Глава четвертая У старой башни 8 страница

— Кому идти к мосту, а кому к завалу? — спросил Иналук.

— Скажу на месте, — ответил главарь, — курить нельзя. Разговаривать нельзя. Лошадей в кусты. Если на дороге покажутся другие подводы — пропускать. Завал ставить на дорогу только после того, как послышатся выстрелы на мосту.

Было за полночь, когда главарь рассадил засады, указал людям, где будут стоять их кони, научил класть бревна на дорогу — и исчез в темноте.

Наступило ожидание.

Два часа спустя на мосту раздались выстрелы. Калой, двое эгиаульцев и один из местных выскочили из-за камней и уложили поперек дороги бревна, укрепили их валунами.

Не успели они справиться с этим, как послышался конский топот. По дороге неслись два всадника. Наскочив на завал, один из них полетел вместе с лошадью, второй чудом уцелел и умчался.

И тотчас же показался дилижанс. Подпрыгивая на камнях, он гремел и чуть не переворачивался. Четверка летела карьером. Кучер, стоя, нахлестывал лошадей. Из открытой дверцы с револьвером в руке до половины высунулся почтовый чиновник.

На завале кони осели, запутались в постромках и повалились друг на друга. Кучер упал. Карета остановилась.

Чиновник спрыгнул на дорогу и выпалил наугад.

В тот же миг что-то сжало его руку с невероятной силой. Он оглянулся. Человек, перед которым он сам себе показался ребенком, как игрушку, забрав у него револьвер, бросился к карете.

Чиновник в ужасе пополз с дороги и исчез в кустах.

Горцы вытаскивали из дилижанса мешки, связывали их попарно и навьючивали на лошадей.

— Пошли! Пошли! Пошли! — торопил их главарь. И через считанные минуты на месте нападения остался лишь перевернутый дилижанс, смертельно испуганный чиновник в кустах да кучер, который стонал и охал от ушибов На рассвете абреки сошлись в условленном месте и приступили к дележу добычи.

В мешках оказались письма, деловые бумаги и деньги. Оценили стоимость лошадей. На них нашлось много охотников.

Когда все было поделено поровну и каждый получил свою долю, Калой достал из кармана револьвер и предложил оценить и его.

Но главарь полюбовался им и вернул его Калою.

— Оружие мы оставляем тому, кто его добыл, — сказал он. — Горцы, вы с нами в деле впервые. Хочу вам сказать: мы не воры. Царские войска, его люди забрали у нас земли и поделили их между собой. А мы заставляем их оплачивать то, что они присвоили себе. Мы грабим казну, городских богачей, помещичьи и княжеские стада и живем. Кто это принимает, тот наш. Кто думает грабить любого, тот должен искать иных друзей. Мы считаем это справедливым. Кто из вас захочет быть с нами, всегда найдет путь к нам через нашего друга в Пимате.

Калой слушал, стараясь понять и запомнить эти слова.

Значит, здесь собрались не просто удальцы, а такие же, как и он, которых обездолила власть. Они мстят. И добывают себе на жизнь… Было над чем подумать.

А рыжеусый главарь, заломив черную папаху, продолжал:

— Сегодня мы все вернулись невредимыми. Кажется, и у наших врагов никто не пострадал. Но это война. Маленькая, но война. И кто будет с нами, тот должен знать: в драке иной раз такое бывает, что вместо добычи нам едва удается унести своих раненых и убитых. — На этом он оборвал свою речь и, только когда все были уже на лошадях, добавил: — Наш закон: никого не выдавать!.. Кто попадется — тянет все сам. Что попадется — всем поровну! Месяц-другой надо затихнуть. Шум большой поднимется. Будут искать, пугать… У каждого есть клочок земли. Идет время жатвы. Поработаем. Посмотрим, сколько каждому будет нужно до нового урожая, да и соберемся, чтобы, как сегодня, пополнить запасы. Ну, счастливой дороги, парни. По домам!

И всадники разъехались, оставив в лесу груду сожженных бумаг, которую быстро размел налетевший ветер.

Эгиаульцы были поражены, с какой легкостью досталось им богатство. Ведь столько денег они не могли сколотить за всю свою жизнь! Но они понимали, что за них можно было сложить голову. Лесными тропами Эги направились в свои горы. Ехали цепочкой. Вел братьев Иналук. Немного погодя, они посовещались, разделились: трое поехали через перевал Ака-бос^[100], трое направились в проход Барта-бос^[101]. Передав свою винтовку Иналуку, Калой решил, как он сказал, повидать родных матери и вернуться по Ассе.

Никто не должен знать, что все они были вместе.

Но, кроме этой цели, путь в объезд Калой выбрал и по другой причине.

Простившись с Зору со скалы Сеска-Солсы еще вчера, он знал, что ее лишь сегодня вывезут из ущелья Ассы на плоскость. И его непреодолимо повлекло туда, чтобы еще раз хоть издали взглянуть на нее, пусть уже совсем чужую…

Он понимал, что для него теперь все потеряно. Но рассуждать было проще. А сердце не хотело примириться с тем, что оно осиротело.

Остерегаясь встречи в лесу с казаками, минуя большие дороги и открытые поляны, он перебрался через Сейвинадук^[102] и спустился в Галашкинскую долину. Здесь, по берегам Ассы, лежали плодородные земли — пашни, луга, которые поднимались в горы и терялась в дремучих буковых и чинаровых лесах.

Земли эти в древности принадлежали ингушскому племени, и только с покорением Кавказа царь отнял их у народа и роздал в виде награды за службу обосновавшимся на реке Сунже казакам. С тех пор ингуши селений Галашки, Мужичи, Алкун вынуждены были арендовать свои же земли, начиная прямо от околиц своих аулов. Знал о печальной судьбе этих сел и Калой. Глядя на них, он еще раз вспомнил рыжеусого главаря ночного налета и твердо решил: «Справедливое дело. С врагом — по-вражески».

Не показываясь на проселочной дороге, краем леса он миновал села Галашки, Мужичи. Но как только показались плоскокрышие мазанки Алкуна, Калой увидел всадников и подводы. Они двигались с плоскости к началу ущелья, до которого было всего несколько верст. Присмотревшись, он понял, что это народ, прибывший для встречи невесты.

«Зачем я здесь? Где мое мужество? Что я кручусь около людей, которые заняты своим делом?» — думал он. И, решив, что ему следует избежать встречи с родственниками Чаборза, он, вопреки этому решению, тут же направил Быстрого прямо к ним. Вскоре его приветствовали незнакомые юноши плоскостных аулов. Многие из них были на холеных лошадях.

Поздоровавшись с Калоем и узнав, что он горец, юноши окружили его вниманием, таким же, как если б он был родственником их невесты. Здесь были родовые братья Гойтемировых, родственники Наси, родня жен братьев Чаборза и их многочисленные друзья.

Были здесь и почетные гости: помощник пристава, тот, что был сватом у Чаборза, его сослуживцы, знакомые Гойтемира — назрановские купцы, барантоводы, владельцы мельниц. Они сидели на просторной лужайке в тени огромного, наскоро сделанного шалаша. С этого места было видно и начало ущелья, поросшее лесами, откуда могли появиться поезжане с невестой, были видны и зеленые волны реки.

На поляне шли танцы. Вокруг стояло несколько подвод, паслись стреноженные кони. Юнцы на скакунах гостей то и дело уезжали к ущелью и возвращались с вестью, что там пока никого не видно.

Из аула, куда должны были привезти невесту, в шалаш была доставлена еда и выпивка, и там уже начался пир. Молодые люди прислуживали гостям. Неподалеку горел костер. Над костром в котле разогревалось мясо, бульон.

Танцевали сразу в трех местах широкого круга. Часто раздавались выстрелы. Непрерывно играли три гармонистки, во всю длину рук растягивая гармони. Гремел барабан.

Пришлось станцевать и Калою. Иногда пляски останавливались, и начиналась игра в сватовство. Одну из девушек, по выбору парня, начинали «уговаривать» выйти за него замуж, восхваляя его до небес. И когда девушка говорила традиционное «согласна», ее благодарили, и снова начинались танцы.

Одну из девиц «сосватали» и Калою. Но, объявляя о своем согласии, девушка, оказавшаяся острой на язык, попросила, чтобы «жених» не забыл в приданое прислать ей пару ходулей. Шутку народ принял.

— Только не договаривай до конца, чтоб люди не узнали, что ты собираешься со мною делать, поднявшись на ходули! — ответил Калой.

И снова раздался смех.

— Это ясно!

— Целоваться хочет! — кричали из толпы.

— Вот, видишь, — снова обратился Калой к своей «невесте», — лучше бы ты просто, как и все, согласилась выйти — без ходулей!!! А то они все узнали!.. А мы обошлись бы с тобой и так. Ты бы, когда тебе захотелось, пригнула меня клюкой, а я мог бы просто взять тебя на руки… Ты ведь не тяжелее его, хоть и кругленькая? — С этим словами Калой поднял одной рукой тучного соседа, парня пудов на шесть.

Эта новая шутка вызвала еще большее веселье. А девушка закрылась платком, стараясь спрятаться за спины подруг.

В шалаше, видно, тоже узнали о шутках проезжего горца. И подвыпившее начальство решило позабавиться, поглядеть на силача.

Калоя попросили подойти к почетным гостям. Он подошел, поздоровался с ингушами по-ингушски, а русским сказал:

— Драсте!..

Гости Чаборза сидели за привезенным сюда столом. Стол ломился от угощения. И хотя пили они много и русского вина и чихиря, никто из них не был еще пьян.

— Говорят, что ты сильный. А это поломаешь? — спросил его помощник пристава, шевеля усами и пережевывая мясо. Чтобы видели все, он поднял над головой кость. — Мы все уже пытались. Ан не тут-то было! Видно, барашек не тот! С доброго бычка! Голова да курдючище вон какие!

Кость передали Калою. Он попросил тряпку. Обернув ею кость, сделал несколько пробных перехватов, прилаживаясь, и, резко нажав, с треском сломал ее пополам. Гости пришли в восторг. Но помощнику пристава этого показалось недостаточно.

— Э-э! Батенька! — закричал он. — Ее все столько тискали и мяли, что она, наверное, уже давно трещину дала, да мы только не заметили. А ну, подайте ему вон ту!

Из груды костей была извлечена вторая чийност^[103].

Калой только улыбнулся. С этой костью повторилось то же, что и с первой. Сила Калоя была признана всеми. И гости, подав ему чарку, выпили за его здоровье. Калой поблагодарил их, сказал, что не пьет, и передал вино младшему из ингушей, сидевших с гостями.

В это время донеслись возбужденные голоса. Русские недоуменно прислушались, а ингуши поняли, что там происходит перебранка между хозяевами свадьбы и какими-то пришлыми, которые хотят увидеть помощника пристава… Узнав об этом, тот велел впустить их.

Вошли три пожилых ингуша — выборные от аула Галашки. Они подали помощнику пристава прошение. Тот бегло прочитал его. Галашкинцы рассказывали в нем о своих древних правах на землю, которая лежит вокруг аула, и просили вернуть ее.

— Да что я вам царь, что ли?! — воскликнул помощник пристава. — Кто же это может казачью собственность раздавать? Эх вы, темень басурманская! Разве эти дела писульками решают? Вот Гойтемиру понадобилась земля — так он купил ее у хозяина. А вы хотите задарма! Кто же свое-то отдаст?

— Это наша земля! Нашей она была! — пытался объяснить старший из выборных..

Но помощник пристава не стал его слушать и вернул прошение.

— Была, да сплыла! И не нашего с вами ума это дело. Мое дело — порядок. Чтоб ни грабежей, ни разбоя не было. За это я отвечаю. А земля — не моя забота. Скажите им: пусть едут во Владикавказ! Капкай^[104], Капкай! — добавил он. — Там есть комиссия. Туда пусть и едут.

Горцы вышли из шалаша. Старший из них, большеносый, щербатый, с обвисшими усами, спрятал на груди прошение.

— Когда ему что-нибудь надо, он и царь и Бог! А когда его попросишь — «не мое дело»! А вы еще кормите этих свиней, гостями их сделали, сидите! — не унимался он, размахивая руками.

Гойтемировцы пригласили их остаться на свадьбе. Но они ушли, сказав, что не за этим посланы народом.

Приход стариков испортил настроение гостей. Хозяева старались сгладить впечатление. Они предложили выйти к девушкам, потанцевать, развлечься, а потом снова вернуться к столу.

При их появлении молодежь расступилась. Для русских и пожилых ингушей поставили скамейки.

Снова заиграла музыка, в честь гостей ловко сплясал красивый, бравый парнишка.

Следом кто-то вытолкнул в круг горбоносого оборванца.

Он плясал хорошо, с гордостью. Босой, он отчаянно вскакивал на носки. При этом латки на его одежде трепыхались, как рванье на огородном чучеле.

Но девушка, с которой он не спускал нагловатого взгляда, танцевала строго, серьезно. Парни били в ладоши дружно, не смеялись. Все знали, что он хоть и бедняк, но издевки никому не простит.

Вид этого парня очень развеселил подвыпивших гостей. Они смеялись до слез. А когда он отплясался, один из них холеный, раскрасневшийся ингуш подозвал его к себе.

— Вот тебе рубль! За умение в танце! — сказал он, подавая парню серебряную монету. И, кивнув на его латки, добавил: — Но скажи, пожалуйста, какая из этих тряпочек твои штаны?

Раздался дружный хохот.

— Юсуп! Это гость! Не обижайся! — предупредил кто-то из толпы бедняка, опасаясь скандала.

Но Юсуп только улыбнулся.

— По правде сказать, на это так же трудно ответить, — крикнул он, — как трудно догадаться, «юноша», какого цвета у тебя под персидской басмой усы!

На этот раз смеялись и девушки.

— А то, что на мне драные штаны, так это еще небольшая беда. Вот, поглядите, — бедняк поднял над головой подаренный ему рубль со скульптурным изображением Александра третьего, — кто здесь нарисован? Царь? Но на нем нет даже простой рубахи, хоть он, наверно, не выжигает угли в лесу, не раздирает одежду на кустах и сучьях, как я!

И снова смеялся народ. А парень подбросил рубль и, поймав его на ладонь, сказал:

— Твоя решка! Возьми своего голяка! Я богаче. На мне хоть тряпки висят.

И опять Гойтемировы увидели, что гости недовольны. Тот, который хотел поиздеваться над бедняком, стал ярче медного котла. Но на шутки обижаться — позор. И он засмеялся вместе со всеми.

Хозяева сделали вид, что ничего не произошло, и стали просить станцевать самого помощника пристава.

Он долго отказывался, потом встал, отстегнул шашку, подкрутил усы и, топнув ногой, пошел за девушкой. Не слушая ни музыки, ни хлопков, сам себе подпевая, он обошел два круга в бурной мазурке и при своем возрасте и комплекции станцевал так легко и браво, что вызвал большой восторг у горцев, которые хоть и видели, что пляшет он не лезгинку, сразу оценили красоту и сложность этого танца. А некоторым парням мазурка так понравилась, что позже, танцуя, они тоже начали припадать на одно колено.

Чтобы снова вернуться к столу, оставалось «засватать» девушку гостю. Поэтому один из назрановских купцов, слывший человеком речистым, завел разговор. Как и следовало, он начал издалека.

— Остановите гармонь! — велел он. — Нам хочется поговорить с вами, девушки, серьезно.

Андарко, сын Гойтемира, хорошо говорил по-русски. Он переводил помощнику пристава и его друзьям речь назрановца.

— Когда мы подходили сюда, я заметил на лицах некоторых девушек такое выражение, словно они откусили от неспелой мушмулы, — говорил купец. — Я понял их. Им не понравилось, что нам должны уступить место молодые люди, которых здесь больше, чем комаров в том лесу. Но напрасно их разочарование! Мы тоже не слепые оводы и видим все их достоинства и недостатки. Так это?

Тамада девушек подняла на него свои чуть с хитринкой глаза и скромно ответила:

— То, что вам показалось, — это только показалось. Девушки рады вам не меньше, чем молодым людям. Для нас большая честь, что вы пришли.

— Спасибо. Приятно слышать умную речь. Но все же, что мы заметили, — это было. И я хотел бы спросить у вас вот о чем: не приходилось ли вам видеть, как везут иной раз из лесу на молодых бычках дрова? Увязнет воз в колдобине, молодые бычки дергают-дергают, измотаются, но ничего поделать не могут. И тогда дровосеки кричат: «Эй! Приведи-ка сюда старого быка!» Впрягут того в подводу. Он натужится и вывезет воз из ямы. — Назрановец, довольный собой, обвел всех присутствующих многозначительным взглядом, подавил улыбку и повторил вопрос: — Не приходилось ли вам видеть такое?

Тамада девушек поняла намек, приняла вызов и с невинным выражением лица ответила:

— Видеть не приходилось, но слышать приходилось не раз.

Окружающие замерли, стараясь не пропустить ни слова.

— Все это правда, — продолжала тамада, — только потом, говорят, придут эти молодые бычки домой, напьются воды, пощиплют зеленой травки и опять носятся, задрав хвосты, хоть снова подставляй им ярмо… А тот, старый, ляжет в тень под дерево и целый день лежит, тяжело вздыхая…

Ответ тамады заставил хохотать даже самого помощника пристава. Он поднялся и крикнул:

— Вы слыхали? Вот это подкусила! Ай да девка!.. Ну, — он обратился к гостям, — здесь нам не выгорит! Пошли-ка лучше действительно в наш шалаш, в тень «отлеживаться»! А напоследок выпьем за то, чтоб таких девок было побольше, а жен с таким языком — поменьше.

Подвыпивший Андарко, моргая и улыбаясь толстыми, как у отца, губами, перевел людям слова помощника пристава, и они с удовольствием посмеялись его шутке. Острое слово здесь очень любили, кто бы его ни сказал.

Шутки немного отвлекли Калоя от его мыслей.

Почетные гости направились к шалашу. А к месту веселья с противоположных сторон мчались два всадника.

Тот, который прискакал с гор, прокричал:

— Везут! Уже в ущелье!

Второй, что прискакал с плоскости, тихо сообщил помощнику пристава, что его срочно требует к себе начальник округа. Ночью на Военно-Грузинской дороге ограблена почтовая карета. Злоумышленники захватили большие деньги.

Помощник пристава хорошо понимал, какой разгон ему предстоит, потому что ограбление произошло на его подопечной территории. Он встал и так выругался, что Андарко и перевести не сумел! И, придумывая, как бы отвести след со своего участка в Осетию, помощник пристава направился к лошадям.

Калой все видел и слышал. Начальство уезжало, чтобы начать розыск его и его друзей, а он стоял тут рядом, и деньги казенные лежали в его хурджинах.

Гонец, смерив Калоя взглядом и вспомнив что-то, сказал начальнику, что почтовый чиновник рассказал, будто один из злоумышленников, отнявший у него револьвер, был настоящим великаном.

Помощник пристава зло рассмеялся:

— Еще бы! А иначе разве он обезоружил бы такого «мятрохуяроя», как почтовый чинуша?! А не говорил ли он, каналья, что у страха глаза велики?!

Уже сидя на лошади, он выпил «стремянную» чарку и поехал со своими подчиненными в одну сторону, а Калой и свадебная молодежь в другую — встречать невесту.

Мчались юноши весело, джигитуя вокруг арбы с девушками. На месте, где только что шли танцы, остались лишь пожилые люди да арба с приданым Зору, которое не повезли в горы. Старух больше всего интересовала купленная для невесты даже не во Владикавказе, а еще дальше «машинка-самошвейка». С великим удивлением рассматривали они ее блестящие части. А самые смелые позволяли себе даже прикоснуться к ней.

— Машинка-самошвейка, а?! Чудо!

У самого входа в ущелье, где кончалась арбяная дорога и начиналась тропа, несколько человек, а с ними и Калой поднялись на гору, откуда открывался вид на ущелье Ассы.

Был полдень. Солнце освещало вздыбленные пласты гор и реку. С того места, где они остановились, видна была тропа. Берега Ассы тонули в зарослях лопуха, папоротника, бузины и орешника. И когда на тропе появились верховые, казалось, что они плывут в зеленых волнах.

Юноши ринулись им навстречу. На гребне горы остался один Калой.

Далеко внизу, на той стороне реки, всадники с невестой собрались у переправы. Погода стояла жаркая. Льды в верховьях рек таяли, и воды было много. На месте брода Асса разлилась, скрыв все валуны и ямы. Стоило коню оступиться, как его тотчас напором волны могло потащить вниз, разбивая о камни. Не зря в народе говорили: «Асса болеет, если ей за лето не удается съесть хоть несколько человек».

Тяжкие мысли с новой силой охватили Калоя.

«Броситься туда на Быстром, перевезти ее и скрыться в лесу…. Ускакать в горы!»

Теперь, когда все было потеряно, мысль об освобождении Зору ожила в нем с новой силой.

В это время все участники свадьбы разом двинулись в воду. Две девушки на конях и тот, у которого за спиной была невеста, ехали в окружении плотного кольца всадников. Река кинулась на них черной яростью своих глубин. Волны доходили до самых седел, Но людей было много, они крепко держались друг за друга, и вода отступила. Вот они уже миновали середину реки. И, словно поняв свое бессилие, Асса, заискивая и ласкаясь, засеребрилась в ногах у лошадей.

Когда людей много, они все могут!

На этой стороне реки раздались приветственные выкрики, загремели выстрелы. Сухой и теплый ветер быстро высушил подмокшую одежду.

Для невесты была приготовлена особая арба, выкрашенная в зеленый цвет. По бокам коренной шли две пристяжные. Зору и ее подружек усадили на вторую скамейку. Одна из девушек села впереди, рядом с возницей. Арбы с девушками были украшены разноцветными флагами. Когда тронулись в путь, заиграла гармонь. Гарцующие на конях родственники Чаборза окружили невесту. Юноши, гости, выстроившись в один длинный ряд, двигались следом на некотором расстоянии, все время по очереди джигитуя.

Калой хотел незаметно уехать, но парни, пригласившие его, ни за что не хотели расставаться с ним.

— Ну дай хоть засватаем тебе одну из наших девушек! Не позорь нас! — упрашивали они, и Калой согласился.

Все вместе подъехали к первой арбе.

Зору была закрыта платком. Калой не видел ее лица, зато подружки ее не могли скрыть радости, когда увидели парня, который еще вчера в Эги-ауле понравился им.

Калою понадобилось все его мужество, чтобы держаться непринужденно и даже шутить, когда Зору слышит каждое его слово.

— Молодой человек! — обратился к нему с притворной деловитостью один из его спутников. — Сейчас, когда на этой свадьбе двое соединяют для счастья свою судьбу, каждый из нас тоже имеет и желание и право, чтоб на зов его сердца кто-то откликнулся. Мы предлагаем тебе указать ту, от которой и ты хотел бы получить ответ… Не в шутку, а всерьез!

Калой протянул плетку в сторону девушки, с которой танцевал вчера. Юноша приступил к сватовству. Он расхваливал Калоя так, словно знал его с детства и всю жизнь не отходил от него ни на шаг. Не беда, что ни одного из тех подвигов, о которых он говорил, Калой не совершал.

— Марем, — заключил он, — если ты согласна выйти за него, скажи «да», и он тебя не оставит. Если скажешь «нет», мы тоже не обидимся.

Марем было приятно, что хоть в шутку, но все же Калой избрал ее.

— За эти два дня, — с кокетством ответила она, — мне очень многим приходилось давать свое согласие. Но, по правде говоря, если твой друг даже и не такой герой, каким ты его описал, а просто такой, как он есть, я готова выйти за него, забыв все свои прежние обещания!

— Ай да Марем! Я всю жизнь знал, что ты умница! Но что ты так красиво ответишь нам, я не ожидал! Спасибо! Ему данное тобой слово — не пропадет зря! — воскликнул юноша.

— Спасибо тебе, Марем! — сказал и Калой. — Мне и моему коню так не хочется расставаться с вами, возвращаться домой, в горы — для нас там так пусто стало после вашего отъезда, что я решил заночевать сегодня в начале ущелья, помечтать о жизни у костра, побыть еще немного на вашей земле, подождать, не придет ли ко мне мое счастье. И если б случилось так, что оно пришло, я не отдал бы его никому на свете! Здесь нет ни аула, ни лавки. Я не могу одарить вас сладостями. Но я прошу купить себе их, когда вы будете дома. — С этими словами он вытащил из кармана горсть монет и дал каждой девушке по серебряному рублю, а для Зору передал золотой.

Девушки и парни были потрясены его щедростью и богатством. Зору слышала все. Она поняла весь тайный смысл его шуточного для всех разговора, в котором он предлагал ей бежать…

— А теперь спасибо всем вам за радость, которую я испытал с вами, за внимание ко мне. Я этого никогда не забуду! — сказал Калой. — Эх, девушки-красавицы, за вас бы мне умереть! — И он пустил Быстрого с места в карьер.

Проскакав саженей тридцать, он круто осадил его, поднял на дыбы и понесся обратно. Вскочив на седло во весь рост, Калой поднял вверх руки, чтобы все видели, что конь скачет свободно, и рухнул вниз, но не упал, а, схватившись за луку, прополз под животом коня и сел на него с другой стороны.

Взлетев на курган, Калой привстал на стременах, простился с восхищенной молодежью, повернул коня и рысью направился к лесу.

— Сто лет жди, а счастье не приведет на порог такого сокола! — от всего сердца воскликнула Марем, обернувшись и глядя вместе с девушками вслед удалявшемуся Калою.

Зору потеряла сознание.

У входа в ущелье, в стороне от тропы, под ветвями старой чинары всю ночь горел небольшой костер.

Быстрый щипал траву. Калой сидел, поправляя дрова, и глядел на огонь.

Иногда он поднимал голову, прислушивался, потом снова живые огоньки костра манили его, и он устремлял к ним свои усталые глаза.

Он знал, что Зору поняла его. Знал, что она не придет. И все-таки ждал. Ждал ради того, чтобы еще раз убедиться, что ему нечего ждать!..

Вокруг весь мир был полон таинственных звуков. Иногда Калою чудилось, что его кто-то тихо зовет. Он поднимался, прислушивался. В траве перекликались сверчки, где-то в лесном болоте заливались лягушки. Тосковал филин. И не было больше ничего.

В ветвях чинары скрылась луна. Костер затух. Прохладный ветер шелестел листвой… Близился рассвет. Положив отяжелевшую голову на седло, Калой заснул.

Ему приснилась Наси. Она обнимала его, и он слышал ее горячий шепот: «Не горюй. Не убивайся… Тебя только я люблю… Только я одна…» Он проснулся. Рядом дремал Быстрый. Калой встал. Оседлал его, подвел к ручью, напоил, освежил лицо студеной водой и вскочил в седло.

Никто не пришел… Никто и не мог прийти.

Занималась заря. В ущелье еще стоял мрак. Быстрый осторожно начал карабкаться по каменистым ступеням тропы. Изредка из-под оскользнувшейся подковы сыпались искры.

«Все ли плохое мое уже позади? — думал Калой. — Что таит наступающий день?»

В тот вечер, как увезли Зору из Эги-аула, Хасан-хаджи пришел к Гойтемиру. В знак уважения за ним присылали человека, и он сидел теперь в комнате хозяина, где принимали пожилых людей. Когда он захотел уйти, Наси запротестовала, и ему пришлось остаться. Гойтемир не забыл про обещанного барана. Но Хасан-хаджи сказал, что в этом сватовстве нет его труда. Оно состоялось бы даже в том случае, если б о нем похлопотал ребенок.

— Кто бы не выдал за Чаборза дочь? Кто бы отказался от родства с Гойтемиром, с Наси? — говорил он, и Гойтемир был растроган бескорыстностью друга. А Хасан-хаджи все переводил в шутку.

— Тем более, что ты мне предлагаешь барана, а я еще с самого начала говорил тебе, что за это дело с меня достаточно будет овцы!

Гости смеялись — они понимали, что, взяв овцу, Хасан-хаджи только выиграет.

Провожая Зору на плоскость, Наси плакала, говорила, что горы не дали ей самой увидеть жизни, что они как тюрьма, и поэтому она не хочет, чтобы такая же участь постигла ее невестку.

Мягкость и ласка Наси согрели Зору. Она знала, что жизнь ее отныне зависит от этой женщины, и, рискуя прослыть нескромной, она в первую свою ночь в доме мужа ответила свекрови:

— Я выросла в горах, я больше ничего не видела, и мне здесь неплохо. Зачем же я поеду? Лучше вы с отцом поезжайте, а я присмотрю за хозяйством.

И Наси была тронута. Однако оставить Зору в горах она не согласилась. Решение ее было продумано давно и имело никому, кроме нее, неведомые причины.

После отъезда молодежи с невестой весь день Наси принимала поздравителей. Одни искренне желали ей счастья для сына, другие просто исполняли обычай, третьи умирали от зависти.

Но ее не интересовало, что было на душе у этих людей, и она в равной мере ставила всем обильное угощение.

А у Наси было чем угостить.

К вечеру из Назрани приехал посыльный, который привез Гойтемиру приказ — срочно явиться к начальству в связи с налетом на Военно-Грузинской дороге.

Гойтемир решил на ночь не выезжать, а отправиться завтра пораньше.

На другой день рано выехать не удалось. Чуть свет приехали издалека родственники, которых обязательно следовало принять, и Гойтемир собрался в дорогу, когда солнце уже было высоко.

Хасан-хаджи тоже решил вернуться домой.

Он стоял во дворе и подтягивал подпруги на своем иноходце, когда Наси, державшая под уздцы его лошадь, тихо спросила:

— Куда торопишься? Хочется поговорить о детях…

— Скоро для этого будет много времени, — еще тише ответил Хасан-хаджи.

— Как понять?

Но он не успел ответить. Из башни вышел Гойтемир. Он вынес скатанную бурку и, приторочив ее к седлу, сел на коня.

Гойтемир и Хасан-хаджи выехали со двора вместе. Наси проводила их долгим взглядом. Кто бы мог сказать, о чем она думала?

И уж, конечно, никто не предвидел того, как изменится ее судьба, когда она снова увидит этих мужчин.

А всадники, перебрасываясь фразами, ехали не спеша. У перекрестка, где Хасан-хаджи должен был попрощаться со старшиной и повернуть к себе, он придержал коня, а потом, надумав что-то, поехал дальше. Гойтемир удивился.

— Куда же ты? Или решил съездить на плоскость?

— Ехать-то мне некуда. Но есть разговор… — сказал Хасан-хаджи. — Понимаешь, не могу отпустить тебя, не сказав кое-чего! Дело серьезное.

Гойтемир остановился.

— Поедем. Я провожу тебя и по пути расскажу.

Дата добавления: 2015-10-28