напоминала замочную скважину, лицевая сторона ее была украшена геометрическими фигурами.

– Она прекрасная и такая древняя, – сказал я. – Почему вы не говорили мне о ней раньше?

– Мы и сами не знали, что она там лежит, – ответил Медведь.

– Вы что, не знаете, что лежит у вас в конюшне?

– Конечно знаем! – воскликнул Хамза. – Но раньше ее там не было.

– Она была спрятана, – сказал Осман чуть слышно.

– Спрятана джиннами, – добавил Медведь.

Рашид, бывший телохранитель, отреставрировал дверь, и мы установили ее в нашей спальне. Я был в восторге. Мы совершенно бесплатно получили ценную вещь, это все равно что найти на дороге деньги. Хамза не упускал случая заметить, насколько хорошо жить в доме, недавно освободившемся от джиннов.

– Все стало видимым, все вещи, скрытые годами.

– Какие вещи ты имеешь в виду?

– Сокровища. В старых домах, подобных Дар Калифа, хранятся сокровища.

Я откровенно усомнился в его словах.

– Но старая дверь тому доказательством, – ответил он. – Ее там не было, а потом она вдруг появилась.

– Не думаешь ли ты, что сокровища могут материализоваться?

– Конечно могут, – уверенно сказал Хамза. – Нужно только сидеть и ждать.

Спустя несколько дней я пошел перед завтраком прогуляться к морю. Стояло ясное утро. Пляж был безлюден, если не считать человека, выгуливавшего своего арабского жеребца по кромке прибоя. Я снял обувь и зашел в воду, глядя в сторону горизонта. Помню, что подумал в этот момент: «До чего же странно, что мои босые ноги ходят по той же широте, на которой находится Атланта». Возвращаясь домой, я медленно прошел через бидонвиль, в котором творилась обычная утренняя суета. Точильщик громко кричал, предлагая свои услуги, зеленщик раскладывал свой товар, а женщины уже трудились по дому. Дети спешили в школу, находившуюся рядом с побеленной мечетью, где их ждала строгая учительница с гибким розовым шлангом. Я как раз собирался заглянуть в класс и поздороваться с ней, когда ко мне подошел имам. Я подумал, что он станет просить у меня денег. Но он сказал:

– Спасибо вам за щедрое пожертвование.

Я не понимал, о чем это он. Я ничего не жертвовал, если не считать покупки школьных принадлежностей.

– А, вы имеете в виду эти мелочи для школы?

– Нет-нет, – ответил имам. – Благодарю вас за деньги, которые вы нам пожертвовали.

– Деньги?

– Да. Хамза принес нам ваше пожертвование. Мы потратили эти средства на ремонт крыши и проводку электричества.

Я не знал, что и сказать, поскольку не давал Хамзе никаких денег для мечети.

– Эти деньги были не от меня, – неловко попытался я оправдаться.

– Вы так скромны, как и рассказывал о вас Хамза, – промямлил имам. – Он предупреждал, что деньги дали вы, но вы будете все отрицать, когда вам об этом скажут.

Имам наклонился и поцеловал мне руку. Я вернулся в Дар Калифа весь красный от стыда. Позже я узнал, что Хамза, Осман и Медведь приносили в мечеть треть всех денег, которые я им платил, в качестве пожертвований от моего имени.

Я чувствовал себя виноватым, поскольку материально выиграл от смерти Хичама Харасса. Вдова филателиста осталась почти ни с чем, а я унаследовал богатство всей его жизни – альбомы с марками. Эта женщина была слишком горда, чтобы принимать подачки, и когда бы я ни заглядывал к ней, она настойчиво твердила, что Аллах заботится о ней. Но каждый раз, когда я бывал в ее хижине у мечети, я не мог найти глазами какую-то ценную вещь. Сначала это были каретные часы, потом радио, потом драгоценный Коран. Рашана подсказала мне решение: отвезти альбомы с марками в Европу и продать их там какому-нибудь коллекционеру. Я отправил их с одним из моих друзей, который собирался в Лондон. Он постарался и продал марки, переслав мне значительную сумму денег. Как только я получил их, я поспешил передать деньги вдове Хичама. Я вручил ей конверт с банкнотами и объяснил, что альбомы явились своего рода страховым полисом, по которому можно получить деньги.

Вдова поправила платок на голове, смахнула с глаза слезу и сказала:

– Там, на небесах, живет старик, который клянет вас за то, что вы совершили. Но здесь, на земле, есть старуха, которая вам очень благодарна.

Наш первый год в Марокко подходил к концу. Я много размышлял о своем решении переехать сюда. Мы получили здесь очень суровые уроки. Но я считаю, что жизнь, прошедшая без таких уроков, вообще не может считаться жизнью.

Поселитесь в новой для себя стране, и вы очень скоро обнаружите, что без компромиссов не обойтись. Решайтесь на них и будете сполна вознаграждены. Марокко – это страна древней культуры, которая жива и поныне, основой всего здесь является семья. Для меня самым радостным за время, прожитое в этой стране, была возможность позволить своим детям, Ариане и Тимуру, расти и играть в чудесной обстановке, ощущая краски полного жизненного спектра. Как отец я избежал того чувства родительской вины, которым охвачены все родители Британии, где царит викторианское убеждение в том, что детей нужно видеть, но не слышать. Я поощрял Ариану и Тимура, заставляя их быть шумными, кричать, плясать на улице, быть самими собой.

Восстановление Дар Клифа обогатило меня бесценным жизненным опытом. Случалось, что я кричал, ругался, падал на землю, досадуя от поражений. Секрет заключался в том, что нужно было вставать и продолжать начатое дело, в какой бы тяжелой ситуации ты ни оказался.

Я многого достиг, убежав из Англии, и главное – я гордился тем, что снова стал самим собой.

Через несколько дней после смерти Хичама Харасса сторожа тихо проникли в мой кабинет, когда я писал, сидя за испанским столом. Я неоднократно повторял, что, когда я сижу там, никто не должен меня беспокоить. За исключением, конечно, экстренных случаев, когда что-нибудь происходило с детьми или в дом возникал пожар. Сейчас же по лицам сторожей можно было судить, что ничего чрезвычайного не случилось. Я посмотрел на них, ожидая извинений.

– Нам нужно поговорить с вами, мсье Тахир, – начал Хамза, опережая остальных.

– Что-нибудь важное?

Все трое кивнули и сказали хором:

– Да. Это очень важно!

Я положил авторучку на стол.

– В чем дело?

– Джинны пропали, – сказал Осман.

– Но ведь это хорошо, правда? Теперь мы можем спокойно жить.

Сторожа подошли ближе.

– У нас для вас есть более приятные новости, – произнес Хамза.

– Что может быть лучше, чем жить в доме без джиннов?

Медведь сделал шаг вперед. В руке у него была грязная помятая папка.

– Джинны прятали вот это, – сказал Осман.

– Что это?

– Богатство.

Хамза взял у Медведя папку и положил ее на стол. Я развязал ленточку и открыл папку. Внутри лежало несколько пожелтевших бумаг и план участка, на котором стоял наш дом.

Я спросил, что это значит.

Осман показал на план.

– Вы – владелец дома гангстера.

Хичама Харасса похоронили на склоне холма в тени тополей на южной окраине Касабланки. Могилу обозначили палкой, воткнутой в холмик свежей земли, вокруг которого лоскутным одеялом раскинулось множество других могил, сверкавших белыми камнями на закатном солнце.

Я отправился к этому могильному холмику и смотрел на тень от воткнутой в него палки, которая указывала на восток. На кладбище царила такая тишина, какую редко встретишь в Касабланке, мирная тишина.

Сторожа умоляли меня не посещать могилу старика. Они говорили, что нет в Марокко места более опасного, чем кладбище, особенно в сумерки.

– Когда солнце заходит, – сказал Медведь, – джинны поднимаются из могил и ищут свеженьких людишек.

Первого июля Камаль вернулся из порта с контейнером моих книг. С помощью какого-то удивительного приема он ублажил цензоров и избежал штрафов. Как и всегда, я и понятия не имел, что там мой помощник наплел таможенникам, если он вообще с ними разговаривал.

В этот вечер мы с Рашаной перебрались наверх в нашу новую спальню, а дети в свою – через зал напротив от нашей. Почти целый год мы ютились вчетвером в маленькой комнатке внизу. Переезд в главное здание был подобен достижению зрелого возраста – немного страшновато, зато сколько возможностей. Словами не описать то наслаждение, которое мы испытали, улегшись в нашу кровать и наконец осознав, что ремонт закончен.

В первый вечер в нашей спальне наверху я сразу же упал головой на подушку. Мы лежали рядом с Рашаной и вдруг одновременно рассмеялись. Нам трудно было поверить в то, что мы наконец-то в своей собственной спальне. Рашана положила руки под голову и смотрела в потолок.

– Мы можем продать этот дом и начать все сначала, – сказала она.

Я пришел в ужас, вспомнив обо всех тех проблемах, которые нам пришлось решать с архитектором, рабочими и джиннами.

– Ты что, с ума сошла?

– Нам было тяжело, – ответила она, – но это была настоящая жизнь.

Мне показалось, что с души моей свалился тяжелый груз. Конечно, еще много сложностей ожидало нас впереди. Мы просто плыли в океане проблем. Но сейчас испытывали небывалое удовлетворение оттого, что, преодолев множество трудностей, стали более сильными и цельными натурами. Но самым приятным было то, что нас наконец приняло Марокко, мы нашли признание у наших сторожей и у Дома Калифа.

^[1] Иностранец! Господин иностранец! (фр.)

^[2] Декоративный стиль г. Фес, в котором преобладают голубые и серые тона.

^[3] Черный кофе (фр.).

^[4] Не так ли? (фр.)

^[5] Очень хорошо, правда?! (фр.)

^[6] Нет, не хорошо! (фр.)

^[7] Я специалист (фр.).

^[8] Пять тысяч дирхамов (фр.).

^[9] Девушка (исп.).

^[10] «Лейпциг» (нем.).

^[11] Casa Blanca — Белый Дом (исп.).

^[12] Кофе со сливками (фр.).

^[13] Государственный переворот (фр.).

Дата добавления: 2015-11-03