Давид и Вера.

Звать меня Никто и сам я

Ничто

И пишу я нечто и ничто.

Злобоописание жизни дерьмовой

И оттого весёлой

Это начало новой Life. Так и будем жить. В этом лайбе, файле, майбе. Надо знать, как оно работает. Жучара. Вот так и работает сучара.

Итак, начнём. Об чём? А, что придёт на ум. Ущербный и поражённый мозг. Его серое, как штаны пожарного вещество. Во!

Как проста жизнь изгоя. Встал. Посрал. Похавал. Пошёл во двор. Если то, что вытворяешь можно назвать ходьбой. Достижение! С одного раза перешел проспект Сталина (Московский). Не всегда! Вот и очнулся на середине. Миг? Для тебя вечность.

- Ты не подох ещё, - милый человек. Он понимает.

- Кабы сдох, лучше было бы.

- Так подохни. Чего тебе стоит. Ты же человек воли.

А на дворе осень. Та, что бабьим летом прозвали. Вот уже и клён выкрасил листья свои красной охрой. Побурели тополя. Что им!? Будут до снегов стоять с неопавшей кроной. Трава зеленеет. Мутанты.

- Грибы пошли, - это другой. С лапой заскорузлой и большой.

Мне-то что? Я таперича не ходок. А бывало…Как там в частушке: Я бывало всем давала…Да, бывало. Что скрывать.

Давид и Вера.

Сильный северо-западный ветер гонит волну в реку. Срывает последние листья с деревьев. Несёт по асфальту грязную, пропитанную машинным маслом пыль. Черная вода бьется о гранит набережных и волнорезов мостов. Всяк запоздалый прохожий спешит укрыться в домах, подворотнях, на трубах горячего водоснабжения. А, кто и на помойке в картонных домиках. Некуда тебе идти. Некуда! Нет места приюта твоей утробе неуёмной. Никто и нигде на примет твоего одиночества. Ибо есть оно суть твоего «Я».

- Эй, товарищ, - кто бы это, - эй, шагай сюда.

Внизу у обреза гранитной набережной темнеет силуэт. За восемь бед один ответ…

- Пить будешь, горемычный.

- Откуда знаешь?

- Я двадцать лет на кафедре психологии балбесам университетским преподавал. Знаю, - вижу руку его с бутылкой, вижу низ лица его. Щетина и крупные выразительные губы в кривой, сатанинской ухмылке. Отсвет жёлтого фонаря делают это видение почти театральным. Жутковато.

- Выпить не откажусь, - сел рядом на лист гофрированного картона, - ответить нечем.

- Сочтемся, - бульк-бульк и пластмассовый стаканчик полон до краев. Мастер!

- Не ты, случаем, мента подрезал у Наколашки? – не вижу, но чувствую его ухмылку. Шутник, однако.

- Я. А, что? – шутить так, шутить. А, может и убил я? Вот полтора часа назад. Сказал просто так – Ты мне стала чужой. Сказал, как выпалил последний патрон. Русская рулетка наоборот.

- Это хорошо. Значит, есть что обсудить. Так сказать, обменяться впечатлениями.

Брызги холодной невской воды достают нас, и нам становится не только холодно, но и мокро.

- Пошли отсюда, убивец.

От дома Ленжилпроекта до моста Дворцового ни души. Промелькнет зелёный «глаз» такси, вспыхнет желтый светофор на перекресте. Всё. Львы сторожевые так и стоят с поднятыми лапами. Оскаленные их морды неотрывно смотрят на Неву.

- Тут, - мой новый собутыльник тронул за локоть и потянул в подъезд дома № 2 по Дворцовой набережной, - Пошли в гости к дедушке Крылову.

Уголок в подвале, вижу, обжит давно. Матрас на кирпичах застлан пледом в «шотландку». Два ящика из-под пива накрыты планшетом. Знаю по дядьке родному, они из мастерской художника. И даже есть свет. Лампочка в сорок ватт на шнуре «времянке» забрана в нечто похожее на абажур.

- А, где басенник? Наш доморощенный переводчик Эзопа.

- Шутник Вы, сударь, - при свете лампочки мне открылось его лицо.

Красивая лицевая маска, нос с горбинкой и высоко изогнутые брови. Густая шевелюра седых волос. Большие, «породистые» уши. Хоть тут же без грима выпускай на сцену в роли короля Лира.

- Крылов жил здесь пять лет, - сели на нечто подобное табуретам.

- Как звать Вас изволите? – уже откуда-то извлечена бутылка портвейна и кулёк со снедью.

- Николаем звали.

- Я же с рождения ношу имя до пошлости простое – Давид, - юмор этого человека приятно удивляет, и он уточняет, - именно Давид, не Давыд. Не посылал я, правда, Урию на войну, не убивали мужа Вирсавии, у нас просто Верки. Просто я сделал так, чтобы Юрка ушёл из жизни. Сам, подчёркиваю, сам. Хороша была эта женщина, - Давид уже разлил вино по чашкам, разложил закуску, - так хороша, что не было ей места в нашей жизни.

Мы выпили без лишних слов. Плавленый сыр «Виола» был свеж и ароматен. Портвейн ординарный был не настолько плох, чтобы отвратить нас от него. А Давид продолжал.

- Есть такие женщины. Они сама целомудренность. В мыслях они чисты, как дева Мария. Но форма их сущности являет саму Оргию. Даже Елена прекрасная троянская ни в счет, - я слушал его, не перебивая. Не стану же я оспаривать его – женой спартанского царя была дочь Зевса и Леды прекрасная Елена, - Смотришь на нее, и замирает сердце, и не смейтесь, - ни на йоту я не ухмыльнулся, - Не мог я выдержать ту муку. Она на соседней кафедре аспирантуру проходила. Муж её там же доцентстововал. Хлюст. Выскочка.

Лампочка замигала. Ещё, ещё и вот темнота накрыла нас.

- Оставайтесь на месте, - зашуршало, застукало, и вот белёсый свет карбидной лампы высветил наш «уголок», - Это раритет. Не знаю, есть ли такая невидаль у кого-либо ещё. Давайте выйдем на воздух. Если Вы спать не хотите.

Хочу я спать, не хочу спать, не важно. А тут хозяин он: Выйдем, конечно.

Сам же думаю, где раздобыть выпивку. Долг платежом красен. Марсово поле светилось от огней недавно установленных фонарей, и даже был виден отблеск «вечного» огня. Вспомнилось, как мы первокурсники «Мухи» были там на пленере. Тогда я прикурил от него, что вызвало такую бурную реакцию у одного, вероятно, свидетеля всех трёх революций, что мне пришлось дорисовывать уже завтра.

- Тут меня каждый камень знает, - остроумие у моего ночного знакомца не иссякало, - так что, любезный, не мучьте свои извилины в раздумьях, где приобрести спиртное.

Пройдя мимо здания «Ленэнерго», хорошо заботилась императорская семья о своих гвардейца – эка, какие казармы вымахали для Павловского полка, мы прошли мимо кованой решётки и «уткнулись» в подворотню дома на углу набережной канала Грибоедова и Инженерной улицы.

- Тут, - Давид вытянул правую руку в римском приветствии, - Тут нас ждёт старушка с пойлом для всех страждущих в столь поздний час.

Я обернулся, чтобы в последний раз полюбоваться маковками собора «Спаса на крови». Насколько мрачен был подъезд, настолько гадок был и «аромат» его. Вспомнил, как в далёком 1963 году я спускался по ступеням православного храма в Вильнюсе в подвал и то и дело натыкался на тела. Также по спине пробежала мелкая рябь, и также тревожно стало под «ложечкой».

- Ждите здесь. Вижу, не в себе Вы.

Давид вошёл в темень и дверь за ним с грохотом захлопнулась. Через минуту из-за неё раздался мерзкий крик кошки и мат моего нового товарища по ночному бдению.

Я стоял, прижавшись к стене дома, как будто пытаясь слиться с ней. В отдалении, где-то у Невского проспекта кто-то прокричал что-то нечленораздельное. В ночи всё кажется таинственным и почти грозным. Пошарив в нагрудном кармашке, нашёл хобец. Закурил. Полегчало. Надолго ли?

- Вот и всё. Нам до утра хватит, - Давид появился с другой стороны, - Вот так, мил человек. Такие квартиры тут. Войдёшь с одной стороны, а выйдешь, если выйдешь вообще, с другой.

Борт плаща его сильно оттопыривался. Ветер стих, и небо очистилось от облаков. Яркие осенние звезды были хорошо видны из глубины города. Узкий серп Луны начал свой путь по небу. Не хотелось опять лезть в подвал. Щуриться от света карбидной лампы. Мой спутник, как бы подслушал мои мысли.

- Пройдемся по Михайловскому саду. Не возражаете?

В пустынном ночном саду мы чувствовали себя в большей безопасности, нежели на проспекте или улице Центра города. Редкие фонари причудливо освещали стволы деревьев. На дорожках в их свете блестели лужи, и они служили нам хорошим ориентиром.

- Давайте посидим тут, - скамья была хорошо освещена и как ни странно суха.

- Скамья сохранила тепло молодых тел городских Ромео и Джульетт, - Давид, откинувшись на спинку, уже доставал из-за пазухи большую и даже при скудном освещении видимо полную зелёную бутыль.

- Лишь бы дождя не было, хорошо-то как под сенью тополей, - с этих моих слов начался наш пикник в Михайловском саду.

- У Вас платка не найдётся, городской лирик, - Давид уже расстелил полосу газеты. Два граненых стакана закрепили её на пологой скамье.

- Где же Вы всё это хозяйство держите?

- Таков мой плащ, - отчего-то Давид померк. Помолчал. Разлил самогонку в стаканы, - Выпьем за осень, за то, что мы ещё имеем возможность вот так сидеть в ночи, наслаждаться тишиной, - не чокаясь, он выпил залпом и не поморщился.

Помолчали. На моём платке разместились два плавленых сырка «Дружба», пачка вошедших в ту пору сухих хлебцев и дольки чеснока.

После второй «порции» зелья Давид закурил. Табак он держал в металлической коробочке из-под леденцов, а цигарку скрутил из обрывка той самой газеты, что служила нам скатертью. Предложил и мне. Долго, неумело скручивал я бумагу. Давид помог мне, и мы закурили.

- Плащ хорош, но не было бы в моём теле только пятидесяти три килограммов, то и не уместилось бы всё это, - бросил на меня взгляд, - не шарахайтесь. Это не заразно. Канцер. Легкие. Меня сам Симонов пользовал. Нет, не тот, что Петра на экране вытворял, - речь Давида была спокойна, но выразительна, - сын, кажется его.

Выпили ещё. Помолчали. От Невы потянуло холодом и мглой.

- Пора нам, мил человек, как говорится, сматывать удочки. Мне-то что. Я доходяга, а Вам негоже простужаться. Вижу я, временное это у Вас. Это у меня, помните как у Сергея Есенина – Этой грусти теперь не рассыпать звонким смехом далёких лет. Отцвела моя белая липа, отзвенел соловьиный рассвет.

Мы вышли через ворота с сорванными створками на улицу Садовую и нарочито ровным шагом, всё же по двести крепкой самогонки булькали в наших желудках, пошли к набережной. К дому, где когда-то обитал Крылов, и располагалась типография журналов «Зритель» и «Петербургский Меркурий», где в подвале у бывшего профессора кафедры психологии, книгочея и эрудита был свой уголок. Свой, пусть неказистый и бедный, но дом.

От природы, будучи исключительно любопытным человеком, я всё же не торопил моего ночного товарища с рассказами о его жизни. Знал я, что такие люди, или сами раскроют себя перед тобою, или замкнуться и хоть калёными щипцами, от них слова не вытянешь.

После вечернего юрфака ЛГУ я почти год практиковался в районном, области отделе УГРО и смог получить достаточную практику.

Набережная была на редкость чиста. Нет, не от мусора, что за день накапливается. Его-то как раз было в избытке. Погулял народец накануне вечерком. Она была чисто по сути своей. Показалось, что вот сейчас выйдет из-под арки Зимней канавки Герман. Запахнёт свой плащ и, бубня под нос – тройка, семёрка, туз, устремит свой шаг к бурлящей Неве. Или скоро выйдут на тонкий лёд обманутые молодыми аристократами солдаты и утонут там, на стремнине под «градом» картечи.

Нет, всё-таки сильна она, самогонная водка.

- Мы пришли, - Давид Менакович обернулся лицом к реке и встал, опершись о парапет своими большими и красивыми ладонями об него.

Мне стало не по себе. Шли к нему в подвал, а пришли к спуску в реку.

- Глухая пора листопада, последних гусей косяки. Расстраиваться не надо. У страха глаза велики, - чётко выговаривая каждое слово из «Инея» Бориса Пастернака, Давид Менакович Оганесян, закрыв глаза, плакал.

- Не надо, Давид, - промямлил я.

- Надо, надо, - он резко обернулся ко мне и в глазах его я увидел яркий свет, - надо заставить себя привыкнуть к боли. Надо ежечасно заставлять тело своё исстрогать жизни ток. Надо вспоминать всё, - он возвысил голос, - всё, что было и не было. Что стало карой божьей.

Позади нас пронеслась машина милиции. Её квакающий клаксон, будто голос некоей птицы, заставил нас вздрогнуть.

- Пойдёмте к Вам, - не унимался я.

- Что ждёшь ты там? - он перешёл на это всепрощающее «Ты», - Там сырость и темнота. Там есть суть могила моя, - встряхнул головой так, что кудри разлетелись,- Пошли, молодой человек. Ты прав. Там мы найдём, - вскинул обе руки вверх, - ти-ши-ну!

- Эй, мужики, - мы и не заметили, что тот милицейский «УАЗ-ик» не проехал мимо, а вернулся и притормозил рядом, - тишины хотите. Так это мы враз. В обезьяннике как раз три места освободилось.

Старшина в куцей сине-серой кацавейке стоял поодаль и искусно поигрывал дубинкой. Его светлые волосы светились на фоне красного фасада дома на набережной.

- Вы правы, - отвечал Давид, протянув ему обе руки ладонями вверх, - заточите меня именно в обезьянник. Ибо я ничем не лучше этих наших ближайших родственников.

- Шутник. Вали ты отсюда, пока я добрый.

Милиционер развернулся и пошёл к своей «карете».

- Вот так, мой друг. И тут судьба отвернулась от меня. Значит путь мой в подвал, - усмехнулся зло, - мою могилу.

Мог ли я в тот момент предполагать, что говорит он суть явную.

Рано утром я вышел, поднявшись по оббитым ступеням, вышел из дома № 2. Давид спал на полу, укрывшись лоскутным одеялом, подложив под щеку ладонь. Лицо его было спокойно. Мог ли я знать, что это спокойствие была маской мертвеца. Мог ли предполагать, что в некий момент он исхитрится и всыплет в свой стакан полную упаковку демидрола.

Так уж должно было случиться, что спустя неделю я узнаю, что будет он сожжен в печи нового крематория. И, что на Большеохтинском кладбище у ямы будут стоять лишь гробокопатели и ещё двое. Кто они, не дано знать.

И вспомню я его декламацию на набережной, его слова – Мы с тобою встретились в тот момент, когда мне так был необходим слушатель-исповедальник.

Я по частям, отдельным фразам восстановлю наши вечер, ночь и ранее утро. И откроется мне эта скорбная, до оторопи пронзительная история любви немолодого армянина к юной и просто глупой девочке по имени Вера. Я пойму, что значили слова Давида об уходе соперника и о том, что оба мы убивцы. Вспомню его тонкий и короткий смешок – Глупый мальчик, он не знал, что оголённый провод под напряжением кусается больно.

Психолог Давид оголил провода выключателя в спальне, где его, Его Вера ждала этого юнца.

При свете уже зажегшегося электричества он, как актёр-мим будет изображать позы Веры в её последних любовных экзерсисах. Именно так Давид и скажет.

Должно будет пройти два года, чтобы я по делам своей тогдашней службы, следователя по особым важны делам, столкнулся с делом об убийстве Веры Игнатьевны Пестровой. На семьдесят пятом листе дела я увидел фотографии убиенной. Да, именно так показывал мне в подвале дома № 2 Давид её. Свою последнюю Одалиску.

- Ты не постиг того, что мне суждено было испытать, - говорил он под утро, кутаясь в то самое лоскутное одеяло, - страсть переполняла меня. Я не мог даже думать как нормальный человек. Я готов был запереть её в клетку, лишь бы никто не видел её лица, её плеч, груди, - он на мои глазах тогда трансформировался в монстра, - она должна была быть моей и только моей.

Он убил женщину, я же в те дни передавал два дела насильников педофилов в суд под «расстрельные» статьи.

Прочёл? Поверил? А, ведь это правда.

- Чего стал, как хрен необделанный, - и не такое услышишь у помоечной пухты.

А я всего лишь вышел поутру мусор вынести. Зима. Разве это зима? С вечера выпал снег, а утром я перемешиваю грязь. С утра ещё Ярило пытается пробиться через пелену грязных по их природной сути облаков, а к полудню они же извергают на Землю кашу из снежных хлопьев, острых льдинок и мягких, как свинячье говно, снежинок.

- Ты говори, - я стою впритык к его щуплой фигуре и не думаю отступать, - говори, да укорот языку имей. Я псих. Яйца подрежу тебе, мне ничего не будет.

У меня как всегда в кармане нож-выкидушка. 186 рублей на подземном переходе.

- Ты чего, - морда серая, гнилостная, а глаза туманны, - ты чего, ты чего, - заело, и сразу же, - я ничего.

Ей, ей у Эллочки людоедки и того больше словарный запас.

- Так и канай отсюда, - другого языка он и иже с ним не понимают.

Поканал, распространяя позади и в круг себя вонь.

Когда это было? Ходу до моего подъезда шагов десять, пятнадцать, но чтобы мне их преодолеть, нужны неимоверные мои усилия. Ноги, вот ведь оказия какая, не хотят двигаться как нужно. Земля отталкивает их, и жар вперемежку с болью пронизывает – от подошвы до задницы.

Серая ворона с чёрным клювом неспешно идет рядом. Её природное чутье подсказывает – его бояться не надо. И в местной фауне остались одни вороны и паршивые, облезлые голуби. Даже воробьи куда-то улетели.

Вот от подъезда отъехал новенький 2006 года «Лексус». Знаю, в нем вчерашний юрисконсульт одного из заводиков едет к себе в нотариальную контору. Сколько же ты, Женечка оформил на тот свет старичков в обмен на долю малую? Вышла и засеменила старушка. Сынку к утреннему чаю надо принести булочку сдобную. Сам он нигде не работает – Мой Витенька талантливый конструктор. Никто не признал его. Витеньке тому от силы двадцать пять лет. Высок, плечист, лицом чист. Просто нахлебник. Выскочила девочка подросток. Посмотришь, девочка как девочка. Шалишь, брат. Она внучка энного богатея. Её уже и на телевидении показали.

Собака такса прыгает в неуёмной радости. Скорее бы присесть. День начался. Зима. Дома, слава Богу, тепло. Можно и расслабиться.

Когда это было?

Судья и Анна

Подрабатывая машиной, теплоход «Советская Россия» мягко, с элегантностью танцора пришвартовался к бетонной плите, якобы пристани речного порта города Чебоксары. Черте с два. До неказистого здания его надо ещё пройти метров триста. Не удалось заполнить водохранилище до плановой отметки. Вот и приходится пассажирам плавающего санатория пятого управления Минздрава «пилить» к берегу, то и дело спотыкаясь о бетонные глыбы.

Бреду среди них и я. Каждое лето я свои отпуска проводил то с малой дочерью, то просто на госдаче. Этим летом жена с дочерью отправились в Сочи. Там супруга будет принимать грязевые ванны. Вот и «выгорело» мне поехать по рекам и каналам нашей пока ещё великой страны на этом плавучем санатории. Каюту на двоих я занимаю один. Обедаю в ресторане во вторую, привилегированную смену. Вместе со всеми езжу на экскурсии. Слушаю тарабарщину уставших экскурсоводов. Покупаю, что ни попади – сувениры. В свободные от завтраков, обедов, ужинов время сижу в шезлонге на корме и обозреваю берега, проплывающие мимо, мимо. Общаюсь только по нужде. Разоговорами-спорами я сыт по горло на службе. Отсидев часа два и продрогнув ли, погревшись ли, ухожу к себе, на вторую палубу и там, в баре пью чешское пиво. Закуска однообразна. Сухарики и соленая соломка. Иногда везет – кто-нибудь из команды выловит на стоянке рыбёшку и завялит. Угощусь и я. Вечерами, когда истосковавшиеся по «свободе» тётки и их номенклатурные мужья идут в ресторан и там как-то уж слишком расковано танцуют, я ложусь в койку и читаю. Читаю третий и четвёртый тома из собрания С.М.Соловьёва «История России с древнейших времён».

Иоанн, Иоанн, как просты твои слова, но и по сию пору их бы да в уста нынешних наших предводителей. Такой наказ дал он своему после Шеину, сказать Менгли-Гирею – Король, как тебе не друг, так и моему государю недруг, но чем недругу досаднее, тем лучше.

Так то! Наш же бровастый уж готов и самым заклятым «недругом» лобызаться. Отступает от исконих интересов страны.

Стук в дверь каюты отвлекает меня от слов: Если свидетель будет уличать кого-нибудь в драке, грабеже или займе, то уличаемому отдается на волю: или биться со свидетелем, или, ставши у поля, положить у креста то, чего на нем ищут…

- Можно к Вам, - пол-лица достаточный фрагмент, чтобы понять, там за дверью весьма симпатичная особа женского пола.

- Войдите, если вид растрёпанного мужика Вас не смутит.

- Прелестно.

Что прелестно мне не дано узнать. А вот то, что вытекло из-за створки двери, было взаправду прелестно. Тонкие черты лица с огромных размеров зелёными глазами и высокая грудь буквально «бросились» в глаза, ещё секунду назад зревшие буквы новой гарнитуры обыкновенной. Она же уже близила своё тело, источавшее аромат речной воды и мяты и губы её раздвигались, раздвигались. Фу, фу, ведьма изыди, хотелось сказать и отстраниться ладонями вперёд. Вот они-то и упёрлись в грудь. Вот тебе, поп и приход. Грудь не скованная ничем была, тем не менее, упруга.

- Осторожнее, дружок, - наконец губы её открылись, и обнажился ровный ряд белоснежных зубов. О, создатель! Второй раз поперёк пути моего встала женщина с фистулой. Не к добру это. Ох, не к добру.

- Простите великодушно. Привычка, - невпопад отвечаю я и прячу руки за спиной.

- Вы, определенно, ненормальный. Мне как раз нужны Ваши руки, - протягивает свою правую и склоняется надо мной.

Ну, что тут делать? Человеку, уже три недели держащему «пост». Грудь чуть ли не выпрыгивает на меня, а зубы, кажется, в следующее мгновение вопьются в моё горло.

- У меня в каюте, рядом, - уточняет и уже тянет меня на себя. Силища же, - у меня заела полка и мне не достать мой сак. А там мои вечерние наряды, - и без перехода, - А Вы вечером будете на банкете?

Откуда мне, сидящему взаперти в каюте знать о каком-то банкете.

- Меня никто не приглашал.

- Я Вас приглашаю, - мы уже входим в её каюту, - Я заметила, Вы путешествуете один. И я одна одинешенька. Мой благоверный на полгода отбыл в Африку.

В это время я без особых усилий уже открыл полку и доставал её сак.

- Не смотрите на меня так, - она стояла у двери и свысока смотрела на мои старания, - да, я выдумала это. Но как же мне, женщине, пригласить Вас на вечер. Я очень хочу потанцевать. Не пойду же я как сельская барышня на танцы шёрочкой с машерочкой.

- Из меня танцор, что из, - я осёкся, а она продолжила, - говна пуля.

- Именно так я и хотел выразиться.

- Отлично, товарищ председатель. Мы с Вами сработаемся.

- Что успели связаться с управлением кадров Миниюста?

- Зачем? Наши данные все у капитана, а его я знаю уже три года как.

Я собрался уйти, но Анна Вольевна, так она представилась, удержав меня за руку, - и увидев моё недоумение, добавила, - мой папа финн. Вот и отчество такое.

- До вечера далеко. Я уверена, что Вы не посмеете отказать даме и пока мы с Вами должны познакомиться поближе, - короткий смешок, - но не до такой степени, чтобы надоесть друг другу.

Мы просидели у неё в каюте до шести вечера. Пили крымское вино, ели московские конфеты «Грильяж» и говорили. В основном говорила она. Вера.

- Николай, мне надо переодеться к вечеру, - я привстал, намереваясь выйти, - Вы меня не так поняли, сидите. Вы меня не стесните.

- Надо понимать, что меня Вы за мужика не признаете.

- Отнюдь. Просто Вы мне настолько симпатичны, что я не стыжусь, - Анна уже отошла к встроенному шкафу и начала вынимать оттуда всяческую тканую мелочёвку, - Более того, Вы поможете мне выбрать наряд.

Мы выбрали ей вечерний наряд…

- Ты, как я и предполагала, обладаешь незаурядными качествами не только в служении закону, - Вера ушла в душевую кабинку и говорила со мной оттуда, не закрывая створок, - У вас в Ленинграде хорошо работает орготдел Обкома.

- Кого же ты там так же хорошо знаешь?

- Не надо ёрничать. Ведь я родом из Кингисеппа. Отец сначала работал агрономом в совхозе. Потом его взяли в горком. Инструктор, замзав отделом, а потом и заведующий агродтелом. Там и я начала свою карьеру, - под шелест льющейся воды она продолжала говорить, - Это позже я переехала в Ленинград. Работала в комсомоле города. Была даже заведующей отделом. А Геннадия Ивановича я узнала на партконференции, - шум воды прекратился, и женщина появилась в рамке входа в душ. Я не Пигмалион, и Вера не была куском мрамора, из которого можно было бы изваять Галатею, но обнаженное женское тело влажное и как будто прозрачное высветило в моей памяти знакомое – её и его коленопреклоненного в мраморе скульптора в исполнении Этьена Мориса Фальконе.

- Смотри, смотри, - Анна приближалась, оставляя на ковролине влажные следы, - Нравлюсь.

- Я лучше уйду. Мне тоже надо прийти в себя.

Смех женщины проводил меня.

В семь вечера мы вошли в зал ресторана. Столики были сдвинуты к одному краю и посреди уже двигались в танце три пары.

- Закажи водки, - Анна уселась за столик.

- Это по-нашему. А закусить чего взять?

- Ты, что жрать сюда пришёл?

Танцевальный вечер для нас начался со ста граммов водки «Старая Москва». Сами же танцы для меня начались с моего позора – я с первого шага так оттоптал ноги Анны, что она вскрикнула – Слон! Окружающие засмеялись. На этом наши танцы и закончились. Мы пили водку и говорили. Больше говорила она. Я же слушал и удивлялся. Ей сорок девять, а выглядит намного моложе. Она имеет два высших образования – Высшая партийная школа при Ленинградском обкоме и заочно юридический факультет ЛГУ.

- Ты знаешь, дорогой товарищ, - лицо её немного раскраснелось, она ещё больше открыла и без того глубокий вырез ворота блузы и мне стали видны мелкие капельки пота в ложбинке между округлостями бюста, - сколько надо вытерпеть женщине, стремящейся стать значимой личностью. Это в любой сфере. А в партийной работе и подавно. К тебе всяк дурак, но занимающий кой-какой пост, относится как к кухарке, вознамерившейся управлять государством.

Её монолог прервал мужик.

- Вы разрешите пригласить Вашу даму на танец?

Откуда мне знать, хочет Анна танцевать – Спросите даму, хочет ли она дрыгать с Вами ногами на палубе.

- Ох, милый, ты потрясающе откровенен. Это точно – дрыгать ногами я предпочитаю в постели.

Заместитель начальника управления Министерства легкой промышленности РСФСР, с ним мы обедали за одним столом, округлил глаза, замычал, икнул и, развернувшись на месте, удалился. Мы веселились, как могли. Вернее, насколько хватало сил пить спиртное.

- Всё, с меня достаточно, - Анна встала во весь свой рост, метр семьдесят, - у меня иссякли силы и мой желудок требует опорожнения.

Такой эпатаж заставил дамочек околономенклатурных зафырчать и запричитать. Мы ушли.

На второй палубе, куда я довёл Анну, было пустынно и лишь в иллюминаторы рубки были видны силуэты вахтенной команды.

Отдышавшись и наобнимавшись с долгими поцелуями, мы стали говорить.

- Я всю дорогу болтала. Ты же молчун. Это, что природное или навык службы. Отмалчиваться. Вы, небось, и говорите словами приговоров и решений суда.

- Я в судейской системе только последние семь лет. А молчал потому, что Вы необыкновенный рассказчик. Любопытен же я с детства.

- Мне холодно. Пошли в каюту, - Анна пошла впереди меня. Я не спешил. Мне нравилось смотреть на неё, идущую по палубе легко, изящно. Просто красиво.

- Хочу спать. Уходи, - женщина сидела у стены, - Что не уходишь? Не видел старой и пьяной бабы? – вдруг она улыбнулась, и лицо её помолодело, - Или изнасиловать меня хочешь? Слышала я, что судейские, насмотревшись всяких маньяков, и сами ими становятся.

- Тебя и всей командой не поставишь в позу прачки, если сама того не захочешь.

На этом мы и расстались в ту ночь. Кто мог знать, что ночью Анне станет плохо. Мог ли я знать, что с десяти лет она страдает сложным заболеванием печени и пить водку в таких количествах ей никак невозможно.

Ночью наш плавучий санаторий, больше похожий на вертеп отшвартовался и, когда я в семь утра вышел на палубу, то вокруг была вода, покрытая слоем плотного тумана. Тихо «урчали» где-то в глубине судна судовые машины и ласково плескалась вода о борта его. Никого. До завтрака, в мою смену еще два с половиной часа, а вчерашние наши с Анной возлияния напоминали о себе сухостью во рту и бурчанием в животе.

Туман медленно рассеивался и через его «лоскуты» теперь можно было разглядеть в небольшом отдалении небольшие островки. Редкие деревья синели на них. Справа я неожиданно разглядел маковку церкви. Значит вот так – на этом месте стояло село и, как заведено, на самом высоком месте церковь. Жутковатое зрелище.

- Не спится, товарищ, - вахтенный офицер отвлёк меня от созерцания окружающего пейзажа.

- Жажда не даёт, - не привык я лукавить. Скажешь какую-нибудь чушь, потом забудешь, а человек нет. Оправдывайся после.

- Понимаем, - молодой человек улыбнулся приятной улыбкой, - не побрезгуйте. Я с вахты иду. У меня в каюте припасено кое-что.

- Отчего же, - у меня, вероятно, так исказилось лицо, что офицер уже откровенно рассмеялся, - пойдёмте.

В каюте Андрея было чисто, как в палате реанимации – ни пылинки. Свежо. Окно-иллюминатор было, судя по этому, открыто всю ночь.

- Посидите. Я мигом, - Андрей скрылся в душевой кабине, через минуту зашумела вода и послышалось кряканье здорового мужика. Еще через три минуты в каюту вошёл благоухающий, с влажной шевелюрой в легком спортивном костюме, редкой для той поры фирмы «Nike» - Я готов.

Пиво из холодильника и вяленая рыбка. Что может быть лучше! А в это время моя ночная спутница и новая знакомая лежала в изоляторе медпункта и над ней «колдовал» единственный на судне врач. Печёнка Анны так отреагировала на выпитое накануне. К завтраку я явился уже в «форме». Наши с Анной смены не совпадали, и потому я завтракал в наилучшем расположении тела и духа. В изоляторе решался вопрос – сможет ли пассажирка продолжать путешествие. Анна уже пришла в себя и слышала бубнивших за тонкой перегородкой врача, помощника капитана и ещё кого-то. Это она мне рассказала тем же вечером.

- Слышу за стенкой бу-бу, бу-бу. А, что говорят, не разберу. Даже привстала. Уши навострила и кое-что стала различать. Слышу – надо ссаживать и называет какой-то город. Тут я вспомнила тебя, судейская морда. И так мне стало обидно. Вот ведь, думаю, так всегда у меня с мужиками. Им все сладости, мне желчная горечь. Но нет, и кричу: Идите сюда. А, когда они буквально ворвались ко мне, подумали, что мне опять стало херово, ох, прости, то я им выдала. Никуда с корабля, - я поправил её – судна, - да какая разница. Никуда я с корабля, - ехидно взглянула и продолжала, - с корабля я не пойду. Хотите, такие, рассякие, спихнуть с себя ответственность. Я им не какая-нибудь простая пациентка. Я ответственный работник ЦК и им доверили моё здоровье и жизнь. Видел бы ты их рожи.

Мы сидели с ней в пустом ресторане и ужинали. Она ела овсянку и пила чай с лимоном. Я из солидарности не стал заказывать привычный гуляш с жареной картошкой и ел парные котлетки с капустой.

- Ты выпей. Я погляжу, - заметив моё замешательство, - не бойся, мне не завидно. Выпей, выпей.

Так я пил водку, заедая её парной котлеткой и запивая кофеем с молоком.

- Мы должны закрываться, - официантка Оля знала о том, что случилось с Анной, видела в каких отношениях мы с ней, но и её можно было понять. Уже начало одиннадцатого и ей надо ещё всё прибрать.

- Оленька, ещё пять минут и мы исчезаем, - Анне так не хотелось возвращаться в изолятор. На этом настоял врач.

Наша «Советская Россия» со скоростью пять узлов двигалась по Волге вниз. В той её части, где иногда даже было не видно берегов. Широко разливается здесь река. У штурмана я узнал, что город Зеленодольск мы будем проходить в четыре утра. Мне хотелось хоть с борта теплохода посмотреть на него – всё-таки это моя родина изначальная. Там меня мама родила. И там я прожил свои первые пять месяцев. Будильника у меня не было. Просить кого-то разбудить меня не стал. Вот и проспал. На верхнюю палубу вышел, когда городок уже был едва различим.

- Прошли уже Зеленодольск? - матрос, драивший палубу, был угрюм и потому ответил кивком головы. Свежий ветер разогнал напрочь сон, и уходить вниз расхотелось. Матрос несколько раз перегонял меня с места на место и, в конце концов, раскрыл рот – Там, на второй палубе Верка буфет готовит. Вы бы спустились, да постучались. Всё дело, какое себе найдёте.

- Вы правы, - и спустился, и постучался. Верка, уже хорошо изучившая мои вкусы без лишних слов открыла бутылку чешского «Провайдера» и насыпала на бумажную тарелку горку сухариков.

- Что не спится? – она уже переделала все свои дела и теперь, испросив разрешения, присела ко мне, - Беспокоитесь?

Всё-то она знает. А как не знать, если мы с Аней у неё покупали пиво и снетки.

- Да, нет, Вера. Чего мне беспокоиться. Анна Вольевна в надежных руках. Просто хотел посмотреть на Зеленодольск, - отчего-то мне хотелось рассказать о своем рождении этой молоденькой симпатичной девушке волжанке. Вообще, команда судна и обслуга в основном состояла из жителей Горького. Именно там был приписан теплоход.

- Мой папа из Зеленодольска, - с готовностью поддержала разговор буфетчица, хотя их строго инструктировали – никаких сторонних разговором с контингентом. Так значились мы.

- Ты, что татарка?

- Ни. Папа туда был призван из армии на строительство какого-то завода. Там и с мамой познакомился. Я уже в Нижнем родилась.

Была странно слышать из уст молодой женщины это старое название города.

- А Вы в Зеленодольске родились? – ей определённо хотелось поболтать.

Я коротко рассказал об эвакуации во время войны. О ленинградском заводе, что был туда эвакуирован. Об отце и матери. Вот и подошло время открывать буфет.

- Ой, Вы меня страшно извиняйте. Мне открываться надо, - увидев, что я хочу уйти, - замахала руками, - ни, ни, Вы сидите. Отдыхайте.

Милая девочка, как она заботлива. Что это? Некое природное? Или чисто женская солидарность? Анна же благоволила ко мне.

Допив пиво и доев сухарики, я вернулся в каюту. До завтрака ещё много времени и можно соснуть. Всё-таки встал я в четыре с лишним. И опять я проспал.

- Можно к Вам, - разбудил меня старпом.

Коротко, почти по-военному он доложил мне, что Анне Вольевне стало лучше, но лучше бы ей прервать путешествие и вернуться в Москву.

- Анна Вольевна приказала мне обсудить это вопрос с Вами, - старпом был явно смущен и всё время мял свою фуражку и без того не первой свежести.

- Да оставьте Вы свою фуражку. Вы уже сдали вахту? – мне хотелось, чтобы он отвлёкся от своей миссии и начал говорить по-человечески. Кивнул и отбросил фуражку.

- Тогда мы можем выпить. Это ещё никому не мешало.

Мы обсудили все вопросы. Прежде всего, было решено, не откладывая в «долгий» ящик, привести Аню сюда и от неё самой услышать, что она думает о таком конце круиза. Но, когда мы уже почти опорожнили бутылку, дверь в мою каюту распахнулась и мы увидели предмет наших рассуждений.

- Вот так, товарищи мужчины! Пока женщина страдает, и от физических, и моральных мук, они бессовестно пьют водку.

Анна была весела. Натянуто весела. Так держат себя, как правило, люди, обладающие сильным характером, когда им как-таки раз невесело. Скорее больно.

- Садитесь Анна, - пригласил я её сесть рядом со мною, но она предпочла место рядом со старпомом.

- Я знаю, и прошу не перебивать меня, что мне необходимо обследование в стационарных условиях, - она ткнула пальцем в грудь старпома, - коих вы со всей своей командой мне обеспечить не можете. Я приняла решение, - вот что значит настоящая школа, - в Ульяновске хорошая клиника. Дайте телефонограмму, - опять её наманикюренный палец уперся в старпома, - пусть они обеспечат мне всеобъемлющее обследование.

Мы с моряком сидели молча. Лишь стаканы на столике у окна-иллюминатора позвякивали от вибрации, идущей от глубоко сидящих судовых машин. Это привлекло внимание женщины.

- Вот, что, други мои, - она сделала паузу, как бы сравнивая нас, - ты, - это я, - и ты, равно на сей момент удалены от меня. Так что я сама распоряжусь.

И хватко, как-то чисто по-мужски, взяла бутылку и так же лихо разлила остатки водки по стаканам.

- За восемь бед, один ответ, - сказала Анна и залпом выпила содержимое своего стакана.

На меня «пахнуло» чем-то прошедшим, уже пройденным. Не так ли я сказал себе, спускаясь по ступеням в подвал дома № 2 по Дворцовой набережной?

Рано утром я помогал Анне собраться.

- Я ни о чём не прошу, - она скрупулёзно складывала вещи в чемодан, - ты волен поступать, как сочтешь нужным. Я уже переговорила с общим отделом Обкома в Ульяновске. Они сделают всё наилучшим образом. Не хвастаясь, скажу об «инциденте» уже поставлен в известность, - она назвала фамилию одного из высокопоставленных ответственных работников ЦК Союза, - потому я уже «на контроле».

Немного отдышавшись, она продолжала.

- Так что в твоем присутствии там нет никакой формальной необходимости, - она опять отдышалась, - Но ты, мерзавец, уже так глубоко влез мне в то, что некоторые называют, душу, что я уже не представляю утро без тебя.

Протяжный один и два прерывистых гудка нашей лайбы известили о том, что она начинает швартовку.

- Мне надо десять минут, - Анна, шок для меня, расплакалась.

- Прости. Это всё водка, - и только тут я заметил, что от неё пахнет спиртным.

На краю пирса в городе Ульяновске, бывшем когда-то уездным центром Симбирске, одиноко в сиреневой дымке утра стояла «Волга» - ГАЗ-24. Рядом толкались двое «в штатском». Поодаль белел УАЗ-ик с красной полосой по борту.

- Ишь, как их навострили, - я вёл Анну под руку по трапу, а она ругалась на погоду, на капитана, что не смог причалить «лучше». Я понимал её состояние. Ночью ей опять стало плохо. Два укола то ли баралгина, то ли но-шпы укоротили боль, но только «укоротили». И сейчас она, спускаясь по узкому и весьма крутому трапу, терпела эту боль.

Наотрез отказавшись лечь на носилки и ехать в «мертвецкой» - её выражение, она уселась на заднее сиденье «Волги» и скомандовала – В гостиницу. Никто не смог ей возразить. Мол, Вам бы лучше сразу в больницу. В гостиницу – рявкнула она и шофёр начал на педаль акселератора. Она устроила меня в номер «Люкс», проследила, чтобы всё было в номере – Он без водки и меня не проживёт и дня…И только после этого согласилась поехать в клинику пятого управления Горздрава.

Пять дней врачи делали всё, что было в их силах. На второй день из Москвы прилетела бригада реаниматоров. Лучшие по тем временам оборудование, медикаменты. Всё было задействовано. «Сам» звонил чуть ли не ежечасно.

На третий день мне разрешили посетить Анну.

- Вот, милый, ужас как противный, злой и страшно, - ей хватило сил изобразить на лице нечто, - ласковый зверь. Что дано, то испито. Жаль не до дна.

Она прикрыла глаза. На лбу выступили капельки. Я ждал молча.

- Всё рок. Судьба. Я ведь, что там греха таить, вознамерилась тебя «заарканить». От бабы твоей тебя отбить. Грех это. Вот Он, - она ткнула в белый до синевы потолок, - и наказал меня. Усмехнулась. Помолчала секунду, - А может нас.

Через пятнадцать часов двадцать пять минут её сердце остановилось. Тотальная гипертензия. Может так, а может и не так. Чёрте его знает. Меня допрашивал Прокурор города дважды. Напоследок сказал, чинуша! что с него взять, - Я вынужден о происшедшем доложить по инстанциям. Ни товарищ, - только тут я узнал фамилию Анны, - ни Вы не являетесь обычными гражданами.

- Ты знаешь, милый, я, пожалуй, впервые ощутила себя просто женщиной. С тобой мне стало вдруг спокойно. Мне показалось, что вот он, то есть ты, дурак, сможет оградить меня от всех напастей и главное от снующих вкруг меня подонков. Не мне тебе говорить, что за должность у меня. Каждый считает, что, если я главный бухгалтер, то и деньги я гребу лопатой.

Пояснение. Главный бухгалтер Управления делами, а ранее Общего отдела ЦК ведал не только деньгами, но и всем «активами» партии.

- Ты думаешь, почему я здесь. Мне ведь положена дача на Холодной речке. Я хотела побыть хоть немного просто бабой. Ну, скажи, разве я не баба, что надо.

Так она говорила всего пять дней назад. А сейчас я стоял у аппарелей АН-12 и ждал, когда в самолёт загрузят цинк. Груз 200.

- Вы хорошо справились с задачей. Откровенно говоря, мы думали, что Вы выберите другой способ, - толстый, какой-то неопрятный человек только что отобедавший в одном из дорогих ресторанов, говорил спокойно, - знаете, вода она все концы прячет. Но были бы вопросы – где тело, что да как. Нет, Вы определенно молодчина. Довести больную од катастрофического цирроза печени.

Прошло шесть месяцев. Городская Коллегия судей вынесла свой вердикт – отстранить такого-то от должности Председателя районного городского суда.

Минуло ещё полгода.

- Вот ты, очкарик, значит умный, - от него разит «за версту» вчерашним «Пустырником». Словно он провёл ночь в аптечном складе. Его сорочка давно потеряла свой первоначальный цвет, но он «излагает», - так, вот ты скажи…

Он будет талдычить своё – «ты скажи» хоть до ночи, но так и не сможет окончить фразы. Может быть, он и не доживёт до утра. Обольют его бензинчиком пацаны наркоманы и сожгут, забавы ради. Никто и не вспомнит о нем.

У меня теперь нет работы, семьи, места постоянного жительства. У меня есть, и пусть кто-либо попытается отнять это у меня – выгрызу яйца, Она! Вы слышите! Она!

Промелькнула подобно падающей звезде.

- Пиши, прапор, - усталый, мало спавший и, что особенно плохо, недопивший старлей диктует в протокол, - пиши, тело лежит на правом боку, ноги согнуты в коленях…

22 ноября 2008 года. Город Выборг.

Как оказался бывший Председатель суда там, не знамо…

Только в морге нашёл прозектор у него в кармашке бумажку: Светло и радостно мне думать о тебе. Моей звезде. В закатный час ты путь мой осветила. Сгорела, и мне… Дальше строки были размыты.

____________________________________________

Женя, Женечка и стройтрест

Совет директоров ЗАО «Строинвест» собрался на своё собрание в загородном доме его Генерального недалеко от станции Каннельярви. Густой елово-сосновый лес окружал участок в двенадцать соток.

Десять лет назад на этом месте стояли два дачных домика садового товарищества «Строитель». В начале девяностых тогдашний единственный в городе генподрядчик «Главленинградстрой» организовал для своих работников его. Взялись за дело профессионально. Нагнали технику. В короткие сроки произвели выторфовку и планировку площадей. От ЛЭП-500 «бросили» линию и построили подстанцию. Бурили артезианские скважины. И строили эти «садоводы» профессионально. У всех ленточные фундаменты. Кирпичная кладка. На кровлю пошёл листовой шифер. Вырос поселок быстро. Отстроился там и бывший главный инженер Главка. Евгений Иванович Сухоросов.

Жена так обустроила их дом, что соседки ходили к ней, как на экскурсию. Одно плохо. Болела она сильно. С четырнадцати лет юных своих страдала она пороком сердца. Врачи всё удивлялись, как она с таким сердцем ещё родила мужу, родному Женечке сына.

Но время шло и пришли «новые времена». Повсплывали, как дерьмо в проруби «новые русские». Им давай особняки повыше и участки поболее.

Кукс-клун-клан – передернул затвор, и миллион в кармане. Вот уж и самый главный по «имуществу» города просел на переднем сиденье «Вольво». Ни кровинки из пробитого лба умного еврея.

- Женя, ты езжай сегодня один на дачу, - жена даже не поднялась утром, как обычно и ещё лежала, под подбородок укрывшись пледом в постели.

Всю неделю Евгения недомогала. Глотала какие-то пилюли, по ночам тихо постанывала. Евгений вызывал врачей из Первого меда и ГИДУВ,а. Все говорили одно – нужна операция.

- Какой процент того, что жена после операции будет жить.

- Медицина до сих пор это отчасти лотерея, - отвечали эскулапы.

- Никуда я не поеду, - у мужа были дела на участке. Он давно решил избавиться от него. Сын вырос и для нег этот участок был обузой. Он уже оформил почти все документы на выезд в США. Там разворачивалась пресловутая Силиконовая долина. Мозги нашим мальчиков, «хакеров» хорошо оплачивал набирающий силу глобализм. Пусть его. Здесь ему таких денег не заработать за всю жизнь. В воздухе зрело что-то. Это «что-то» скоро разродиться «перестройкой».

- Нет уж, Евгений не в твоих правилах не доделывать начатое, - жена была в курсе.

- Хорошо. Я только туда и сразу обратно. Вот тебе телефон Виктора, - Виктор Васильевич когда-то работал в Строительном комитете, и их связывало много в делах, - Звони ему. Он тут же подъедет.

- Не каркай. Езжай и делай дело, - про себя женщина подумала – будет, на что сделать операцию. Об этом же мыслили и её муж. Это и решило. Надо ехать.

Новая «Нива» ходко бежит по Средневыброжскому шоссе. Евгений никогда не гнал машину, следуя правилу – тише едешь, дальше будешь. Но в этот раз его подстёгивало беспокойство за жену. Как она там, одна? Вот уже проскочил мост через Чёрную речку. По её правому берегу рядком сидели рыбаки. Хорошо сейчас берёт на блесну форель.

Но вперёд, вперёд. Вот и пересечение двух автотрасс – А-122 и Е-18. Впереди три фуры. Везут в Финляндию «воздух», чтобы обратно завезти в страну аудио и видео - технику, кроссовки, джинсы и прочее. Идут плотно. Их скорость 90 километров в час нашего водителя не устраивала никак. И он пошёл на обгон. Одна, вторая фура… Ещё немного. Но откуда ни возьмись навстречу «летит» иномарка. Уйти вправо нельзя. Там фуры. Идти «на таран» верная смерть. Руль влево, и «Нива», словно птица вылетает за обочину. Нет, что ни говорите, молодцы наши автостроители. Живым остался Женя. Да вот лишь ноги его переломало в трех местах. А тот, что был за рулём «Мерседеса» унёсся вдаль.

Не таковы наши «дальнобойщики». Разом, все трое затормозили и долго вытаскивали Евгения из искореженной автомашины. Минут двадцать он, будучи в шоке, боли не чувствовал. Но уже на траве он впал в беспамятство. Попутка довезла его до ближайшего поста ГАИ. Там милиционеры кое-как обработали раны, остановили кровотечение и через два часа «Скорая» доставила пострадавшего в больницу № 33 в городе Сестрорецк.

В десять вечера жена стала волноваться. Потом стала уговаривать себя, что всё хорошо. Засиделся с мужиками. Выпили. Как без этого. Вот и не поехал пьяным обратно. Он же оставил телефон Виктора. В двенадцать ночи приняла таблетку эналаприла и уснула.

Евгению сделали операцию. К сожалению, кости правой голени была раздроблены настолько, что спасти ногу не удалось. Ампутировали по колено.

- Виктор, - прошли сутки, как муж уехал на дачу, и Евгения решилась позвонить, - Виктор это Женечка, жена Жени.

- Женечка здравствуйте, что с Вами случилось? Мне Женя сказал, что Вы будете звонить в случае чего.

- Со мной-то всё в порядке. А вот Жени всё нет. А должен был вернуться вчера.

- Ну, мало ли что, - а сам встревожился. Дело в том, что тот человек, с которым у Евгения была назначена встреча на участке в присутствии нотариуса, так и не дождался продавца.

- Витя, я попрошу Вас, узнайте как-нибудь, где муж.

- Вы, главное не волнуйтесь. Я всё сделаю, - он и сам уже намеревался звонить в дежурную часть ГАИ.

Уже в пять вечера он вёз Евгению в Сестрорецк. Она была бледна и молчалива. Ни слезинки не проронила женщина. Лишь один раз как-то отрешённо произнесла – Всё думал, что я или помру вовсе, или обездвижу, а вот как всё случилось.

Врачи сделали операцию на «отлично». Так и бывает подчас. В обычной провинциальной клинике хирург не «отягощенный» званиями и должностями умеет резать лучше другого столичного эскулапа. Конечно, свою роль сыграл крепкий от природы организм Евгения. Уже через сутки он с удовольствием поглощал больничную еду. Просил добавки и шутил с сестричками. Жену, как только отошёл от наркоза, отослал домой – Нечего здесь просиживать. Дел и в городе много.

Он поручил ей закончить все дела по продаже дома. Зря, что ли она три года назад закончила специальные курсы переподготовки руководящих кадров по специальности юридические основы бизнеса. Как - никак три тысячи «зелёных» выложили. Вот, пусть и попрактикуется.

Прошёл месяц с того дня, когда «Нива» вылетал за обрамление шоссе, ведомая бывшим главным инженером-первым заместителем Главка, а в тот момент временно не работающим «дачником». Протез на его правую ногу сделали мастера из Германии. Постепенно, преодолевая боль и кровь, Евгений Иванович научился ходить без костылей и палочки. Вырученные от продажи дома в лесу у Каннельярви он вложил в созданную им и Виктором фирму. Пришло время строительства коттеджей для олигархов и нуворишей. Евгению прооперировал профессор Бокия, и она буквально расцвела.

- Женя, - как-то они уехали на новой машине, японке «Ниссан» в новый и ужас как модный ресторан на выезде из Зеленогорска с интригующим названием – «Волчье логово», - Женя, ты только не перебивай меня. Я хочу открыть своё дело, - муж слушал со вниманием, - у меня все-таки есть юридическое образование, - ох, жена, думал муж, как же ты хороша, - в наши дни сплошь открываются разные «ЧП». Вот им я и буду оказывать юридические услуги.

- Сколько? – реакция мужа была быстрой и точной.

- Обсудим не тут, - жена и здесь проявила должную осмотрительность.

- Выпьем.

Седло барашка с зеленью и отменное вино. Чего ещё надо для приятного вечера. Пусть и в логове волка. Те люди, что помнили, откуда идёт это название или уж померли, или им не по карману это заведение. Заросли травой-лебедой и бетонные «останки» в лесу под Винницей.

- Евгения Петровна, отчет за квартал готов, - девочка с высшим финансовым образованием, из «хорошей» семьи (3000 $ первый взнос) ждала, когда её «босс» договорит по телефону.

Евгения Петровна, только вчера справившая девять дне по убиенному мужу, была сосредоточена и предельно внимательна. Это ей пришлось и принять дело мужа, и отвечать на бесконечные вопросы следователя по особо важным делам городской прокуратуры, и организовать, да так, чтобы не было эксцессов, его похороны.

- Это ты, ты, - кричала мать Жени, брызгая слюной ей в лицо, - ты виновата, что его не стало.

Сильна кровная связь. То-то в 1998 году он же, её муж сказал: У нас сильна семья. Мы, Женя хуторские.

- Оставь меня и проваливай прочь.

Синий туман покрыл окраину города. И, если в его Центре ещё светились рекламы и уличные фонари, то здесь у Озерков темень и туман скрыл, и нищету оставшихся хибар, и наглую роскошь особняков. Лишь лай цепных псов приносил «жизнь» в этот укромный уголок.

___________________________________________

Осень. Ох, уж эта осень.

Дата добавления: 2015-10-24