Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

ЕДИНОЖДЫ ОДИН 18 страница

ЕДИНОЖДЫ ОДИН 7 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 8 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 9 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 10 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 11 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 12 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 13 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 14 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 15 страница | ЕДИНОЖДЫ ОДИН 16 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

— Не понимаю, при чем тут их красота.

— Они были осыпаны сокровищами, но повернулись к ним спиной. Сокровищами, принадлежавшими не только им, но и всем нам.

— Тихо!

— Что такое?

Эдвин поднял палец. Они услышали шум — кто-то теребил дверь магазина. Сим вскочил и бросился туда. Мистер Педигри как раз закрывал за собой дверь.

— Мы не работаем. Здравствуйте и до свидания.

Педигри такой прием, кажется, не смутил.

— Тогда почему дверь не заперта?

— Должна быть заперта.

— Но все-таки не заперта.

— Пожалуйста, уходите!

— Гудчайлд, вы не в таком положении, чтобы диктовать условия. Ну да, я знаю, это всего лишь следствие, не суд. Но нам кое-что известно, верно? Вы завладели принадлежащим мне предметом.

Эдвин протиснулся мимо Сима.

— Вы ведь осведомитель, не так ли? Это вы сделали, вы?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Вот почему вы не остались…

— Я ушел, потому что мне не понравилась ваша компания.

— Вы приходили, чтобы включить жучок!

— Эдвин, какая разница? Тот человек из секретной службы…

— Я же сказал, что раскопаю правду!

— Ладно. Отдайте мне мой мяч. Вот он, на вашем столе. Я заплатил за него. Знаете, Мэтти был человеком честным.

— Одну минутку, Сим. Мы-то знаем, зачем он вам нужен. Снова захотели в тюрьму?

— Нам тут всем грозит тюрьма, разве нет? Откуда мне знать, может, я беседую с парой очень хитрых террористов, которые подставили тех девочек? Да, конечно, она… ничуть не лучше другой! Судья сказал, что вы невиновны, но нам, британской общественности, нам… как странно оказаться в ее рядах! — нам лучше знать, верно?

— Нет, Сим… позволь мне. Педигри, вы — грязная старая тварь, и с вами следует поскорее разделаться. Забирайте и уходите!

Мистер Педигри визгливо заржал.

— Вы думаете, мне нравится шататься по уборным и паркам в отчаянном желании… желании… Но я не хочу, я вынужден! Вынужден! Но только ради… нет, даже не ради этого, только ради ласки; и более того, ради одного прикосновения… У меня ушло шестьдесят лет, чтобы выяснить, чем я отличаюсь от других людей. Во мне живет ритм. Возможно, вы помните — или вы слишком молоды, чтобы это помнить, — когда было сказано, что во всех детях Божьих живет ритм? Мой ритм — волна. Вы не представляете себе, что значит жить такой жизнью, правда? Вы думаете, я хочу в тюрьму? Но всякий раз я чувствую, что время приходит, наползает на меня. Вы не знаете, что это такое — отчаянно желать не делать этого, и все же знать, что ты сделаешь, да, сделаешь! Предчувствовать развязку, ужасный кризис, катастрофу, все надвигающуюся, надвигающуюся, надвигающуюся… Знать это… Говорить себе, например, в пятницу — «Не буду, не буду, не буду» — и все равно осознавать с каким-то жутким изумлением, что в субботу ты сделаешь, да, сделаешь, ты будешь щупать их ширинки…

— Ради Бога, замолчите!

— Хуже того! Много лет назад доктор рассказал мне, до чего я в конце концов могу докатиться, что сделают со мной одержимость, страх и слабоумие… Чтобы утихомирить очередного ребенка… Похоже, я на грани слабоумия?

— Сдайтесь им сами. Вас положат в больницу.

— Но те-то сделали это в юном возрасте! Желание похитить ребенка… сколько бы человек ни пришлось убить… Подумать только, эти молодые люди, эта прекрасная девушка, у которой вся жизнь впереди! Нет, я отнюдь не из худших, джентльмены, не из бомбистов, похитителей и угонщиков, руководствующихся самыми высокими побуждениями… Как там она сказала? Мы знаем, кто мы, но не знаем, кем можем стать. Мой любимый персонаж, джентльмены. Ну что ж, не стану благодарить вас за доброту и гостеприимство. Жаль, что мы не встретимся в камере — если, конечно, у них не найдется новых свидетельств.

Они молча следили, как он закутывается в пальто, прижимает большой разноцветный мяч к груди и уходит своей забавной, упругой и неустойчивой походкой через боковую дверь. Через секунду-другую его силуэт мелькнул в щелях жалюзи, закрывающих витрину, и пропал.

Сим устало сел.

— Неужели это происходит со мной?

— С тобой.

— Хуже всего, что конца не видно. Я сижу здесь. Перестанут они когда-нибудь показывать эту пленку с нами за столом?

— Должны перестать, рано или поздно.

— Ты можешь не смотреть ее, когда показывают?

— Нет. В общем, нет. Вынужден смотреть, как и ты. Как, как… нет, не скажу, как Педигри. Но в каждых новостях, в каждом специальном выпуске, в каждой радиопрограмме…

Сим встал и перешел в гостиную. Послышался, становясь все громче, мужской голос, экран замерцал и вспыхнул. Эдвин остановился в дверях. Все это снова крутили по другому каналу. В кадре появилась школа, панорама медленно расширялась, захватывая развороченное закопченное крыло. Потом, чуть ли не целую вечность — Тони, Джерри, Мэнсфилд и Курц, подгоняющие заложников к самолету; и снова, как анонс перед очередными «Новостями», Тони в Африке, обращается к миру, прекрасная и далекая, своим серебряным голосом исполняет долгую арию о свободе и справедливости…

Сим не удержался от проклятия.

— Она безумна! Почему никто этого не скажет? Она безумная и злая.

— Сим, она не человек. Мы должны, наконец, взглянуть правде в глаза. Не все из нас — люди.

— Мы все безумны, вся наша проклятая раса! Мы опутаны иллюзиями и заблуждениями о проницаемости преград, мы все безумны и сидим по одиночным камерам.

— Мы думаем, что знаем.

— Знаем? Это хуже атомной бомбы. Всегда было хуже.

Потом они молча смотрели и слушали; и хором воскликнули:

— Дневник? Дневник Мэтти? Какой дневник?

«…Был передан судье Мэллори. Он может пролить свет…»

Вскоре Сим выключил телевизор. Двое мужчин переглянулись и улыбнулись. Их ждут новости о Мэтти — словно встреча с ним. Почему-то, сам не понимая причины, Сим приободрился при мысли о дневнике Мэтти, испытывая в этот момент едва ли не счастье. Он вдруг сообразил, что уже некоторое время безотчетно вглядывается в собственную ладонь.

 

Мистер Педигри в своем ветхом костюме из крапчатого твида, перебросив через руку пальто и сжимая обеими руками мяч, направлялся в парк. Он немного запыхался и негодовал на свою одышку, так как связывал ее с речью, произнесенной несколько дней назад перед мистером Гудчайлдом и мистером Беллом — речью, в которой добровольно заговорил о своем возрасте. И сразу же возраст выскочил из своей засады и шел сейчас рядом, из-за чего Педигри чувствовал даже меньшую, чем обычно, силу бороться с кривой своей одержимости. Кривая никуда не делась, это так, отрицать бессмысленно, иначе как бы ты мог оказаться в это осеннее время, когда дни еще теплые, но по вечерам внезапно холодает, как бы ты мог снова оказаться на пути в парк, несмотря на отчаянные слова, произнесенные всего часом раньше, и не только тогда, но звучащие здесь и сейчас, когда ноги несут тебя вопреки тебе самому — нет, нет, нет, не надо больше, о Боже! А ноги все равно (ты так и знал) несут тебя вперед и вверх по длинному подъему в райский, опасный, проклятый парк, где бегают и играют сыновья утра… И сейчас, когда впереди показались все еще открытые железные ворота, одышка как будто утратила значение; и факт, уже ожидающий его несомненный факт, что он проведет эту ночь в камере полицейского участка, чувствуя на себе всю тяжесть того особого презрения, которого они не проявляют к убийцам — несомненный факт, в котором он искал поддержку для «нет, нет, нет, о Боже!», реплики, оставшейся без ответа, этот факт терял убедительность и перекрывался дрожью предчувствия, которая в реальности, чего невозможно отрицать, способствовала возрастной одышке; не старость, но все-таки возраст, или порог старости. «????????????????»,[18]— так он об этом говорил.

Все еще тяжело дыша, изумленный и печальный, он видел, что ноги снова несут его на крутой обрыв одержимости, вверх по гравию к воротам, ноги смотрят своими глазами, вглядываясь в ту даль, где кричат и играют дети — всего полчаса, и они будут дома с мамой. Только полчаса, и я протяну еще целый день!

Ветер швырнул охапку осенних листьев ему на ноги, но дети не замечали его и уносились прочь — быстро, слишком быстро…

— Подождите! Я сказал, подождите!

И это было разумно. Вот только у тела есть свой разум, и эгоистичные ноги пытались пройти мимо скамейки, где он сумел задержать их на некоторое время; накинув на себя пальто, он плюхнулся на железные планки.

— Ну и утомили вы меня, вы двое!

Двое сидели смирно в своих сияющих ботинках, и он чуть-чуть успокоился, чувствуя себя глуповато в окутывающем облаке иллюзий. Сейчас важнее ног стало протестующее сердце. Педигри прислушивался к нему, надеясь, что за этим тук-тук-тук не последует нечто ужасное; и, заметив, что удары замедляются, сказал про себя, не рискуя облекать слова в колебания воздуха, поскольку воздух в первую очередь должно было получать нуждавшееся в нем сердце:

«Еле спасся!»

Вскоре он открыл глаза и заставил яркие цвета мяча обрести четкую форму. Мальчики не задержатся долго в дальнем конце парка. Некоторые из них пройдут здесь, должны пройти, чтобы попасть к главным воротам, они пойдут по дороге, увидят разноцветный мяч и вернут мяч ему, когда он его бросит… Безотказная уловка, в худшем случае она закончится скоротечной забавой, в лучшем…

Солнце вынырнуло из-за облака, обхватило его множеством золотых рук и согрело. Педигри с удивлением понял, как он благодарен солнцу за эту милость и за то, что осталось еще немного времени до прихода детей. Размышление и принятие решения не только возбуждают, они еще и утомляют, а иногда доводят до истерики или чего похуже. Он подумал, что следует дать сердцу передохнуть, прежде чем приниматься за дело, и поэтому закутался в свое широкое пальто и склонил голову на грудь. Золотые солнечные руки ласкали его теплом, и он воспринимал свет солнца как волны, бегущие по воде от взмахов весла. Конечно, это было невозможно, но он с радостью обнаружил, что свет — сам по себе стихия, более того, нечто реальное, обволакивающее тебя второй кожей. Это заставило его открыть глаза и осмотреться. Тут он выяснил, что роль света — не только пропитывать предметы золотом, но и прятать их, ибо ему показалось, что он сидит по самые глаза в море света. Он посмотрел налево и не увидел ничего; тогда он посмотрел направо и без всякого изумления увидел, что к нему приближается Мэтти. Он понимал, что это должно его изумить, ведь Мэтти умер. Но вот он, Мэтти, входит в парк через главные ворота, одетый, как обычно, в черное. Он медленно подходит к мистеру Педигри, которому его общество кажется не только естественным, но даже приятным, поскольку мальчик выглядит вовсе не так ужасно, как можно было подумать, — теперь, когда он бредет по пояс в золоте. Он подошел, встал перед Педигри и посмотрел на него. Педигри понял, что они оба — в парке взаимности и близости, где солнечный свет ложится на тебя второй кожей.

— Знаешь, Мэтти, это ты во всем виноват.

Казалось, Мэтти соглашался. А ведь мальчик и в самом деле так хорош собой!

— Так что не надо читать мне проповедей, Мэтти. Больше мы об этом ни слова не скажем, ага?

Виндров продолжал покачиваться, ухватившись за шляпу. Мистер Педигри видел, что необыкновенно живая природа этого золота, этого ветра, этого чудесного света и тепла заставляет Виндрова ритмично колебаться, чтобы устоять на одном месте. Очень долго он чувствовал такое удовольствие от происходящего, что не испытывал необходимости думать о чем-либо ином. Но затем в том объеме, который мистер Педигри привык считать своей личностью, зашевелились разрозненные мысли.

Он воплотил одну из них в слове:

— Знаешь, я не хочу проснуться и оказаться под замком. Это слишком часто со мной случалось. В казенном доме, как выражались в дни моей молодости.

Виндров, похоже, соглашался; а потом, без единого слова, мистер Педигри понял, что он действительно соглашается, — и эта уверенность преисполнила его такой радости, что мистер Педигри почувствовал, как по лицу заструились слезы. Вскоре, немного придя в себя, он воплотил свою уверенность в слова:

— Ты странный парень, Мэтти, и всегда был странным с этой твоей привычкой — внезапно появляться. Я, бывало, сомневался, существуешь ли ты на самом деле, когда никто тебя не видит и не слышит, если ты понимаешь, о чем я. Бывало, я задумывался — связан ли ты с остальным миропорядком или просто существуешь сам по себе. Не знаю, не знаю.

Опять надолго наступила тишина. Наконец, мистер Педигри нарушил ее:

— Они придумали для этого столько названий, правда? Секс, деньги, власть, знания… и всякий раз это липнет к ним второй кожей! То, чего все они хотят, сами о том не зная… И однако же, только ты, уродливый маленький Мэтти, действительно любил меня! Знаешь, я пытался от этого отвязаться, но ничего не вышло. Кто ты, Мэтти? Здесь по соседству жили такие люди, такие чудовища, эта девчонка и ее мужчины, Стэнхоуп, Гудчайлд, даже Белл и его ужасная жена… Я не такой, как они, — плохой, но не настолько плохой, я никогда никому не делал больно… Они думали, что я причиняю вред детям, но это неправда, я делал больно себе. И ты знаешь о том последнем, что я сделаю от страха, если доживу до этого момента, — только для того, чтобы утихомирить ребенка, чтобы он не рассказал… Это ад, Мэтти, это будет ад! Помоги мне!

В это мгновение Себастьян Педигри обнаружил, что он не спит — ибо золотой напор ветра изменился в самом своем сердце и сперва поплыл вверх, затем закружился и подался вперед, обвивая Мэтти. Золото вспыхнуло неистовым пламенем. Себастьян в ужасе смотрел, как стоявший перед ним человек растворялся, таял, исчезал, будто чучело на костре; и его лицо уже не было двухцветным, оно стало золотым, как огонь, и суровым, и повсюду чудились павлиньи глаза огромных перьев, и улыбка на его устах была любящей и ужасной. Это существо притянуло Себастьяна к себе, и ужас золотых губ вырвал из него крик:

— Зачем? Зачем?

Лицо, нависшее над ним, казалось, сказало или пропело, но не человеческой речью:

Свобода.

Тогда Себастьян, прижимая к груди разноцветный мяч и зная, что сейчас случится, закричал в смертном страхе:

— Нет! Нет! Нет!

Он стиснул мяч крепче, втянул его в себя, чтобы спастись от простертых к нему огромных рук. Он прижимал к себе мяч плотнее, чем прилипло к коже золото, чувствовал, как тот бьется от ужаса в его руках, и, схватившись за него, кричал снова и снова. Но большие руки прошли сквозь его плоть. Они взяли трепещущий мяч, отняли у него, и связывающие его с мячом струны лопались одновременно с его криком. Потом все кончилось.

 

Смотритель парка, идущий от дальних ворот, увидел его, сидевшего с опущенной на грудь головой. Смотритель устал, и его раздражало, что в нескольких ярдах от ног старика валяется яркий мяч, выпавший из его рук и откатившийся в сторону. Смотритель знал, что гнусного старикашку невозможно излечить, и еще не дойдя до него начал осыпать его едкими упреками.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке ModernLib.Ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах


[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]


Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ЕДИНОЖДЫ ОДИН 17 страница| Сказание о нимфе Харйкло и об ослеплении ее сына, Тиресия 1 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.013 сек.)