Мгновение второе.

Вернуться под Беневент

Мгновение первое.

Врата.

Солнце.

Оно еще только готовилось вступить в свои права. Но отблески его лучей уже отодвинули тьму, предоставив место сумеречной серости.

За тонкой перегородкой стекла порхали толстые мясистые снежинки, набухшие и липкие. Их было плохо видно. Яркий свет ламп отражался от окон, погружая мир за пределами класса в мглу. Но все знали, чувствовали они там, эти снежинки. Неслышно стучатся в стекло, прилипают к нему и испаряются маленькой вспышкой, оросив кровью-водой холодную поверхность окна.

Учитель замер возле доски в мучительной попытке сформулировать очередной вопрос. Но все знали, и мы, и он, что сегодня тяжело, очень тяжело работать: думать, спрашивать, отвечать. Первый урок в январе. Первый после каникул. Кто же захочет, кто найдет в себе силы действовать утром такого дня?

Сон.

Ощущение сна и потерянности висело в воздухе, словно жирные, вязкие пятна.

Солнце уже встало, но его не было видно. Небо было затянуто белесой пеленой без единого разрыва. Мутной, противной, до ужаса неприятной.

Неизвестно кто о чем думал в тот миг. Но двое. Двое точно ощущали не просто неприязнь такого утра, но на них словно давило острым холодом чувство опасности. Двое в классе точно знали, что сегодня произойдет нечто.

Двое.

Я и учитель.

Когда круговерть снежинок мягко опустилась на землю, чтобы уже не подняться, все невольно стали всматриваться в небо, ожидая, когда же белесая пелена разорвется, показав синее небо и яркое солнце. Но мутные облака упорно скрывали свою тайну и, вскоре всем наскучил их вид и лишь учитель временами терзал их взором, вспоминая очередной факт всемирной истории.

Уверена, никто, кроме меня, не уловил тот миг, когда учитель дернулся, словно его ударили по лицу и замер, уцепившись взглядом за нечто, происходившее за окном. Очень хотелось оторвать от него взгляд и посмотреть, что там, там, за стеклом, но медленно бредущая к окну фигура учителя притягивала, и невозможно было оторваться от этого зрелища – человека с перекошенным лицом, словно узнавшего, что он уже умер.

Лишь тогда класс увидел происходящее и их взоры устремились за окна. В воздухе сразу замерла тишина, а потом послышались возгласы удивления. Я смогла пересилить себя только тогда, когда учитель добрел до подоконника.

Я посмотрела в окно…

Белесая пелена исчезла, словно ее как покрывало сорвали одним движением рук, и стало видно небо.

Красное, темно-красное небо, словно венозная кровь разлилась по небосклону.

Еще более красное, чем оно бывает в момент заката, но тогда его окрашивает заходящее солнце. Теперь же солнце висело высоко над горизонтом, там, где оно должно было бы быть лишь через несколько часов.

И оно было черным…

Холодный, липкий страх заполз за воротник и стал каплями пота опускаться по спине, вызывая дрожь.

Учитель стоял, уперевшись широко расставленными руками в подоконник, уткнувшись лбом в стекло, словно его ледяной холод утолял ту боль, что отражалась на его лице.

Время.

Время встало. Замерло не шевелясь. Стрелки часов вклеились в циферблат, словно были не отдельной частью механизма, а гранитным барельефом.

Время убило экраны телефонов, набросив на их экраны черное покрывало и, я знала, будь в классе песочные часы, песчинки бы замерли в воздухе.

Время остановилось.

Остановилось между границами двух миров…

***

Параллелепипед класса, еще со следами былого шикарного ремонта под евро, скучный, унылый, такой знакомый и надоевший. Три ряда парт по пять штук, которые неровно уткнулись друг другу в затылок, оставляя не большое пространство, ровно для того что бы туда мог влезть стул и немного человеческого тела. Обшарпанные, местами не очень чистые, но без привычных в других заведениях надписей. Стулья были своеобразным дополнением столов, изломанные, еле дышащие, скрипящие в предсмертной агонии под людскими седалищами. Обе длинные стены параллелепипеда непривычно были украшены окнами с обвисшими грязно-серыми жалюзи, которые уже забыли когда их в последний раз раздвигали, скрывая плохо отмытые окна. В торцевых стенах укрывались дверные проемы. Один, слева от школьной доски, вел в лаборантскую. Второй, справа от шкафов, – в коридор. Завершал обстановку учительский стол, возглавляя левый ряд парт, прямо напротив двери в лаборантскую.

Обычный ничем не примечательный класс, обычный параллелепипед. Похожий на сотни таких же, созданных руками современного человека.

***

В классе было шумно, но возгласы и крики терялись в некой спокойной пустоте. Время молчало и я ждала, что скажет Саша.

Я была уверена лишь он знает, что случилось.

И только его обреченное спокойствие пугало.

Пугало неизвестностью.

А он долго, неимоверно, бесконечно долго стоял у окна, уткнувшись в ледяное стекло. И казалось оно плавилось под его напором. Водяными капельками стекая вниз к деревянной раме и дальше на подоконник.

Наконец, тихо почти неслышно он прошептал, но я на другом конце класса услышала его слова.

Слова, высеченные из камня.

- Они открыты вновь!

Нечто вновь открылось и я знала, что оттуда может явиться любое зло, которое может придумать фантазия человека. И Саша явно ждал этого, ждал со страхом, но в тоже время очень спокойно, зная, что делать и как поступать. Но так же я знала – не только зло, но через это нечто в наш мир могло явиться и добро.

Словно собрав всю свою волю, всю суть своего я в кулак, Саша рывком отошел от окна и вернулся за свой стол, но не сел за него как обычно. Он повернулся к нам боком и в красном свете нового солнца был ясно виден его силуэт. И мне стало казаться, что волосы на его голове стали чуть длиннее, как будто они стали расти в десятки раз быстрее.

Он скрестил руки на груди и было видно – он порывается что-то сказать, но не решается, словно не находит нужных слов. Я поняла это, узнав уже привычный прищур глаз и набранные в легкие воздух, который выпускался в бессилии выразить чувства.

А воздух за окном стал заполняться красным туманом. Он переплетался сам с собой причудливыми формами. В нем, как в немом кино, окутанные тайной стали видны красные всадники на красных конях, красные знамена, трепещущие на ветру, горделиво вышагивающая красная пехота. И мне показалось, что вот-вот грянут трубы и бросят их всех в битву. И я знала – именно это видит Саша. Но я могла лишь гадать, кто эти люди, а он знал.

Знал.

Потому, что лицо его озарила улыбка, приправленная блеском слез в глазах, и он, наконец, решился сказать.

Он тихо, но уверенно выдохнул, утрамбованный легкими воздух и не поворачивая головы, сказал, словно обращаясь не к нам, а к кому-то там в дали.

- Ты не поймешь. Сейчас не поймешь. Но верю, что когда-нибудь знание придет к тебе и ты простишь.

Мое сердце сжалось в тугой ком и сразу стало тяжело дышать. Я захотела вскочить и закричать, что бы прервать этот похоронный монолог, защититься от этих слов, но они, одно за другим, вбивали меня в стул, не позволяя пошевелиться.

И лишь слезы проступили в глазах огромными набухающими каплями.

- Я обещал не уходить. Но еще раньше я дал клятву, которая превыше всего. Я не хочу покидать тебя, но клятва сильнее обещаний. Долг требует оплаты. И я исполню его. Я не могу пообещать и поклясться, что вернусь. Но в силах дать другую клятву. Именем Всевышнего, если я буду жив, я вернусь. Любить буду даже после смерти. Я сказал, ОН услышал!

С каждым словом откуда-то издалека доносились глухие удары, словно заколачивали крышку гроба. Я закричала, но ни звука не сорвалось с моих губ, лишь мир перевернулся и умер внутри меня. А звуки ударов приближались и становились все громче. Они дошли до дверей класса и замерли с его последними словами. Тот к кому он обращался услышал.

Все в страхе повернулись к двери, которая тихо щелкнув, открылась

В дверном проеме стоял человек. На нем был шлем, кольчуга, на поясе висел меч. Он замер на мгновение, и лишь глаза блестели в прорези шлема.

Мы замерли, опутанные страхом и нереальностью происходящего. Я успела посмотреть на Сашу.

Он уже развернулся к двери лицом, не разнимая скрещенных рук и напрягся, пожирая взглядом вошедшего.

Воздух застонал, пронзаемый взглядами.

Мгновение превратилось в вечность.

И тогда воин снял шлем.

Густая грива иссиня-черных волос упала на его плечи.

Саша улыбнулся и сделав несколько шагов к незнакомому нам воину, заключил его в объятья.

- Айо! Это ты, Айо! – воскликнул он.

И я увидела, что его волосы, тоже черные как ночь, уже достигли плеч.

***

Удары, которые слышала я оказались шагами.

Шагами человека, пришедшего изменить мою жизнь. Но я не знала, разрушит он меня, отобрав то, что мне дорого или это лишь новая ступенька, которую необходимо преодолеть.

Что он принес в этот мир? Чего он хочет?

Вопросы.

Десятки вопросов мучали меня, а ответы терялись вдали, обостряя мое восприятие, терзая мои чувства.

Объятия разжались и Саша отстранился, вернувшись к своему столу. Радость сменилась тревогой, ясность взгляда вновь сменилась опасным прищуром. Словно он не знал, кого встретил друга или врага.

Он скрестил руки на груди и тихим властным голосом спросил:

- Зачем ты явился ко мне, Айо? Что нужно тебе от Изгнанного?

Айо немного растерялся и виновато посмотрел на Сашу.

- Я пришел не Изгнанному. Я пришел к своему вождю, я пришел к своему архонту, повелителю Беневента.

Что-то страшное стояло между этими двумя мужчинами. Некая не понятная мне, страшная тайна, тайна, которая может из лучших друзей сделать врагов.

Они стояли друг напротив друга. Один в воинском доспехе, с заметными вмятинами и царапинами, следами ужасных ударов. И второй, со скрещенными на груди руками, в черном строгом костюме, который в клубах красного тумана, заполнившего казалось все вокруг, проступал очертаниями старого пыльного доспеха.

Они стояли жадно пожирая друг друга глазами, и молнии блистали в их зрачках страшными вспышками.

- Сам ли ты пришел ко мне, старший гетайр первой сотни Серебряных Щитов Айо? Или ты был прислан Советом Беневента? Если ты пришел сам, я выслушаю тебя. Если тебя прислали они, то можешь вернуться и передать, что не нашел Изгнанного.

Страшной болью звучали эти слова.

Болью и ненавистью.

Кто же прислал тебя незнакомый мне, Айо? Кто? Я тоже хотела услышать ответ.

- Меня прислал Совет и жители вольного города Беневента. Но я пришел к тебе сам, и по своей воле тоже. Ты можешь выслушать меня или прогнать. Но знай, три сотни людей я уже потерял, идя к тебе, и три сотни ждут тебя, что бы проводить на землю Италии, где вражеские армии уже топчут земли Беневента.

Словно что-то хрустнуло и сломалось в сашиной душе. Он дернулся от невидимого удара и оперся на крышку стола правой рукой. Он посмотрел на меня, посмотрел впервые сегодня не отводя взгляда прямо в глаза. Посмотрел виноватым грустным взглядом, словно лишился последней надежды, словно у него не осталось никакого выбора. И я поняла, что он действительно скоро покинет меня, покинет надолго, если не навсегда.

Но также я поняла, что так надо, так предначертано и он не может поступить иначе, не предав самого себя. Я поняла, что должна отпустить его в другой таинственный мир, что бы он остался моим. Но твердо решила, что последую за ним, еще не зная как, но я буду рядом и только рядом.

Саша сел на стул, еще раз измерив Айо взглядом.

- Говори, Айо, старший гетайр! Я буду слушать!

***

Айо кивнул и поспешил ко мне, проходя между рядами парт, и если он и удивился тому, что он видит детей, а они видят его, то не подал виду.

И пока он шел, я смотрел и вспоминал, смотрел, радовался и обливал душу кровью. Это был действительно Айо. Старший гетайр первой сотни Серебряных Щитов Беневента. Единственный выживший, единственный оставшийся, единственный понявший меня после той страшной битвы, где погиб весь его отряд. Понявший, но не простивший. Он должен был стать стратегом и набрать новый отряд, но отказался, оставшись старшим гетайром. Предпочтя свой белый, помятый доспех – коринфский шлем, кольчужный линоторакс, копис в потертых ножных- красному плащу стратега. Он и сейчас был в нем, в своем белом доспехе, который был напоминанием и укором мне за три тысячи погибших под стенами Беневента.

Непростивший пришел за помощью к Изгнанному и Непрощенномц.

- Я буду слушать, Айо! – повторил я.

И старший гетайр, остановившись подле меня, отчеканил, словно не было битвы, не было изгнания, не было боли и вины. Он, старший гетайр, докладывал своему архонту.

Слезы стояли в моих глазах, и я надеялся, что он не видит их. И он, я знали, что я вновь отправил бы Серебряных Щитов на смерть, как сделал когда-то. Ибо так было надо. Но теперь я пошел бы с ним, что бы лечь рядом в землю, сраженным мечами Пришедших из-за гор и не чувствовать своей вины, не молить каждый день о прощении.

- Они вновь спустились с гор, и идут по восточной дороге на юг.

И война вновь распростерла надо мной свои черные, окровавленные крылья, такие возбуждающие, такие будоражащие, такие восхитительно опасные.

***

- Они вновь спустились с гор, и идут по восточной дороге на юг. Они уверены в себе и не торопятся, грабя все по дороге тщательно и основательно. Они не спешат, их много – десятки тысяч. Но мы не знаем сколько точно.

- Почему? Где тарентинцы? Их нужно задержать. С такими обозами они уязвимы. Каждый день тревожить, нападать. Даже если они уже у Сены, то их можно задержать на недели две. Успеют подойти туски, рамны и оски. Потом их можно встретить в открытом бою и разбить. После чего подойдут армии Юга изавершат разгром, будут гнать их до Падана и дальше за горы.

- Армии тусков и рамнов выступили на их стороне. Тарентинцы сдерживают их движение на переправах Вольтурна. На Юге собирают армии, но мы не знаем против кого они обратят свое оружие. Гречишки южного берега не забыли архонта Беневента.

- Сколько собрали войск?

- Красные, Синие, Черные Щиты. Серебрянные Щиты формируются, но их еще очень мало. 10-12 тысяч через два-три дня. Кавалерия вся в седлах, пять тысяч всадников. Все остальные на юге и островах.

- Они не успеют. Сколько рамнов и тусков?

- Почти 20 тысяч пехоты и 3 тысячи всадников.

- Очень хорошо. Их конница слаба. Где совет собирается встретить их?

- Тарентинцы отступают на юг. Вдоль холмов, к Кавдинскому ущелью. Мы ждем, что они пойдут следом, а не на север.

- Да все верно. Они захотят уничтожить Беневент сами. Нужно любой ценой не позволить им соединиться с Пришедшими с гор. Мы… Вы должны разбить тусков и собак-рамнов, как угодно, но должны, и тогда весь Юг вернется под наши… ваши знамена. Тогда можно встретить Пришедших где-нибудь в землях сабеллов.

- Мой архонт, мы надеялись, что ты возглавишь армию.

- Что бы мне разрешили вернуться? Простили? А если Красные или Черные Щиты лягут в бою ради победы? Что тогда? Ты молчишь, Айо? Ты молчишь!

- Мой архонт!

- Я приду, Айо! Несмотря ни на что! Это мой мир, это мой город, это мой народ, Айо! Я приду, но не знаю останусь ли, даже если меня простят. Иногда, Айо, проще погибнуть в бою, чем смотреть в лица людей. Ты это знаешь.

- Я знаю, мой архонт.

- Но сразу нужно разбить рамнов и тусков. Но еще раньше, Айо, нужно вернуться. Это не просто.

- Нас триста! И с нами ты, мой архонт!

- Тогда поспешим, старший гетайр! Мой доспех?

- Он здесь, мой князь!

- Пока еще рано. Я одену твой. Доспех Серебряных Щитов. Иди, Айо, строй людей. Триста… Лакедемоняне… А ведь они были не одни. Строй людей! Мы вернемся! Я вернусь! Бейте в бубны, танцуйте, смейтесь! Я не люблю, когда плачут!

- Слушаюсь, мой князь!

***

Они говорили не громко, но в классе стояла мертвая тишина и все мы слышали каждое слово. Каждый звук, издаваемый ртами и легкими этих двух людей, для которых война давно стала частью жизни. Но я знала, чувствовала, что смысл этой войны для них был не в смерти, не в простой победе над врагом. В чем-то ином. Они оба любят и ненавидят войну. Любят подвиг, любят упоение боем, но ненавидят смерть, боль и ужас, вечных спутников войны.

Их звала родина, звал долг. И они собирались идти до конца, до тех пор пока война не завершиться.

Мужество, обреченных творить зло, которого они не хотят.

Слабость, обреченных приносить боль и страдание другим.

Айо склонился, приложив руку к груди, и молча вышел.

Саша остался. Он уже не был похож на того учителя и человека, которого мы все знали. Длинные, черные волосы, которые он раньше всегда коротко подстригал. Костюм, сменился на серый кольчужный доспех.

Но почему-то уже никого не удивляли произошедшие в его облике перемены. Вот только назвать его Сашей уже было тяжело, хотя я понимала и чувствовала, что он остался внутри прежним.

Проводив взглядом Айо, князь посмотрел на нас и улыбнулся. Улыбка получилась какой-то неудачной, слишком грустной, но в то же время искренней.

- Я хочу с вами всеми попрощаться. Мне пора уходить, но уйти ничего вам не сказав я тоже не могу. Не бойтесь, это не массовый психоз, все действительно так. В мире много удивительного и непонятного, но правда, честь, добро, долг и любовь неизменны. Будьте всегда собой. Когда отказывает разум, следуйте зову своего сердца.

Он умолк, тяжело вздохнув. И пошел к дверям.

Красный туман был уже таким густым, заполнив весь класс, что его фигуру было плохо видно даже на расстоянии вытянутой руки.

В дверях он замер и обернулся:

- Я не знаю, почему вам дано право видеть то, что здесь происходит, но видно так суждено. Скорее всего вы так же увидите как мы будем уходить. Но не бойтесь, это не ваш бой. Просто не выходите на улицу. На всякий случай.

Мгновение он колебался, а потом быстро подошел ко мне, запустил руку в мои волосы и ласково погладил, а потом исчез, словно растворился. И лишь колыхающийся туман указывал путь, которым он прошел.

Я смотрела на эти колышащиеся клубы, ощущая его пальцы на своей коже, теплоту, которую он успел оставить напоследок, надежду, которую он подарил – увидеть его еще раз.

А потом, я пошла за ним следом, через туман…

***

Айо был очень быстр. Я лишь успел спуститься с третьего этажа в холл, а он уже возвращался. На нем был уже другой доспех, а в руках он нес свой старый шлем. Коринфский, с узкими прорезями для глаз, покрытый серебристой краской с длинным гребнем из конского волоса. Он протянул его мне, и пальцы мои приняли тяжелую бронзу, согретую человеческими руками.

- Воины ждут, мой архонт.

- Хорошо. Я доволен, Айо.

Мы вышли под открытое небо, которое было скрыто красным туманом, уже столь густым, что не было видно солнца. Но я знал, это не надолго. Лишь отдам приказ и мы двинемся в обратный путь и он отступит, открыв другой мир, мир моей второй родины.

Они стояли ровным строем, в боевых доспехах и молчали.

Молчание было грозным и пугающим.

Я был их вождем, я должен был их приветствовать. Мы шли в бой и сейчас я был лишь первым среди равных, а значит и говорить должен был первым.

- Я рад снова видеть вас, мои воины! Я рад, что снова могу вести вас в битву! На смерть! Ради Беневента!

Ответом мне был воинственный клич. Они приняли меня, своего вождя.

Айо подошел к строю и занял место в первом ряду.

Мне оставалось только присоединиться к этим юнцам, потому что среди них только Айо был настоящим воином, остальные были лишь эфебами, не достигшими восемнадцати лет. Я видел это по щитам, по доспехам. Мне предстояло вести в бой детей, которых привел Айо. Видимо у него не было выбора – все взрослые уже маршировали к Кавдину.

Я обернулся и увидел сотни детских лиц в окнах школы. Они не знали, что сейчас на их глазах будут умирать такие же дети. И слава Всевышнему, что не знали.

И тогда я понял, что Айо простил мне, то что я не мог простить сам себе. Он уже потерял триста из них, и нам вдвоем предстояло потерять еще десятки из них. Простим ли мы себя после этого?

Ответить самому себе я боялся и не успевал.

И тогда я просто занял место в строю, справа от Айо, крайним справа в первом ряду, место вождя.

- Вперед, желудки! – весело крикнул Айо.

- Мы возвращаемся! – добавил я.

И пелену красного тумана сорвало куда-то в сторону, открывая нам ярко голубое небо, украшенное перистыми облаками.

И только солнце пока еще оставалось черным.

***

Окно.

Это было всего лишь окно. Стеклянная пластина в деревянной раме, вмурованная в бетон. Но оно было преградой, которая отделяла меня от него. И я не стала терпеть эту невыносимую муку, я рванула ставни, освобождая их из пазов и впустила воздух внутрь.

Теперь я могла видеть, слышать. Все то, что он говорил и делал. За моей спиной уже стояли десятки людей, но никто не посмел оспорить мое место у раскрытого окна. И я почувствовала, что они бояться подойти ближе не из-за того, что происходило за окном. Они боялись меня. И я действительно готова была биться за свое право, право быть у окна, права видеть битву за другой мир, право чувствовать, что он близко.

Саша стоял у двери, на ступеньках. Рядом стоял Айо.

Они возвышались над ровным строем металла. Желто-золотистые панцири, сверкающие шлемы с длинными черными гривами, огромные в полроста щиты с оскалом змееголовых медуз и длинный лес копий с хищными наконечниками.

Я вспомнила что их триста человек. Но я не знала сколько это и мне казалось, что их много. Они были такими красивыми, такими грозными в своем замершем молчании.

За секунду до, я поняла, что они могут быть и прекрасно страшными.

А потом они ударили щитами о копья и закричали.

Закричали так громко, что многие из нас, тех кто смотрел на них с безопасной высоты этажей, упали на колени.

Воины кричали, гремя оружием о щиты, сотрясая воздух копьями, они приветствовали своего вождя. И я вдруг поняла, почему в битвах страх уходит, просачивается словно сквозь песок. Сила такого крика сотворяла толстое покрывало некой безумной эйфории, какого-то опьянения.

Эхо крика отражалось от стен домов, заполняя все вокруг силой и уверенностью. Словно вбивая в мозги – на смерть! На смерть!

Воздух дрожал, вибрировал.

А когда крик стих…

Порыв ветра одним мощным рывком унес красный туман. Открылось высокое, бесконечно прекрасное небо. Громады домов потеряли свою форму, превратившись в некие огромные валуны с десятками оконных проемов.

Переход между мирами начался.

И начался бой.

Две армии сошлись на каменистой пустыне междумирья. И я поняла как же их на самом деле мало, этих воинов со щитами, где силились убить врага взглядом змееголовые медузы. И, Господи! как же много врагов!

Две армии сошлись и стали терзать друг друга, рвать на части.

Из-за шума железа не было слышно криков, но я видела, что они кричали. Кричали, нанося удар, выбрасывая жала копий вперед, кричали, принимая острую сталь в свою плоть, когда не спасали щиты. Кричали, умирая.

***

Они появились как всегда неожиданно, возникая из воздуха в нескольких десятках шагов перед строем. Невысокие худые, словно скелеты обтянутые кожей, почти без доспехов с длинными кривыми ножами, щитами-пельтами и кучей дротиков в маленьких мохнатых лапах.

- Воздух! – крикнул Айо. Я не мешал ему, это был его отряд. Мне лишь оставалось выполнять команды.

Все мы бросились на одно колено, закрываясь гоплонами, успев на мгновение раньше, чем ливень метательным копий щедро осыпал нас деревянными каплями со стальными наконечниками. Он часто-часто застучал по щитам, стараясь найти хоть какую-нибудь лазейку, ужалить и убить.

Стук стих, и я успел осмотреться, возле меня убитых вроде не было.

- Строй!

Мы вскочили, смыкая щиты и снова вовремя, что бы принять в них удар наскочивших врагов. Копья заработали с бешенной скоростью, пронзая бесившихся перед нашим строем врагов, укладывая их в мертвый завал одного за другим. Первый и второй ряд больше держали натиск, стараясь не попасть под удары противника, так что кровавую жатву собирали больше третий и четвертый ряды.

Нас было мало, что бы сформировать настоящую фалангу, но Айо успел построить эфебов между двумя домами, которые медленно превращались в две уродливые скалы. По четыре человека в шеренге, но этого хватало что бы сдержать плохо вооруженного врага. Просто врагов было очень много.

Очень скоро завал из тел стал мешать настолько, что им пришлось отойти. Но это была лишь небольшая передышка. Первый наскок обошелся уродцам дорого и они решили взять нас измором. Ливень дротиков вновь обрушился на наши щиты. Но и я, и Айо понимали что так они просто удерживают нас на месте, что бы обойти сзади и забросать копьями в спины. Нас было мало и мы не могли развернуть фалангу в обе стороны.

Айо повернулся ко мне, удерживая щит на головой. Я видел в его глазах вопрос. Он знал ответ, но не решался. Атаковать, вперед! Смести их ударом! Распластать по этой голой равнине! Мы тяжелее, мы лучше вооружены, мы лучше защищены! Они легче и быстрее, но эфебы молоды, на них не давит груз прожитых лет. Они должны справиться, должны быть такими же быстрыми. Они должны суметь. Иначе смерть! Многие погибнут! Но только так, пожертвовав многими, можно спасти остальных.

И кроме того, с ними был я.

Я кивнул Айо. Командуй! Пора!

- Впере-е-е-д! – крик старшего гетайра оглушал. Эхо не успело еще повторить его приказ, как я уже вскочил на вал мертвецов и метнул тяжелое боевое копье в гущу врагов. Вторым движением я выхватил кривой копис из ножен и рванулся вниз.

Удар в стоящих был страшен. Нескольких уродцев я просто сбил с ног, скорее всего переломав кости. Еще одному я размозжил лицевые кости ударом кромки щита – в бою не бывает подлых приемов.

А за спиной нарастал рев эфебов Беневента, схватившихся с врагом.

И не задерживаясь я шагнул вперед, круша черепа, отсекая руки, прокалывая худые тела. Я был быстрее, сильнее. Я был страшен. Я должен был убивать, убивать страшно, кроваво, сея ужас, уничтожая врага еще до смертельного удара. Так я спасал молодые жизни своих воинов, своих детей. Каждым ударом меча и щита я спасал чью-то жизнь. Враг, скованный страхом, скованный ужасом, имя которому было – я, должен был сломаться, не выдержать.

И они не выдержали. Они дрогнули и побежали.

А дальше была погоня. И резня…

Айо, умница, Айо, очень скоро остановил эфебов. Нам нужна была победа, а не разгром, не уничтожение врага, а возможность пройти. Пройти домой.

Домой.

Где ждали. Ждали нашей помощи. Ждали, что мы придем. Что приду я.

И я шел. Я, архонт Беневента, полубог того мира. Я шел.

Я возвращался. Через кровь, через смерть…смерть других.

***

Воины уходили.

Их осталось так мало после боя и они торопились уйти.

Один за одним они растворялись, таяли в воздухе, исчезая из виду. Последними ушли Айо и Саша.

Я заворожено смотрела им вслед, в пустоту, а потом медленно стала спускаться вниз. Я не могла стереть из памяти картину того, как Саша убивал. Быстро, страшно, хладнокровно, не колеблясь ни мгновения. Я пыталась понять за что я полюбила его, что будет с этой любовью дальше, после всего, что я видела. Я не знала, что делать дальше. Хотела только увидеть его и спросить. Просто услышать его ответ, кто же он на самом деле?

Все давно уже вышли на улицу и стояли, боясь подойти к грудам тел, что лежали на земле. Наконец кто-то дотронулся до копья, торчащего из земли, а не груди одного из мертвецов. Но рука проскользнула сквозь древко, которое сразу же стало прозрачным, а потом исчезло, рассыпавшись искрящейся пылью, которую унес ветер.

И одно за другим, от каждого неосуществленного прикосновения. Исчезали доспехи, оружие, а потом стали исчезать тела.

Я шла между еще оставшимися телами, осторожно обходя их, что бы не рассыпать их искрящейся пылью. Я старалась найти, то место, куда ушли воины, ведомые Айо и Сашей, но не находила. Словно и не было этого места и никогда не существовало.

В отчаянии, я присела на корточки, обхватив колени руками, слезинки стали стекать из краешков глаз теплыми горошинами и падать в пыль каменистой пустыни, которая стремительно превращалась в асфальт улицы.

Черное солнце стало менять свой цвет, становясь светлей.

Переход завершался. Связь миров рвалась.

Прямо возле меня лежал шлем. Золотистый, сверкающий с огромным черным гребнем. Я протянула руку, ожидая, что она проткнет его насквозь и воздух наполниться мертвой пылью. Но пальцы наткнулись на жесткие волоски гребня и я больно укололась. Это было так неожиданно, что я отдернула руку.

Но лишь на мгновение, пока не поняла, что нашла исчезающий путь. Я схватила тяжелый шлем и обернулась. Улица исчезла, исчезла школа и сотни людей, вокруг была голая каменистая пустыня, утыканная обломками гигантских скал.

И я пошла вперед, уверенная, что иду правильно.

Пошла, что бы найти Сашу и спросить у него, кто же он? Что значит для него любовь и смерть, смерть и любовь?

***

- Сколько? Сколько осталось? Не говори сколько погибло, Айо. Скажи сколько осталось.

- Чуть больше сотни. Так мало!

- Значит всего из шести сотен, ты… мы потеряли пять.

- Так много!

- И все лишь ради того, что бы вернуть в Беневент одного человека, Айо? Один на пять сотен. Не слишком ли велик размен? Я того стою, Айо? Я того стою?

- Архонт, я…

- Вы сами сделали этот выбор, Айо. Сами. Но я заплачу за эту разницу, за каждую лишнюю жизнь. Я расплачусь сам. Я беру их кровь на себя. Не плачь, воины не плачут, Айо.

- Я помню, архонт. Воины огорчаются.

- Вот и хорошо. Мы все еще оплатим свой долг. Впереди много битв, Айо. И много смертей. И быть может и нас, Айо, ждет эта встреча. Тогда и расплатимся за все. За все.

***

Врата миров.

Путь между ними каждому ставит свою преграду, свое испытание. Кто достоин и кто не достоин пройти? Каждому приходится решать это по-разному.

Триста воинов столкнулись с армией и им пришлось побеждать, что бы получить право пройти. Одни выжили и продолжили свой путь, другие погибли, став платой за этот Путь.

Я поняла это когда увидела свое испытание.

Я тоже должна была оплатить свой путь.

Почти у самых моих ног неожиданно вспыхнула яркая, изрезанная узорами, линия. Она блестела так сильно, что было не ясно нарисована она или свет пробивается прямо из-под земли. Я остановилась перед ней и замерла, не понимая, что это и что делать дальше.

- Ни шагу дальше, путница! Если хочешь жить! – голос загремел словно ниоткуда, заполняя все пространство металлическим звоном.

Я подняла голову вверх, оторвав взор от линии, и увидела.

Существо сидело на скале, отгороженной от меня полосой света. Внизу под скалой лежали груды костей, выбеленные ветром и песком.

Сфинкс.

Совсем как в мифе про Эдипа. Сверху прекрасная женщина с длинными темными волосами, слегка завивающимися к концам. Обнаженное смуглое тело с плавными изгибами, небольшие острые груди, длинные тонкие руки. Строгие черты лица, чуть выступающие скулы, острый хищный нос, тонкие губы. Ровные острые маленькие зубы. И карий прищур глаз. А снизу – огромное желто-песочное тело львицы. Могучее, завораживающее своей силой, стремительностью. Тонкий изгибающийся хвост, со свистом рассекающий воздух.

В передних лапах львицы существо держало человеческое тело. Точнее мне казалось, что человеческое. Головы и верхней части груди уже не было. Из оставшегося разодранного куска мяса безвольно торчали, свисая вниз остатки ног и рук. А слегка перемазанный кровью рот сфинкса говорил о том, что я прервала трапезу.

Сфинкс.

От ее облика веяло смертью.

- Если хочешь жить, то можешь уйти назад. Но если ты хочешь пройти этим путем, то должна ответить на мой вопрос. Переступить черту, ответив неправильно, означает смерть! Переступить без ответа - смерть! Я твоя смерть!

Старая легенда. Старая игра. Такая интересная и интригующая в детских книгах. В сказках. Но не в реальности. Даже в той которая кажется сказкой. За мной оставался лишь выбор – играть или нет. Идти своим Путем или нет.

И я выбрала.

- Что строит замки, срывает горы, ослепляет одних и помогает видеть другим?

Время. Время!

Слово пульсировало в голове. Я была растеряна. Почему-то мне казалось. Что ОНА спросит загадку из мифа, загадку про человека. Но ОНА спросила другое.

Ответ на вопрос был так похож на слово – время. Но я была уверена, что это не тот ответ, который позволит мне пройти.

- Я не знаю. – тихо, словно маленькая девочка, сказала я.

Сфинкс улыбнулась.

- Ты можешь вернуться. – ласково, словно уговаривая, ответила ОНА.

- Нет!

Крик запрыгал где-то в скалах.

Глаза сфинкса сузились в тонкие щелочки.

И я шагнула вперед, пересекая черту.

ОНА закричала, заглушая все звуки, тело львицы вскочило, выпустив из когтей труп. А за спиной женщины раскрылись огромные крылья.

Я совсем забыла, что у эдипова сфинкса были крылья.

Потом ОНА прыгнула вперед…

Потрепанное тело сфинкса, помятое и какое-то жалкое, лежало на груде костей под скалой, разметав человеческие останки вокруг. Но оно было живое, оно дышало, тяжело вздымая обе груди – человеческую и звериную.

Лишь крылья, смятые и поломанные, бессильно трепыхали перьями на ветру.

Изрезанная узорами линия потускнела.

А солнце из черного превратилось в привычный ослепительно огненный шар.

За пустыней начинался лес.

Путь завершился.

Врата миров закрылись.

***

Слова.

Как просто и легкомысленно мы временами относимся к ним. Даем обещания с легкостью ветра, а потом удивляемся, что их уносит в небо, без усилий, без сожалений. Но бывает, что словами мы, как ножом, свободно разрезающим бумагу, полосуем, коверкаем или просто меняем свою жизнь. Нередко слово становится тверже камня и металла, каменной стеной, закрывая других людей. И они прячутся за ней, обретая спасение.

Но самый большой смысл несут слова, рождающие любовь. Каждое из них нужно пестовать, лелеять, осторожно взращивать. Иначе они могут больно ударить в ответ. И слова эти, уже рожденные, сотворенные и высказанные, нужно обязательно поддерживать другими, столь же тщательно подобранными. Такова правда, такова жизнь. Такова правда жизни.

А еще случается, когда одно неосторожное случайное слово, иногда, сказанное очень неосторожно, тоже рождает высокое поднебесное чувство, заполняющее каждую частичку тела томной приятной теплотой, которая как и положено стремится вверх, в небо, затягивая туда, в белоснежно-голубые дали, все тело, весь организм. Слова будят в душе бесконечно прекрасную музыку, которая разрывает сознание на части и собирает вновь в единое, но уже какое-то другое, целое.

Был глубокий летний вечер. Горел костер. Пламя играло на сучьях свой непостижимый танец. Вокруг правильным квадратом лежали бревна. На них сидели люди. Подростки старших классов. Обычный школьный палаточный лагерь, навязанный учебному учреждению разнарядкой свыше. Но детям было все равно, они не знают всей подпольной кухни и существующих проблем. Они просто наслаждались природой, зрелищем костра и относительной свободой. Свободой, ослабившей запреты и ограничения общества, свободой от родителей, свободой даже от учителей. Хоть некоторые из них и сидели здесь же, рядом со школьниками. Но лес, ночь, костер стирают, на сколько это максимально возможно разницу и отличия, годы и социальные статусы. Учителя здесь лишь первые среди равных. И если у них нет авторитета, нет уважения со стороны молодого поколения, то не сдержать им, не совладать с буйной юностью, остаться лишь бесполезно кричащим фоном.

И были разговоры. Обо всем и ни о чем. О книгах, фильмах, жизни и философии, мальчиках и девочках, любви и отношениях. Разговор шел уже давно и, конечно же, как и бывает в огромной компании, они давно уже распались на отдельную болтовню, ограниченную рамками маленьких групп. Единению очень мешало отсутствие гитары, но об этом сожалели лишь те, кто бывал уже возле ночных костров и умирал, и вновь рождался под звуки, льющейся музыки.

На одном из углов сходящихся бревен сидели две девушки парень, а рядом, на соседнем бревне – учитель. Парень безуспешно пытался добиться благосклонности девушек, якобы незаметно пробуя руками их груди, бока и бедра, щипая их, когда юные особы отталкивали его назойливые ладони. Это длилось довольно долго и учителю надоело зрелище неуклюжих заигрываний, тем более, что одна из девушек была парню явно не парой. Глуповатый и ограниченный юноша, хоть и очень веселый и неунывающий, не мог заинтересовать прекрасную кудрявую интеллектуалку. Спасая девушку _- пересесть было некуда, свободных мест возле костра не наблюдалось – учитель совершил ошибку. Но кто же не совершает их в этой жизни. Может быть только ОН, единый, великий творец, но нам не узнать этого, по крайней мере здесь, в этом мире.

- Кирилл, - голос учителя был тихим, спокойным, но в то же время в нем скользили нотки неуверенности, - разве так ухаживают за девушками!

Кирилл стушевался, но не сильно. Его рука вновь оказалась на бедре кудрявой красавицы и была немедленно оттуда сброшена.

- Ты сразу прочитай какой-нибудь красивый стих, овладей ее душой и она твоя.

Стал слышен скрип извилин парня, который попытался вспомнить – а знает ли он какие-то стихи, ну в школе же что-то учили, но это оказалось напрасным трудом. И с маниакальным упорством его рука вновь настигла женское бедро, но удивительно – она не была отправлена назад. Девушка замерла, карие глаза внимательно глянули на учителя и легкий ветерок нежно растрепал кудрявые волосы.

- Александр Павлович, а вы можете прочитать какое-нибудь стихотворение?

В воздухе зависло молчание. Нет, не потому, что учитель вспоминал и скрипел мозгом. Он знал, что может сейчас прочитать, знал, что ему не нужно даже выбирать. Слова сами выбирались из закоулков памяти. Но он так же знал, что может последовать за этими словами.

Он долго. Целую вечность, смотрел в пламя костра, боясь повернуться и глянуть в огромные, бездонные карие глаза. Но отступать он не привык. Так уж сложилось, что он встречал опасность лицом к лицу. И проклиная себя, понимая, что играет законами этого мира, что жизнь его связана с другим, все также, глядя в огонь, в его танец, в его мгновенную вечность, он начал говорить. Тихо, спокойно, почти без интонаций, словно клещами вытягивая из себя слова. Словно он был здесь среди людей совсем один и читал сам для себя.

- Для графини травили волка

Его поступь была легка

Полированная двустволка

Как восторженная строка…

Он выдавливал из себя слова и фразы, строка за строкой, но смотрел в огонь и не увидел, как меняется карий взгляд. Но даже если бы видел, то не смог бы описать. Смог бы только понять, что натворил, что сделал один из самых страшных поступков в своей жизни. Еще месяц назад он не совершил бы того, что сделал. Просто отшутился бы, что не знает стихов или прочитал что-то легкое, нейтральное. Но уже давно возле костра сидел не просто педагог. Сидел совершенно иной человек, тот кто прошел долгий путь, который был много длиннее первого месяца лета, уже истлевшего в этом мире. Перед огнем сидел изгнанник, обреченный в одиночестве жить там где жить уже не мог. И душа его рыдала от боли, грусти и одиночества.

И он говорил и не видел взгляда, хоть и ощущал его дрожью в теле. Он говорил и не понимал, зачем он все это делает, почему не остановится…

И дочитал до конца.

- Посмотреть как плывут беспечно

Облака до краев земли

И влюбиться в тебя навечно

За секунду до крика: «Пли!»

Завершив стих, он понял, что ему нужно выпить и сбежать подальше от того, что он натворил.

- Вот так, Кирилл, учитесь пока я жив. А теперь извините, я вас покину.

Он встал и ушел в ночь, к палаткам учителей, что стояли в стороне от детских. По пути, что бы пресечь возможность его догнать в гордом одиночестве, он выцепил своего напарника по лагерю, учителя английского. Они засели в палатке и раздавили бутылку, в честь первого вечера в лагере. Этого хватило, что бы успокоиться и несколько осоловеть.

Пока педагоги, в рабочее время, нарушали закон и нормы поведения, подростки соорентировались и тоже воспользовались случаем. Той ночью в лагере, наверно. Нельзя было найти трезвых людей. Но кудрявая девочка перестаралась. Нет. Не то, что бы она была самой пьяной. Более нетрезвых хватало. Но норму она явно перебрала.

Она сидела одна возле костра, смотрела на огонь и думала, о чем-то своем.

На шум пьяных компаний вышли учителя и начался разгон пьяных группировок. Разборки были разумно отложены до утра. Лагерь успокоился и начал отходить ко сну.

Александр Павлович подошел к костру и сел рядом с ней. В лагере уже стояла тишина.

Они долго сидели и молчали. Потом она положила ему голову на плечо и тихо всхлипнула. Он аккуратно при обнял ее за плечо. Долго подбирал слова и боролся со своей пьяной натурой. И наконец смог выдавить из себя слова.

- Все будет хорошо, Ира. У тебя в жизни все будет хорошо. Я знаю.

Они молча посидели еще немного.

Он встал, поднял ее на ноги. Взял двумя руками за плечи, посмотрел в глаза.

- Уже поздно. Пора спать.

И пошел к своей палатке.

Она посмотрела ему вслед и пошла к своей.

Звезды догорали в ночном небе безумно красивым узором.

Светила луна.

Они заснули в своих палатках через мгновение после того. Как их головы коснулись подушек.

И ничего не было…

Мгновение второе.

Война.

Звезды сверкали в ночном небе.

Они были яркими, тысячи маленьких огоньков. Стоило лишь поднять голову и посмотреть вверх. А еще лучше, откинуться назад, ложась спиной на одеяло, закинуть руки за голову, и смотреть ввысь, в ночное небо. Наслаждаясь этим зрелищем. Слушать тишину ночи, разрываемую лишь треском горящих веток в костре. Вдыхать чистый горный воздух. И не думать ни о чем. О том, что ушел из своего мира, оставив там долг, имя которому любовь. О том, что пять сотен юношей оплатили мое возвращение сюда. О том, что впереди война. Хотя об этом было думать легче всего. И мысли вновь и вновь возвращались к искусству войны.

Я полон уверенности, что на этот раз моим врагам не удастся обмануть меня моей же уверенностью в превосходстве сил. Им не убаюкать теперь мое звериное чутье спокойствием. Вторых Серебрянных Щитов не будет. Второй победы под Беневентом, похожей на поражение не будет!

Я знаю, что поступаю правильно. Врага понять просто, очень просто. Эту истину поняли еще древние моего первого мира, я просто повторяю ее. Представь, что бы ты сделал на месте противника и сделай иначе. Поэтому, я не скачу в Беневент, не рассылаю письма на юг – Аверн, архонт Беневента, вернулся, придите под его знамена, придите в его Великую армию, не мчусь в Кавдинское ущелье к войску.

Я лежу, смотрю на звезды. Я жду. Жду. В предгорьях, к востоку от горы Тифата. Я сторожу перевал. Оставшиеся эфебы расположились лагерем вокруг. Десятерых из них я послал на юг по тропе к Суэссуле. Нас мало, но время есть. Айо уходил за мной ранним утром, мы вернулись после полудня. Значит в тот же день. Рамны и туски должны были уже оттеснить тарентинцев от переправ Вольтурна и минуть Капую. Все верно, они должны быть у Суэссулы. Главное, что бы Айо успел. И он успеет. К утру он будет у Кавдина. Один дневной переход и вся армия Беневента будет здесь на перевале, к востоку от горы Тифата.

Все очень просто. У рамнов и тусков есть лишь два пути на Беневент. Северный, вдоль Волтурна и Калора, вплоть до стен города, но они там не не пойдут. Там нет дорог, но есть горные ущелья, где петляет Калор прежде чем слить свои воды с Вольтурном. И южный, через Капую и Кавдин, где много лет назад я приказал проложить новую дорогу, перестроив старую дорогу осков. Враги пойдут там, и там в Кавдинском ущелье их ждет армия Беневента, как уже было один раз. Все просто.

Просто, но для врага это смерть. Ущелье не обойти. Их перевес в войсках ничего не даст. Рамны умны, они знают силу своей фаланги. Но им нужна равнина. Та, что к востоку от Кавдина, либо другая, у стен Беневента. Поэтому, по дороге от Суэссулы к Кавдину пойдет только легкая пехота и часть конницы. Две-три тысячи пехоты и не мене пяти сотен всадников, а может и вся тысяча. Им очень нужно сковать стычками мою армию там, в ущелье. А грозные легионы тусков и фаланга рамнов с остальной конницей повернет на север от Суэссулы, к горе Тифата, а потом на восток и через маленький горный перевал спуститься на Кавдинскую равнину. Если они не будут дураками. То конница устремится прямо к Беневенту и рискнет взять его с наскока, и горе тогда к бывшей столице гирпинов, горе моему городу. А нет, так они встретят нас на равнине, отрезав от города, от снабжения, имея численный перевес, диктуя условия боя.

Но, Аверн, архонт Беневента, вернулся и никто еще не знает об этом. И пусть горе падет на головы врагов моего города. Армия Беневента успеет сюда, к перевалу. Возле Кавдина останется небольшой заслон, пять сотен тарентинцев. Их хватит, что бы сдерживать врага, который тоже думает, что сдерживает более крупные силы врага.

И даже если я ошибаюсь и враг глупее, чем я думаю и пойдет через Кавдин. Тарентинцы успеют сообщить. Дорога на Беневент рядом и через пару часов я буду на ней. И встречу врагов в бою. Но за моей спиной будет город, будет поддержка, будут подкрепления. И быть битве на равнине. Пусть, у меня больше всадников и они лучше, такого рода войск, что я ввел в кавалерии Беневента, еще не придумали в этом мире.

Но я хочу, что бы они прошли здесь. Потому, что я успею подготовится и битва пройдет на моих условиях. Тогда им не затянуть время и не дождаться армады Пришедших с гор. Здесь я заставлю их дать бой и уничтожу.

Поэтому я жду здесь. Я буду ждать завтра, когда вернется разведка эфебов от Суэссулы и подтвердит мои мысли – враг идет. Я буду ждать завтра, когда Айо, убедив стратегов и Совет Беневента, приведет войска.

Я буду ждать, лежа на теплом одеяле, любуясь звездами, я буду ждать, вслушиваясь в треск веток костра.

Буду ждать завтрашний день в прекрасных лесах к востоку от горы Тифата, возле маленькой деревушки Сатикула.

Буду ждать, думать о войне. И не думать об остальном – это так больно.

Буду ждать, мне пока ничего другого не остается.

Только ночь, костер, только звезды.

***

Путь между мирами закончился границей.

Я стояла перед стеной деревьев, не решаясь войти под их своды. Стояла и думала, что делать дальше. У меня была лишь одна цель – найти Сашу, найти моего архонта Беневента. Найти и узнать ответы, его ответы. Что он решил, в каком из миров он останется. Я знала, что этот мир, тянет его, притягивает, именно здесь он живет своей настоящей жизнью. Держит ли его что-то в моем мире? Я ли держу его? И что делать если я не смогу остаться здесь с ним?

Но что бы спросить его нужно найти. Где? Как? К кому подойти и задать глупый вопрос, вы не знаете, где воюет архонт Беневента? Я даже не знала как зовут Сашу в этом мире. Но иного выхода не было, мне нужны люди, что бы спрашивать. Они были мне нужны, но я боялась встречи с ними. Идет война, кому я задам свой вопрос про архонт Беневента, его друзьям или врагам? На каком языке? Беневент, это в Италии. На итальянском? Или, скорее, на латыни? Я не знала ни того, ни другого. Да и вообще, в какой части этого мира я нахожусь?

Что бы найти людей и спросить нужно было войти в лес. Войти и снова искать мой путь. Искать тропы или дороги. Они объединяют города и деревни, соединяют людей.

Очень скоро я уже брела между невысокими деревьями с тонкими кривыми стволами и развесистыми кронами. Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в багровые оттенки. Тени деревьев удлинялись, сливаясь в одну большую темноту. Тишина ночи спускалась на землю, принося с собой сон.

Ночь.

Блуждать в ночном лесу вряд ли было бы хорошим решением, и я свернулась калачиком между корней одного из деревьев, кутаясь в свою одежду. Летняя ночь этого мира была теплой, но мне было страшно, и я пыталась уйти от этих страхов извечным детским приемом – натянуть на голову одеяло. Одеяла не было и я пряталась в свою кофту. Но страх не утихал и я не могла уснуть, перебирая в голове свои десятки вопросов, не находя достойных ответов.

Измученная всем, что свалилось на меня за прошедший день, я не заметила, как все таки провалилась в спасительный для разума сон.

***

Солнце уже близилось к зениту, когда я наконец проснулся.

Я проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами, радуясь и наслаждаясь тому, как солнечные лучи ласкают мою кожу. Теплота невидимых солнечных пальцев щекотала лицо, когда по небу проплывала тучка, приходила холодящая прохлада. Одна из моих любимых игр глубокого детства. Лежишь где-нибудь на пляже, загораешь пузом к верху, а солнце играет с тобой своими лучами.

Где-то высоко в ветвях деревьев пели птицы, я не знал какие, но их пение было очень красиво. Почему так выходит, когда торопиться особо некуда, человек не замечает маленьких радостей жизни. Но стоит очутиться в бешенном круговороте событий и каждая пауза затягивает своим спокойствием, своей томительной, тягучей ленью.

Вот и сейчас, ближайшие часы торопиться было не куда. Можно было выспаться, лежать, радоваться солнцу. Но уже после полудня начнется суета, которая поглотит эти приятные мгновения и сотрет их из памяти до следующего раза, до следующей паузы жизни, когда я вновь подумаю. Как же хорошо, как в прошлый раз.

Я открыл глаза и повернулся на бок. Чуть ниже по склону, возле костра сидели несколько эфебов и колдовали над огнем, но я не видел, чем они там заняты. Нужно будет через час-другой затушить огонь, тонкая струйка дыма предательски выдавала наше присутствие, улетая высоко в небо над плечами гор. Остальные эфебы аккуратно прятались по кустам, отдыхая, как и было велено.

Рука сама, как-то непроизвольно прикоснулась к зеленой траве, ладонь приятно защекотало. Я сорвал одну из травинок и зажал ее в зубах. Я наслаждался каждой секундой покоя, вытягивая из этих мгновений всю радость до которой мог дотянуться.

Ветерок подул с запада, снизу из долины. Струйка дыма колыхнулась в мою сторону, и ноздри защекотал запах жарящегося на костре мяса. Завтрак, как своевременно. Я так хотел есть, что даже не заинтересовался, откуда эфебы успели добыть еду. В деревню они не могли пойти, я запретил им. Пусть местные жители думают, что костерок дело рук случайных пастухов или разбойников. Дозоры возле деревни предупредят, если мужики сунуться посмотреть, кто здесь балует с огнем.

Эфебы, наконец заметили, что я уже проснулся. И один из них торопливо встал и направился ко мне. Да, конечно, это был один из тех кого я отправил вчера вечером на юг, к Суэссуле.

- Мой архонт.

- Не сейчас, Спурий. Сразу завтрак, потом доклад. Пойдем поедим, тебе будут сегодня нужны силы.

И мы вместе спустились к костру, к кускам сочного прожаренного мяса.

***

Мне снился сон.

Яркий, цветной.

Испещренный мелкими деталями. Такими четкими, такими ясными. Что можно было спутать сон с реальностью, но я спала и понимала, что это сон.

Но от этого мне не становилось легче.

Огромное поле. С высокой, по пояс взрослому человеку, травой. Посреди поля холм высотой в несколько метров. В нем большие каменные ступени, ведущие на вершину, которую венчает трон. На огромном каменном постаменте стоит резное кресло из дерева и кости. Белое, ослепительно белое.

На кресле-троне сижу я. Одетая в белое платье, сделанное из двух кусков материи так, что руки обнажены от самых плеч. Оно заколото на плече брошью и подпоясано на талии тонким ремешком. На шее висит цепочка из серебра с красным камешком. Мои распущенные волосы шевелит легкий ветерок.

Вокруг холма, в траве стоят воины. Очень много. Тысячи, десятки тысяч. Они стоят в полном облачении и хранят мертвую тишину. Один из них, в черном доспехе, отделяется от строя и идет ко мне. Он медленно поднимается по каменным ступеням. Так медленно, словно ему что-то мешает, что-то не пускает его на вершину, к трону, ко мне. Но он идет, преодолевая ступеньку за ступенькой, упорно, настойчиво продвигаясь вперед.

На половине пути воин падает на одно колено и опирается правой рукой о верхнюю ступень. Ему не хватает сил встать. И тогда тысячи воинов внизу начинают стучать древками копий о землю. А потом начинают петь, петь некую старую, очень древнюю, древнюю как весь этот мир, песню. Воин стонет от напряжения, мышцы на его теле играют неимоверным усилием. Я вижу каждую набухшую вену, каждую пульсирующую артерию. Он кричит, страшно, надрывно, так как кричат от ярости, теряя последнюю надежду, но продолжают бороться.

И он встает и продолжает путь, хотя кажется вот-вот его тело разорвется, но он не останавливается ни на мгновение, пока не достигает вершины. Воин стоит и струи пота текут по его рукам и ногам. Я вижу каждую капельку, стекающую вниз, оcтавляющую мокрый след на его теле, словно кровавый рубец от ранения. Солнце светит, щедро поливая все своей теплотой. Жара, наверно, может свести с ума, но тысячи воинов стоят под палящими лучами и, уже молча, смотрят, как один из них достиг вершины, достиг своей цели.

Что эта за цель? Зачем пришел ко Мне, Сидящей на троне, этот воин? Что он хочет от меня?

Воин медленно поворачивается ко мне.

Я хочу видеть твое лицо, воин! Я хочу знать, кто ты! Сними шлем!

Я так и не сказала этих слов, но воин поднял усталые руки и медленно потянул свой черный шлем вверх, снимая его с головы. Открывая свое лицо…

Сон закончился.

Утренняя прохлада вырвала меня из него безжалостным холодом, пронизывающим до костей.

Я проснулась.

***

- Они идут, мой князь. Мы видели колонну всадников-рамнов. Триста человек. А дальше у горизонта сплошная масса войск. Они вошли в леса у горы Тифата. Я поспешил сюда с новостью, остальные остались считать войска.

- Все правильно, Спурий, все правильно. Теперь мы знаем, враг не пойдет через Кавдинское ущелье. Остальное зависит от красноречия Айо и твердолобости Совета.

- Айо справится, мой архонт. Он единственный из Серого легиона. Его будут слушать и стратеги и Совет. Он приведет войска.

- Конечно, Спурий. Айо приведет их. Но пока они в пути, у нас тобой есть еще работенка. Триста всадников-рамнов, говоришь. Это только один легион. Только один, понимаешь? А их должно быть не меньше двух. И их союзники из Тускула. И конечно же фаланга тусков. Мы должны знать точно сколько же их.

- Да, мой князь. Ребята справятся, они сосчитают всех.

- Спурий, позавтракать тебе удалось, а вот сна не могу пообещать. Ты вернешься на юг и предашь мой приказ. Вы должны точно сосчитать всех. Меня интересует в первую очередь их конница. Вы должны сосчитать каждого всадника. Я должен знать сколько их осталось под Кавдином, а сколько пришло сюда. И еще вас не должны обнаружить. Это важнее всего. Враг не должен знать, что мы знаем о нем. Это понятно, Спурий?

- Да.

- Тогда выдвигайся. До заката ты должен вернуться и дать мне точную информацию. От нее будет зависеть завтрашний бой. И наша победа. Это важно. От тебя и Айо сейчас зависит больше чем от кого бы то ни было. Иди, Спурий. Я верю в тебя, я верю в вас эфебы. Вы уже совершили невозможное в междумирье, но должны совершить еще больше. Я верю в вас.

- Я иду, мой князь. Мы не подведем. Я иду.

***

Солнце стояло уже высоко над горизонтом. Лучи орошали землю теплом, заглядывая всюду, под каждое дерево, под каждый кустик, под каждую травинку. Тени становились все меньше и, прятаться в их прохладе становилось все сложнее. Дневной иссушающий зной усиливался, но я все равно радовалась. Это было очень здорово – из зимы моего мира попасть в лето другого. Вот только жара неустанно напоминала про мой сон. Перед глазами стоял воин, в своих страшных черных доспехах, покрытых слоем крови и пыли, и пот катился по его телу, тяжелый мучительный пот.

Я не знала кто же он. Воин так и не успел снять свой шлем. И в моих мыслях бились две разгадки. Саша? Или это конец моего пути? Смерть. Воин в черном доспехе. Кто сказал, что смерть – это старуха? У греков Танатос был мужчиной. Я боялась выбрать любой из ответов, потому что не знала, что я делала на том троне, и зачем воин пришел ко мне.

Я шла по тропе, на которую наткнулась утром, продрогшая и взволнованная своим сном. Не задумывалась и свернула по тропе на лево. Солнце стояло над моим правым плечом. Должно быть я шла на север. Тропа петляла между деревьев, огибая невысокие холмы, которые справа вырастали в земляные громады. А слева была хорошо заметна одинокая горная вершина.

Вдруг птицы за моей спиной испуганно взмыли в небо, покинув свои деревянные живые насесты. Они уносились прочь неистово размахивая крыльями, их крики плыли над кронами деревьев.

Я обернулась.

Я шла по тропе в поисках людей, не зная что спросить у них. И думала – найду, присмотрюсь к ним из далека, и тогда решу, что же мне делать. Но они нашли меня сами. Неожиданно.

По тропе, один за одним, ехали всадники. На невысоких лохматых лошадках. Шлемы блестели на солнце желтой бронзой, щиты закинуты за спины. Мускулистые руки сжимали поводья, а ноги крепко сжимали бока лошадей. Они ехали рысью, очень быстро догоняя меня, и не оставалось времени ни сойти с тропы, ни спрятаться.

Всадники были совсем рядом со мной, но не похоже было, что они вообще замечают меня. И я испугалась, что сейчас они просто собьют меня копытами и втопчут в пыль тропы.

Тогда я просто закричала.

***

Все двигалось. Вертелось обычной походной суетой. Воины, обустраивающие лагерь, постоянно мешали проходя мимо, отвлекая от мыслей.

Айо конечно справился. Уже через пару часов после полудня кавалерия Беневента прибыла на перевал. Сейчас. Вечером подтягивалась пехота. Айо сразу же нашел меня, в тени большого одинокого дерева, из-под которого открывался отличный вид на долину, что принадлежала общине Сатикула. Лучшее место для вождя, командующего боем. Все как на ладони, все складки местности, все изгибы маленького ручейка, все что могло сыграть определяющую роль в будущей битве.

И я сидел, наблюдал, думал. Рисуя своим воображением разные варианты боя, но лишь доклады Айо и Спурия могли помочь мне выбрать нужный. И они не подвели меня.

Теперь я знал. Два легиона рамнов и два их союзников из Тускула и Пренесте. Все без легкой пехоты, значит всего двенадцать тысяч. Восемь тысяч гоплитов из Вей и по три тысячи и Кере и Тарквиний. Двадцать шесть тысяч тяжеловооруженных воинов. Грозная сила. Но они не наемники, не профессионалы. Они ополчение, они крестьяне. Вряд ли больше трети из них имело военный опыт. И все же их много.

Еще тысяча тусков-пельтастов и двадцать пять сотен всадников. Все верно – остальные отвлекают мои воска под Кавдином, не зная что их там уже нет.

Кавалерия. Шесть сотен всадников-рамнов, шесть сотен их союзников. Пять сотен всадников из Вей. И восемь сотен катафрактов из Рамн. Их создал еще я, из сыновей самых уважаемых жителей этого города. Это моя ошибка, но ничего страшного, у меня сейчас было две тысячи всадников-катафрактов, на огромных нисейских конях, купленных за бешенные деньги на востоке, закованных в стальную броню с ног до головы. Жаль, так и не сторговал для них скифские луки, но стремена и длинные копья превращают их в страшную, смертельную угрозу даже для тяжелой пехоты. Лобовой удар их не выдержат ни легионы рамнов, ни хваленая фаланга тусков.

Айо скзал, что у Кавдина стратеги и Совет оставили тарентинцев. Пять сотен. Всех. Что ж, верно. Они опытны, задиристы. Они заставят врага топтаться у входа в ущелье и не пропустят дальше, изматывая в стычках. Плохо, что Совет настоял, и там же остались все Синие Щиты. Ладно, мы переиграем эту карту. Я уже послал гонца из эфебов, к битве Синие Щиты подтянутся и будут здесь.

Итак, у меня на руках Черные и Красные Щиты, не полного состава Серебряные. Восемь тысяч тяжелой пехоты и немногим более двух тысяч пельтастов. Две сотни лучников и очень неприятный сюрприз для врага – восемь сотен пращников. А кроме того четыре с половиной тысячи всадников – моя основная сила и надежда. Две тысячи катафрактов, пять сотен конных стрелков и две тысячи легких всадников.

Двадцать девять с половиной тысяч против пятнадцати с половиной. Но Синие Щиты успеют и нас станет почти двадцать тысяч. Хороший расклад. И я буду им играть.

***

Кони встали на дыбы. Копыта бешено молотили воздух. Пена взбурлила на удилах, до крови врезавшихся в плоть. Двое всадников упали навзничь, в пыль, не удержавшись на спинах животных.

Колонна встала.

Я ожидала чего угодно. Криков, брани, наказания за дерзость – встать у них на пути, или наоборот извинений, за то, что не заметили женщину на дороге. Но не дождалась ничего из этого. Воины вскочили, потирая ушибленные спины, и принялись успокаивать лошадей.

Меня не было, я была для них пустым местом. Словно не моего крика перепугались животные. И я стала понимать, что всадники не только не видели меня, но и не слышали. Меня не существовало для всех этих людей. И я не знала радоваться мне или обижаться.

Лишь лошади, видимо, чувствовали меня, мое присутствие. И они явно слышали крик, заставивший их испугаться. Всегда подозревала, что животные лучше людей.

- Змея? – спросил кто-то из всадников, оставшихся сидеть верхом.

Двое упавших осмотрелись.

- Да нет, вроде. Самой твари невидно и на песке следа нет.

- А ты ищи по лучше – уже весело закричали из колонны. – А то выходит спьяну свалились. Меньше не разбавленное по утрам хлестать надо.

- Сам ты не разбавленное – огрызнулся один из упавших, внимательно осматривая песчаную, пыльную тропу.

Выражение его лица говорило само за себя – он нашел нечто, сильно взволновавшее его, так сильно, что несколько всадников спрыгнули со спин лошадей. Они обступили тропу, вглядываясь в нечто мне не видное. Но вот один из них выпрямился и с изумленным лицом отошел в сторону. Тогда увидела и я.

След.

Отпечаток ноги человека.

Мой отпечаток.

Маленький след моего зимнего сапога с причудливым узором подошвы. Потом я увидела второй след, и третий. Всю цепочку, что не была затоптана копытами коней.

Всадники соображали быстрее и все разом посмотрели в ту сторону, где следы заканчивались. Я вздрогнула и одним прыжком очутилась в стороне от тропы на траве и скользнула под защиту деревьев. Легкие завитки пыли на тропе и примятая трава так ясно выдавали мое присутствие, что даже я, никогда не интересовавшаяся охотой и следами, поняла как просто и легко сейчас меня найти. Но всадники не тронулись с места. Они замерли, словно приросшие к земле.

А потом они упали на колени и склонили головы к земле, вытянув руки вперед.

Дата добавления: 2015-10-24