33 страница. Вызывают еще нескольких свидетелей

Вызывают еще нескольких свидетелей. Однако их показания скорее в пользу обвиняемого. Они утверждают, что отношения между ним и человеком, в убийстве которого он обвиняется, были дружескими.

Наконец выступает свидетель, чьи показания бросают совсем иной свет на дело. Это капитан Кассий Колхаун.

Его рассказ совершенно меняет ход следствия. Он не только раскрывает мотив убийства, но и усугубляет тяжесть преступления.

После лицемерного вступления, в котором Колхаун выражает сожаление, что ему приходится говорить об этом, он рассказывает о свидании в саду, о ссоре, об уходе Джеральда, причем заявляет, что он ушел угрожая; о том, что Генри поехал догонять мустангера; он не рассказывает только об истинной причине, заставившей юношу поехать за мустангером, и о своем поведении в ту ночь.

Эти скандальные разоблачения вызывают общее удивление. Поражены все — судья, присяжные и толпы зрителей. Люди перешептываются, раздаются возгласы возмущения.

Гнев направлен не на того, кто дает показания, а на того, кто стоит перед ними, обвиненный теперь в двойном преступлении: он не только убил сына Пойндекстера, но и опозорил его дочь.

Во время этих страшных показаний раздался стон. Он вырвался из груди удрученного горем старика, — все знают, что это отец.

Однако глаза зрителей недолго, задерживаются на Пойндекстере. Взоры скользят дальше — к карете, в которой сидит поразившая всех красавица.

Это странные взгляды — странные, но все же их можно объяснить, потому что в экипаже сидит Луиза Пойндекстер.

Интересно, по своей ли воле она здесь, по своему ли желанию?

Этот вопрос задают себе все, и в толпе снова пробегает ропот.

Недоумевать им приходится недолго. Им отвечает голос глашатая, произносящего:

— Луиза Пойндекстер!

Глава LXXXVIII. СВИДЕТЕЛЬ ПОНЕВОЛЕ

Прежде чем вызов был произнесен в третий раз, Луиза Пойндекстер уже вышла из экипажа.

В сопровождении судебного пристава она подходит к месту для свидетелей. Смело, без тени страха она поворачивается к толпе.

Все смотрят на нее: некоторые вопросительно, немногие, быть может, с презрением, большинство же с явным восхищением.

Но один человек смотрит на нее не так, как другие. В его взгляде светится нежная любовь и едва уловимая тревога. Это сам обвиняемый. Но она не смотрит на него и ни на кого другого. Кажется, она считает достойным своего внимания только одного человека — того, чье место она сейчас заняла. Она смотрит на Кассия Колхауна, своего двоюродного брата, так, как будто хочет уничтожить его своим взглядом.

Съежившись, он скрывается в толпе.

— Где вы были, мисс Пойндекстер, в ночь исчезновения вашего брата? — спрашивает девушку прокурор.

— Дома, в асиенде моего отца.

— Разрешите вас спросить, спускались ли вы в ту ночь в сад?

— Да.

— Не будете ли вы так добры указать час?

— В полночь, если не ошибаюсь.

— Вы были одни?

— Не все время.

— Значит, часть времени кто-то был с вами?

— Да.

— Вы так откровенны, мисс Пойндекстер, что, вероятно, не откажетесь сообщить суду, кто это был.

— Конечно.

— Не назовете ли вы его имя?

— Их было двое. Один был мой брат.

— Но до прихода брата был кто-нибудь с вами в саду?

— Да.

— Мы хотели бы услышать его имя. Надеюсь, вы его не скроете.

— Мне нечего скрывать — это был мистер Морис Джеральд.

Этот ответ вызывает в толпе не только удивление, но и презрение и даже негодование.

Только на одного человека эти слова производят совсем другое впечатление — на обвиняемого: у него теперь более торжествующий вид, чем у его обвинителей.

— Разрешите вас спросить: была ли эта встреча случайна или же заранее условлена?

— Она была условлена.

— Мне придется задать вам нескромный вопрос — простите меня, мисс Пойндекстер, это мой долг. Каков был характер или, лучше сказать, какова была цель вашей встречи?

Свидетельница колеблется, но лишь мгновение. Она выпрямляется и, бросив на толпу равнодушный взгляд, отвечает:

— Характер или цель — это в конце концов одно и то же. Я не собираюсь ничего скрывать. Я вышла в сад, чтобы встретиться с человеком, которого любила и люблю до сих пор, несмотря на то, что он стоит здесь перед вами, обвиняемый в преступлении. Теперь, сэр, я надеюсь, вы удовлетворены?

— Нет, это еще не все, — продолжает допрос прокурор, не обращая внимания на ропот в толпе. — Мне надо задать вам еще один вопрос, мисс Пойндекстер… Я несколько отступаю от установленного порядка, зато мы выиграем время; мне кажется, что никто не будет возражать против этого… Вы слышали, что говорил свидетель, опрошенный до вас? Правда ли, что ваш брат и обвиняемый расстались враждебно?

— Правда.

Этот ответ взволновал толпу — она негодует. Ответ подтверждает показания Колхауна. Мотив убийства ясен. Зрители не ждут объяснений, которые собирается дать свидетельница. Слышатся возгласы: «Повесить! Повесить его тут же на месте!»

— Соблюдайте порядок! — кричит судья, вынимая изо рта сигару и бросая повелительный взгляд на толпу.

— Когда мой брат поехал за ним, он не был охвачен гневом. Он простил мистера Джеральда, — продолжала Луиза Пойндекстер, не дожидаясь вопросов. — Он хотел догнать его, чтобы извиниться…

— Я должен кое-что добавить, — вмешивается Колхаун, нарушая установленный порядок. — Они поссорились после. Я слышал их, стоя на асотее.

— Мистер Колхаун, — строго останавливает его судья, — если прокурор найдет нужным, он снова вызовет вас, а пока будьте добры не мешать.

Еще несколько дополнительных вопросов — и судья отпускает Луизу Пойндекстер.

Она возвращается к своей карете; тяжелый гнет лежит на ее сердце. Девушка поняла, что, рассказав правду, она только повредила тому, кому хотела помочь, и себе самой; проходя сквозь толпу, она чувствует на себе презрительные взгляды.

Поклонники оскорблены ее выбором; ханжи шокированы откровенным признанием о свидании в саду; не обошлось и без зависти к «счастливчику», которого она так смело защищала.

Колхауна вызывают еще раз; новыми ложными показаниями он еще больше разжигает ненависть к обвиняемому. Все его показания

— вымысел, но выглядят они правдоподобно.

Снова взрыв негодования. Снова раздается крик: «Повесить!»

— еще настойчивее, с еще большей злобой.

Теперь, однако, крики сопровождаются действием. Мужчины снимают куртки, подбрасывают в воздух шляпы.

Женщины в фургонах и даже те, что сидят в каретах, разделяют бешеную злобу против обвиняемого — все, за исключением одной, скрытой занавесками.

Она тоже негодует, но по другой причине. И если она дрожит сейчас, то не от страха, а от горькой мысли, что сама же способствовала этому возмущению толпы. В эти тяжелые минуты Луиза вспоминает слова Колхауна: ее собственные показания докажут, что Морис Джеральд — убийца.

Шум все нарастает. И там и сям раздаются выкрики — новые обвинения по адресу мустангера; их цель — разжечь страсти толпы; шум переходит в рев.

В любую минуту место судьи Робертса может занять «судья Линч».

И тогда? Тогда с судебным разбирательством будет покончено; а так как приговор уже ясен, то останется только привести его в исполнение. В руках опытных палачей это займет немного времени. Несколько минут — и Мориса-мустангера повесят на ветке дуба, которая простирается над его головой.

Вот чего хочет толпа, и не хватает только, чтобы какой-нибудь дерзкий негодяй взял на себя инициативу.

Но, к счастью для обвиняемого, среди присутствующих есть люди, настроенные иначе. Их немного, но они решили не допустить такого конца.

Несколько военных обмениваются быстрыми фразами. Это офицеры форта во главе с комендантом. Это совещание длится всего несколько секунд, потом, по распоряжению майора, трубит горн.

И почти немедленно из-за частокола форта Индж показывается отряд из сорока конных стрелков. Выехав из ворот, они направляются прямо к дубу. Молча, руководимые инстинктом, они развертываются в цепь и окружают место суда.

Толпа утихает, ошеломленная неожиданностью. Толпа не только замолкла-она стала покорной: все прекрасно понимают значение предосторожности, заранее принятой майором.

Ясно, что о суде Линча теперь нечего и думать и что закон снова вступает в свои права.

Теперь уже никто не мешает судье Робертсу снова вернуться к исполнению своих обязанностей, от которых его так грубо оторвали.

— Сограждане! — с упреком кричит он толпе. — Нужно подчиняться требованиям закона. Техас не составляет исключения по сравнению с другими штатами. Нужно ли мне говорить вам об этом? Так неужели же вы будете вешать человека, даже не дав ему сказать ни одного слова в свое оправдание! Это было бы незаконно, несправедливо, это, попросту говоря, убийство!

— А разве он не совершил убийства? — кричит один из головорезов, стоящих вблизи Колхауна. — Надо ему отплатить тем же, что он сделал с молодым Пойндекстером.

— Это не доказано. Вы еще не слышали всех показаний. Надо послушать, что говорят свидетели другой стороны… Глашатай! — продолжает он. — Вызовите свидетелей защиты.

Глашатай вызывает Фелима О'Нила.

Сбивчивый рассказ слуги мустангера, полный противоречий, местами совершенно неправдоподобный, мало говорит в пользу его хозяина.

Адвокат из Сан-Антонио старается сократить его допрос — он возлагает больше надежд на другого свидетеля.

Его вызывают следующим:

— Зебулон Стумп!

Не отзвучал еще голос глашатая, как из толпы появляется огромная фигура — все узнают Зеба Стумпа, лучшего на Леоне охотника.

Сделав три-четыре шага вперед, Зеб занимает место, отведенное для свидетелей.

Ему, согласно установленному порядку, дают Библию и предлагают ее поцеловать после того, как он произнесет слова присяги.

Зеб чмокает книгу так звучно, что его поцелуй слышен даже тем, кто стоит у внешнего кольца толпы.

Несмотря на торжественность момента, раздаются смешки. Судья быстро водворяет тишину, чему, возможно, способствует сам Зеб, который внимательно всматривается в лица зрителей: не видно ли на чьих-нибудь губах насмешки. Характер старого охотника хорошо известен, и все знают, что Зеб не позволит смеяться над собой. Под его пытливым взглядом толпа снова становится серьезной.

После нескольких предварительных вопросов свидетелю предлагают дать показания по поводу странных обстоятельств, которые взволновали всю округу.

Зрители затаили дыхание и обратились в слух. Почти все уверены, что Зеб Стумп знает разгадку тайны.

— Ну что же, господин судья, — начинает старый охотник, глядя ему прямо в лицо, — я готов рассказать все, что знаю об этом деле. Но если вы и присяжные не возражаете, то я предпочел бы, чтобы сначала дал свои объяснения парень. После этого я дам свои, и это, вероятно, будет подтверждением его слов.

— О каком парне вы говорите? — спрашивает судья.

— О мустангере, конечно. О том самом, кого вы обвиняете в убийстве молодого Пойндекстера.

— Это несколько нарушит установленный порядок, — отвечает судья, — хотя, в конце концов, основное для нас — узнать правду. Что касается меня, то я не придаю значения формальной стороне дела, и если присяжные не возражают, то пусть будет по-вашему.

Двенадцать присяжных выражают согласие через своего старшину. Население пограничной полосы Техаса не придает особого значения формальностям: просьба Зеба удовлетворена.

Глава LXXXIX. РАССКАЗ ОБВИНЯЕМОГО

Посоветовавшись с защитником, обвиняемый соглашается воспользоваться словом, которое ему предоставляют.

По знаку судьи он выходит вперед, охрана следует за ним на расстоянии двух шагов.

Нужно ли говорить о том, что водворяется полное молчание? Даже древесные сверчки, которые без умолку стрекотали в зеленой листве дуба, замолкли, как будто испуганные тишиной, которая водворилась внизу. Все смотрят на мустангера, не отрывая глаз, и, затаив дыхание, напрягают слух, чтобы уловить первые слова показаний, которые можно назвать исповедью.

— Господин судья, господа присяжные! — говорит Джеральд.

— Я чрезвычайно признателен, что вы дали мне возможность говорить; воспользовавшись этим правом, я не стану злоупотреблять вашим вниманием. Прежде всего я должен сказать, что, несмотря на ряд упомянутых здесь обстоятельств, которые кажутся вам странными и даже необъяснимыми, мой рассказ будет очень прост и поможет кое-что понять. Не все, что вы здесь слышали, — правда. Часть показаний лживы, как лжив и человек, который их давал.

Обвиняемый пристально смотрит на Кассия Колхауна; тот весь съежился от этого взгляда, как будто на него навели дуло револьвера.

— Я действительно встретился с мисс Пойндекстер. Эта благородная девушка своим великодушным признанием дала и мне возможность говорить здесь совершенно искренне, иначе я не сказал бы всей правды. Прошу вас верить всему, что я буду говорить. Верно также и то, что наше свидание было тайным и что оно было прервано человеком, который уже не может рассказать вам, что произошло дальше. Верно и то, что мы с ним поссорились, или, вернее, он рассердился на меня. Но неверно, что наша ссора потом возобновилась. И тот, кто клялся в том, не посмел бы этого сказать, если бы я имел возможность ответить ему так, как он того заслуживает.

Снова глаза обвиняемого устремляются на Колхауна, который все еще прячется в толпе.

— Наоборот, — продолжает Джеральд, — когда мы снова встретились с Генри Пойндекстером, он извинился передо мной; у меня же к нему были самые дружеские… я бы сказал — нежные чувства. Его нельзя было не любить. Простил ли я ему те несколько слов, которые вырвались у него сгоряча? Мне кажется, что вряд ли тут могут быть сомнения, — я был от всей души благодарен ему за это примирение…

— Значит, было примирение? — спрашивает судья, воспользовавшись паузой в рассказе. — Где оно произошло?

— Ярдах в четырехстах от места, где было совершено убийство.

Судья вскакивает. Вскакивают и присяжные. Зрители, которые стояли и раньше, выражают свое изумление по-иному; никто еще не упоминал о месте преступления и даже о том, что само преступление было совершено.

— Вы имеете в виду то место, где была лужа крови? — недоуменно спрашивает судья.

— Я имею в виду то место, где был убит Генри Пойндекстер.

Эти слова вызывают новую волну удивления среди зрителей — слышатся перешептывание и негромкие восклицания. Громче других раздается стон. Он вырывается из груди Вудли Пойндекстера, который больше не может сомневаться в том, что у него нет сына. До этого в сердце отца все еще теплилась надежда, что Генри, может быть, еще жив, что он просто заболел или попал в плен к индейцам. До этой минуты еще не было явных доказательств смерти его сына, были лишь косвенные и не очень убедительные доводы. Но теперь слова самого обвиняемого уничтожают эту надежду.

— Значит, вы уверены, что Генри Пойндекстер мертв? — спрашивает прокурор.

— Совершенно уверен, — отвечает обвиняемый. — Если бы вы видели то, что видел я, вы поняли бы, насколько бесполезен ваш вопрос.

— Значит, вы видели труп?

— Я должен возразить против такого ведения допроса, — вмешивается защитник. — Это прямое нарушение процессуальных норм.

— У нас этого не допустили бы, — добавляет ирландский юрист. — У нас прокурору не разрешили бы говорить до тех пор, пока не наступит время для перекрестного допроса.

— Таковы же законы и нашей страны, — говорит судья, строго глядя на нарушителя. — Обвиняемый, вы можете продолжать рассказ. Пока вы не кончите, вопросы вам имеет право задавать только ваш защитник. Продолжайте. Говорите все, что считаете нужным.

— Я говорил о примирении, — продолжает обвиняемый, — и сказал вам, где оно произошло. Я должен теперь объяснить, почему оно произошло именно там. Вы уже знаете, как мы расстались — мисс Пойндекстер, ее брат и я. Оставив их, я бросился вплавь через реку, отчасти потому, что был слишком взволнован, чтобы задумываться над тем, как мне переправиться, отчасти потому, что не хотел, чтобы стало известно, как я попал в сад. У меня были для этого свои причины. Я пошел вверх по реке — к поселку. Ночь была очень теплой, это, наверно, многие из вас помнят, и, пока я дошел до гостиницы, моя одежда почти совсем высохла. Бар был еще открыт, и хозяин стоял за стойкой. Кров этот не был для меня особенно гостеприимным, и я решил тотчас же выехать на Аламо, чтобы воспользоваться прохладными часами ночи. Я уже отослал своего слугу вперед, сам же предполагал отправиться на следующее утро; но то, что произошло в Каса-дель-Корво, заставило меня поторопиться с отъездом, насколько это было возможно. Расплатившись с мистером Обердофером, я уехал…

— Откуда вы взяли деньги, которыми расплатились?.. — спрашивает прокурор.

— Я протестую! — прерывает его защитник.

— Вот так порядки! — восклицает ирландский юрист, вызывающе глядя на прокурора. — Если бы это происходило в нашем суде, с вами, пожалуй, поговорили бы иначе.

— Тише, джентльмены! — говорит судья повелительным тоном. — Пусть обвиняемый продолжает.

— Я ехал медленно. Спешить мне было незачем. Спать мне не хотелось, и было все равно, где провести ночь — в прерии или под крышей своего хакале. Я знал, что к рассвету доберусь до Аламо, и это меня вполне устраивало. Поглощенный своими мыслями, я не оглядывался назад — по правде сказать, я и не предполагал, что кто-нибудь едет за мной, — пока не проехал около полумили по лесу и не достиг дороги на Рио-Гранде. Тогда я услышал доносившийся сзади топот копыт. Я только что проехал поворот просеки, и увидеть всадника мне не удалось. Но я слышал, что он приближается рысью. Я подумал, что у догонявшего меня человека могут быть враждебные намерения, хотя это не особенно меня беспокоило. Больше по привычке, выработанной жизнью в прерии, по соседству с индейцами, я скрылся в чаще и стал ждать, пока незнакомый всадник не подъедет ближе. Скоро он появился. Можете представить мое удивление, когда вместо незнакомца я увидел человека, с которым мы только недавно поссорились! Когда я говорил о ссоре, я имею в виду не себя, а его. Я не знаю, в каком настроении он был. Возможно, тогда его удержало только присутствие сестры, а теперь он потребует от меня удовлетворения за воображаемую обиду? Господа присяжные, я не буду скрывать, что подумал именно это. Я решил, что не стану прятаться, ибо совесть моя была чиста. Правда, я виделся с его сестрой тайно, но в этом были виновны другие, а не я и не она. Я любил ее всем сердцем, самой чистой и нежной любовью, как и сейчас люблю…

Хотя карета Луизы Пойндекстер стоит за кругом зрителей, девушка слышит каждое слово мустангера, а занавески задернуты неплотно, и она видит его лицо. Несмотря на печаль, сжимающую ее сердце, лицо девушки озаряется радостью, когда она слушает откровенные признания мустангера. Это — отзвук ее чувства. На бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это румянец не стыда, а гордого торжества.

Она не пытается скрывать этого. Наоборот, глядя на нее, можно подумать, что она вот-вот выскочит из кареты, бросится к человеку, которого судят за убийство ее брата, и с презрением бросит вызов самым беспощадным обвинителям.

Тень грусти снова омрачает ее лицо, но печаль эта вызвана не ревностью, — Луиза слишком хорошо помнит слова, подслушанные у постели больного. Можно ли в них сомневаться? Он повторил их теперь, когда его сознание не помрачено, когда ему грозит смерть, перед лицом которой не лгут.

Глава ХС. ВНЕЗАПНЫЙ ПЕРЕРЫВ В ЗАСЕДАНИИ

Последние слова мустангера, которые доставили такую радость Луизе Пойндекстер, на большинство слушателей произвели совсем иное впечатление.

Такова одна из слабостей человеческой натуры: мы испытываем досаду, сталкиваясь с чужой любовью, особенно если это всепоглощающая страсть.

Объяснить это нетрудно: мы знаем, что влюбленные совсем не интересуются нами. Это старая история о самолюбии, уязвленном безразличием.

Даже те, кто равнодушен к чарам прелестной креолки, не могут побороть в себе зависть; те же, кто влюблен в нее не на шутку, оскорблены до глубины души тем, что они называют «наглым заявлением».

Если у обвиняемого нет других доказательств его невиновности, он поступил бы благоразумнее, если бы промолчал. Пока что своими показаниями он только подлил масла в огонь и нажил себе новых недоброжелателей.

Снова ропот в толпе. И опять шумят сообщники Колхауна.

Снова кажется, что разбушевавшаяся толпа учинит самосуд над Морисом Джеральдом, что его повесят, не выслушав до конца.

Но это только кажется. Майор бросает многозначительный взгляд в сторону своего отряда. Судья властно требует:

— Тише!

Шум стихает. Обвиняемый снова получает возможность говорить.

Он продолжает свой рассказ:

— Увидев, кто это, я выехал из чащи и остановил свою лошадь. Было достаточно светло, и он сразу узнал меня. Вместо неприятной встречи, которой я ожидал — и думаю, что имел достаточно оснований для этого, — я был очень обрадован и удивлен его приветливостью. Он дружески протянул мне руку и с первых же слов попросил у меня прощения за свою несдержанность. Нужно ли говорить, как горячо я пожал его руку! Я знал, что это рука верного друга; больше того, я лелеял надежду, что наступит день, когда она станет рукой брата. Я пожал ее тогда в предпоследний раз. В последний раз я сделал это очень скоро, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи и расстались на лесной тропинке, — я не думал, что мы расстаемся навеки… Господа присяжные! Я не стану отнимать у вас время пересказом разговора, который произошел между нами, — он не имеет никакого отношения к этому судебному разбирательству. Мы проехали некоторое расстояние рядом, а потом остановились под деревом. Тут мы обменялись сигарами и выкурили их. И, чтобы закрепить нашу дружбу, мы обменялись шляпами и плащами. С этим обычаем я познакомился у команчей. Я отдал Генри Пойндекстеру свое мексиканское сомбреро и полосатое серапе, а взамен я взял его плащ и его панаму. После этого мы расстались — он уехал, а я остался. Я сам не понимаю, почему остался там… Скорее всего, потому, что это место стало мне дорого — ведь там произошло примирение, которое было для меня такой радостной неожиданностью. Мне уже не хотелось продолжать свой путь на Аламо. Я был счастлив, и мне хорошо было под деревом. Соскочив с лошади, я привязал ее, потом завернулся в плащ и, не снимая шляпы, улегся на траве. Через несколько секунд я заснул. Редко когда сон одолевал меня так быстро. Всего лишь полчаса назад это было бы невозможно. Могу приписать это только чувству приятного успокоения после всех пережитых горьких волнений. Но спал я не очень крепко и недолго. Не прошло и двух минут, как меня разбудил ружейный выстрел. Правда, я не был вполне уверен, это могло мне показаться. Но поведение моей лошади доказывало обратное. Она насторожила уши и захрапела, как будто стреляли в нее. Я вскочил на ноги и стал прислушиваться.

Но так как больше ничего не было слышно и мустанг успокоился, я решил, что мы оба ошиблись. Я подумал, что лошадь почуяла близость бродившего в лесу зверя, а то, что показалось мне выстрелом, был просто треск сучка в чаще или, быть может, один из тех таинственных звуков — таинственных потому, что они остаются необъясненными, — которые так часто слышны в чаще зарослей. Я перестал об этом думать, снова лег на траву и снова заснул. На этот раз я проспал до самого утра и проснулся лишь от холодной сырости, пронизавшей меня до костей. Оставаться дольше под деревом было уже неприятно. Я стал собираться в путь. Однако выстрел все еще звучал у меня в ушах — и даже громче, чем когда я слышал его в полусне. Мне казалось, что он донесся с той стороны, куда поехал Генри Пойндекстер. Было ли это плодом фантазии или нет, но я невольно связал этот выстрел с ним и не мог преодолеть в себе желания пойти и выяснить, в чем дело. Идти пришлось недолго. Силы небесные, что я увидел! Передо мной был…

— Всадник без головы! — кричит кто-то в толпе, заставляя всех невольно обернуться.

— Всадник без головы! — подхватывают пятьдесят голосов.

Что это, шутка, неуважение к суду?

Никто так не думает: к этому времени все уже увидали всадника без головы, который скачет по прерии.

— Вон он! Вон он! Туда! Туда!

— Нет, он едет сюда! Смотрите! Он скачет прямо к форту!

Это правда. Но уже через мгновение он останавливается прямо против толпы под деревом.

Лошади, наверно, не нравится картина, которую она увидела.

Она громко храпит, потом еще громче ржет и вот уже мчится во весь опор обратно в прерию.

Напряженный интерес к показаниям обвиняемого сразу угасает. Всем кажется, что в таинственном всаднике, случайно представшем перед ними, кроется объяснение всего происшедшего.

Большинство из присутствующих бросаются к своим лошадям. Даже присяжные не составляют исключения, и по крайней мере шестеро из двенадцати присоединяются к погоне.

Преследуемая лошадь останавливается только на мгновение — лишь для того, чтобы взглянуть на приближающихся всадников. Потом она круто поворачивает, дико ржет и во весь опор мчится дальше в прерию.

Преследователи с криками мчатся за ней.

Глава XCI. ПОГОНЯ ПО ЗАРОСЛЯМ

Всадники мчатся через прерию прямо к лесу, протянувшемуся милях в десяти от поселка.

Чем ближе к лесу, тем больше вытягивается толпа преследователей, превращаясь наконец в вереницу; лошади не выдерживают длительной неистовой скачки, и всадники отстают один за другим.

Лишь немногие доезжают до леса, и только двое успели увидеть, в каком месте зарослей исчез всадник без головы.

Ближе всех к нему всадник на сером мустанге; он гонит своего коня, не жалея ни шпор, ни хлыста, ни голоса.

Следом за ним, хотя и сильно отстав, скачет на старой кобыле высокий человек в войлочной шляпе и куртке из старого одеяла.

Никто бы не подумал, что его лошадь способна бежать так быстро. Не хлыстом, не шпорами, не понуканием гонит ее всадник. Он прибегает к более жестокому способу: время от времени он вонзает ей в круп лезвие острого ножа.

Эти два всадника — Кассий Колхаун и Зеб Стумп.

Кассию Колхауну помогает быстрота серого мустанга, которого он погоняет с такой решимостью, словно от этого зависит его жизнь.

Старый охотник, кажется, настроен не менее решительно. Вместо того чтобы ехать обычной неторопливой рысью и положиться на свое искусство следопыта, он, по-видимому, с не меньшей решимостью задался целью не выпускать Колхауна из виду.

Скоро они въезжают в заросли; остальные всадники теряют их из виду.

По густым зарослям мчатся три всадника — не по прямой, а по звериным тропам, то описывая кривые, то лавируя между деревьями.

Дата добавления: 2015-10-28