Отрочество

Отрочество - понятие весьма туманное. Трудно определить тот возраст между детством и юностью, когда детское «Почему?» еще остается, а подростковое «Зачем?» незаметно превращается во вполне взрослое «А на черта все это надо?» Для каждого этот период свой, и лишь условно можно сказать, что отрочеством для нас был короткий переходный период с 7-го по 8-й класс. У слова «отрок» есть и второе значение – младший дружинник князя – оно нам тоже подходит, потому как, если бы собралась вдруг княжеская дружина, то мы опять оказались бы самыми младшими. Совершенно случайно для нас отрочество совпало со значительными событиями в училище. Начало им - 1960-й год, мы заканчивали 6-й класс, средний наш возраст 13 – 14 лет.

В стране началось очередное, на этот раз «значительное сокращение Вооруженных Сил». Проведение первых подобных мероприятий было оправдано, так как после окончания Великой Отечественной войны в составе Вооруженных Сил СССР находилось порядка 13 млн. военнослужащих. К 1955 году их оставалось 5 млн. 763 тысячи. В 1955–1958 трижды были проведены довольно значительные сокращения в общей сложности на 2 миллиона 140 тысяч человек. Эти уже были связаны с ломкой судеб, так как увольнялись профессиональные военные, в том числе и бывшие нахимовцы, посвятившие жизнь службе Отечеству. После этого, казалось, что сокращать больше некуда, однако в 1960 все же состоялось еще одно, вошедшее в историю числом пострадавших - 1200000 - «миллион двести». Это сокращение было уже убийственным. Все сокращающий меч навис и над нами.

Над училищем стали сгущаться тучи, и, как часто бывает в такие времена, страшнее всего оказались различные домыслы и сплетни. Нас стали готовить к предстоящей перемене и даже водили на экскурсию в какой-то интернат, кажется с усиленным изучением индийского языка. Но там – покрывальца, салфеточки на лакированных тумбочках. Не то! Мы жили проще, и теперь находились в томительном ожидании.

Это государственного масштаба дело касалось многих училищ и долго решалось в верхах. Наконец, конкретно по Ленинградскому Нахимовскому училищу был издан Совместный Приказ Минпросвещения и Главкома ВМФ от 27.05.60 г. № 3152, который оговаривал условия передачи училища в Министерство просвещения и переформирования его в школу-интернат. И в тот же день 27 мая 1960 года начальник училища подписал приказ о роспуске училища.

***

Училище было взбудоражено. Мы радовались, не осознавая до конца, чему. Учебники летали по классам, как птицы: конец учебе, конец воспитательскому гнету, конец военной дисциплине. Подобную, кратковременную и не объяснимую радость испытывали русские солдаты на фронтах I Мировой войны осенью 1917 года, когда им объявили, что все, кто хочет, могут идти по домам. Женя Беляев вспоминает, как рванул на груди форменку до пупа: «Эх, яблочко, да на тарелочке…».

Но затем наступило отрезвление. Это был первый удар по нашей вере в светлое будущее. Настроение, у всех было растерянным, так как эта была первая неопределённость в жизни, решение которой тебе было неведомо. Было много вопросов. Например, какая будет у интернатовцев форма? Все сходились на том, что специальной не будет. Только снимут погоны, как уже не раз было в истории, и вот тебе - готовый интернатовец. Некоторые, не согласные оставаться в интернате, готовились к побегу. Начали копить сухари на дальнюю дорогу и готовить рюкзаки (вроде бы одним из них был Силыч – Валерка Иванов). В. Калашников вспоминает: «Я тоже решил покинуть интернат, хотя смутно представлял свою дальнейшую жизнь на гражданке. Звонил неоднократно в Москву родителям, они меня успокаивали. А однажды отец твёрдо сказал, что никакого интерната не будет».

Начальник училища контр-адмирал Григорий Евтеевич Грищенко к тому времени находился на своем посту уже 12-й год. Под его управлением в училище была создана блестящая педагогическая школа, и само училище обрело тот блистающий вид, который восхищал посетителей любого ранга. Ему было ясно, что такое училище может существовать только в военизированном виде и только в составе Вооруженных Сил. Уж он-то, наверняка знал, как и где это государственное решение готовилось, и как на него можно было повлиять.

Подвернулся удобный случай: изъявил свое желание поступить в училище Сережа Полянский, как оказалось – племянник Дмитрия Степановича Полянского, тогдашнего председателя Совета министров РСФСР, а главное - Члена Президиума ЦК КПСС. Племянник, был принят в 5 класс 10 июня 1960 года, раньше других, еще с оговоркой, что «стоимость продовольственного пайка компенсируется Ленинградским Городским отделом Народного образования»[1]. И началась работа по ликвидации этой «оговорки». Григорий Евтеевич лично провел мать Сергея по всему училищу, а затем повез ее в лагерь, где счастливая ребятня брызгалась в кристально чистой воде Нахимовского озера и сноровисто управляла парусами шлюпок.

Затем пошли звонки по инстанциям и, думается, что не одного только Д.С. Полянского, но и других высокопоставленных лиц, чьи сыновья, племянники и внуки процветали на этой обихоженной грядке нивы просвещения.

Училище отстояли, вернули в лоно Министерства обороны и родного Военно-Морского Флота.

***

Но судьбоносная чехарда не прошла даром. Как мудро утверждают современные выпивохи: «Ошибка в опохмелке влечёт за собой трёхдневное пьянство!». Так оно и было.

Этот год вообще был для училища несчастным. Летом на практике погиб нахимовец выпускной роты Владимир Павлов. Трагедия произошла на крейсере «Орджоникидзе». Во время учебных стрельб в зенитном автомате заклинило гильзу. Расчет орудия пытался банником выколотить ее из ствола. Произошел взрыв, расчет погиб, а банник, описав некоторую кривую, попал в грудь нахимовца.

А в ноябре погиб нахимовец 10-го класса вице-старшина 1-й статьи Георгий Федяков. По просьбе однокашников Георгия мы этот случай не комментируем, скажем только, что парень он был очень хороший: высокий, симпатичный, секретарь комсомольской организации, очень добрый и внимательный в отношении к младшим.

Естественно, что после таких трагических случаев в училище произошли кадровые перестановки. С 11 по 20 января 1961 в училище работала комиссия Главного политического управления СА и ВМФ. Вины в происшедшем начальника училища Комиссия не усмотрела и отзыв о его работе дала положительный. Но это не помогло. Вскоре он был уволен. Гибель нахимовцев тяжелым грузом лежала на душе Григория Евтеича, и в конце того же года он умер. Гроб с его телом был выставлен в актовом зале училища для прощания.

Новый начальник училища Николай Мефодьевич Бачков был настоящим боевым адмиралом. В войну - начальник штаба отдельного дивизиона траления Амурской флотилии, последняя должность - командующий Краснознаменной Дунайской флотилией. Николай Мефодьевич как-то сразу полюбился своим питомцам, быстро запомнил многих из них, почти всех знал по имени и мог поговорить о проблемах каждого. Энергичный, невысокого роста, с черными усами, он тут же получил прозвище «Таракан», которое воспринималось нами безобидно и произносилось с уважением.

В 1961 году в училище пришел новый заместитель начальника училища по учебной работе, известный катерник времен войны Николай Георгиевич Танский. Воевал он на морских охотниках Северного флота. Участвовал в охранении союзных и наших конвоев, на своем катере высаживал десантные и разведывательные группы на вражеское побережье. В ноябре 1944 был удостоен звания Герой Советского Союза, а еще он был награжден довольно редкой наградой - Орденом Нахимова 2-й степени. После этого он перешел служить на берег. Его упоминают подготы Бакинского ПУ ВМФ, у них он был командиром роты. В Нахимовском училище должность, которую занимал Н. Г. Танский, была хоть и важная, но незаметная воспитанникам, и он не получил никакого прозвища, разве что иногда его называли – «герой», и было ясно, о ком речь. Он оставался на своем посту до1975, когда перешел на должность начальника Гидрографического факультета ВВМУ им. М. В. Фрунзе и в том же году ушел в запас.

Кстати, в том же Бакинском Подготовительном училище ВМФ заместителем начальника по политической части служил и А. А. Стенин, тогда еще капитан 3 ранга. А после окончания Военно-политической академии в 1954 году, он был назначен начальником политотдела Тбилисского нахимовского училища, а в Ленинградское нахимовское он пришел одновременно с нами в 1958-м. В 1961 году его помощника по комсомольской работе старшего лейтенанта А. Я. Гринина, перешедшего в воспитатели, сменил старший лейтенант И. Г. Теряев. Впоследствии Ваня Теряев, как его звали нахимовцы, сделал в училище успешную карьеру.

***

Попытка переформирования училища на фоне сокращения Вооруженных Сил отразилась на жизни всего большого коллектива училища – отлаженный механизм теперь работал враздрай. Неопределённость продолжалась до конца учебного года, и всё это время мы фактически не учились. Да и преподаватели на нас особо не давили. Они сами пытались приспособиться к новым условиям службы и жизни.

Видимо произошло сокращение преподавательского состава. Опытные педагоги, такие как Е. Г. Пупков и заслуженный учитель РСФСР майор Б. Ф. Блошкин вынуждены были перейти на менее квалифицированные должности офицеров-воспитателей. По сокращению штатов ушел в ноябре 1961 заслуженный учитель РСФСР подполковник С.В. Полуботко, а он, если серьезно говорить о педагогической школе ЛНУ, был ее стержнем. В 1962 году рота бывшего педагога Б. Ф. Блошкина (11-й класс) имела 100% успеваемость. Но остальные роты понесли урон. В нашей роте характерным было то, что три основных предмета (русский, математика, физика), которые старшеклассникам обычно преподавали офицеры мужчины, у нас вели женщины.

Училище стремительно теряло набранную высоту. Ушли некоторые нахимовцы. Конкурс в училище с 3-4 человек снизился до 2-х человек на место. У нас в стране так уж исторически сложилось, что любой перегиб обязательно дойдёт до перелома.

Кардинальные перемены произошли и в командном составе нашей роты. После шестого класса по разным причинам оно почти полностью сменилось. К. Ф. Осипенко был уволен в связи с сокращением Вооруженных Сил СССР и с тех пор его больше никто не встречал (а умер он аж в 1994 году на 75-м году жизни. – В. Г.). Б. А. Кузнецов из-за сложившейся ситуации в семье был переведён на Северный флот (СФ). В. В. Тарбаев, еще до назначения в Нахимовское закончил Высшие офицерские курсы ВМФ. Служа в Нахимовском, он заочно или на вечернем отделении учился в Строительном институте, и перевелся туда же. В. А. Невзоров просто плюнул на все и подал рапорт о переводе его в действующий флот. Кашалота И. В. Васильева «застукали» милиционеры, когда он на рынке продавал комплекты нашего рабочего платья. Его сослали на Север, служил он вместе с Б.А. Кузнецовым в одном соединении. После увольнения в запас жил в Сосновой поляне, новом районе Лениниграда (умер в 1983).

Наши первые молодые офицеры-воспитатели работали с нами менее двух лет, а оставили о себе неизгладимые, самые добрые воспоминания. К ним, первым, обращены и первые слова благодарности. По счастью нам еще предстояло с ними встречаться и не раз. Но эти встречи носили совсем другой характер.

Валерий Антонович продолжил службу старшим помощником командира большого десантного корабля на СФ. А в 1967 был назначен командиром судна безобмоточного размагничивания (СБР). В 1972 году его встретил Сергей Мельниченко: «Мы перед автономкой проходили размагничивание на рейде в Гаджиево. И для того, чтобы ускорить этот процесс, я, молодой командир электромеханической группы, был послан с двумя литрами “ускорителя” на СБР. Вот там я и увидел знакомое лицо Невзорова - командира судна. Он тоже меня узнал. Посидели у него в каюте. Поговорили. Перспектив у него не было никаких. Приняли принесенного “ускорителя“ и разошлись».

Владимир Васильевич, долгое время служил и до сих пор работает в Ленинградском Инженерно-строительном институте. Доцент кафедры технологии строительного производства. Одно время возглавлял цикл, а в 1984 закончил службу в звании полковника. Он несколько раз бывал на наших встречах, еще более веселый и заводной, чем прежде.

Борис Афанасьевич служил помощником начальника центра обработки и информации морского радиоотряда ОСНАЗ, и командиром группы разведки, часто бывал на подводных лодках в качестве офицера ОСНАЗ. В том числе, как он сам рассказывал, и во время известного Карибского кризиса в составе экипажа одной из подводных лодок в районе острова Куба. Но орденом «Красной Звезды» награжден он был за поход 1963 года на ПЛ К-133 (12.5.63 они пересекли экватор), а у него была и еще одна «Звезда» - за освоение новой техники. Затем (1967 -1970) он был командиром роты во ВВМУППе, у курсантов о нем тоже хорошие воспоминания. Он был прирожденным воспитателем. Но и оттуда его снова перевели на север. Вспоминает Калашников:

«Судьба ещё раз свела меня с ним, но уже в посёлке Гаджиево, где он командовал плавучей казармой ПКЗ-145 (с12.2.1970 г. – Ред.). Эта ПКЗ входила в состав кораблей 3-й флотилии подводных лодок Краснознамённого Северного флота, на ней жили экипажи РПК СН (ракетных подводных крейсеров стратегического назначения). Было видно, что служба на флоте у Бориса Афанасьевича складывалась не удачно». Позднее на стоящей рядом штабной плавказарме ПКЗ-160 разместили экипаж, в котором служил В. Крылов: «Я видел Бориса Афанасьевича всего один раз, он заканчивал службу и сдавал дела. Меня он не узнал, я не стал его окликать, думал, что увижу ещё, но он скоро уехал». Борис Афанасьевич Кузнецов был уволен в запас в звании капитана 3 ранга в 1972 году.

Рассказ о Борисе Афанасьевиче не возможен без упоминания о его семье. Мы часто, особенно, когда бывали в лагере, встречались с его женой Валерией. Более того, Боря Кузнецов, Лера и их дочь Марина летом на каникулах жили в гостях у родителей Московенко. Они Бориса Афанасьевича помнили и уважали. Лера сыграла значительную роль в жизни некоторых из нас и в судьбе своего мужа. И вот, они уехали на Север. Борис Афанасьевич как-то раз заходил к нам в гости, а затем связь с ними прекратилась. Спустя двадцать лет после нашего выпуска, готовясь к юбилейной встрече, мы решили разыскать наших первых воспитателей. Грабарь вспоминает: «Звоню, не рассчитывая, что меня и помнят. По голосу узнал Леру, но на всякий случай переспросил, а в ответ:

- Володенька! У нас до сих пор висит твой рисунок Желтой дачи!…

После встречи выпускников Грабарь и Марк Козловский отвезли Бориса Афанасьевича домой. Лера нас не ожидала и была по-домашнему, в папильотках. Марк, аж, протрезвел – что делает с людьми время! Грабарь же после побывал у них еще раз. Пригляделся – нет, Лера была все та же: веселая, добрая, заводная! Было много воспоминаний. Прощаясь, спросил у Бориса Афанасьевича, как здоровье? – «Пить не бросил, курить не бросил, значит - хорошее». Через полгода он умер. На следующую нашу встречу пришла их дочь Маринка. Взрослая женщина держала за руку дочку, такую же, какой мы знали когда-то Маринку и помнили ее все эти годы.

После ухода Кашалота старшинами рот были Кормилицын и Саратов. А чуть позже старшиной нашей роты был назначен бывший старшина кадровой команды мичман Алексей Ефимович Хомяков. Подростком Алексей Хомяков был связным в партизанском отряде Егора Ивановича Ленчикова в Белоруссии. Был награждён Партизанской медалью. После войны пошел служить на флот. Срочную служил машинистом-турбинистом на корабле, а в 1949 его перевели в наше училище. Здесь и началась для него, что называется, работа по призванию. Он был для нас родным, доступным и любимым. Много тайн доверяли ему дети, а потом уже и взрослые парни. И никогда он их не предавал. И даже намёка не подавал начальству. С ним всегда мы были предельно откровенны. За характерное произношение с небольшим дефектом речи в шипящих звуках его звали просто «Лёфа Хомяков» или «партизан», а то и все вместе. Диалог с Васей Хомко перед строем вошёл в историю: «Фомко, вытащи руки из карманоф, а не то я тебе все карманы зафью». – В ответ Вася применил где-то услышанное: «Лёфа, а я тебя игнорирую!». – «Я те понарирую!».

И тут надо сказать, что даваемые старшим прозвища не обязательно были признаками неуважения. Старшина роты везде и всегда пользовался особым почетом, и мы своего «Лёфу» очень любили. Он был у нас до самого выпуска. Но мы, у кого была возможность, навещали его в училище и когда уже были офицерами[2].

***

Пришел новый командир роты – капитан 2 ранга Николай Павлович Оверченко. Судьба Николая Павловича была типична для его сверстников: досрочный выпуск из Черноморского ВВМУ в 1941 году и война на сухопутье. Орден «Красной Звезды» он получил за взятие ДЗОТа на Карельском фронте еще в 1942 году. Проявил при этом настоящее геройство, но об этом никто из нас не знал. Он сам о том умалчивал, видимо боялся, что упоминание о сухопутном прошлом может лишить его авторитета у ребят. После войны ему удалось вернуться на флот и послужить на торпедных катерах. Вот об этой части его биографии сохранилось некое предание.

Каждое свое выражение Николай Павлович заканчивал присказкой – «понимаете, так», она у него превратилась в паразитное словосочетание: «поти – так». За это сочетание он и получил свое прозвище - «Потитак». Коля Петров уже долгие годы хранит в своей памяти рассказ Потитака о том, как после войны тот разминировал на своем катере Феодосийскую бухту. То ли Коля не так запомнил, то ли Потитак не так рассказал, но эта история, как мы теперь ее понимаем, – сущий бред! В практике противоминной борьбы есть способ разминирования с помощью прорывателей минных заграждений, кораблей с повышенной живучестью, но чтобы на торпедном катере?! Такой способ назывался бы – разминированием путём собственной гибели. История Черноморского флота ни одного такого факта не сохранила. Ещё бы! Если бы такое было на самом деле, то погибших наградили бы, а пославших их на дурацкую гибель, когда один катер равен одной мине, точно бы расстреляли.

Так или иначе, Потитак остался жить.В наше время был он уже капитаном 2 ранга, дотошным воспитателем-дознавателем. То и дело заставлял выворачивать карманы, надеясь найти в их складках крошки табака. Но, не смотря на все его усилия, никто из нас, если уж решил, не бросил ни курить, ни пить. Оверченко командовал ротой почти до самого до 1965 года. И остался в памяти несколькими дознаниями и тем, что личным примером показывал, как надо чистить унитазы. Интересно, сколько же раз он это показывал? Слишком много человек об этом вспоминают, а суть дела простая. Один раз он показал, как надо очищать унитаз от ржавчины, в другой раз, как чистить писсуар с помощью тряпки и питьевой соды. Николай Павлович, спокойно засучив рукава, лез туда рукой, и доводил этот мужской настенный прибор до первозданно белого цвета. А после, вымыв руки, говорил, что на флоте нянек нет! А иной раз во время уроков он от скуки сам делал приборку в гальюне. Ну что ж, сердцу не прикажешь. Зато гальюн у нас блистал. Неприятности с туалетом бывали частенько, ведь газета, которой мы пользовались, как и все граждане Советского Союза, может накрепко забить всё колено слива. Но, как сказал Черчилль по прибытии на Ялтинскую конференцию: «Народ, который зимой ест мороженое, а задницу вытирает газетой – непобедим!». Все неприятности у нас в стране начались с тех пор, как народ перешел на более нежные сорта бумаги.

Приказом начальника училища от 8 января 1965 года Николай Павлович был переведен командиром в следующую за нами роту и сменил ушедшего в запас Ивана Игнатьевича Шаповала, старейшего воспитателя, который был командиром роты еще в Тбилисском Нахимовском училище. На его фоне наш Потитак смотрелся неважно. И у тех ребят мнение о нем было подобным нашему, с той разницей, что они нас за него и обвиняли: мол, не сумели воспитать хорошего командира!

***

Все проблемы переходного возраста, борьба с издержками нашего роста и прочее достались уже второй волне офицеров-воспитателей: бывшему политработнику Вячеславу Михайловичу Румянцеву и бывшему командиру башни главного калибра крейсера «Кронштадт», такому же «башенноподобному» Эрнесту Андреевичу Авраменко. Во 2-м взводе некоторое время офицером-воспитателем был Владимир Иванович Туркин. Опытный командир, работавший с самого первого дня истории училища, он оказался командиром в той роте, где произошло упомянутой несчастье, связанное с гибелью вице-старшины 1-й статьи Федякова. Направленный к нам с понижением, В. И. Туркин работал у нас недолго и, вероятно, с пониженным напряжением, о нем нечего сказать. Еще какой-то период в 1962 году взводом командовал капитан 3-го ранга Пименов Владимир Петрович, человек легкий, с высокой культурой, он был сначала нештатным, а с 1968 работал штатным корреспондентом в газете «Советский моряк» Ленинградской ВМБ.

Новые командиры отличались от наших первых. А, может быть, так их воспринимает детская психика: первые всегда – лучшие. Во время нашей совместной службы эти вторые учились на каких-то педагогически-воспитательных курсах, и стали к нам после этого относиться, можно сказать, почти с научных позиций. Все наши «достоинства» - а их, по-прежнему, было немало – они фиксировали в своих блокнотах; это была мера психического воздействия и называлась она «взять на карандаш». Мичманы поступали проще. Старшина роты мог по-отечески дать легкую затрещину, и это, честно сказать, было лучше, чем выслушивать занудные проповеди офицеров.

***

А мы росли, переходили в стервозный возраст, время постепенного возмужания. В переходном возрасте все в сознании переворачивается. У каждого это происходит по-разному и в разное время, но, судя по приказам о наказании, самое сложное время – восьмой-десятый классы. Старшим грубишь, стараешься ниспровергнуть столетиями заведенный воинский порядок. Ходить в строю в ногу теперь кажется просто неприличным. Отдаешь воинскую честь, как будто она стоит тебе больших денег. Ремень спущен так, что его бляха болтается значительно ниже пояса, только звона и не хватает.

Вместе с неизбежной для всех мутацией голоса, когда он понижается в среднем на октаву, происходили «мутации» в лексиконе и во внешнем виде.

Как говорится: «сначала было слово». Мы переняли почти весь жаргон, царивший в морских школах послевоенной поры, а те, по всей видимости, многое заимствовали у предшественников. Мы называли форменный воротник гюйсом, яловые повседневные ботинки — гадами, носки — карасями. Тельняшка — тельник, кальсоны - кальсы, форменная суконная рубаха — суконка, галстук — слюнявчик или сопливчик, рабочая одежда называлась робой.

Но при этом у нас с предшественниками была и разница. Брюки мы не называли шкарами и тем более клешами, поскольку клеш в наше время не был в моде. По-прежнему бескозырку мы называли беской, но не чепчиком. Чепчиком у нас именовался берет или применяемый вместо него съемный чехол. Никто не называл хромовые ботинки корочками, хотя слово это бытовало для обозначения модной обуви. Не называли часы – баками, часы у нас были далеко не у всех. А слово винтовка, вообще редко употребляемое, как и сама винтовка, не заменялось словом винтарь. Редко еду называли рубоном, а вместо слова рубать в значении – есть, говорили «хавать». Увиливающих от занятий или работ по-прежнему называли сачка­ми, а уклоняться — значит саковать. Если курсанты Подготовительного училища называли курсантов нового набора албанцами, то мы – сосами, причем это слово было в ходу только в 1960-е годы, а в 1970-е их уже называли карасями. Более устойчивым здесь оказалось общекорабельное слово - салаги. Корабельная терминология применялась для обозначения помещений или конструкций здания: спальное помещение — кубрик, столовая – камбуз, туалет – гальюн, пол — палуба, а лестница — трап. Но потолок не назывался подволоком, а комната ко­мандира роты — каютой. А класс так и остался классом.

В официальных документах применялись общегражданские слова. Но, само собой разумеется, что слова компас и рапорт произносились с ударением на последний слог - комп а с, рап о рт. Эти два слова всегда и везде являются сигнальными для обозначения морской устной речи.

Часть жаргона была заимствована из блатных песен, из сленга стиляг и музыкантов вокально-инструментальных ансамблей – лабухов, у которых «лабать» значило играть, «берлять» – есть, «бухать» – выпивать, а вся окружавшая их публика состояла из чуваков и чувих.

В то же время и мы привнесли в сленг свои изобретения. Не упомнить, в какое время, но в словаре нахимовцев появилось странно звучащее в устах юношей слово «старо». Сначала оно употреблялось в значении такого же словечка «железно», которым пользовалась почти вся молодёжь 60-х годов, но постепенно вытеснило не только его, но и большую часть словаря, и в зависимости от интонации могло означать: да, согласен, конечно, еще бы, да ну тебя...

А еще это загадочное: «Хауи!», незнамо как возникшее словцо. Автором этого фонетического недоразумения был Володя Коновалов. Произносил он его с надрывным на выдохе хрипом в полураскрытый кулак. Что-то в этих звуках было призывное, и вскоре у Володи появилось много подражателей. Само выражение происходит от английского словосочетания «Have we?», которым часто заканчивались вопросы М. С. Фрадкина. Близким по звучанию было выражение - «Хабеба чибиз-пока!» и также с акцентом в кулак - «Ха!». Здесь «Хабеба» происходило от английского же слова however (как бы ни, однако, тем не менее.- англ.), а «чибиз-пока» - чистая абракадабра. Красиво звучащее английское слово «shoulder-strap» (погон- англ), по созвучию часто использовалось вместо русского «Черта с два», тоже с какими-то вариантами. И еще было великое множество вариантов использования всяких словечек и присказок.

И это лишь часть не раскрытой до конца тайны морфологии питонского жаргона. Она еще ждёт своего исследователя-лингвиста. Но некоторый анализ необходимо применить уже сейчас. Мы уже не раз применяли слово «питон» и тем самым ввели кого-то в недоумение. Питон же в нахимовском варианте происходит от слова воспитанник и имеет очень строгую этимологию: воспитанник – воспитон – питон, и в наше время означало – старший нахимовец. Причем «старший» мог быть и чуть старше и самым старшим. А самый старший уже носил форму седьмой год, и по сравнению с ним «годок» - матрос последнего четвертого года службы – был просто пацаном. Звание питон – очень почетное. Близко к нему стоит вроде бы всем понятное слово «мореман». Но и тут возникает чисто лингвистический вопрос, как писать: мореман или мариман?

Словари дают разные варианты написания, без всякого, впрочем, обоснования. Думается, что нахимовцу приличней писать это слово через «а», потому что одной его составной частью является романоязычное слово «ман» [англ. man] – человек. Следовательно, и вторая составная часть должна быть романоязычной – «мари» [от латин. marinus - морской]. Подобно слову маринист. Противоположное русоподобное написание встречается в чисто русских словах: мореход, мореплаватель и т.п.

С некоторой натяжкой можно увидеть в написании «мореман» - блатной оттенок. Мы слово «мореман», именно в таком его написании, употребляли только в одном случае: Олег Осипов у нас носил кличку – Рюша-мореман. Интуитивно понятый блатной оттенок этого слова в данном случае был уместен.

Знать точное написание и значение слов очень важно, но в те юные годы мы больше подражали, чем знали, и нередко попадали впросак. Как-то во время одного шумного мероприятия в клубе кто-то из наших возмутился: «Ну, бардак!» (в смысле – бедлам). Стоявшая рядом Анна Павловна Белявская повернулась и пояснила: «Вот в бардаке, как раз, всегда порядок». Припечатала на всю жизнь! Влияние преподавателей было очень велико. И мы к нашему счастью научились применять весь наш жаргон, а потом и матерщину, только там, где это можно и нужно.

Все эти выражения в сочетании с часто меняющимися прозвищами позволяли скрыть от постороннего истинный смысл речи, они придавали ей конспиративный характер, таинственный и непонятный флёр.

Придумывание прозвищ – это еще одна отрасль нахимовского словотворчества. Не всегда они были безобидны, поэтому мы не будем вникать в детали этого явления, в котором, безусловно, есть свои пока еще не раскрытые закономерности. Лишь некоторые прозвища является единожды данным. Большинство живут своей жизнью: уточняются, наполняются смыслом, затем отрываются от первоначального значения и, истощившись, трансформируется. К прозвищам относятся легко. Возможно, отдаленным эхом этого легкого отношения к своему прозванию является тот факт, что трое наших товарищей уже в зрелые годы поменяли и свои фамилии. Поросятников стал Невельским, Стражмейстер – Разговоровым, Хламков – Лариным. Разумеется, у каждого были на то свои причины. Но мы их по-прежнему знаем под фамилиями, данными им родителями.

***

Внешне мы, конечно, тоже менялись, и не только потому, что росли. В приказах о наказаниях и в характеристиках о нас теперь все чаще пишут: «имеет небрежный внешний вид». Некоторые, действительно, выглядели «расхристанными» до беспредела. Так, казалось, ты выглядишь мужественнее, особенно в глазах девчонок. Хотя девочкам-чистюлям нравятся такие же, как они чистюли-мальчики: аккуратные и умненькие. Да и любому гражданскому понятно, что человек с космами на голове, в мятых брюках и грязных ботинках – это уже не военный человек.

Нам это тоже было понятно. На флоте, где на кораблях значительна скученность людей, вопросам личной гигиены традиционно уделяется пристальное внимание, и нахимовцам чистоплотность передавалось «по наследству». Та «небрежность», как ее называли в приказах, на самом деле являлась бережно взращенным плодом сложившихся традиций и собственных фантазий.

Если посмотреть глазами неискушённого человека на нахимовца, одетого во флотскую форму, то что, скажите на милость, можно в этой ладной форме ещё улучшить? Всё придумали умные люди ещё до тебя. Но если надеть на себя то, что тебе дали эти умные люди, то ты будешь похожим на чайник: уши торчат, зад топорщится, и от стыда пар идет.

И всё же нет в нашей стране никакой другой военной формы, чтоб была красивее морской! И лучше всего это знают представительницы любимого нами противоположного пола. И с ними не поспоришь. Речь, как раз, и идет о таинствах настройки этой своеобразной ловушки для девичьих сердец.

Почти всегда отступления от правил требовали немалых усилий и усердия, поэтому далеко не все и занимались этим форменным безобразием. И это безобразие на самом деле было точно выверенным в пропорциях и линиях доведение военно-морской формы одежды «до ума». И был стиль, свой нахимовский стиль. Он, как и гражданская мода, менялся во времени.

***

Голову нашего молодца венчает бескозырка – самый заметный и знаменитый элемент формы одежды. Бескозырка – гордость матроса. У наших бескозырок на лентах было написано «Нахимовское училище», и этим сказано все. Ты – один из пятисот человек на весь мир, у кого на лбу та же надпись.

Беска (бескозырка - сленг.), которую многие из нас относили на своей голове 11 лет (на последнем курсе высшего училища их сменили на фуражки-мичманки), конечно же, заслуживает отдельного поминания. Этот головной убор порой заменял нам и веер, и сумку, и подушку, и сигнальный флаг, и украшение на голове обнятой девушки, и кое-что ещё... К нему настолько привыкли, что возникло поверье: если хочешь, чтоб у тебя родился сын, подложи бескозырку под заветное место. Но эта давнишняя морская байка к нам пока отношения не имела.

В разные сезоны моряки носят то белую, то черную бескозырку. Устройство белой сложнее, поэтому будем говорить о ней.Базовая модель белой бескозырки имеет съёмный, чтоб его можно было периодически стирать, чехол. Две пружины растягивают в тугую, как сам чехол, так и основание внутри него. Это – строевой, сугубо уставной вид бескозырки, сверху напоминающий бубен шамана. Девиз строевой бески – носи её в той форме, в какой получил со склада.

Однако, такая бескозырка не удобна. Она едва сидит на голове, и любой порыв ветра ее сдувает. Поэтому во все времена моряки ее дорабатывали. Существовало несколько признанных конструкций ярко выраженного архитектурного стиля.

На флоте известен «Блин» - вид бески предвоенного и военного времени, являющийся первой производной от её строевой праматери. Само название говорит о ее внешнем виде. Всем встречным он как бы говорил с характерным одесско-морским выговором: «Я настолько мариманистый и уставший, что ты лучше меня не задирай. Иначе будет как вчера». И, действительно, это - бескозырка вчерашнего дня. У нас таких никто и не носил.

Другое дело «гриб» или, ласково, «грибок»! Это когда пружина вставляется в белый чехол под его шов в натяг. Тогда плоскость чехла, увеличенная за счет шва, принимает форму гриба. В каждой роте были выдающиеся мастера «грибоделы», у каждого – своё «know haw». С грибами велась постоянная, но безуспешная война. В нашей роте закоренелыми жертвами ношения «грибов» были: Вася Семёнов, Олег Осипов и Женя Смирнов. Не отставал от них и Костя Калинин, и, конечно же, Слава Калашников: «Бережно надеваешь беску на свой черепон, при этом правой рукой удерживаешь её за т а лию на лбу, а левой, чистой рукой за конец чехла легко осаживаешь её вниз. Всё готово. И все девки твои!»

А еще эта черная лента! Она имеет длину более двух метров и сделана из такого прочного материала, что может запросто выдержать вес человека, но, как и бескозырка в целом, она требовала особой доработки. При печатании якорей концы ленты пропитывались каким-то раствором, и теперь его засохшие остатки надо было удалить, иначе ленточка скручивается в трубочку. С этим можно справиться, если на 1-2 минуты опустить концы ленточки в кипяток. Затем обычной швейной иглой с якорей можно выцарапать золото таким образом, что оставался только их абрис. Лента была цельной и сзади завязывалась так, что два её конца с золотыми якорями свисают на спину счастливого обладателя. Но и эту ленточку можно было особым способом удлинить. Но этот хитроумный способ хранится в тайне.

«Гриб» стал визитной карточкой питона в любом высшем училище. И многие продолжали носить «грибы» вплоть до звания капитан 3 ранга. Флотское командование их также не жаловало и выказывало своё неудовольствие. Старшие офицеры переходили на ношение фуражек, пошитых на заказ. Стоили они не дёшево, но того заслуживали. Своими классными фуражечниками особенно славился Черноморский флот. Их произведения имели солидный декор: чехол из белой шерсти, тулья любой высоты, красивая внутренняя отделка и кожаный козырь. Некоторые из адмиралов (почему-то всегда малого роста) заказывали козырьки такой площади, что во время дождя под ними не мокли даже колени. Одним словом – шик!

***

Следующий элемент формы – гюйс, синий отложной воротник с тремя белыми полосками. На белой форменной рубахе (форменке) он был пришивным, а на остальных пристегивался и надевался поверх. В наше время воротник почти не видоизменялся, только заглаживались три складки. А в вороте рубахи между швов делалась прорезь, в которую можно вставлять авторучку. Очень удобно. Сама форменная рубаха носилась с напуском на ремень. Погоны пришивались так, что они налезали на шов рукава – чтобы плечи казались шире. Ворот тельняшки не трогали, то есть не вырезали его глубже, как это делалось в 1950-х годах. Из других видов одежды шинель можно было укоротить с 35 см от пола до 45 – 50 см (за испорченную таким образом шинель удерживалась сумма в 6 р 48 коп. – В. Г.), шапку лучше особым образом примять. И только бушлат вроде бы оставался в первозданном виде.

Но самым примечательным элементом формы были флотские брюки. Отличительной особенностью флотских брюк являлись отнюдь не клеши, как принято думать, а отсутствие гульфика, то бишь ширинки. Клеши, когда приходила мода, носили и гражданские люди. Форменные брюки, кроме морской молоди всех видов, расклешивали суворовцы, и даже кадеты дореволюционных времен. А вот гульфик в морскую форму пришел не так уж и давно. Раньше считалось неприличным иметь его, если он не прикрыт другой одеждой. А у матросов и ширина брюк, и застегивание их с помощью двух клапанов по бокам было обосновано функционально: чтобы легче их сбросить с себя в воде. Но моряки прославились тем, что довели клеши до непомерной ширины. В наше время мода была другая.

Вообще, мода подразумевала не только ширину брючины, но и ее форму: прямая, заужена в коленях, конусом вниз, конусом вверх и пр. С конца пятидесятых брюки вслед гражданским дудочкам зауживались во всех местах. А ушивались брюки в швейной мастерской. Там же можно было заказать шикарные погоны и курсовые знаки, конечно, не бесплатно. Портным за эти штуки попадало, как и нам, но дело не умирало. Руководил швейным производством Аркаша (Абрам Фалкович) Пинский. Его педагогическая мудрость заключалась в том, что за приведение брюк в исходное состояние (а это тоже приходилось, в конце концов, делать) он брал вдвое дороже.

Те семь лет, которые мы носили нахимовскую форму, срок для моды большой, и если посмотреть пристальней, то пик зауживания брюк был, когда мы еще трогать форму едва решались. А в одиннадцатом классе Козловский Марк первый из нас и единственный придал своим брюкам форму «конус вниз» и тем самым опередил время.

Интегральный нахимовский стиль, пожалуй, ярче всего проявлялся в облике парадного батальона. Его можно определить тремя словами: чистота, ладность, скромность. И это имеет свои объяснения. Поскольку организм нахимовца и его тельце еще не оформлены окончательно, то любая экстремальность в форме его одежды выглядит смешно и нелепо. Но, как только строй распускают, все интегральное становится дифференциальным. Профессор В. Зиборов рассказывает, как при возвращении после парада на поезде из Москвы, он всю ночь вручную ушивал парадные брюки. Чтобы в Ленинграде не выглядеть парадным охламоном. Но на платформе Московского вокзала его засек замполит А. А. Стенин и заставил тут же привести брюки в исходное.

***

Еще более нелепым теперь кажется то, что нахимовцы (опять же, не все) не избежали обычных для взрослого человека пороков. Курение – это, наверное, первый из грехов, который, едва появившись, вскоре обрел массовость. Отдельные куряги заражали пагубной привычкой своих друзей, те - своих, и - так далее. Настоящая цепная реакция. В 15 лет регулярно смолили и вполне приличные мальчики. Первыми нашими сигаретами были отечественные: «Ароматные», «Ментоловые», «Аврора». Но затем их быстро сменили сначала в Москве, а потом и в Ленинграде сигареты с фильтром: польские и болгарские. Поэтому с иностранными сигаретами у нас связаны московские воспоминания, с русскими – ленинградские. Русские: «Аврора» или в Москве «Прима» стоили 14 копеек, а польские в белой пачке c красной заглавной буквой «F», кажется, копеек 18, к тому же они быстро сгорали. Впервые мы их попробовали в Москве на параде году в 1961 или в 1962. Ну, а дальше пошли всякие там: «Trezor», «Болгартабак», «Шипка», «Jebel», «Пчёлка» и др. А затем в дело пошли и крепкие кубинские с сигарным табаком сигареты типа «ligeros», «Partagos».

Пойти покурить выражалось фразой: «пойти пофарить». За курение, конечно, наказывали строго. Самым безопасным местом было курение в кочегарке, которая находилась в подвале учебного корпуса. Но спуститься туда, и вновь подняться на этаж за пять минут перемены надо было еще успеть. Ближе был гальюн, место общего пользования. И без того всегда чистый и свежий, он был доведен штрафниками до идеального вида, и теперь стал настоящим «общественным местом». Там кипела своя неформальная жизнь: рассказывались свежие анекдоты, делались первые затяжки табачным дымом. Курение в гальюне было чревато неприятными последствиями: из него был один выход, и если его занимал кто-то из командиров, то положение становилось «безвыходным». И все-таки выход был найден: вещественные доказательства бросались в унитаз, а дальше все зависело от того, насколько сильно ты упрешься, отрицая свою причастность к курению: не курил и всё тут. В качестве контрмер следовали: обнюхивание, вытряхивание карманов и тщетная команда: «Не спускать!» (последнее имеет ввиду – не спускать воду в унитазе). А однажды… Женя Беляев спрятал не затушенный окурок в карман, а там как на грех лежала целлулоидная расческа. Потитак, чувствуя неладное, устроил затяжной допрос, и вдруг карман полыхнул, и повалил едкий дым. Такое не забудешь, хотя ряд знатоков нашей истории считают, что этот случай произошел с сыном Героя Советского Союза Олегом Осиповым (он же Рюша-Мореман). Но шрам на ноге Жени Беляева все ставит на свои места и напоминает о былых прегрешениях. Впрочем, случай мог иметь повторение. Расчески в кармане были у каждого, потому что теперь нам уже разрешали носить некое подобие прически.

А после отбоя, когда все воспитатели, обеспечивающие и дежурные, наконец-то, покидали нас, устраивался массовый перекур, который получил только что вошедшее тогда в быт название «Голубой огонек». По жизни, чего только не приходилось курить. В лагере раскуривали сухие листья веников, и даже трубки тростника, зажигая ее с одного конца – лишь бы дым шел. Вариантов этой заразы не счесть, а вариант отказа от нее у всех один и тот же: на каком-либо участке жизненного пути подворачивается «благоприятный» кардиологический случай, и вредной привычки как не бывало. И остается только сожаление, что не решился на это раньше!

***

In vino veritas - истина в вине. К сожалению, эту поговорку мы, как люди читающие, узнали очень рано. Особо любопытные из нас пытались постичь ее смысл с детства. Так поиски истины незаметно превратились в поиски вина. Первые индивидуальные употребления алкоголя во внутрь совпадали с его наружным употреблением: простудившихся детей раньше часто растирали спиртом и отогревали стопкой Кагора, но это, конечно, еще до училища. В училище во время посещения кондитерской фабрики помыслы нахимовцев, наконец, обратились к специальному цеху, где делали конфеты с ликером. Первыми о нем узнали те, кто чаще бывал на фабрике, а это - участники художественной самодеятельности. У одного из танцоров, Коли Петрова, на фабрике работала мама. Попасть в цех, конечно, не удавалось, но некое стремление осталось. И первыми, кто устроил коллективную пьянку, да еще в стенах училища, были «танцоры». В истории танцевального кружка сохранился случай, датируемый ноябрем 1959 года, когда был употреблен спиртной напиток – портвейн «33». Его для них купил старший нахимовец Мурашкин, друг Мишки Московенко, тот самый, что год назад обещал его маме «за Мишей приглядеть». И эту первую бутылку они выпили на пятерых (Голубев, Грабарь, Жидких, Калашников, Московенко), замаскировавшись спортивными матами в Актовом зале училища. Потом, уже с класса девятого, это стало недоброй богемной традицией. И посоветовали им принимать перед выходом «по чуть-чуть» матросы крейсера «Киров» на совместном концерте в Зале Революции ВВМУ им. М. В. Фрунзе. Затем уже перед каждым выходом на сцену наши танцоры принимали для раскованности небольшую порцию алкоголя. В высшем училище эта норма составляла четвертинку водки на двоих, и иногда приводило к падениям на сцене.

Тем временем, в феврале 1962 в руки правосудия попались первые наши «алкаши». Это были совсем другие люди, но отнюдь не случайные. Ерошкин и Заслонкин водили компании в своих старых дворах. В тот раз, вернувшись из увольнения, они еле стояли на ногах. Кто-то пытался натолкать им во рты зубную пасту, чтобы отбить перегар. Но это их не спасло, и они были отчислены. Известен также случай употребления отдельными личностями «Горного дубняка» в Артиллерийском музее.

Истина, которую мы так упорно искали, заключалась в известном всем взрослым людям правиле: надо знать с кем, когда и сколько. В те годы ходили поговорки: «Пить надо в меру», - сказал Джавахарлал Неру, - «А у нас водку пьют до с ы та», - сказал из-под стола Хрущёв Никита. Конечно, условия училища ограничивают степень алкогольной свободы, и случаи употребления спиртных напитков были единичны но, что происходит после училища? Дальше каждый должен был сам решать, до какого момента он может заниматься этим опасным «спортом». Кто вовремя не соскочил с катящего под уклон поезда, тот поплатился жизнью.

***

Спиртное в магазинах по правилам запрещено было продавать лицам, не достигшим совершеннолетия, то есть 16-ти лет. Существовал ещё один искус, связанный с возрастным ограничением, это фильмы «до 16 лет...».

Если в детстве, когда в фильме встречалась любовная сцена, казалось, что зря на нее пленку тратили, то теперь ты уже жаждешь увидеть хоть что-то подобное. Но в те времена была категория фильмов, просмотр которых детям до 16 лет (время получения паспорта и возможности наниматься на работу) не разрешался. Это сейчас о сексе узнают еще в детском саду, а тогда «у нас секса не было». Секса в том испохабленном виде, какой он приобрел сейчас, тогда действительно не было, и любой намек на него: будь то слишком крепкий поцелуй или обнаженная выше колена нога, ставил фильм в разряд «Дети до 16 лет не допускаются».

Мы повзрослели раньше этого возраста. Поэтому стоящая на входе в кинотеатр контролёрша, ангел или дьявол в зависимости от того, как ты ей понравился, раздражала задолго до 16-ти. Физически мы выглядели по-разному, и каждый преодолевал этот возрастной барьер по-своему. У высоких первовзводников этот переход остался незамеченным, но никто так не ждал свой 16-й день рождения, как ребята из третьего взвода, на вид они выглядели моложе. И в день исполнения заветных 16-ти лет эти ребята с глубоким чувством удовлетворения могли себе сказать: «Свершилось!»

Да! Можно сказать, что стены училища не уберегли нас от соблазнов. Все препоны, заботливо расставленные вокруг нас мы успехом преодолевали. И все-таки существовал ряд нравственных норм, своеобразных табу, которые нельзя было приступить. Одно из них относилось к чужим вещам.

***

Нашими личными вещами в большинстве своем были те же казенные вещи, выданные в личное или индивидуальное пользование. Это форма, белье, учебники и прочее. Эти предметы были на виду у всех и не запирались. Зачем запирать, если у всех есть то же самое, что и у тебя? Чтобы различать их по принадлежности, все помечалось надписями, специальными бирками, тайными знаками. Однако сохранялось желание иметь и свое сокровенное. Прятали в основном вещи, которые не положено было иметь: еду, сигареты, деньги и прочее, или то, что других не касалось: фотографии и письма девчонок. Для их хранения самые хитрые (а это – единицы) пристраивали, где это возможно, второе дно. Мелочи, вроде полотенца, щетки и прочие предметы иной раз пропадали, но эти пропажи были, скорее, следствием небрежного отношения к вещам: своим и чужим.

Случаи воровства в памяти наших нахимовцев не сохранились. И все-таки в 1960 году, когда мы учились в 6 - 7-м классах имели место несколько незначительных пропаж: в мае пропали тапочки у Воронкова, в июне – вазелин у Брыкина, а 13 октября – зажигалка у Попова. Пропажи мелкие, и о них не стоило бы говорить, если бы все эти вещи не оказались в одних руках. По нахимовским понятиям это были кражи, и вор должен быть изобличен и наказан. По мнению воспитателей, это как раз тот случай, когда требуется принятие всех возможных мер, чтобы предотвратить расправу. Воришек, обычно, сразу отчисляли. Так был отчислен Лебедь В.П. (теперь в роте остался только один Лебедь В.И. – полная противоположность первому).

Почему же все же такое случалось? Кражи в училище бывали в послевоенное время, и тогда это хоть как-то можно было объяснить. Но в то наше время, когда все вроде бы жили относительно благополучно!? А ведь кражи случались и до революции в кадетских корпусах. Известный поэт Баратынский Евгений Абрамович был исключен в 1816 году из Пажеского корпуса за элементарное воровство. Поэтому интересен вопрос: почему случаются кражи в столь приличных заведениях? Может быть это детская зависть? Может быть доступность чужих вещей? Представление о личной собственности, когда твое и мое лежит рядом, наверное, искажается. Может, это было и не воровство вовсе, а свободное распоряжение чужими вещами.

Также сохранялось и желание в нашей суетной общей жизни сохранить участок личной территории, своего пространства, где бы можно было уединиться. Все места, где прятались вещи или прятались мы сами, назывались шхерами. Спрятаться – значит «зашхериться». Белогуб поясняет: «Стремление если не уединиться, то хотя бы на время исчезнуть из-под недремлющего ока наших воспитателей не исчезало и по мере взросления. В 10-11 классах очень было неплохо в теплое время сидеть на чердаке над актовым залом, из слухового окна вид открывался потрясающий. Когда эту «шхеру» обнаружили и на дверь повесили здоровенный амбарный замок, переместились в подвал в котельную. Что делали в «шхерах»? Курили, конечно, а в остальном - ничего предосудительного. Разговоры «за жизнь», о чем публично говорить не будешь, а держать чувства в себе мы еще не научились».

***

В итоге отрочество выглядит неким периодом, когда прощаешься с иллюзиями детства, начинаешь знакомиться с пороками взрослой жизни. Но, во-первых, не только они одни были в нашей тогдашней жизни, а во-вторых, вовсе не они определяли нашу судьбу. Из отчисленных, пожалуй, только Ерошкин, Заслонкин и В.П. Лебедь (не путать с В.И. Лебедем) пали жертвой порока. Причем, Ерошкин начинал хорошо и даже был председателем совета пионерского отряда. На этих ребят слишком большое влияние оказывала улица, что само по себе кажется странным, если речь идет о закрытом учреждении, но так было.

Из отчисленных в 7-м классе (1960–1961г.г.) преобладают ушедшие по здоровью. Сергей Машков, Иванов Виктор (язва), в августе проведен массовый отсев по зрению: Белоусов, Стародубцев, Иволгин, Проценко, Михотайкин, Листруков. А вот Жора Лиодт и Женя Фрейберг ушли по желанию. Два Васи - Семенов и Калашников и Владимир Григорьев (сын 1-го секретаря Молотовского райкома партии) получили переэкзаменовки.

Некоторые из отчисленных даже не запомнились, но с большинством из этих ребят было очень жалко расставаться. Летом 1962 ушел по здоровью Володя Миронов. Он дружил с Юрой Монаховым, оба были застенчивы и скромны. Оставшись без друга, Юра очень переживал. Сожалели и другие ребята. Восьмой класс вообще явился неким рубежом в судьбе многих. Очень много ребят в это время либо сами ушли, либо были отчислены.

Однажды в часы самоподготовки нас посетил с дружественным визитом когда-то покинувший стены училища Женя Фрейберг («Фрунсель»). Гость был нежданный. Он воспользовался всем известной тропой - через заборы бассейна водопроводной станции. Он удачно форсировал препятствия и прибыл к бывшим своим однокашникам. На беду его «засек» бдительный охранник, и наше общение с Евгением было непродолжительным. Он был выдворен из учебного корпуса с почетом через центральный выход.

***

Из принятых к нам в роту в 1961 году была одна колоритная личность. Это Георгий Жимерин – сын министра энергетики. Весь прокуренный, в очках-линзах. Родители его прислали явно на перевоспитание, особо, наверное, не надеясь, что из него получится моряк, но вышел бы «просто» человек. Отец у Георгия - талантливый ученый и организатор государственного масштаба. В 1941 он осуществлял руководство демонтажом Днепро- и прочих ГЭС, расположенных на территории Украины. 15 лет он возглавлял Министерство электростанций (так раньше называлось Министерство энергетики). С 1957 заместитель председателя Госплана РСФСР. Под его руководством была развёрнута работа по объединению энергосистем, которая завершилась созданием Единой европейской энергосистемы. В 1958 Дмитрий Гергиевич вышел на пенсию, казалось, настало время для воспитания детей, но в 1961 он был назначен начальником отдела Государственного комитета Совета министров СССР по координации научно-исследовательских работ. И в октябре того же года он отправил сына в Нахимовское училище.

Сам Георгий – парень неплохой, и был принят нами как свой. Но все-таки он совершенно был неспособен соблюдать порядок,и в учебе отметился только тем, что однажды отстоял целый урок черчения на коленях перед Тимофеичем, выклянчивая себе троечку. Он пробыл в училище менее года и был отчислен. Родители, однако, прислали потом письмо командованию с благодарностью – сын, на их взгляд, в корне изменился в лучшую сторону.

В этом факте заключена вся парадоксальность ситуации: мы своими выкрутасами все время старались сделать так, чтобы было хуже, а все равно получалось, как лучше. Пока мы воспитывали Георгия, у его отца наметилось новое направление в деятельности: он стал Первым заместителем председателя Госкомитета по науке и технике, а в 1971 году при этом комитете он основал и стал Первым директором ВНИИПОУ – Всесоюзного научно-исследовательского института проблем организации и управления. Интересно, смог бы он стать директором, да еще членкором АНСССР, если бы не мы? Интересно было бы также знать, что стало с самим Георгием?

[1] ЦВВМА. Ф.903. Оп.16. Д.7. Л.294

[2] Подробнее см.: Сапанкевич Ю. Боевые годы ветерана// Советский моряк. 9 февраля 1968.

Дата добавления: 2015-09-04