июня 1862 года, Ливерпуль 12 страница

Не сдерживая рыданий, она легла поперек кровати, свернувшись калачиком. Всего неделю назад они лежали здесь вместе. Анна помнила ту ночь, когда впервые пришла к нему сюда, в эту комнату, и попросила, чтобы он любил ее. Больше он никогда не будет ее любить. Воспоминания – вот все, что у нее осталось. Больше ничего нет и уже никогда не будет.

Она закрыла глаза и уснула. Ей приснился он.

Бледный утренний свет скупо пробился сквозь шторы. Анна приподнялась на локтях прищурилась, глядя в окно. Она по‑прежнему была одна, лежала одетая на расстеленной кровати. Может, он приходил, увидел ее, повернулся и ушел? Это была горькая мысль, однако какой‑то таинственный инстинкт подсказывал ей, что этого не было. Но тогда где же он?

Свой утренний туалет Анна совершила в бездумной спешке. Джудит показалась ей еще более молчаливой и мрачной, чем обычно. «Надо было позволить Джону рассчитать тебя», – мстительно подумала Анна, пока горничная застегивала на ней белую кружевную шемизетку и помогала надеть темно‑бордовое шелковое платье. Час был слишком ранний для завтрака, к тому же ей все равно не хотелось есть.

Надо бы заглянуть к отцу. Вспомнит ли он Доуэрти? Будет ли горевать о нем? А потом она тихонько уйдет из дома на работу. Если Броуди там не окажется… Разум отказывался следовать по этому пути. С болью отчаяния Анна поняла, что не может заглянуть в будущее дальше чем на ближайший час.

Оказалось, что Стивен уже в холле. Неужели он дожидался ее?

– Он арестован.

Анна ухватилась за перила, пристально вглядываясь в него и всей силой воли приказывая себе не закричать, не удариться в слезы.

– О чем ты говоришь?

Стивен выглядел так, будто вовсе не ложился спать: на нем была та же одежда, что и вчера.

– Ник в тюрьме. Говорят, что это он убил Доуэрти.

– Это ложь, – возразила Анна.

Она уже была готова бессильно опуститься на предпоследнюю ступеньку лестницы, когда увидела свою тетушку, выходящую из гостиной.

Тетя Шарлотта была в коричневом атласном капоте поверх ночной рубашки. Дряблые складки на ее лице все еще блестели от ночного крема, волосы были заплетены в длинную седую косу, переброшенную через плечо. Анна успела подумать, что с такой прической ее тетя кажется помолодевшей и миловидной, но тут она заговорила, и при первых же пронзительных звуках ее голоса все мысли в голове у Анны разлетелись в прах.

– Вот что бывает, когда вступаешь в неравный брак! Я предупреждала Томаса, но он не желал слушать. А теперь нам всем придется расхлебывать этот ужасный скандал.

Джон? Анна мечтала, жаждала произнести его имя вслух, но не могла.

– Николас?

– Он арестован!

Двигаясь автоматически, Анна спустилась по оставшимся ступенькам в холл.

– Где Риз? – спросила она. – Мне нужна карета.

– Да ты с ума сошла! – взвизгнула тетя Шарлотта, протягивая к ней руку. – Куда ты собралась? – Тетя Шарлотта вцепилась в нее, как клещами.

– Ты не можешь туда ехать! – в гневе вопила тетушка.

Анна отшатнулась:

– Прошу вас, пожалуйста, не вмешивайтесь.

– Анна! Опомнись! Он сидит в тюрьме за убийство. Ты не можешь пойти туда. Тебе пора взяться за ум и отдалиться от него. Никто не подумает о тебе дурно: ты была замужем всего три месяца. Брак можно признать недействительным. Ни один…

– Дайте мне пройти!

– Пусть идет, – эхом откликнулся Стивен.

Анна бросила на него благодарный взгляд, но, увидев выражение его лица, застыла, словно оледенев.

– Теперь у меня будет все, – злорадно ухмыльнулся он. – Доверенность на управление и все остальное! И ты не сможешь мне помешать. Иди к нему, это уже никакой роли не играет. Вы с ним друг друга стоите.

Анне потребовалось все ее самообладание, чтобы его не ударить.

Лоснящиеся щеки тети Шарлотты побагровели, вся ее тучная фигура затряслась от негодования.

– Если ты сейчас выйдешь за порог, я покину этот дом навсегда. Я не шучу!

Анна тоже была в бешенстве, но ярость оказала на нее противоположное воздействие. Она ощутила ледяное спокойствие.

– Вам не придется покидать этот дом. Я сама его покину. А теперь уйдите с дороги.

Тетя Шарлотта как будто приросла к месту, ее невозможно было сдвинуть. В конце концов Анна протиснулась мимо нее, внутренне даже радуясь столкновению, все‑таки заставившему тетушку отступить.

До полицейского участка она дошла пешком. В душе у нее царил хаос – смесь тревоги, решимости и неутихающего гнева. Поднимавшееся на востоке солнце било ей в глаза, к тому времени, как она добралась до места, все ее тело подернулось испариной.

– Его здесь нет, – ответил ей полисмен, когда она потребовала свидания с мужем.

Анна не помнила, что она ему сказала после этого. Ей пришлось ждать, пока другой человек, теперь уже в штатском, не пришел, чтобы с ней поговорить.

– Мистер Бальфур был отпущен под ответственность мистера Дитца, мэм.

Он стал что‑то бормотать про министерство, про другую юрисдикцию, но Анна перестала слушать. Где же он?

– Должно быть, сейчас мистер Бальфур уже в доках, мэм; он собирался пойти туда утром. Он сам нас предупредил. На случай, если он нам понадобится.

В доках! Анна наняла проезжавший кабриолет и велела кучеру ехать на судоверфь.

Она сидела, оцепенев от горя, скользя невидящим взглядом по плывущим навстречу экипажу улицам, комкая юбку на коленях. Почему Джон не вернулся домой? Она ничего не понимала. Потребность его увидеть снедала ее, становясь прямо‑таки болезненной.

Когда кабриолет въехал на северный двор, Анна спрыгнула на землю и бегом бросилась к кирпичному зданию в центре, не замечая рабочих, которые провожали ее удивленными взглядами и почтительно снимали шапки.

Точно так же она бежала вчера, мелькнула и пропала мысль. Но она пришла слишком поздно – Мартин Доуэрти был убит. На этот раз она не должна опоздать. Пока Анна взбегала по лестнице, ее глаза каким‑то непостижимым образом подмечали всякий вздор: пыль, скопившуюся по углам, разводы древесных волокон на ступенях. Рука у нее тряслась, когда она повернула ручку двери кабинета Броуди и распахнула ее настежь.

Глава 29

– Катись отсюда ко всем чертям! Живо!

Анна замерла на месте, не сводя глаз с двух мужчин, занявших оборонительные позиции по обе стороны от письменного стола Броуди. Одним из них был сам Броуди, другим – Эйдин О’Данн. Их разделял не только письменный стол, но и враждебность, казавшаяся почти осязаемой. На секунду у нее даже возникла мысль подчиниться грубому окрику Джона, но Анна тут же отвергла ее. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, переводя встревоженный взгляд с одного на другого.

– Нет, я не уйду, пока не поговорю с тобой. – Анна вздрогнула от неожиданности, когда Броуди с грохотом стукнул кулаком по столу и испустил гнусное ругательство, но не покинула свой пост. Никогда раньше ей не приходилось видеть его таким разгневанным.

– Нет, Джон, я не уйду. В чем дело? Что случилось?

Броуди бросил на нее испепеляющий взгляд. Ей показалось, что она различает в его глазах еще что‑то, кроме вражды: страх.

– Эйдин? Может быть, вы мне объясните, что происходит? Я не уйду, пока не узнаю, в чем дело.

Разгадать что‑либо по лицу адвоката было еще труднее. В нем тоже угадывался страх, но гораздо яснее проступали возмущение и оскорбленная гордость. Его волосы, обычно аккуратно причесанные, были всклокочены, кожа на щеках, покрытых суточной щетиной, посерела, как оконная замазка.

– Джон выдвигает довольно любопытные обвинения, моя дорогая.

О’Данн старался, чтобы его слова звучали пренебрежительно, но попытка явно не удалась.

– Убирайся вон! – прорычал Броуди.

– Какие обвинения?

Эйдин рассмеялся деланным смешком:

– Джон вбил себе в голову, что это я убил несчастного Мартина, и предложил мне явиться с повинной. Очевидно, я должен быть по гроб жизни ему обязан за столь неслыханное великодушие, но я почему‑то не чувствую благодарности. Весьма нелюбезно с моей стороны, я понимаю, но…

– Убирайся к чертовой матери! – угрожающе повторил Броуди, обходя стол и двигаясь по направлению к ней.

– Может быть, ты прекратишь твердить одно и то же? Я никуда не уйду!

Анна встала, пошире расставив ноги, и воинственно скрестила руки на груди. Броуди остановился на полпути, бросив на нее взгляд, который обратил бы в бегство менее решительного противника.

– Но вы еще не слышали самого главного, – продолжал Эйдин, не дав ему раскрыть рот. – Джон также считает, что это я убил Николаса.

Он опять рассмеялся фальшивым смехом и покачал головой, глядя на Анну, которая сделалась бледной, как полотно.

– Разумеется, он не может мне толком объяснить, зачем мне понадобилось убивать одного из моих лучших друзей, человека, которого я знал с тех пор…

Броуди стремительно повернулся к нему:

– Возможно, по той же причине, по которой вы убили Доуэрти: он слишком много знал о вас.

Полностью сбитая с толку, Анна наконец сумела преодолеть первоначальный шок.

– Пожалуйста, объясни мне, что все это значит, Джон, – попросила она слабым голосом. – О чем ты говоришь?

– С какой стати? Ты же все равно не поверишь ни единому моему слову! Лучшее, что вы можете сделать, миссис Бальфур, это убраться отсюда к чертям собачьим! Иди домой!

Она старалась сохранить хладнокровие, но его гнев был слишком силен. Судорожно сглотнув, усилием воли сдерживая дрожь в голосе, Анна повторила:

– Пожалуйста, объясни мне. Я никуда не уйду.

На протяжении бесконечно долгой и напряженной минуты Броуди смотрел на нее, стараясь вложить всю свою ненависть и ожесточение в один долгий взгляд, но успеха не добился: она не желала уходить. Ему пришлось бы выставить ее силой, буквально выкинуть за дверь. Чертовски соблазнительная мысль, но… пожалуй, сейчас ей действительно лучше послушать, что он скажет. В конце концов, это касалось ее не в меньшей степени, чем его самого.

– Ну хорошо, – коротко буркнул Броуди. Он вернулся к столу и присел на край: из такого положения можно было следить за ними обоими.

– Вчера у меня состоялся разговор с Доуэрти. Примерно за час до его смерти. Он пришел ко мне, чтобы узнать, куда девалась его доля денег. «Каких денег?» – спросил я. Это его разозлило. «Бьюсь об заклад, О’Данн уже давным‑давно получил, что ему причиталось! – сказал он. – Где мои деньги? Вы говорили, через месяц после Неаполя». Как вы думаете, Эйдин, что он имел в виду?

О’Данн презрительно пожал плечами, но Анна заметила выступивший у него на лбу пот.

– После этого разговора Доуэрти, наверное, отправился прямо к вам, – продолжал Броуди, не дожидаясь ответа на свой вопрос. – Вы, небось, до той самой минуты не подозревали, что он был замешан в деле вместе с Ником, верно? Должно быть, вас здорово тряхнуло. Ник, ясное дело, старался держать своих сообщников в неведении, чтобы они ничего не знали друг о друге. Понятия не имею, откуда Доуэрти узнал про вас, но сейчас интересно другое: как вам удалось заманить его в мой кабинет, пока меня там не было? Это был удачный ход. Все поверили, будто это я его убил. Верно, Энни?

– Нет, никогда… – прошептала Анна, качая головой и не сводя с него пристального взгляда. – Я никогда в это не верила.

Она еще больше побледнела, увидев, как презрительно и злобно скривились его губы.

– Это чистейший вздор, – отмахнулся О’Данн.

– Вот чего я никак не могу понять, так это зачем вы убили моего брата, – вновь заговорил Броуди несколько секунд спустя.

– О, ради бога…

– Он был вам нужен. Вы оба нуждались друг в друге.

– Я его не убивал!

– Неужели вам просто захотелось прикарманить все деньги? А может, вы решили заткнуть ему рот, чтобы он не смог вас выдать? Ведь именно поэтому вы убили Доуэрти. Только было уже слишком поздно. Вы опоздали ровно на час.

Теперь уже пот катился градом со лба Эйдина. Он промокнул лицо, потом спрятал платок обратно в карман.

– Вы глубоко заблуждаетесь. – Он оглянулся на Анну. – Вы же не верите во всю эту чушь?

Она промолчала.

– Это вы наняли двух головорезов в неапольском порту, разве не так? – безжалостно гнул свое Броуди. – И что они должны были сделать? Не дать мне попасть на «Утреннюю звезду»? Это дело они провалили. Вы наняли пару недоумков, друг мой. Они убили Билли вместо меня и чуть было не прикончили вас самого.

– Это ложь, я никого не нанимал! Анна…

– А что покажут записи мистера Доуэрти, Эйдин? – внезапно спросила она с опаской. – Как насчет той голландской компании, которая якобы купила «Утреннюю звезду»? Мартин ездил туда в апреле. Он действительно туда ездил, или компания существовала только на бумаге?

– И как Доуэрти сумел объяснить отсутствие денег за эту сделку на нашем счету? – поинтересовался Броуди. – Похоже, у него была довольно‑таки хитрая бухгалтерия. Дитц наверняка захочет взглянуть на записи в конторских книгах, вы так не думаете? До сих пор он довольствовался только вашим словом, что там все чисто.

– Это смехотворно!

И тут Анна вспомнила кое‑что еще. Словно кусочки мозаики складывались в узор.

– Телеграмма, Эйдин! Та, что я послала после вашей… Я сообщила Дитцу, что Джон вернул все вырученные деньги и спас вам жизнь. А что говорилось в вашей телеграмме?

О’Данн, по‑видимому, лишился дара речи: Броуди пришлось отвечать за него.

– В его телеграмме говорилось, что я пытался бежать и он меня поймал. Он посоветовал им немедленно отправить меня обратно в Бристоль.

Анна чуть не соскользнула на пол по дверному косяку.

– О, Эйдин…

– С тех самых пор Дитцу была известна правда о вас. Он ее утаил, надеясь, что если не я, то вы рано или поздно приведете его ко второму сообщнику Николаса, только вот не рассчитывал, что вы его убьете.

О’Данн переводил затравленный взгляд с Броуди на Анну и обратно. У обоих были одинаково мрачные лица, в их глазах читался приговор. Он опять потянулся за носовым платком, но вместо этого вытащил пистолет.

Броуди мгновенно вскочил и встал между О'Данном и Анной.

– Сукин сын!

– Значит, все это правда, – безнадежно вздохнула Анна. Она была в отчаянии, но не испытывала страха. – О господи, Эйдин, зачем вы это сделали? Как вы могли?

Адвокат прицелился прямо в грудь Броуди, хотя рука у него тряслась, как у пьяного.

– Послушайте меня. У меня не было выбора, клянусь вам. Это началось год назад, когда Ник продал конфедератам «Ариэля».

Анна закрыла лицо руками.

– «Ариэля», – безнадежно повторила она. Ей так хотелось верить, что Николас не замешан хотя бы в этом.

– Я узнал о сделке, а он предложил мне денег, чтобы я молчал.

– Сколько? – рявкнул Броуди. На пепельно‑серых щеках О’Данна пятнами проступила краска.

– Двадцать тысяч фунтов. Я… я их взял. Конфедератам требовались новые корабли, много кораблей, но Ник решил, что «Утренняя звезда» будет последней.

Он взглянул на Анну, и в его обычно кротких, но сейчас бегающих от страха темных глазах засветилось сочувствие.

– Понимаете, когда брат Анны погиб и Ник понял, что все наследство достанется вам, он решил, что это наилучший способ разбогатеть. Мне очень жаль, Анна, но…

Его слова даже не вызвали боли в ее душе, только печаль.

– Я это знаю. Я знала уже давным‑давно.

– Но вы не подозревали, что Доуэрти тоже участвует в деле? – спросил Броуди.

Он не сводил глаз с направленного на него дула пистолета. Пока оружие было направлено на него, а не на Анну, он мог справиться с подступающей паникой.

– Нет, я подозревал, но не был точно уверен. До вчерашнего дня.

– И тогда вы его убили.

На долю секунды Эйдин закрыл глаза, потом кивнул:

– Я этого не хотел, но у меня не было выбора. Надо было заткнуть ему рот. В какой‑то момент Доуэрти повернулся ко мне спиной. Пресс‑папье лежало на столе. Я схватил его и…

У него не хватило духу закончить фразу.

– …размозжил ему голову, – договорил за него Броуди без малейшего сочувствия. – И что теперь? Убьете и нас тоже? А потом?

Адвокат покачал головой, словно стараясь прояснить свои мысли.

– Нет, я не собираюсь никого убивать. Уйдите с дороги!

Броуди схватил Анну за руку и оттащил ее от двери.

Продолжая держать их обоих под прицелом, О’Данн подошел к двери и распахнул ее. Пятясь задом, он шагнул через порог. Броуди шел за ним шаг в шаг.

– Остановитесь, Джон. Я говорю серьезно. Останьтесь здесь, и вы не пострадаете.

Броуди продолжал идти вперед. Они очутились в коридоре: О’Данн отступал к лестнице, поддерживая левой рукой прыгающий в правой пистолет.

– Я вас предупреждаю! Оставайтесь на месте!

– Вам придется убить меня, чтобы выбраться отсюда, – совершенно спокойно предупредил Броуди.

Анна вскрикнула и попыталась схватить его за руку; он яростно оттолкнул ее, даже не оглянувшись.

– Я выстрелю! – крикнул О’Данн.

– Ну давайте, стреляйте! Думаете, мне не все равно?

Стали распахиваться двери. Служащие выглядывали из своих кабинетов и ошеломленно замирали на месте, глядя на невиданное зрелище.

О’Данн почти добрался до лестницы, но и Броуди был уже в трех футах от него. С каждым шагом он сокращал расстояние.

– Черт побери, я убью вас!

– Остановитесь! – в отчаянии умоляла обезумевшая от ужаса Анна.

Она еще раз попыталась поймать Броуди за рукав, но он опять оттолкнул ее, да с такой силой, что она ударилась о стену.

– Стреляйте, – подзуживал он Эйдина, протягивая руку за пистолетом.

Эйдин О’Данн сделал еще один шаг назад: его нога ступила в пустоту. Не издав ни звука, так и не выстрелив, он рухнул вниз и пролетел шесть ступенек, пока не стукнулся затылком о седьмую. Тело по инерции проехало по оставшимся восьми ступенькам, но убила его седьмая: он сломал себе шею.

Глава 30

Анна подгребала землю к корешкам побега бамбука, который она разделила пополам и теперь пересаживала. Она медленно поворачивала горшок, осторожно приминая почву большими пальцами. Упругие веточки с тремя листиками выглядели несколько поблекшими, желтоватыми, а не ярко‑зелеными. «Надо будет не забыть в будущем увеличить время между поливами», – подумала Анна. Закончив работу, она выставила этот горшок рядом с другим, в который уже была пересажена вторая половина бамбукового ростка, на широкий подоконник и вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

В доме было тихо; до нее не доносилось ни звука, кроме беспокойного перепархивания зябликов в клетке, висевшей в углу оранжереи. Она направилась к стеклянным дверям зимнего сада, ведущим в столовую, и распахнула их шире. По‑прежнему тишина. Никаких голосов в отдалении, никакой домашней суеты. Ничего странного в этом не было: кроме нее самой, Джона и горстки слуг, в доме никого не осталось.

Прошло три дня со смерти Эйдина. На второй день, чтобы избежать неприятных последствий скандала, тетя Шарлотта предприняла поспешную поездку в Брайтон, взяв с собой сэра Томаса и его сиделку. Стивен в последнюю минуту решил поехать вместе с ними.

Анна обрадовалась отъезду кузена. Ему лучше на время уехать подальше от верфей Журдена, чтобы поразмыслить над тем, что он собирается делать дальше. Но если он решит по‑прежнему работать в компании, предупредила Анна, она потребует от него полной поддержки партнерства с Хорасом Арчером. Стивен держался холодно и отчужденно, но согласился подумать над ее словами.

Все это произошло вчера, а на следующий день, словно в насмешку, выяснилось, что худшее позади: репортеры сняли осаду дома и больше не требовали интервью, соседи и друзья перестали заглядывать поминутно, чтобы выразить свои соболезнования или просто поглазеть, даже полицейские и чиновники из министерства внутренних дел покинули гостиную, где в течение двух дней проводили свои бесконечные допросы. И теперь в сонной атмосфере дома не осталось никаких – по крайней мере видимых – напоминаний о разразившейся катастрофе, которая потрясла ее семью, компанию и весь судостроительный бизнес в городе.

Заходящее солнце бросало золотистые отблески на стекла оранжереи. Анна вернулась к длинному столу с цветочными горшками и начала срезать засохшие листья пальмы в терракотовой жардиньерке на ножках в виде звериных лап. За спиной у нее послышалось робкое «мяу»; оглянувшись, Анна увидела котенка Дженни, точившего коготки о подол ее юбки, обшитый рюшами.

Только теперь она разглядела, что Эмброуз уже не тот маленький котенок, что был прежде. Наверное, ему тоже одиноко: хозяйка уехала, никто не обращает на него внимания. Анна наклонилась, подхватила его под грудь и посадила к себе на колени. Он свернулся клубочком и начал мурлыкать, а она впервые за долгие месяцы с улыбкой вспомнила Доменико, толстого кота, ходившего за ней следом по вилле «Каза ди Фиори». Доменико решительно предпочитал женское общество: не обращал внимания на Броуди, едва терпел неуклюжие, но добрые ласки Билли Флауэрса, а Эйдина даже близко к себе не подпускал.

Анна рассеянно погладила спящего котенка, а ее мысли между тем побежали по привычной дорожке, много раз исхоженной за последние три дня. Она знала Эйдина О’Данна с тех пор, как ей исполнилось десять. Четырнадцать лет… Нет, уже пятнадцать. Ему было столько же лет, сколько ей сейчас – двадцать пять, – когда они познакомились. Ей нравилась его спокойная сдержанность, неизменная доброта, а прежде всего то, что он всегда принимал ее всерьез.

Как же ей примирить в уме воспоминание о своем благоразумном, великодушном друге, которого она знала всю жизнь, с образом человека, убившего Николаса, Билли и Мартина Доуэрти? Человека в маске, который чуть было не убил ее тоже?

Нет, она не могла в это поверить. Тем не менее это было правдой. Но если так, значит, чужая душа и вправду потемки. Значит, нет никакой надежды, что два человеческих существа когда‑либо поймут друг друга. И все‑таки… если Эйдин – убийца, почему она до сих пор оплакивает его гибель?

Анна подняла голову, прислушиваясь. Не почудилось ли ей? Какой‑то звук в отдалении, в глубине дома… Эмброуз продолжал крепко спать. Значит, игра воображения. Она спустила котенка с колен на каменные плиты пола и вернулась к работе, но минуту спустя ей опять пришлось остановиться и прислушаться.

Какая же она дурочка! Броуди был где‑то в доме, но старательно избегал ее. О нет, ему не требовалось запираться! Это было бы слишком примитивно. Да и нужды никакой. Он прекрасно знал, что закрытая дверь защитит его не менее надежно, чем запертая.

Сама Анна пребывала в каком‑то странном состоянии, напоминающем летаргический сон. Она как будто ожидала, что вот‑вот произойдет некое чудо: кто‑то придет и разбудит ее. Она страдала от мучительного и неотступного ощущения, что ее наказывают. Наказывают по заслугам. И все же… безупречная вежливость Броуди была хуже любого наказания и скорее напоминала пытку. Он открывал рот, только когда к нему обращались с вопросами, отвечал вполне любезно, избегал споров и ссор. Держался отчужденно, вежливо, почти церемонно.

Поначалу Анна покорно принимала такое обращение, смиренно полагая, что получает то, что заслужила. Но ей было так больно, она чувствовала себя такой несчастной! Когда же он наконец перестанет ее терзать? Когда решит, что долг уже заплачен? А в последнее время ей в душу стала закрадываться мятежная мысль: в том, что их разделила пропасть, есть (хотя бы отчасти!) и его вина. В конце концов, он мог бы в любое время сказать ей правду о деньгах и прекратить ссору. Но нет, он был слишком горд. Вот только времени у них не осталось на его гордость!

Она была к нему несправедлива – да, она даже не пыталась это отрицать. Он был порядочным человеком. Гибель Мэри Слоун поставила его порядочность под сомнение: Анне всегда казалось, что обвинение в убийстве само по себе стало для него страшнее смертного приговора.

Ей вспомнился разговор, состоявшийся между ними много недель назад в Риме. Она сказала ему, что не сомневается в его невиновности. «Энни, вы даже не представляете, как много это значит для меня», – ответил он тогда. Но потом она обвинила его в краже. Назвала его вором, соблазнителем, лицемером. Таким же, как его брат. И теперь Анна расплачивалась за свои слова.

У них почти не осталось времени. Мистер Дитц намеревался отправить Джона обратно в бристольскую тюрьму сразу же после смерти Эйдина, заявив, что дело сделано и на этом их договоренность заканчивается. Прибегнув к тому, что на языке юристов называется «запугиванием», Анна вырвала у него согласие позволить Броуди остаться в доме по крайней мере до тех пор, пока детектив, нанятый расследовать убийство Мэри Слоун, не пришлет ей свой последний отчет.

Он написал, что ему нужна еще неделя, чтобы попытаться отыскать того самого мальчика, который, как предполагалось, передал Броуди и Мэри бутылку отравленного вина. Его письмо было деловым и недвусмысленным, но Анне почудилось между строк явственное отсутствие оптимизма. Ей показалось, что он просто хочет с чистой совестью заявить: «Я сделал все что мог».

Оставшееся время – день? неделя? – все равно было иллюзорным. Анна твердо знала, что Джон не позволит покорно водворить себя обратно в тюремную камеру до конца своих дней за преступление, которого не совершал. Он попытается бежать. Но когда? Джон не хотел ей ничего объяснять; когда она задала прямой вопрос, он вообще не пожелал признаваться, что у него есть подобные замыслы. Но уж если на то пошло, почему он вообще еще здесь?

* * *

Броуди столько раз задавал себе тот же самый вопрос, что теперь решил: с него хватит. Хватит тянуть, метаться из стороны в сторону, выдумывать для себя глупейшие и все равно неубедительные отговорки, чтобы остаться еще на один день, еще на одну ночь. Громко выругавшись, он отвернулся от окна своей спальни, у которого простоял бог знает сколько времени, глядя на желтые листья, опадающие с лип у ворот сада, и решительно направился к гардеробу – грандиозному сооружению из красного дерева в полтора человеческих роста высотой.

Наверху, за декоративным карнизом, он обнаружил дорожную сумку. Броуди подставил стул, снял ее со шкафа и бросил на кровать. Много он с собой не возьмет, да моряку много и не нужно. Неприятно было сознавать, что вообще придется что‑то брать из этого дома, но что ему оставалась делать? Своего у него все равно ничего не было. Ладно, он возьмет кое‑какие вещи Ника, но – боже его упаси! – ничего такого, за что заплачено деньгами Журденов.

Ему следовало уехать раньше, несколько дней назад, как только Дитц перестал задавать вопросы. Задерживаться здесь было чистейшим безумием: за ним могли прийти в любое время, нагрянуть без предупреждения и утащить его обратно в тюрьму. По крайней мере, он хорошо подготовился: обзавелся документами, рекомендовавшими его, разумеется, под вымышленным именем, как годного к службе матроса (он решил, что подделывать удостоверение помощника капитана слишком рискованно), и разузнал в ливерпульском порту расписание океанских кораблей, отправляющихся в ближайшие несколько дней в Австралию, Южную Америку, Вест‑Индию. Теперь оставалось только уйти. Николасу Бальфуру пришла пора умереть, а Джону Броуди – навсегда сойти со сцены.

Какая роковая случайность унесет жизнь «Николаса Бальфура»? Возможно, его сразит внезапная болезнь во время неожиданно предпринятой деловой поездки. А может, несчастный случай на охоте? Или – еще лучше – в этом мрачном, огромном доме, где не осталось никого, кроме нескольких слуг. Ну, к примеру, падение с лестницы. Нет, не годится. Это могло бы навести на мысль, что Ник был пьян, а они ради Анны захотят сохранить его безукоризненную репутацию в сверкающей чистоте. Броуди еще раз выругался и швырнул в сумку смену белья. Не все ли ему равно, какую легенду они придумают?

Он подошел к высокому комоду и принялся шарить в верхнем ящике в поисках табака. Ему хотелось что‑нибудь оставить на память Перлману: если не деньги, то хоть какую‑нибудь безделушку, что‑то такое, что могло бы выразить его благодарность. Перлман оказался хорошим и надежным «человеком». Но у Броуди ничего не было, ровно ничего. Что ж, придется оставить ему записку.

Броуди случайно увидел свое отражение в зеркале, и, как всегда, оно его остановило, заставило задуматься. Кто он такой, черт побери, этот респектабельный господин в стоячем воротничке и шелковом галстуке? Господи Иисусе, он уже не узнавал самого себя! И дело было не только в одежде, или в модной стрижке, или в том, что он был чисто выбрит. Тут все имело значение – каждая маленькая деталь. Надо было признать, что заслуга целиком принадлежала Анне: бог ему свидетель, он выглядел как настоящий джентльмен. Но он и внутренне изменился, вот что ужаснее всего.

Возможно, основа его существа и сохранилась нетронутой, но очень многое все‑таки стало иным. У него появились запросы, ожидания, представления о том как ему следует прожить свою единственную, ненадолго одолженную Богом земную жизнь. Подобные вещи могут подвигнуть человека к размышлениям и окончательно лишить его душевного покоя. Пора ему снова стать прежним Джоном Броуди. Увы, он больше не знал, кто это такой. Он потерял себя.

Дата добавления: 2015-11-03