О храбрости

Война кончилась. Деваться было, в общем-то, некуда. Норман Баукер ехал по гудронному шоссе, описывавшему петлю длиной в семь миль вокруг озера. Сделав полный круг, он, не торопясь, начинал следующий, чувствуя себя в безопасности внутри большого отцовского «Шевроле». Время от времени он смотрел в сторону озера - на лодки, на любителей водных лыж, на пейзаж. В летнее воскресенье городок выглядел как всегда. Плоское озеро отсвечивало на солнце серебром. Вдоль дороги стояли дома - низкие или в несколько этажей, современные, с широкими верандами и фигурными окнами, обращенными к воде, с просторными лужайками перед входом. С прибрежной стороны шоссе, где земля стоила дороже, дома были красивые, прочные, ухоженные, недавно покрашенные, с мостками, уходящими от берега в воду, и лодками, укрытыми у причала брезентом; с садиками, а иногда и с садовниками. На замощенных двориках стояли открытые жаровни, деревянные таблички сообщали, кто здесь живет. Слева, через дорогу, дома тоже были красивыми, но выстроены с меньшим размахом и подешевле, без лодок, мостков и садовников. Шоссе проходило как граница между богатыми и почти богатыми. В степном городке иметь дом на берегу озера - одно из немногих естественных преимуществ перед другими: возможность наблюдать закат не над кукурузным полем, а над водной гладью.

Красивое, довольно большое озеро. В школьные времена он кружил вокруг него то с Салли Кремер, гадая, согласится ли она пойти с ним в парк, то с приятелями, обсуждая насущные вопросы типа бытия Божия или теории причинности. Войны тогда еще не было. А озеро уже было. Наличие озера послужило толчком к основанию города, поводом для переселенцев сгрузить пожитки из фургонов на землю. До пионеров у озера селились индейцы сиу, до сиу его окружали бескрайние прерии, до прерий вокруг был лед. Озерную котловину прорыл южный язык висконсинского ледника. Не имея проточного пополнения, озерная вода часто цвела и застаивалась и обновлялась только за счет скудных степных дождей. И все-таки в округе на сорок миль не было подобного водоема, и озеро служило предметом гордости, им любовались в ясные летние дни. Сегодня вечером его вода отразит огни фейерверка. Сейчас оно лежало гладкое и спокойное, источник тишины окружностью в семь с лишним миль: двадцать пять минут для автомобиля на малой скорости. Купание в нем было не из лучших. Кончив школу, он подхватил в нем какую-то ушную инфекцию, едва не освободившую его от войны. В озере утонул его лучший друг Макс Арнольд и, соответственно, освободился от призыва вчистую. Макс любил порассуждать о бытии Божием. «Нет, я ничего не утверждаю, - возражал он под монотонное гудение мотора, - я говорю, что, как идея, это вполне возможно, может быть, даже необходимо: исходная причина в причинно-следственной структуре». Быть может, теперь он выяснил все наверняка. До войны они были друзьями, катались вдвоем вокруг озера, но теперь Макс стал идеей, представлением, так же, как большинство остальных приятелей Нормана Баукера, которые жили в Демуанс или Сиу-Сити, ходили в школу или начинали работать. Девочки-старшеклассницы уехали или обзавелись семьями. Салли Кремер, чьи фотографии он прежде носил в бумажнике, вышла замуж. Ее звали Салли Густафсон, она жила в симпатичном голубом домике, по левую руку от шоссе. На третий день по приезде он видел, как она косит перед домом траву, по-прежнему хорошенькая, в кружевной блузке и белых шортах. Он чуть было не затормозил - просто так, поговорить, но вместо этого резко нажал на газ. Она выглядела счастливой, у нее были дом и муж, и ему было не о чем говорить с ней.

Городок стал чужим. Салли вышла замуж, Макс утонул, отец сидел перед телевизором и смотрел по местному каналу бейсбол.

Норман Баукер пожал плечами и буркнул себе под нос.

– Ну и ладно!

Двигаясь по часовой стрелке, как по орбите, он начал еще один семимильный круг.

День, уже клонившийся к вечеру, оставался жарким. Он включил кондиционер, включил радио, откинулся, и над его головой понеслись волны прохлады и музыки. Два мальчика с рюкзаками, игрушечными ружьями и флягами для воды шли, поддавая камешки, по обочине. Он погудел, но ни один из них не обернулся. Он уже семь раз миновал их, сорок две мили, почти три часа безостановочной езды. Мальчики исчезли из зеркала заднего вида. Перед тем как раствориться окончательно, они сделались сероватыми, как песок.

Он легонько тронул ногой педаль газа.

Посреди озера покачивалась моторная лодка. Хозяин озабоченно склонился к мотору с ключом в руке. За ней виднелись еще лодки, несколько человек на водных лыжах. Июль, спокойная вода, простор и покой везде. Две болотные курочки застыли у белого причала.

Дорога заворачивала к западу, где солнце уже висело низко. Он прикинул время. Наверное, шестой час. Двадцать минут шестого. Он на войне научился определять время без часов и, даже проснувшись ночью, угадывал с точностью плюс-минус десять минут. Вот что надо было мне сделать, подумал он, остановиться у дома Салли и удивить ее умением обходиться без часов. Они поговорили бы о том о сем, потом он сказал бы: «Ну, мне пора, ведь уже пять тридцать четыре». Она посмотрела бы на ручные часики и сказала: «Ух ты! Как ты так угадал?» А он пожал бы плечами и сказал, что это еще пустяки, мало ли. Он бы держался легко и ни о чем не спрашивал. Спросил бы только: «Ну что, каково тебе замужем?» И что бы она ни ответила, кивнул и не проронил ни слова о том, как ему чуть не досталась «Серебряная звезда» за доблесть.

Он миновал Сланцевый парк, Закатный парк, мост. Голос диктора звучал устало. Температура в Демуанс восемьдесят один, время - пять тридцать пять, водители, соблюдайте удвоенную осторожность сегодня, в праздничный вечер Четвертого июля. Если бы Салли не была замужем или отец не увлекался бейсболом, самое бы время поговорить с кем-нибудь. «Серебряная звезда?» - переспросил бы отец. «Да, только мимо прошла. Почти, да не совсем». Отец кивнул бы. Многие храбрецы не получают наград за храбрость, в то время как некоторые хватают медали ни за что. Для начала Норман Баукер перечислил бы те семь наград, которые он получил: значок «Боевая пехота», «Отличный десантник», «За отличную службу», «За примерную дисциплину», «Ветеран Вьетнамской кампании», «Бронзовая звезда» и «Пурпурное сердце», хотя рана была пустяковая, даже не оставила шрама и не болела, да и с самого начала не болела. Он объяснил бы отцу, что все эти награды даются не за особую храбрость, а за обыкновенную храбрость. Обычные ежедневные задания - марш-броски, перебазирование, рутина, верно? И еще какая рутина! Нашивки хорошо смотрелись на его мундире в шкафу, и, если бы отец спросил, он рассказал бы, что означает каждая и как он ими гордится, особенно значком боевой пехоты, потому что его давали только настоящим солдатам, и он, значит, испытал все, что положено, так что не страшно, если у него не хватило духу проявить особую храбрость.

Потом завел бы разговор о медали, которая ему не досталась.

– Я и «Серебряную звезду» чуть не заслужил.

– То есть?

– Ну, это отдельная история.

– Рассказывай, - сказал бы отец.

И Норман Баукер, медленно кружа вокруг озера, начал бы с описания Сонг Тра Бонг. «Река, понимаешь? - сказал бы он. - Медленная, спокойная, грязная». Он пояснил бы, что в сухой сезон она была в точности такая, как остальные реки, никакого различия, но в октябре начались муссоны и все изменилось. Неделю без единого перерыва лили дожди, и через несколько дней Сонг Тра Бонг разлилась, и оба берега на полмили от русла превратились в вязкую жижу. В глубокое жидкое дерьмо, другого слова не подобрать. Похоже на зыбучий песок, если бы не жуткая вонь. «Уснуть невозможно, - сказал бы он. - Вечером найдешь местечко повыше, задремлешь и тут же просыпаешься, как в могиле. Тонешь в жидком месиве, которое течет по всему телу и прямо засасывает. И дождь все время, понимаешь, ни на минуту не прекращается».

– Да, впечатляет, - сказал бы ему отец, пока он переводил бы дух. - И что же дальше?

– Ты правда хочешь, чтоб я рассказывал?

– Послушай, я ведь тебе отец все-таки.

Норман Баукер улыбнулся. Он посмотрел через озеро и представил себе на вкус ощущение полностью правдивого рассказа.

– В общем, на этот раз, в ту ночь около реки, я был не особенно храбр.

– Но у тебя семь наград.

– Ну и что?

– Семь, это не просто так. Трусом ты наверняка не был.

– Трусом, может, и нет. Но я упустил шанс. Не смог преодолеть вонь. Кошмарный запах оказался сильней меня.

– Если ты не хочешь продолжать…

– Хочу.

– Ладно. Только не торопись. Никто нас не гонит.

Дорога спустилась к окраинам городка, около колледжа, теннисных кортов, парка Шатокуа с расставленными столами под навесами из цветной пластмассы. Гуляющие сидели на складных стульях и слушали школьный оркестр, игравший марши на открытой эстраде. Через несколько кварталов музыка стихла. Он проехал мимо вязовой рощицы, вдоль полосы открытого берега, мимо городского причала, на котором женщина в коротких брючках забрасывала удочку. В озере водились плотва да мелкие карпы: ни тебе рыбы, ни купания.

Он ехал медленно. Некуда торопиться, и ехать некуда. В машине было прохладно и пахло маслом, приятно и ровно гудели кондиционер и мотор. Вроде как в экскурсионном автобусе, если городок, куда приехал автобус, вымер. Сквозь стекла казалось, будто над ним распылили паралитический газ: покой и неподвижность во всем, даже в людях. Город утратил дар речи вместе со слухом. Никто не вымолвит слова и не услышит. «Рассказать ли вам про войну?» - спросит он, а городок в ответ моргнет и пожмет плечами. Налоги уплачены, голоса подсчитаны, чиновники выполняют работу четко и любезно. Четкий, любезный городок. Безукоризненно чистый. Здесь про дерьмо и грязь не знали ни черта и знать не хотели.

Норман Баукер устроился поудобнее и задумался о том, как он осветил бы данную тему. Он-то кое-что знал по части дерьма. Его, можно сказать, специальность. Вонь, например. А также, угодно ли на вкус и на ощупь? Он мог бы лекцию прочитать. В костюме и галстуке встал бы на трибуне клуба «Киванис» и рассказал слюнтяям про потрясающее дерьмо, знакомое ему вовсе не понаслышке. Образчики пустил бы по кругу.

Ухмыляясь этой картине, он отвернул рулевое колесо чуть правее, и машина мягко пошла по часовой стрелке, отслеживая направление шоссе. «Шевроле» выучил дорогу наизусть.

Солнце опустилось совсем низко. Пять пятьдесят пять, решил он. Максимум - шесть.

На насыпи заброшенной железнодорожной ветки четверо рабочих суетились в душной красноватой тени, устанавливая площадку и направляющие стойки для вечернего фейерверка. Одеты все были одинаково: штаны цвета хаки, рабочая блуза, кепка с большим козырьком, коричневые ботинки. Лица были покрыты темной копотью. «Рассказать, как я едва не заработал «Серебряную звезду?» - шепнул Баукер, но ни один из них не обернулся. Скоро они исполосуют небо цветными огнями, озеро загорится красными, голубыми, зелеными отсветами, и отдыхающие одобрительно кивнут головой.

– Главное, понимаешь, дождь ни на секунду не прекращался, - сказал бы он. - Куда ни повернись, всюду дерьмо.

И сделал бы паузу.

И перешел бы к лагерю, который они разбили в поле на берегу Сонг Тра Бонг. Большой размокший пустырь у самой реки. В пятидесяти метрах вниз по течению была деревня. Оттуда с криком выбежали под дождь несколько промокших до нитки старух. Жутковатая сцена, надо сказать. Старухи стояли под дождем и кричали, что это поле - это плохое поле. Совсем плохое. Нехорошая земля. Совсем не для хороших солдат. В конце концов, лейтенант Джимми Кросс достал пистолет и выстрелами в воздух прогнал их. Стемнело, и в темноте они разметили периметр, съели паек и попытались устроиться на ночлег.

Но дождь пошел гуще. К середине ночи почва раскисла, как суп.

– В точности, как густая похлебка, - пояснил бы он. - Или в сточной трубе. Густое и вязкое. Какое там спать. Лечь некуда, немного пролежишь, и начинаешь погружаться в скользкую глубину. Буквально засасывает. Чувствуешь, как слизь просачивается в штаны и в ботинки.

Тут Норман Баукер скосил бы глаза в сторону заходящего солнца. Он постарался бы говорить спокойно, не жалея себя.

– Но хуже всего, - продолжил бы он бесстрастно, - был запах. С реки несло дохлой рыбой, но это было явно не все. Кто-то, наконец, догадался. Нас угораздило встать на отхожее поле. Общий деревенский сортир. Там про канализацию ведь не слышали, так? Ну и справляли в поле нужду. Черт! Встали на ночлег, а оказались в говне!

Он увидал, как Салли Кремер прикрывает глаза. Если бы она была с ним в машине, она сказала бы:

– Перестань. Я не люблю таких слов.

– Куда же тут денешься?

– Да, но мне неприятны эти слова.

– Замечательно. Как ты хочешь, чтобы я это называл?

Ясное дело, подумал он, история не для Салли Кремер. Она теперь вообще была Салли Густафсон. Макс наверняка оценил бы его рассказ, в особенности иронию. Но Макс был не более чем отвлеченной идеей, что, в свою очередь, заключало в себе изрядный заряд иронии. Будь рядом его отец, пока он, как заведенный, кружил вокруг озера, он посмотрел бы на него краем глаза, убедился, что дело не в грубости выражений, а в сути происходящего, вздохнул, сложил руки и ждал продолжения.

– Пустырь из утрамбованного говна, - продолжал Норман Баукер. - И в эту ночь я мог бы заработать «Серебряную звезду» за доблесть.

– Да-да, - пробормотал бы отец. - Я слушаю.

«Шевроле» плавно перекатился через виадук и пошел вверх по узкой гудроновой полосе. Справа лежало озеро. Слева, через дорогу, почти все лужайки выгорели, как выгорает в октябре кукуруза. Вращающаяся поливалка с безнадежным упорством орошала огород доктора Мейсона. Степь уже запеклась насухо, но в августе будет хуже. Озеро зацветет ряской, площадка для гольфа окаменеет, стрекозы начнут засыхать от жажды.

Мимо громоздкого «Шевроле» промчался мыс и промелькнул киоск, где продавали мускатный лимонад.

Он объезжал озеро в восьмой раз.

Мелькали вдоль шоссе красивые дома с причалами и деревянными столбиками. Сланцевый парк, мост, вокруг Закатного парка - как по накатанной колее.

Два мальчугана еще не завершили переход длиною в семь миль.

Человек в лодке на середине озера возился с мотором. Болотные курочки торчали, как деревянные, люди на водных лыжах выглядели загорелыми и здоровыми, школьники-оркестранты собирали инструменты, женщина в коротких брючках терпеливо насаживала наживку для последней попытки.

Странно, подумал он.

Лето, жара и непонятная отстраненность от всего. Рабочие почти завершили приготовления к фейерверку.

Норман Баукер повернулся к солнцу лицом и решил, что времени семь часов. Усталый голос в приемнике подтвердил его правоту и сполз в воскресную дремоту. Макс Арнольд заметил бы что-нибудь про усталость диктора, связав ее с ярко-розовым небом, войной и отвагой. Жалко, что Макса нет. Жалко, что отец, прошедший свою войну, теперь отмалчивается.

Так много надо бы рассказать.

Про нескончаемый дождь. Про холод, пробирающий до костей. Доблесть не всегда сводится к мгновенным решениям. Она иногда накапливается постепенно, как холод. Один и тот же человек может быть храбр до определенной черты, а за чертой уже не так храбр. Иной раз ты способен на подвиг, идешь прямо на вражеский огонь, а после, когда вся обстановка вокруг несравнимо легче, огромных усилий стоит не закрывать глаза. А иногда, как на том поле, грань между отвагой и трусостью определяется нелепостью, ерундой.

Тем, как на земле вздуваются пузыри, и запахом.

Тихо, не повышая голос, он бы досказал все, как было.

– Ночью нас накрыл минометный обстрел.

И описал бы нескончаемый дождь, ползущую по земле тучу, рвущиеся мины в тумане. Темень и влага. Как если бы само поле взорвалось. Дождь, жижа и шрапнель, бежать некуда. Осталось зарыться в слизь, укрыться и ждать. Он описал бы призрачные картины, мелькавшие перед ним. Он видел парня, лежащего рядом с ним в яме, тот закопал себя целиком, кроме лица; вдруг парень подмигнул ему. Грохот отовсюду - протяжный гул, разрывы мин, крики. Кто-то начал пускать ракеты. Яркие вспышки, красные, зеленые, белые. Дождь, как на цветных фотографиях.

Земля кипела. Взрывы оставляли глубокие скользкие воронки и обнажали толщу многолетних, может быть, вековых пластов экскрементов. Из глубины поднимались пузыри вони. Две мины легли неподалеку, третья еще ближе, и сразу он услыхал вскрик. По голосу он узнал Киову. Придушенный, рваный вопль, но это был он. Странный булькающий отзвук вплетался в крик. Он откатился набок и пополз по направлению звука в темноте. Дождь падал ровными, тяжелыми струями. Всюду, куда хватал глаз, бегло вспыхивали разрывы. Рядом взлетел фонтан воды и дерьма, и он на несколько секунд нырнул с головой в грязь. В ушах отдавался стук сердечных клапанов. Он ясно слышал, как они ходят взад-вперед на волоконных креплениях. Вот это да, мелькнуло у него в голове. Когда он приподнялся, два красных огня зажглись в небе мягкими рассеянными лучами, и в их свечении он увидел широко открытые глаза Киовы, тонущие в склизкой грязи. Он замер в неподвижности, застонал, потом сдвинулся, боком прополз вперед, но, когда добрался, Киова исчез почти целиком. Над поверхностью виднелись колено, рука с золотым браслетом часов и носок ботинка.

Что произошло дальше, он не умел объяснить и никогда не сумел бы, но все равно попытался бы. Он говорил бы так, чтобы любой собеседник понял, что он ничего не придумывает.

На месте, где должна была находиться голова Киовы, шли пузыри.

Пальцы левой руки с черной каймой под ногтями разжались, из-под густой воды зеленовато фосфоресцировал циферблат часов.

Упомянув про часы, он рассказал бы дальше о том, как он ухватил ботинок Киовы и попытался вытащить его наружу. Он тянул изо всех сил, но Киова тонул, и он вдруг почувствовал сам, что тонет. Он понял это по вкусу. На языке возник вкус дерьма. Вокруг вспыхивали ракеты и рвались мины, все заполняла вонь, наполнившая его целиком, забившая легкие. И он не выдержал. Нет, подумал он. Не могу. Он отпустил ботинок Киовы, и тот ушел под воду. Медленно и с усилием он приподнялся над вязкой поверхностью, лег и, ощущая омерзительный вкус на языке, слушал звуки дождя, взрывы, лопающиеся пузыри.

Он был один, оружие потерял. Плевать. Ему нужна была ванна, а на остальное плевать, горячая ванна со взбитой пеной.

Объезжая по кругу озеро, Норман Баукер видел, как его друг Киова тонет в дерьме.

– Нет, у меня не отключились мозги, - закончил бы он рассказ. - Я все понимал, и при другом раскладе, если б не запах, не исключено, что я получил бы «Серебряную звезду».

Отличная история про войну, думал он. Война просто была не подходящая для историй о славе и подвигах. Никто из жителей города не хотел знать про непереносимую вонь. Их интересовали благородные цели и благородные поступки. Они же тоже не виноваты. Маленький городок, экономический расцвет, красивые домики, идеальные санитарные условия.

Норман Баукер закурил и опустил боковое стекло. Семь тридцать пять, определил он.

Озеро разделилось пополам, половина еще освещена, половина в тени. Двое мальчишек топали по обочине. Человек в лодке яростно дергал за шнур. Болотные курочки, задрав хвосты, добывали пропитание в донном иле. Закатный парк, колледж, корты, гуляющая публика в предвкушении вечернего фейерверка. Школьный оркестр ушел. Женщина на берегу терпеливо следила за леской.

Не дожидаясь сумерек, зажглись неоновые огни вокруг лимонадного киоска.

Он завел отцовский «Шевроле» на стоянку открытого ресторана, заглушил мотор и откинулся на сиденье. Торговля шла по-праздничному оживленно, у стойки толпились школьники и несколько фермеров, решивших отдохнуть в праздник. Знакомые лица не попадались. Стройная молоденькая официантка с узкими бедрами прошла мимо, не обернувшись на его гудок, скользнула взглядом по сторонам, с легким смешком поставила поднос на прилавок и перегнулась поболтать с тремя парнями, работавшими внутри.

В мягком сумраке он чувствовал себя невидимкой. Прямо перед ним, над раздаточным окном, трещали, погибая на открытой электрической сетке, тучи комаров.

Тихий, спокойный летний вечер.

Он снова погудел, на этот раз подольше. Официантка медленно, словно озадаченная, обернулась, сказала что-то одному из парней и неохотно подошла к нему. На ее блузке был приколот значок «Закажи домашний гамбургер». Рядом с его машиной она выпрямилась, так что он видел только значок.

– Домашний гамбургер, - сказал он, - и жареной картошки немного.

Девушка вздохнула, отклонилась и покачала головой. В ее глазах порхала пустота, пушистая и невесомая, как сладкая вата.

– Ты что, слепой? - спросила она и похлопала ладошкой по переговорному устройству на столбике. - Нажми кнопку и закажи, а я только подносы разношу.

Секунду она на него смотрела. Ему почудилось, будто ее пустой взгляд становится вопросительным, но она повернулась, нажала за него кнопку и вернулась к приятелям.

Микрофон взвизгнул и произнес:

– Заказ.

– Домашний гамбургер с чипсами, - сказал Норман Баукер.

– Ясно, понятно, принято. Шипучей-пахучей?

– Чего?

– Ну, шипучего лимонада, мускатного?

– Маленький стакан.

– Ясно, принято. Повторяю: домашний, чипсы, маленький лимонада. С огня, чтоб дымилось. Сейчас.

Микрофон взвизгнул и отключился.

– Один готов, - хмыкнул Норман Баукер.

Девушка принесла поднос, и он быстро, не глядя, съел заказанное. По мнению усталого диктора, в Демуанс было почти полвосьмого. Темнота обступила со всех сторон, и ему захотелось пойти куда-нибудь. Он еще утром прикинул несколько возможностей: сбить пару-тройку мишеней в тире, вымыть машину.

Он допил лимонад и нажал кнопку.

– Заказ, - произнес оловянный голос.

– Всего достаточно.

– Все?! И ничего больше?

– Да вроде все.

– Расслабься, дружище, - произнес голос. - Что с тобой?

Норман Баукер усмехнулся.

– Послушай-ка, - сказал он, - а хочешь послушать…

Он остановился на полуслове и покачал головой.

– Чего послушать?

– Ничего.

– Только имей в виду, - сказал микрофон, - что я отсюда ни шагу, даже если девка поманит. Прикован к столбу, понял? Ну, начинай.

– Нет, это я так.

– Точно?

– Точно, все в норме.

Из микрофона донесся разочарованный вздох.

– Дело добровольное. Клиент обслужен.

– Обслужен, - подтвердил Норман Баукер.

Заканчивая десятый круг, он в последний раз перегнал мальчиков. Человек в лодке исчез, болотные курочки уплыли. На противоположном берегу, над домом Салли Густафсон, солнце оставило пурпурный след над горизонтом. Эстрада была пуста. Женщина в брюках до колен терпеливо выправляла леску. У доктора Мейсона поливалка вращалась безостановочно.

На одиннадцатом круге он выключил кондиционер, опустил стекло и выставил локоть наружу, продолжая править одной рукой.

К чему притворяться? Он никогда не сможет и никогда не начнет об этом рассказывать.

Теплый, безмятежный вечер.

Если бы он заговорил, а этого не случится, он рассказал бы, как его друг Киова ушел в ту ночь в глубину темной и вязкой почвы - ушел целиком в войну, смешался с грязью.

Он ехал медленно, с включенным дальним светом, и вспоминал, как он ухватил ботинок Киовы и с силой потянул вверх, но не сумел преодолеть запах, сдался и упустил свою «Серебряную звезду».

Вот что надо бы объяснить: он был гораздо храбрее, чем думал про себя раньше, но далеко не так храбр, как ему бы хотелось. Тут именно оттенки важны. Макс Арнольд, любивший рассуждать о тонких материях, понял бы его. Отец, знавший все сам, кивнул бы.

– Правда состоит в том, - подчеркнул бы Норман Баукер, - что я отпустил его.

– Но может быть, он уже был мертв?

– Нет.

– Ты твердо уверен?

– Да. Он был жив. Такие вещи иногда понимаешь по ощущению.

Отец помолчал бы, глядя, как играет дальний свет на узкой гудроновой полосе.

– Ладно, - проговорил бы отец. - Семь медалей-то ты все-таки заработал.

– Да.

– Семь боевых наград.

– Да.

На двенадцатом круге небо разорвали многоцветные сполохи.

Он притормозил у Закатного парка и остановился возле навеса. Помедлив, вышел из машины, подошел к берегу и вошел в воду, не раздеваясь. Теплая вода смочила кожу. Он погрузил голову целиком и приоткрыл рот - чуть-чуть, попробовать воду на вкус. Выпрямившись, он скрестил руки и глянул на фейерверк. Для маленького городка, решил он, отличное развлечение.

Дата добавления: 2015-10-02