Наука, садизм и спасение

В течение последующих нескольких лет, в возрасте от 16 до 21 года я была занята получением образования. Это было начало 80-х годов, и я в то время участвовала в проведении местных вегетарианских и веганских кампаний. Я все сильнее укреплялась в своих взглядах. Чем больше новой информации я получала, тем сильнее убеждалась в том, что отказ от мяса, рыбы и побочных продуктов бойни не является чем-то надуманным и несущественным. Наоборот, это – первейшее условие для выживания планеты.

Постепенно я узнавала о том, какую роль играет мясо в нашей культуре, о непосредственной связи этого продукта с бедностью в развивающихся странах, и о его разрушительном влиянии на экологию. Об экологических проблемах тогда начали говорить все больше. Но главным побудительным мотивом для меня была необычайная жестокость по отношению к животным, распространенная повсеместно. Я не могла смириться с тем, что практически невозможно заказать где-либо пищу, которая не была бы результатом жестокости. Но труднее всего мне было понять то равнодушие, которое было у людей, даже у тех, кто знал правду. Таковы убеждения молодости.

Думает ли каждый человек о себе, что он – немного не такой, как все? Подозреваю, что да. В общем и целом, я считала себя нормальным, обычным человеком – мне нравилось то, что занимает всех девушек: музыка, танцы, секс, веселье, разные глупости, друзья. Но были в моей жизни сферы, где я стояла особняком, где я была одинока и не могла найти поддержки и где неизменно чувствовала себя в изоляции. Так обычно происходило, потому что я не могла молчать о жестокости по отношению к животным.

Раньше я на улицах организовывала сбор подписей против многих видов жестокости, происходящей в разных частях планеты. Однако когда я стала учиться в колледже Стокпорта, что в графстве Чешир, с этой жестокостью мне пришлось столкнуться непосредственно. Первый раз это произошло во время изучения биологии уровня А, когда во время практических занятий группы объединялись, и в классе могло быть до 60 человек и больше.

Когда я пришла на первое практическое занятие по вскрытию, то увидела только что убитых крыс, лежащих на разделочных досках – каждому студенту по крысе. Они все еще были теплые, еще не начали коченеть. Маловероятно, что хотя бы одному из присутствовавших в лаборатории студентов, в будущем пришлось вскрывать какое-либо животное. Сомнительно также, что тот же самый материал, который они изучают на убитой крысе, нельзя получить из других бесчисленных средств обучения, не связанных с убийством. Подобная сцена происходит во всех колледжах по всему миру.

Пожилой, лысеющий преподаватель с усталыми глазами провел краткий инструктаж о том, как подготовить крысу к вскрытию. Нам нужно было положить ее на спину, растянуть лапки, как на распятии и приколоть конечности к доске, находящейся под ней.

Я посмотрела на крысу, лежащую передо мной, и эта картина жестокости, возведенной в норму, вызвала в моей душе негодование. Подобное узаконенное пренебрежительное отношение к жизни, по моим понятиям, было частью той большой проблемы, с которой столкнулось наше общество, а никак не средством для его излечения. Крыса – это исключительно умное животное, по словам некоторых – гораздо умнее собак, у нее очень развиты сложные общественные модели поведения (поэтому вивисекторы часто используют крыс для изучения поведения, только вот непонятно, как это связано с поведением людей). И что мы сделали с этим грызуном, принадлежащим к виду, который живет на планете уже в течение гораздо большего количества времени, чем человек? Мы называем его вредителем, и любому человеку позволительно делать с ним все, что угодно. В моем случае 60 животных были бессмысленно убиты для практического занятия уровня.

Я не хотела в этом участвовать, поэтому встала и объяснила все преподавателю. В его взгляде не было заметно какой-либо реакции, но он не возражал, и я чувствовала, что внутренне он понимал мою позицию.

Покидая аудиторию, я заметила, что остальные студенты отвели глаза и полностью сконцентрировались на своей простой работе. Они боялись, что если посмотрят на меня, то это будет расценено, как согласие с моими взглядами. К подобной реакции я с годами привыкла. Несмотря на этот и другие отказы участвовать в препарировании животных, я сдала экзамен по биологии уровня А.

Потом я поступила в университет Ридинг, где собиралась изучать чистую зоологию в теории, но пришла в ужас, когда узнала, что там тоже предусмотрено бессмысленное препарирование животных. Труднее всего было в течение первых двух семестров, во время которых проводились бесконечные вскрытия, и только потом студент мог выбрать какие-то предметы. Поначалу я посещала лекции, ничего не говорила, наблюдала за тем, что делают другие, но непосредственного участия не принимала. А свои работы иллюстрировала картинками, перерисованными из учебников.

Однажды в лабораторию принесли поднос с только что убитыми черными дроздами и раздали их студентам. Подход к этому мероприятию был настолько беспечным, что птиц оказалось намного больше, чем студентов. Цена жизни была до такой степени невелика, что люди даже не удосужились посчитать, сколько в действительности нужно было трупов.

Со временем я стала активнее рассказывать о своих убеждениях студентам, а затем и преподавателям. Было странно, что мои протесты хоть и были замечены, однако никто не пытался оправдать препарирование, как необходимую часть учебного процесса. В конце концов, я сдала экзамены по практической работе за первый курс на оценку «хорошо».

Возможно, я была наивной, но я действительно не имела четкого представления о том, что включает в себя выбранный мной курс. Я собиралась изучать эмбриологию, но на первом же занятии у куриного яйца удалили часть скорлупы, открыв при этом обзор на крошечного цыпленка с его бьющимся сердцем. Мне показалось, что от нас требуют осквернить жизнь еще до ее начала. Я вышла из аудитории.

Потом я думала остановиться на энтомологии, но, посмотрев очень сильный «Фильм о животных» Виктора Шонфельда, поняла, что не хочу идти на компромисс. Фильм, показанный в Британии по каналу Channel 4, представляет собой почти 2-х часовое душераздирающее разоблачение того, как мы обращаемся с животными в разных областях: начиная с пищи и заканчивая мехом. Это действительно важный фильм о жестоком обращении с животными.

Первое задание на курсе энтомологии заключалось в том, чтобы в один конец червяка воткнуть булавку, так, чтобы, потянув за другой конец разорвать червяка. На этот раз я высказала все преподавателю в резкой форме, и, в результате, меня вызвали к декану факультета, который обвинил меня в скандальности.

Следующей была паразитология, где надо было резать животных, зараженных паразитами. Тогда я решила изучать беспозвоночных. И там я увидела самое страшное зрелище за всю мою практику. Крабов, битком набитых в кастрюлю, сварили заживо, так как сначала их надо было убить, а потом препарировать. Я дотронулась до одного, и, несмотря на все то, через что ему пришлось пройти, он шевельнулся. Он все еще был жив. Я открыто заявила о своем возмущении, и другие студенты на этот раз меня поддержали. Было видно, что преподаватель была сильно потрясена, она покинула аудиторию.

Я поняла, что не смогу изучать чистую зоологию, несмотря на то, что я всегда этого очень хотела, поэтому выбрала объединенный курс – зоологию и психологию. На самом деле этот курс оказался самым полезным для меня. Я изучала средства общения у дельфинов, китов, шимпанзе, а исследовательскую работу решила проводить по этологии, науке о поведении животных в дикой природе. Я выбрала диких котов.

В программу входило изучение сельскохозяйственных животных, и для себя я выбрала рассмотрение вопроса о влиянии промышленного животноводства на естественное поведение животных. Одно дело утверждать что-либо, основываясь на интуиции, даже эмоциях, в чем меня всегда и обвиняли. Но когда производится тщательное изучение и наблюдение, измерение, количественный подсчет, а затем делается научный вывод – это уже совершенно другое. Я сталкиваюсь с огромным количеством пространной и вопиющей лжи о том, как содержатся животные. И я благодарна судьбе за то, что смогла доказать, что современные условия выращивания животных разрушают их естественную манеру поведения, и, как следствие – фактически, разрушают их самих.

После окончания университета мне не терпелось приступить к работе по защите прав животных, но первые несколько месяцев я была вынуждена продавать места для рекламы в лондонской «Неделе СМИ». Это не входило в мой грандиозный замысел! Но через полгода я получила то, что хотела, и у меня до сих пор хранится бутылка из-под шампанского (конечно, пустая), которой я отпраздновала это событие.

Летом 1986 года я стала ответственной по расследованиям в организации против вивисекции. Я серьезно занялась правами животных, и даже мои прежние исследования не подготовили меня к тем ужасам, с которыми мне теперь пришлось иметь дело. Наша команда записывала на видеопленку многие пытки, производимые на подопытных животных, и я имела несчастье стать свидетелем огромного количества таких пыток.

Эта книга – не о вивисекции, а скорее о моих мотивах, убеждениях и требованиях. Некоторые из них сформировались у меня именно в то время, поэтому в контексте данной темы будут уместны. После того, что я увидела, мне стало стыдно за многих ученых, и у меня возникло такое негодование, что мне до сих пор бывает трудно с ним справляться.

Я не собираюсь перечислять все то, что входит в длинный список жестокостей, совершаемых людьми по отношению к другим живым существам, причем без малейшего проявления жалости или сострадания, однако расскажу два случая. Общественность узнала о них благодаря видеозаписям. Причем первую сделали сами вивисекторы, а достоянием гласности она стала с помощью организаций, защищающих права животных, таких как «Люди за этичное обращение с животными» (РЕТА)* в США. То, что было на обеих пленках – не имеет оправдания, по ним гораздо больше можно сказать о натуре вивисекторов, чем о так называемых научных исследованиях.

Первый эксперимент проводился в 1984 году в Университете Пенсильвании, на кафедре черепно-мозговых травм. В нем «участвовал» большой бабуин. Он находился в полном сознании, когда его привязали к столу, голову зафиксировали, надев на нее обездвиживающий шлем, а затем нанесли мощнейший удар по голове. Этот удар был не настолько сильным, чтобы стать смертельным, но достаточным, чтобы вызвать интенсивную мучительную боль и нанести повреждения головному мозгу.

Бабуина освободили, его голова болталась, животное не могло ей управлять. При этом было слышно, как женщина-вивисектор сказала: «Ну, вот и замечательно», а потом добавила: «Будем надеяться, что эта запись не попадет в руки противников вивисекции». Все еще удерживая травмированного бабуина, вся группа разразилась смехом.

Это шокирующее варварство оправдывали тем, что с его помощью разрабатывают такой дизайн автомобилей, при котором легче избежать травм. Не буду говорить о неуместности экспериментов над животными и о нравственном аспекте коммерции, где допускается причинение страданий и боли ради получения прибыли. Известны факты из деятельности некоторых автомобилестроительных предприятий, говорящие скорее о циничном безразличии, нежели об альтруистическом стремлении к обеспечению безопасности. Когда стало ясно, что автомобиль – серьезная угроза для жизни, то первое, что сделали производители – это сравнили стоимость возможных судебных исков со стоимостью затрат на улучшение конструкции автомобиля. Какие действия предпринять – зависело от того, что будет для них дешевле. Безусловно, страдания бабуина были составляющей частью такого цинизма.

Второй случай произошел с Бритчесом. Это был новорожденный бесхвостый макак-резус. Нескладный, с большими торчащими ушами, он, однако, был очень мил. Как у всех малышей-макак, у него должны были быть огромные круглые глаза, и первые месяцы, даже годы своей жизни он должен был провести рядом с матерью, зачастую, в буквальном смысле слова, держась за нее. У него ничего этого не было, потому что сразу после рождения в 1985 году в исследовательском центре Университета Калифорнии (Лос-Анджелес, США) его забрали у матери и зашили ему глаза.

Это были даже не аккуратные хирургические швы, а – огромные толстые стежки, сделанные грубыми бечевками, швы безразличия, как если бы человеку глаза зашили толстыми веревками.

Маленькому созданию так хотелось уюта и поддержки, что оно схватило бы все, что положили бы ему в клетку – одеяло, игрушку, все, что угодно. Но он был лишен комфорта, материнской ласки, и все, что у него было – это пустая клетка, где нечем заняться. Единственное, что ему давали – это хватать набитый изнутри цилиндр.

Это было, вне сомнения, самое худшее, из того, что я видела в своей жизни. Одно существо причиняет столько страданий другому существу, причем такому беззащитному и слабому. И какова цель этого опыта? Выявить, какое влияние слепота оказывает на детей. Вивисекторы из Университета Каролины оправдывали этот эксперимент тем, что с детьми трудно работать из-за их режима дня.

Каким же нужно обладать сознанием, чтобы придумать, и, главное, осуществить на практике такое?

Я проделала разнообразную работу, исследуя вивисекцию, и пришла к выводу, что большинство вивисекторов попадают под одну из двух категорий. Первая – те, кого интересуют только причина и следствие. У них нет ни малейшего понятия о том, что такое страдание и ни малейшего осознания того, что они делают. Они стремительно врываются в лабораторию, делают инъекции, удары электрошоком, производят принудительное кормление, стремительно покидают лабораторию и с нетерпением ждут результатов. Правильнее всего их было бы назвать «психопаты от науки».

Вторая категория – это садисты. Такие вивисекторы постоянно пытаются убедить нас, что они не хотят причинять вред животным, а делают это только во благо человека. Это – чушь. Многие из них получают удовольствие от проводимых ими пыток, им нравится чувствовать свою силу и власть. Я не сомневаюсь, что если бы им дали разрешение, они бы, не раздумывая, проделали те же пытки и с людьми. Ведь не было недостатка в ученых и врачах, с энтузиазмом взявшихся проводить страшные опыты над людьми в Бухенвальде и других концлагерях. Еще больше пугает тот факт, что британские и американские спецслужбы после окончания войны приложили максимум усилий для того, чтобы вывезти этих людей из Германии и помочь им избежать суда, и все это ради того, чтобы иметь доступ к их знаниям. Ученые-садисты существовали не только в фашистской Германии, они не появились неожиданно из ниоткуда. Они существуют везде.

У Бритчеса судьба оказалась более счастливой, чем у большинства жертв вивисекции. Его еще крошечным детенышем выпустили на свободу, сняли ему швы, и начался долгий и болезненный процесс восстановления психики после нанесенных ей сильнейших повреждений. Хотелось бы думать, что этот акт сострадания был инициативой вивисекторов,

- 31 -

которые причинили ему столько боли. Но это не так. Произошло это только потому, что в лабораторию ворвались активисты Фронта освобождения животных и вызволили Бритчеса из плена, а затем нашли для него прибежище, полное любви и заботы, где можно было, наконец, находиться в безопасности.

Когда журналисты спрашивают мое мнение о Фронте освобождения животных, мне всегда бывает трудно отвечать. Этот вопрос обычно задают по поводу действий Фронта, которые, как принято считать, сопровождаются применением силы в отношении людей, и я знаю, что любая, даже слабо высказанная поддержка, будет использована против меня и моей организации. Тем более что я много работаю с молодежью. Конечно, я не поддерживаю никакие действия, которые подвергают опасности человеческую жизнь. Но когда я смотрю запись, где показана ужасная жизнь Бритчеса, когда он был в руках у вивисекторов, а потом ту, что была сделана спустя несколько месяцев после его спасения, я начинаю поддерживать людей, которые рискнули собственной свободой и спасли его от такого жалкого существования.

Несмотря на то, что мне приходилось иметь дело с поистине страшными вещами, я, наконец, почувствовала, что помогаю животным. Но вскоре я получила первый урок о том, что такое внутренние разногласия. Ситуация накалилась до такой степени, что это чуть не уничтожило нашу организацию.

Однако я нашла новую работу, которая открывала передо мной замечательные перспективы. Я стала ответственной по работе с молодежью в Вегетарианском обществе. У меня появилась уникальная возможность создать самостоятельный отдел, буквально с нуля. До того времени Вегетарианское общество не занималось пропагандой. Более 150 лет оно было известно, как организация, занимающаяся вопросами питания и предоставления информации. Тогда, в 1987 году я начинала с чистого листа и должна была сосредоточить все свое внимание на молодежи – людях, в руках у которых ключ к завтрашнему дню, в котором будет больше сострадания. Я поставила перед собой долгосрочную цель – изменить общественное сознание в рамках целой страны. Такие решения легко принимать, когда тебе 23 года.

В течение последующих 7 лет я постоянно проводила различные кампании, что дало мне навыки и опыт, и, наконец, я смогла организовать новую активную благотворительную организацию – «Вива!» (Международный голос вегетарианцев в защиту животных).*

Дата добавления: 2015-10-24