От составителя 1 страница

Теперь мы будем вместе. Потому что все возвращается к Единому. И нет на свете капельки воды, которая не возвратится к Океану. Теперь мы будем как капельки, стекая и дробясь, меняясь, возвращаться к Океану. В нем —мы все безличны, мы — одно, но здесь, на этом пути от рождения до смерти, мы, капельки, отличаем себя и друг друга, думаем, обладаем стеной индивидуальности. И страдаем. Нам не понять такой простой вещи, что и вне Океана мы тоже — Океан. А сила и бессмертие Океана приходят к нам в тот момент, когда мы вдруг это осознаем.

0-со-знание наше вовсе не связано с умом (строителем стены) — ум слишком пристрастен — оно приходит через тело, через существо, через то, что древние китайцы называли сердцем (иероглиф “синь”, который мы переводим как “сердце”), не имея, однако, в виду наше физическое сердце. 0-со-знание приходит как новая реальность через очищение сердца. Слова становятся больше не нужны. Исчезают со-мнения. И вот тогда на холме Конец Сомнений тот, кого называли Возвышающимся Безумцем, незаметно превращается в Осуществляющего Недеяние, который смотрит на мир глазами новорожденного теленка. И всюду видит Океан.

А мы умны и нам очень нужны наши слова. Мы цепляемся за них. отождествляем себя с ними, плодим их, надеемся на них и в них же прячемся. Как страус засовывает голову в песок от страха, так и мы прячемся в слова. Чего мы так боимся?

Древние китайцы учились у птиц и разговаривали друг с другом при помощи свиста. И пищей настоящего человека (“шэн жэнь”, совершенномудрого) считали чистый воздух и чистую слюну. Я не знаю, кто он, говорили они, и какой он практикой занимается, но в его лазоревых глазах отражаются долины и горы. Смотрю на него и чувствую, как смывается вся грязь суеты.

Лаоцзы был первым переводчиком со свиста на обычный человеческий язык. Он опустил планку, открыв новую традицию среди людей, разговаривающих при помощи свиста — он стал записывать свои слова.

Один суфийский мастер, беседуя со своими учениками, все время говорил им о таинственной книге, хранящейся у него под подушкой, которая, по его словам, была бездонным источником всей его мудрости. Ученики следили за шейхом — и действительно, по вечерам, ложась в постель, он доставал из-под подушки роскошно инкрустированную книгу в сафьяновом переплете (они видели это через крохотную щель между занавесками) и читал ее перед сном. Каждый из них мечтал заглянуть в эту книгу. Но мастер строго охранял ее и за много лет ни одному из его учеников, даже самых приближенных, не удалось взять таинственную книгу в руки. Но вот настал день, когда шейх умер. И тогда все ученики столпились вокруг него и, будучи не в состоянии, больше ждать, достали из-под подушки, на которой покоилась голова их учителя, книгу. Они открыли ее. Они пролистали ее от начала и до конца. Но там не было ни одного слова. Книга была чистой.

Уже в наше время, в Англии, одно очень солидное британское издательство решило издать эту книгу. Небольшим тиражом. В сафьяновом переплете. На очень хорошей бумаге. Но главное — с предисловием.

Лаоцзы был уроженцем уезда Ку, который находился в царстве Чу. Он носил фамилию Ли, а имя Дань. Он жил в столице цapcmвa Чжоу и был там главным хранителем государственного архива. А потом он сел на черного быка и поехал на запад. На границе его остановили и потребовали какой-нибудь документ. Лаоцзы, сидя на черном быке, передал молодому пограничнику, который не умел читать, какой-то сверток. Солдат понес этот сверток к начальнику заставы, а когда вернулся обратно, Лаоцзы уже не было, он уехал на черном быке на запад.

Вместо пропуска он оставил книгу, которая состояла из двух частей и пяти тысяч слов. Это была книга о “дао” и “дэ”. Книга ни о чем. Текст сжат в ней до пределов возможного, до некоей критической массы, за которой утрачивается вся­кая возможность вербальной передачи. Дальше начинается свист.

“Дао дэ цзин” — это таинственная книга с чистыми страницами. Ее переводят, комментируют, пытаются трактовать, но все это больше напоминает предисловие к английскому изданию.

Нам все время хочется невыразимое выразить словами. Мы без конца аппелируем к своим знаниям (“чжи”) и забываем о том, как ничтожна та крохотная часть мироздания, которую мы способны высветить своим разумом. Как примитивен наш инструмент — слова. Тем более тогда, когда их используют для того, чтобы невыразимое выразить словами.

Проблему смог разрешить Чжуанцзы. “Его учение, — говорится в Ши-цзи — не знало пределов, однако, в главном и основном он возвращался к словам Лаоцзы, поэтому его письмена, сто с лишним тысяч иероглифов,— это большей частью одни иносказания...” Ино-сказания — это и есть притчи, попытка через аллегорию, образ, символический сюжет, в обход, почти не касаясь руками, кончиками пальцев пробудить в читающем нечто, которое является им самим, оживляет и что-то незаметно меняет в нем.

“Слова Чжуанцзы безбрежны как океан; чтобы быть верным себе, он себя ничем не стеснял, поэтому правители и сановники не могли его использовать”, — так говорит Сыма Цянь в своих “Исторических записках”. Еще он говорит, что Чжуанцзы жил в 369—286 гг. до нашей эры. Может быть, это действительно так.

Чжуанцзы жил в небольшой деревушке и занимался плетением корзин. Он был очень худым и очень бедным. У него было много учеников. Но Чжуанцзы не покинул их. Он не поехал на запад на черном быке. Он умер в своей лачуге естественной смертью, попросив ближайших учеников только об одном — выбросить его мертвое тело в поле на съедение коршунам и шакалам. Он не хотел отдавать предпочтения муравьям и червям. Такое погребение в Поднебесной считалось самым позорным. Но Чжуанцзы, чья жизнь до последнего вздоха была наглядным пособием, демонстрацией его учения, не мог поступить иначе — вся земля для него была могилой, а небо — погребальным саваном.

Чжуанцзы веселился, когда видел слезы своих учеников, потому что он знал, что никогда не умрет и никогда не умирал. Он превратился в свои притчи и вместе с Янчжу, Лецзы и многими-многими другими, старыми и молодыми, известными и неизвестными, дошел до нас как посланный через тысячелетия импульс, как чистый свет давно погасшей звезды. Дошел в виде притч, аллегорий, “безумных речей”, иносказаний, чтобы зажечь этот свет и в нас.

Теперь мы будем вместе. В воздухе, которым мы дышим, в мыслях, которые проносятся сквозь нас, в тихих зимних вечерних сумерках, в запахе утреннего тумана, в молчаливо-бездонном небе и в шорохе осеннего дождя — во всем, что нас окружает. И в этой книге — тоже. Как капельки, стекая и дробясь, меняясь, мы будем возвращаться к Океану.

И даже если мы никогда больше не будем вместе — мы все равно будем вместе.

В старину жил один проповедник, учивший, как познать путь к Бессмертию. Царь послал за ним, но посланец не спешил, и тот проповедник умер. Царь сильно разгневался и собрался было казнить посланца, когда любимый слуга полол царю совет:

— Люди более всего боятся смерти и более всего ценят жизнь. Если уж сам проповедник утратил жизнь, то, как же он мог сделать Бессмертным царя.

И посланца пощадили.

Некий Бедняк тоже хотел научиться Бессмертию и, услыхав, что проповедник умер, стал бить себя в грудь от досады. Услышал об этом Богач и принялся над ним смеяться:

- Сам не знает, чему собрался учиться. Ведь тот, у кого хотели научиться Бессмертию, умер. Чего же он огорчается!

— Богач говорит неправду, — сказал Хуцзы. — Бывает, что человек, обладающий средством, неспособен его применить. Бывает также, что способный применить средство им не обладает.

Некий вэец прекрасно умел считать. Перед смертью он передал сыну свой секрет в виде притчи. Сын слова эти запомнил, а применить их не сумел. Он передал слова отца другому человеку, который у него спросил. И тот человек приме­нил секрет не хуже, чем это делал покойный.

Вот так и с Бессмертием. Разве умерший не мог рассказать о том, как познать путь к Бессмертию?

Н екий писец не мог ни есть, ни спать: он опасался, что небо обрушится, а земля развалится и ему негде будет жить. Опасения эти опечалили другого человека, который отправился к нему и стал объяснять:

— Почему ты опасаешься, что обрушится небо? Ведь небо — это скопление воздуха. Нет места без воздуха. Ты зеваешь, дышишь и действуешь в этом небе.

— Но, если небо действительно скопление воздуха, то разве не должны тогда упасть солнце, луна, планеты и звезды? — спросил его писец.

— Солнце, луна, планеты и звезды — это та часть скопления воздуха, которая просто блестит. И если бы они даже упали, то никому бы не причинили вреда.

— А если земля развалится?

— Почему ты опасаешься, что земля развалится? Ведь земля — это скопление твердого тела, кото­рое заполняет все четыре пустоты. И нет места без твердого тела. Ты стоишь, ходишь и действуешь на земле.

Услышав это, писец успокоился и очень обрадовался. Объяснявший ему тоже успокоился и тоже обрадовался.

Услышав об этом, учитель Мо усмехнулся и сказал:

— Радуга простоя и двойная, облака и туман, ветер и дождь, времена года — эти скопления воздуха образуют небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево — эти скопления твердого тела образуют землю. Разве познавший, что небо — это скопление воздуха, и познавший, что земля — это скопление твердого тела, скажет что они не разрушатся? Ведь в пространстве небо и земля - вещи очень мелкие, а самое крупное в них — Бесконечно и неисчерпаемо. И это очевидно. Опасность их разрушения относится к слишком далекому будущему, но слова о том, что они никогда не разрушатся, также неверны. Поскольку небо и земля не могут не разрушиться, они обязательно разрушатся. И разве не возникнет опасность, когда придет время их разрушения?

Услышав об этом, Лецзы усмехнулся и сказал:

— Те, кто говорит, что небо и земля разрушатся, ошибаются. Те, кто говорит, что небо и земля не разрушатся, тоже ошибаются. Разрушатся или не разрушатся - я не могу этого знать. Ведь живым не дано знать, что такое мертвые, а мертвые не знают, что такое живые. Приходящие не знают уходящих, а уходящие не знают приходящих. Так зачем нам тревожиться и думать о том, разрушатся небо и земля или не разрушатся?

О днажды Владыка Поднебесной сказал По:

— Ты обременен годами. Может ли кто-нибудь из твоей семьи служить мне и выбирать лошадей вместо тебя?

По ответил:

— Хорошую лошадь можно узнать по ее виду и ходу. Но несравненный скакун тот, что не касается земли и не оставляет следа, — это нечто таинственное и неуловимое, неосязаемое, как утренний туман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна, они не могут. Однако есть у меня друг по имени Као, торговец хворостом и овощами, — он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе.

Император так и сделал. Вскоре он послал Као на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена.

— Она находится в Шахью. - добавил он.

— А какая это лошадь? — спросил император.

— Белая кобыла, — был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец.

Император в негодовании вызвал По.

— Твой друг, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жеребца от кобылы! Что он может понимать в лошадях, если даже масть назвать не сумел?

По вздохнул с глубоким облегчением.

— Неужели он и вправду достиг этого? — воскликнул он. - Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я.

Я не осмелюсь сравнить себя с ним, ибо Као проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечает ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, на что смотреть не стоит. Мудрость Као столь велика, что он мог бы судить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей.

И когда привели коня, оказалось, что поистине он не имеет себе равных.

Т ворящий Благо сказал Чжуанцзы:

— Ты все время говоришь о бесполезном.

— С тем, кто познал бесполезное, можно говорить и о полезном, — ответил Чжуанцзы. — Ведь земля и велика и широка, а человек ею пользуется лишь на величину своей стопы. А полезна ли еще человеку земля, когда рядом с его стопою роют ему могилу?

— Бесполезна, — ответил Творящий Благо.

— В таком случае, — сказал Чжуанцзы, — становится ясной и польза бесполезного.

И нь управлял огромным хозяйством.

Подчиненные ему рабы, боясь гнева хозяина, работали без остановки, не отдыхая, от зари до самой темноты.

Одного старого раба, у которого уже не осталось сил, Инь заставлял трудиться особенно много. Утром раб со стонами шел на работу, ночью, усталый, крепко засыпал. Когда жизненная энергия рассеивалась, он каждую ночь видел себя во сне царем, стоящим над народом, правящим делами всего царства. Он наслаждался, как хотел, проводя время с наложницами, в прогулках, пирах и зрелищах, испытывая несравненную радость.

Пробуждаясь, он снова оказывался рабом. Люди утешали его в тяжком труде, раб же им говорил:

— Человек живет сто лет. Это время делится на день и ночь. Днем я раб-пленник и страдаю горько, а ночью становлюсь царем и радуюсь несравненно. Чего же мне роптать?

У хозяина же Иня сердце было занято одними хлопотами. В заботах о дарованном предками наследии он утомлялся и телом и душой, и вечером, усталый, засыпал. И каждую ночь во сне он становился рабом, которого погоняли, поручая любую работу, всячески ругали и били. Во сне он бредил и стонал, и отдых приходил к нему только наутро.

Страдая от этого, Инь попросил совета у своего друга. Друг сказал ему:

— Ты намного превосходишь других своим положением, которого вполне достаточно для славы. А имущество и богатства у тебя излишек. Становиться во сне рабом и возвращаться от покоя к мучению – таково постоянство судьбы. Разве можешь ты обладать всем и во сне и наяву?

Выслушав совет друга, Инь уменьшил бремя своих рабов. Он сократил все дела, о которых заботился, и лишь тогда почувствовал облегчение.

Х уанди поехал повидаться с Высоким Утесом на гору Терновая Чаща. Колесничим у него был Едва Прозревший, на коренной сидел Блестящий Сказочник, впереди коней Бежали Предполагающий и Повторяющий, позади колесницы — подобный Привратнику и Смехотвор.

Доехав до равнины у города Сянчэна, семеро мудрецов заблудились. Узнать же дорогу было не у кого. Тут встретился им мальчик-табун-щик, и они его спросили:

— Знаешь ли ты гору Терновая Чаща?

— Да, — ответил мальчик.

— А знаешь ли ты, где живет Высокий Утес?

— Удивительно? — воскликнул Хуанди. — Ребенок, а знает не только, где гора Терновая Чаща, но и где живет Высокий Утес. А разреши тебя спросить: что нужно делать с Поднебесной?

— Что делать с Поднебесной? — ответил мальчик. — То же, что и с табуном. Что еще с ней делать?

С детства я бродил по миру и глаза мои ничего не видели. Некий старец научил меня: «Броди в степях у Сянчэна, подобно колеснице солнца». И вот глазам моим стало лучше, и я снова пойду скитаться за пределами шести стран света. Что делать с Поднебесной? То же, что и с табуном. Что же еще мне с ней делать?

— Управление Поднебесной действительно не ваше дело, мой учитель. И все же, разрешите спросить, что делать с Поднебесной?

Мальчик отказался отвечать. Но Хуанди повторил свой вопрос, и мальчик сказал:

— Не так ли следует управлять Поднебесной, как пасти коней? Устранять все, что вредит коням, и только.

Хуанди дважды поклонился мальчику, назвал его небесным Наставником и удалился.

О дин человек сказал Чжуанцзы:

— Царь подарил мне семена тыквы-горлянки. Я посадил их и вырастил огромные тыквы. А что в них проку? Для воды и сои они оказались слишком хрупкими, а разрубленные на ковши, они оказались слишком мелкими. Я решил, что они бесполезны, и порубил их.

Чжуанцзы ответил:

— Вы не сумели придумать, что делать с огромными тыквами, как тот супец, который обладал прекрасным снадобьем для рук, чтобы кожа на них не потрескалась. Пользуясь этим снадобьем, в его семье из поколения в поколение занимались промыванием шелковой пряжи. Об этом услышал чужеземец и предложил за рецепт сотню золотом. Собрав всю семью на совет, сунец сказал:

— Из поколения в поколение мы промывали шелковую пряжу, но получали совсем немного денег. А сегодня за одно утро мы можем выручить сотню золотом. Давайте продадим ему снадобье.

Чужеземец получил рецепт и рассказал о нем своему царю. Вскоре царь сделал владельца рецепта полководцем. Когда сунцы оказались в тяжелом положении, он объявил им войну и вступил зимой в морское сражение. Используя чудодейственное снадобье, он разбил сунцев наголову, отнял у них землю и получил ее в награду.

Снадобье было все то же, а воспользовались им по-разному; один с его помощью промывал пряжу, а другой сумел получить землю.

Тогда тот человек сказал:

— У меня есть большое дерево. Его ствол распух от наростов, и не поддается работе с отвесом. Его ветви такие скрюченные, что не поддаются работе с циркулем и наугольником. Стоит у дороги, а плотники на него не смотрят. Так и ваши слова. Велики, но бесполезны, никто их не понимает.

— Не замечали ли вы, - ответил Чжуанцзы, — как прижавшись к земле, лежит в засаде лиса или дикая кошка и подстерегает свою жертву? Прыгая то на восток, то на запад, то вверх, то вниз. они сами попадают в ловушки и умирают в сетях. А вот як велик, словно туча, но при огромной силе ему не схватить даже мыши. Вас заботит, что большое дерево не приносит пользы? Но зачем так печалиться? Пересадите его в бесплодную местность. в широкую степь. Около него будут блуждать в недеянии, под ним будут спать в скитаниях. Оно не погибнет раньше времени от топора.

К огда мы спим, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы даже гадаем по сну и, лишь проснувшись, узнаем, что это был сон. Но есть еще великое пробуждение, после которого узнаешь, что все это великий сон. А дураки думают, что они бодрствуют и доподлинно знают, кто они: «Я царь! Я пастух!» Как тупы они в своей уверенности! Ты и Конфуций – только сон. И даже то, что я называю тебя сном, - тоже сон.

О дноногий завидовал Сороконожке. Сороконожка завидовала Змее. Змея завидовала Ветру. Ветер завидовал Глазу. Глаз завидовал Сердцу.

Одноногий сказал Сороконожке:

— Подпрыгивая на одной ноге, я передвигаюсь медленнее тебя, но как ты справляешься с таким количеством ножек?

— Не знаю, как – я двигаюсь при помощи своего естественного механизма, - ответила Сороконожка, - разве ты не видел плюющего человека? Когда он плюет, образуются капли: большие, похожие на жемчуг, и маленькие, похожие на туман. Смешиваясь, они падают вниз, и сосчитать их нельзя. Так же и я двигаюсь при помощи моего естественного устройства и не знаю, почему это так.

Сороконожка сказала Змее:

— Я передвигаюсь при помощи множества ног, однако, не могу догнать тебя, у которой ног нет. Почему?

— Мною движет естественное устройство, — ответила змея. — Разве можно это изменить? Зачем мне пользоваться ногами?

Змея сказала Ветру:

— Я перемещаюсь, двигая хребтом и ребрами, так как обладаю телесной формой. Ты же с воем поднимаешься в Северном океане и переносишься в Южный океан, хотя ты вовсе лишен тела. Как же это происходит?

— Да, это так. Я поднимаюсь с воем в Северном океане и переношусь в Южный океан, однако, если кто-либо тронет меня пальцем, то победит меня; если станет топать ногами, то тоже меня одолеет. Хотя это и так, но ведь только я один могу ломать большие деревья и разрушать большие дома. Поэтому я использую множество маленьких не-побед и превращаю их в одну большую победу. Однако стать великим победителем может только постигший дао.

Н арод Ханьданя в день Нового Года подносил своему Повелителю горлиц. В большой радости государь щедро всех награждал.

— Зачем?— спросил его гость.

— Я проявляю милосердие, — ответил Повелитель.— Отпускаю птиц на волю в день Нового Года.

— Всем известно желание По­велителя отпускать птиц на волю в день Нового Года. Оттого и ловят горлиц, соревнуясь и увивая при этом огромное количество птиц. Если Повелитель действительно хочет оставить горлиц в живых, пусть он лучше запретит их ловить. Если же отпускать на волю пой­манных, спасенные из милосердия не смогут восполнить числа убитых.

И государь согласился с ним.

Л ецзы мог легко передвигаться по воздуху, оседлав ветер.

Об этом узнал ученик Инь. Он пришел к Лецзы и несколько месяцев не ухолил домой. Он просил учителя рассказать на досуге о его искусстве, десять раз обращался с глубоким почтением, и десять раз учитель ничего не говорил. Наконец ученик Инь возроптал и попросил разрешения попрощаться. Лецзы и тогда ничего не сказал.

Инь ушел, но мысль об учении его не оставляла, и чрез некоторое время он снова вернулся.

— Почему ты столько раз приходишь и уходишь? - спросил его Лецзы.

— Прежде я обращался к тебе с просьбой, — ответил Инь, — но ты мне ничего не сказал, и я на тебя обиделся. Теперь я забыл обиду и поэтому снова пришел.

— Прежде я считал тебя проницательным, — сказал Лецзы. — Теперь же ты оказался столь невежественным. Хорошо. Оставайся. Я поведаю тебе о том, что открыл мне мой учитель,

С тек пор как я стал служить учителю, прошло три года, я изгнал из сердца думы о? истинном и ложном. а устам запретил говорить о полезном и вредном. И лишь тогда я удостоился взгляда учителя.

Прошло пять лет. В сердце у меня родились новые думы об истинном и ложном, а устами я по-новому заговорил о полезном и вредном. И лишь тогда я удостоился улыбки учителя,

Прошло семь лет, и, давая волю своему сердцу, я уже не думал ни об истинном, ни о ложном. Давая волю своим устам, я не говорил ни о полезном, ни о вредном. И лишь тогда учитель позвал меня и усадил рядом с собой на циновке.

Прошло девять лет, и как бы ни принуждал я свое сердце думать, как бы ни принуждал свои уста говорить, я уже не ведал, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Я уже не ведал, что учитель — мой наставник. Я перестал отличать внутреннее от внешнего. И тогда все мои чувства как бы слились в одно целое: зрение уподобилось слуху, слух —обонянию, обоняние — вкусу. Мысль сгустилась, а тело освободилось, кости, и мускулы сплавились воедино. Я перестал ощущать, на что опирается тело, на что ступает нога, и, следуя за ветром, начал передвигаться на восток и на запад. Подобный листу с дерева или сухой шелухе, я, в конце концов, перестал осознавать, ветер ли оседлал меня или я — ветер.

Ты же ныне поселился у моих ворот. Еще не прошел круглый срок, а ты рот ал и обижался дважды и трижды. Ни одной доли твоего тела не может воспринять ветер, ни одного твоего сустава не может поддержать земля. Как же смеешь ты надеяться ступать то воздуху и оседлать ветер?

Ученик Инь устыдился. Он присмирел и долго не решался задавать вопросы.

В ладыкой Южного океана был Поспешный, владыкой Север­ного океана —Внезапный, владыкой центра — Хаос.

Поспешный и Внезапный часто встречались на земле Хаоса, который принимал их радушно, и они захотели его ошагодарить.

—Только у Хаоса нет семи от­верстий, которые есть у каждого человека, чтобы видеть, слышать, есть, и дышать, — сказали они. — Попытаемся ему их проделать.

Каждый день они делали по одному отверстию, и на седьмой день Хаос умер.

Ш ел по дороге Плотник и увидел на повороте огромный Дуб в сотню обхватов. В восьмидесяти локтях над землей возвышалась его крона с такими толстыми ветвями, что каждой хватило бы на лодку. Рядом толпились зеваки, точно на ярмарке. А Плотник, не останавливаясь и не сворачиваясь, прошел мимо. Ученики его, вдоволь насмотревшись на Дуб, догнали Плотника и спросили:

—Почему вы, Преждерожденный, прошли мимо, не останавливаясь, и не захотели даже взглянуть? Нам еще не приходилось видеть такого прекрасного материала с тех пор, как мы с топором и секирой последовали за вами.

— Замолчите! — ответил им Плотник. — От него мет проку.

Лодка, сделанная из него, потонет, гроб или саркофаг — Быстро сгниют, посуда — расколется. Сделаешь ворота или двери — их источат черви, Это дерево не строевое, ни на что не годное, оттого и живет долго.

Когда Плотник вернулся домой, во сне ему привиделся Дуб.

—С какими деревьями ты хочешь меня сравнить? —спросил Дуб. —С теми, что идут на украшения? Вот боярышник и груша, апельсиновое дерево и помела. Как только плоды созреют, их обирают, а обирая, оскорбляют: большие ветви ломают, маленькие - обрывают. Из-за того, что полезны, они страдают всю жизнь и гибнут преждевременно, не прожив введенного природой срока. Это происходит со всеми, как только появился обычай сбивать плоды. Вот почему я давно уже стремился стать бесполезным, чуть не погиб, но теперь добился своего — и это принесло мне огромную пользу. Разве вырос бы я таким высоким, если бы мог для чего-нибудь пригодиться? К тому же мы оба: и ты, и я — вещи. Разве может одна вещь судить о другой? Не тебе, смертному, бесполезному человеку, понять бесполез­ное дерево!

Ч жуанцзы и Творящий Благо прогуливались по мосту через реку Хао.

Чжуанцзы сказал:

— С каким наслаждением эти ельцы играют в воде — вот в чем удовольствие рыб!

— Ты ведь не рыба. Откуда тебе знать, в чем ее удовольствие? — спросил Творящий Благо.

— Ты ведь не я, — возразил Чжуанцзы, — откуда тебе знать, что я не знаю, в чем удовольствие рыб?

— Я действительно не ты, — ответил Творящий Благо, — и, безусловно, тебя не знаю. Однако ты, несомненно, не рыба и ни в коей мере не можешь знать, в чем ее удовольствие.

На это Чжуанцзы ответил:

—Вернемся к началу нашего спора. Ты сказал мне такие слова: «Откуда тебе знать, в чем удовольствие рыб?» Это значит, что ты уже знал, что я знаю это, и поэтому спросил меня.

Я же это узнал во время нашей прогулки у реки Хао.

С транствуя, Конфуций заметил Огородника, который копал канавки для грядок и поливал их, лазая в колодец с большим глиняным кувшином. Он хлопотал, расходуя много сил, а достигал малого. Конфуций сказал:

— Есть машина, которая за один день поливает сотню грядок. Сил расходуется мало, а достигается многое. Не пожелаете ли вы ее испробовать?

— Какая она? —подняв голову, спросил Огородник.

— Ее выдалбливают из дерева: заднюю часть — потяжелее, переднюю - полегче. Она несет воду, точно накачивая. Будто кипящий суп. Называется она водочерпалкой.

Огородник от гнева изменился в лице и, усмехнувшись, ответил:

— Я не применяю ее не от того, что не знаю, а от того, что стыжусь ее применять.

Я слышал от своего учителя, что тот, кто пользуется механизмами, будет все делать механически, а тот, кто действует механически. Будет иметь механическое сердце. Если же в груди будет механическое сердце, тогда будет утрачена первозданная чистота, а когда утрачена первозданная чистота, жизненный дух не будет покоен.

Стыдясь и раскаиваясь. Конфуций опустил голову и промолчал.

Через некоторое время Огородник спросил:

— Кто ты?

— Я — Конфуций.

— Не из тех ли ты много знающих, что пытаются в самодовольстве всех превзойти? Не из тех ли, что бренчат в одиночестве на струнах и печально поют, чтобы купить себе славу на всю Поднебесную?

Ты из тех, кто торгует своей славой в мире. Неужто ты забыл о своем духе и презрел свое тело? Ты не умеешь управлять самим собой, — где уж тебе наводить порядок в мире. Уходи и не мешай мне работать!

С терегущий Облака странствовал на Востоке и встретился с Безначальным Хаосом.

Безначальный Хаос прогуливался, подпрыгивая по-птичьи и пох­лопывая себя по бедрам. Увидев его, Стерегущий Облака в смущении ос­тановился и почтительно спросил:

— Кто вы, старец? Что вы делаете?

— Прогуливаюсь, — ответил ему старик, продолжая похлопывать себя и прыгать.

— Я хочу задать вам вопрос, — сказал Стерегущий Облака.

— Фу! — посмотрев на него, воскликнул Безначальный Хаос.

— В Небе нет гармонии, — начал Стерегущий Облака, — в земле за­стой, в шести явлениях природы нет согласия, в смене времен года нет порядка. Что мне делать, если я собираюсь привести в гармонию сущ­ность шести явлений, чтобы про­кормить все живое?

— Не знаю, не знаю, — ответил Безначальный Хаос, похлопывая себя, прыгая и покачивая головой.

Стерегущий Облака не решился снова спросить.

Прошло три года.

Странствуя на Востоке, Стерегущий Облака снова заметил Безна­чального Хаоса. В большой радости поспешил он к нему и заговорил.

Дата добавления: 2015-10-28