Глава 25.

Сан Саныч по просьбе местных жителей пошел отвечать на их накопившиесявопросы. Нас с Юрой взял как телохранителей. Как раз был выходной, хотя навойне все сливается в одну сплошную ленту. Редко, когда знаешь, какоесегодня число, день недели. Но в этот день была торжественная молитва вместной мечети. Подъехали как раз к окончанию молитвы, все местные высыпалии обступили полукругом наш УАЗик. Нам с Юрой это жутко не понравилось. Вжесткой форме потребовали, чтобы местные построились в одну линию нарасстоянии пяти шагов. Это не привнесло тепла в нашу беседу, но нам былоспокойней. Среди присутствующих было много молодежи, до двадцати пяти лет.По многочисленным признакам безошибочно определили боевиков. Потертаяматерия на правом плече от постоянного ношения автомата. Привычка держатьлевую руку постоянно полусогнутой, и потертость на предплечье левого рукаватакже получается со временем, когда цевье автомата постоянно трет рукав.Правое плечо, как правило, тоже опущено ниже левого, все от того жеавтомата. Лицо за зиму не загорает, зато закапчивается от постоянныхвыстрелов и разрывов. И еще куча маленьких признаков, которые безошибочноотличают боевика-духа от мирного жителя. Вся эта многочисленная группамаячила на заднем плане, в разговоры не вступала. То, что почти все они былиодеты в длинные и широкие одежды, а руки держали за полой пальто, халата,плаща, оптимизма нам с Юрой не прибавляли. Три автомата, водитель не в счет,пока он выскочит из машины и развернется -- мокрого места не останется, так,новые краски в местный пейзаж. Впереди старейшины -- прекрасный живой щит, содного выстрела с ними не разделаешься, сразу дорогу до основного противникасебе не расчистишь, что ж: я не собираюсь рисковать своей жизнью ради этихаксакалов. Мы с Юрой буквально буравили взглядами толпу, ища какие-нибудьподозрительные движения, готовые в любую секунду открыть огонь на поражение.Юра стал чуть правее Сан Саныча, готовый при малейшей опасности заслонитьего собой, повалив на землю, я же должен был прикрывать. У нас было однонеоспоримое преимущество -- солнце слепило вероятного противника, а нам билов спину. Ветер дул в спину селянам, любой шорох, щелчок предохранителя,звяканье металла мы бы услышали. Я не слушал, о чем Саныч говорил с ними, по-моему, что-то о севе, всемысли и устремления были направлены на толпу. Взгляд я сопровождал движениемствола автомата. В задних рядах молодые люди шушукались, показывали в нашусторону пальцем, это здорово нервировало. Но ничего неординарного непроисходило. Через полчаса нервного напряжения, не хуже чем на Минутке,собрание закончилось, и по приглашению местного главы мы поехали к нему вгости. Хозяин был радушный, поставил на стол пару бутылок доперестроечногоконьяка (я, сославшись на ранение, сказал, что пить не буду). А потомпоставил блюдо, не знаю, какое название, но, по словам хозяев, подаетсятолько уважаемым гостям. Вареные, ободранные коровьи ноги. Одним словом --мослы. Что-то типа "ленивых" вареников из серой муки, чесночный соус.Вареники и соус мне понравились, но ноги выглядели чересчур неаппетитно, явоздержался от их употребления. Примерно через полчаса такого мирного сидения и общения прибегаеткакой-то старик, и что-то кричит по-чеченски, показывая в нашу сторону.Хозяин дома поясняет, что двое солдат избивают его соседа с женой и требуютводки. Блядь! Только этого не хватало! Мы метнулись на улицу, старик показал, где это, -- совсем рядом с нами.Врываемся во двор. Точно. Двое только что прибывших "наемников" избиваютстарика, старуха кричит. На улице собрались местные. Сан Саныч подлетаетпервым, разворачивает одного из бандитов и ударом в челюсть отправляет его вкакую-то яму. Пока тот летит, Юра хорошим пинком под зад, добавляет емускорости. Я хватаю за грудки второго и тяну вниз, к земле, тот летит вниз.По пути встречает лицом мое колено. Сан Саныч, поднимает с земли первого иснова его бьет в лицо, но уже направляет мародера к выходу, Юра принимаетсяза второго. Я подхожу к старику и помогаю подняться на ноги. Деду летсемьдесят, лицо все в крови, он еле стоит, шатается. Отвожу его к колодцу.Тем временем на пинках Сан Саныч с Юрой выносят двух ублюдков на улицу изапинывают в машину, водитель активно помогает. Несемся к КП. Во дворе школыуже человек сто прибывшего пополнения, а также все, кто был на КП икомандиры батальонов. Сан Саныч отправил меня, чтобы я позвал командира. Не успел я дойти додверей, как услышал позади крики. Оборачиваюсь. И волосы на головезашевелились, мгновенно следует огромный выброс адреналина в кровь. Первыйбандит вырвал из кармана гранату Ф-1 (разлет осколков двести метров) и ужевырвал кольцо с чекой. Поднял руку вверх и что-то истошно орет. Во дворекуча народа. Если рванет -- фарш, много фарша. Идиоты мы, надо было обыскатьих перед посадкой в машину. Я бегу. Юра и Атомась кидаются на руку дебила,зажимают ее. Сзади подскакивает Серега Казарцев и бьет негодяя сзади подколени, ноги у того подкашиваются, и он падает. Атомась и Юра, выкручиваяруку, осторожно вынимают гранату. И, прижимая к себе, вдвоем пытаются уйти.Поверженный здоровяк пытается броситься за ними вслед. Я подбегаю и с ходу,со всей злости, пинаю его. Мощный удар, помноженный на злость и ненависть,попадает в грудь, что-то хрустит и здоровяк, подлетев в воздух, падает наземлю, ударившись головой. Неприятный звук. Подбегает народ и каждый считаетсвоим долгом пнуть преступника. Я бегу за Юрой, Атомасем, Казарцевым. Юра держит побелевшими,трясущимися от напряжения руками гранату, а Атомась и Серега вставляюткакую-то ржавую проволоку вместо чеки. С большим трудом вставили. -- Все, Юра, отпускай! -- срывающимся от напряжения голосом говоритАтомась. -- Не могу, мужики! Руки свело, -- Юра не шутит. -- Давай, потихоньку. Мы, втроем, начинаем отгибать Юрины пальцы. Они как деревянные, неслушаются, но вот все пальцы разжаты, граната лежит на ладони. Казарцев иАтомась берут ее и, вырвав чеку-проволоку, кидают в глубокий овраг, мыложимся на землю. Раздается громкий взрыв, слышно как по оврагу звенятосколки, впиваются в землю. Встаем, всех колотит от нервного напряжения, пот валит с нас градом.Идем в сторону нашего кунга. Когда проходим через школьный двор, все насприветствуют, те двое с разбитыми в кровь лицами стоят связанные. Руки заспиной и петля на шее. Чуть дернешь руками и петелька-удавочка затягивается. Заходим все вчетвером к нам в кунг. Юра распахивает коробку с водкой.Без слов берет две бутылки, ставит на топчан. Достаем стаканы. Все молча.Слова бесполезны, всех продолжает бить нервная дрожь. Наливаем каждому пополстакана водки, чокаемся, пьем. Не закусываем, снова по полстакана,чокнулись, выпили. Вот теперь чуть полегчало. Начинается нервная реакция. Мыговорим, перебивая друг друга. И тут слово взял Атомась. -- Мужики! -- начал он, обращаясь к нам. -- Я думал, что вы обычныезасранцы, которые корчат из себя на войне крутых, и поэтому относился к вамс прохладцей. Но теперь увидел, что вы настоящие мужики, И поэтому я пью завас. Можете считать меня своим другом. За вас, мужики! Мы встали, мешая друг другу в тесном кунге, чокнулись и молча выпили.Таких искренних, теплых, без тени подхалимажа слов нам с Юрой еще недоводилось слышать. Последние дни на этой войне мы ходили героями. Через пять дней намсообщили, что пришла замена. Прибыли два майора. Моя замена из Барнаула,Юрина -- из Омска. Мы съездили в Ханкалу, посадили заменщиков внутрь БМП.Мужики возмущались, но мы их успокоили, что нам необходимо их живымидоставить, а на броне они еще успеют накататься. Вечером мы их напоили, как следует, и сами попили неслабо, а утром снашим генералом поехали в Моздок. Ему тоже пришла замена -- начальник штабакорпуса. У того сразу начались барские замашки. Что-то насчет формы одежды,отдания чести, заправки постелей и прочий армейский маразм, но он хорош вмирное время, а не во время войны. Нам с Юрой было глубоко наплевать. Мытепло попрощались с Сан Санычем, Серегой Казарцевым, со всеми, с кем прошлипод пулями и осколками. Было жаль уезжать. Мы оставляли часть себя, частьнаших жизней, часть нашей души. В шесть утра мы погрузились в автобус, а всего нас было пятнадцатьчеловек, и в девять прибыли на авиационную базу в Моздоке. Там нас ждалсамолет "Ан-12". Огромная махина, состоящая из двух салонов. Один маленький-- на шесть человек и второй огромный -- грузопассажирский. Пришелтаможенник и начал грубо обыскивать нас. Нас, фронтовиков, обшаривали, какпоследних жуликов. После посадки командир корабля спросил у нас: Если полетите в большом салоне, то будет посадка в Ростове надозаправку, потому что пойдем нижним эшелоном, и до Новосибирска будемлететь восемь часов, если в маленьком салоне, то через четыре-пять часовбудем на месте. Естественно, выбрали маленький салон. Посадочных мест всего шесть, кнам присоединились еще незнакомые солдаты, матери, которые забрали своихсыновей из плена. Набилось человек тридцать. Туалета в этом салоне не было,курить тоже нельзя, вентиляция слабая. Генерал, несмотря на предложениепилотов лететь у них в кабине, был с нами. Из солидарности. Из-за фронтовогоБратства. Было тесно и неудобно, да разве это неудобства, по сравнению с войной?!Мы прилетели в Новосибирск. На военной попутке добрались с Юрой дожелезнодорожного вокзала, выпили по сто грамм. Обнялись. Он уже приехалдомой, мне предстояло добираться до Красноярска. -- Счастливо, брат! -- Удачи! -- Спасибо, что прикрывал мне спину! -- А ты мне. Слезы душили нас. Говорить можно было всю оставшуюся жизнь, но пора подомам. Война кончилась. Юра пошел на остановку, поворачиваясь через каждыепять шагов, и махая мне рукой, я отвечал ему тем же, смахивая слезу. Когда он ушел, я пошел на вокзал, купил билет. Отбил телеграмму жене.Сообщил, что буду такого-то числа, после обеда. Позвонил в Красноярск своемудругу -- председателю Торгово-Промышленной палаты по Центрально-Сибирскомурегиону Кострину Валерию Алексеевичу и попросил его меня встретить. Тот былстрашно обрадован, и заверил меня, что непременно встретит. Поезд был в три ночи. А на часах было около восьми вечера. Зашел вближайший киоск, взял пару бутылок коньяка, бутылку водки и отправился ксвоему другу Ивану Мироненко, он жил в общаге на Красном проспекте. Стучу в дверь. -- Кто там? -- слышится голос Ивана. -- Миронов моя фамилия. -- Слава! -- дверь распахивается. -- Заходи! Потом он позвал еще одного общего приятеля Серегу Мазлова. Мы выпиливсе спиртное, я сидел и говорил, говорил, надо было выговориться. А потомони пошли меня провожать. По дороге взяли еще бутылку коньяка. Возле вагонавыпили ее прямо из горлышка, без закуски. В вагон какие-то нерусскиепытались погрузить тюки с товаром. По внешнему виду очень напоминаличеченцев. Проводница кричала на них, чтобы шли к бригадиру поезда, идоговаривались с ним. Они совали ей деньги, она кричала на них. Я невыдержал: -- Что ты кричишь на них! Сейчас мы отберем товар, а самих спустим подколеса. Они же духи! -- Слава! Ты что говоришь?! -- оборвал меня Иван. -- Успокойся, все,война закончилась. -- Извините, мужики, не могу так быстро перестроиться. Они посадили меня в вагон. Я проспался, и вот подъезжаю к самомупрекрасному, самому любимому городу. Вот они, мои любимые красные сопки. Вотчасовня. Господи! Я дома! Бесполезно говорить, что испытывал в тот момент.Восторг, счастье, умиление -- не хватит эпитетов в русском языке дляперечисления всего. На вокзале меня встречал Кострин. Мы обнялись, я не смог сдержатьчувств и прямо на перроне заплакал. Алексеевич, который старше меня, тоже несмог сдержать себя. И вот мы как два идиота стояли посредине перрона и,обнявшись, всхлипывали. Потом поехали к нему на работу, что напротивДетского мира и распили пару бутылочек шампанского. Затем он повез меня домой. Сердце учащенно билось. Я испытывалнепонятный страх. Взлетел на третий этаж на одном дыхании и позвонил вдверь. Залаяла моя собака и дверь распахнулась, на пороге стояла самаяпрекрасная, самая любимая женщина -- моя жена.

Предисловие к 1-му изданию. ВОЙНЫ, ОФИЦЕРЫ - ИСТОРИЯ

Задача данного предисловия менее всего литературная. Слабые и сильныестороны повествования Вячеслава Миронова оставим критикам. Мне важно понять, что произошло с русским боевым офицером, с русскойармией на исходе ХХ века - на фоне трехсотлетней военной истории России. С петровских времен армия играла в политической, экономической,социально-психологической жизни нашей страны такую значительную роль, чтобез понимания ее судеб, особенностей ее сознания, ее представлений,невозможно понять судьбу страны и народа. Можно сколько угодно говорить о пагубности милитаризации русской жизни- и это чистая правда! - но бессмысленно игнорировать реальное положениевещей: еще долго проблема военного человека будет одной из ключевых проблемнашего общественного сознания. Афганская и чеченская войны сделали эту проблему особенно острой. Для того, чтобы понять происходящее в этой сфере, нужен материал,которому можно доверять. И это, прежде всего, свидетельства участниковсобытий. Исповедь капитана Миронова - из этого пласта материала. Я не случайно употребил слово "исповедь". Это не просто воспоминания опережитом и увиденном. Это явная попытка извергнуть из своего сознания, изсвоей памяти то самое страшное, порой - отвратительное, непереносиможестокое, что не дает человеку жить нормальной человеческой жизнью. Ведь"жанр" исповеди в его изначальном - церковном варианте, - необходимостьочиститься от худшего, греховного, что происходило с исповедующимся.Исповедующийся искренне - всегда жесток к себе. Есть серьезные подозрения,что Жан-Жак Руссо в своей знаменитой "Исповеди" приписал себе постыдныепоступки, которых не совершал, чтобы его исповедь стала образцом жанрасаморазоблачения человека вообще, а не только конкретного Жан-Жака. Книга капитана Миронова - страшная книга. Ужас античеловечности сгущенв ней до предела. И неважно - происходило ли все это с самим автором или онвбил в свой сюжет и опыт других. В любом случае - это безжалостная к себе имиру исповедь русского офицера эпохи российско-чеченской трагедии. Словосочетание "капитан Миронов" неизбежно будит литературнуюассоциацию (не знаю, рассчитывал ли на это автор) - "Капитанская дочка",комендант Белгородской крепости капитан Миронов, честный служака,беспредельно верный присяге. Но к этому капитану мы еще вернемся. Повествование Вячеслава Миронова - в некотором роде энциклопедия нетолько чеченской войны, но и боевых ситуаций и персонажей вообще. Тут ипрорыв небольшой группы сквозь контролируемую противником территорию, и бойв окружении, и бессмысленно кровопролитные, преступно неподготовленныеатаки, и вороватый интендант, и хлыщ из Генштаба, и захваченный в пленпредатель-перебежчик, и боевое братство... И все это приобретает фантастический колорит, когда осознаешь, чтодействие разворачивается в пределах одного города - Грозного, -превратившегося в какое-то подобие "зоны" из "Пикника на обочине"Стругацких, пространства, вчера еще мирного, жилого, заполненного обычнымидомами, предметами, но в котором сегодня может произойти все что угодно... Стараясь писать "правду и только правду", Миронов, тем не менее, неможет избежать боевого молодечества, жутковатой романтизации происходящего.Но это только придает психологической достоверности. Очевидно, этонеизбежный элемент ретроспективного самовосприятия сражающихся людей. Безэтого память о кровавом кошмаре была бы невыносимой. Прекрасно знающий страшную суть войны, тонкий и интеллектуально мощныйЛермонтов, автор горького и мудрого "Валерика", в письме с Кавказа кмосковскому приятелю писал: "У нас были каждый дела, и одно довольно жаркое,которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2 000 пехоты, а их до 6тысяч, и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300рядовых, а их 600 тел осталось на месте, - кажется хорошо! - вообрази себе,что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью... Я вошел вовкус войны..." Если сопоставить повествование капитана Миронова с воспоминаниямиучастников Кавказской войны XIX века, то открывается множество ситуационныхсовпадений. Причем совпадений принципиальных. Вот картина самосуда солдат над снайпером, перебежчиком из российскойармии к чеченцам, описанная Мироновым: "Метрах в тридцати от входа в подвалстояли плотной стеной бойцы и что-то громко обсуждали. Я обратил внимание,что ствол пушки танка как-то неестественно задран вверх. Подойдя ближе, мыувидели, что со ствола свисает натянутая веревка. Бойцы, завидев нас,расступились. Картина открылась страшная, - на конце этой веревки виселчеловек, лицо его было распухшим от побоев, глаза полуоткрыты, языквывалился, руки связаны за спиной." А вот что записал в дневнике в августе 1859 года русский офицер,участник пленения Шамиля, после штурма аула Гуниб: "По дороге ниже первогозавала валялось много убитых мюридов. Они остались на тех местах, гдепроисходили схватки их с ширванцами (солдатами Ширванского полка. - Я.Г.)Один из трупов, разутый, с потрескавшейся кожей, был обожжен. Это беглыйсолдат, вероятно артиллерист, который стрелял по ширванцам, когда те шли вгору; найдя его при орудии, ширванцы избили его прикладами до полусмерти,зажгли на нем платье, и он обгорел совершенно. Несчастный получил награду позаслугам!" Разница только в том, что в 1995 году самосуд надо было оправдать и вофициальном документе повешенный снайпер "умер от разрыва сердца, не вынесямук совести", а сожженный в августе 1859 года артиллерист абсолютно никогоне интересовал - расправа на месте с перебежчиками была законным делом. Миронов описывает как характерную ситуацию ужасающий по кровавойбессмысленности штурм знаменитой площади "Минутка" в Грозном, спланированныйупрямым и безжалостным командованием. Но подобные же ситуации постоянно встречаются и в мемуарах офицеров тойКавказской войны. Будущий военный министр и реформатор русской армии ДмитрийМилютин, молодым офицером получивший боевое крещение на Кавказе, сбесстрастной жестокостью рассказал о штурме чеченского укрепления -Сурхаевой башни - отрядом генерала Граббе, одного из наиболее известныхзавоевателей Кавказа: "Горцы защищались с отчаянной отвагою. Кровопролитныйбой длился несколько часов; одна рота сменяла другую. Больно было видеть,как бесплодно гибли люди в безнадежной борьбе, но генерал Граббе упорствовалв своем намерении взять башню приступом... К середине дня страшный бойвременно притих, как будто от изнеможения обоих сторон. Егеря наши томилисьот зноя и жажды на голой скале. В 4 часа генерал Граббе приказал возобновитьприступ свежими войсками. Двинуты были батальоны Кабардинского полка,знаменитого своей беззаветной храбростью и воинственным духом, но подвпечатлением испытанных в течение целого утра неудач, кабардинские егеря шлинеохотно на убой. Новая попытка приступа осталась столь же безуспешною, каки прежние. С наступлением темноты передовые части войск были отведены соблитого кровью утеса." Можно множить и множить прямые параллели между между нынешней чеченскойвойной и войной позапрошлого века. Можно приводить исторические примерыгенеральского авантюризма и пренебрежения к солдатским жизням, примерыкритического отношения боевых офицеров к действиям высшего командования. Тоесть всего того, о чем с такой страстью пишет наш современник капитанМиронов. Но между психологическим климатом этих двух войн есть и принципиальныеразличия - и это главное. Во-первых, это - бескомпромиссная ненависть к противнику. Никакихчеловеческих чувств по отношению к сражающимся боевикам Миронов и еготоварищи не испытывают. Это - ВРАГ. И только. Полтора века назад при всей ожесточенности противоборствапсихологическая атмосфера была иной. Полковник Константин Бенкендорф ввоспоминаниях фиксирует парадоксальные, на нынешний взгляд, ситуации. Вовремя наступления на какую-то высоту русские солдаты услышали, что еезащитники горцы громко молятся, призывая Аллаха. - "Солдаты же, прежде чемброситься в атаку, приостановились, и слышно было, как они говорили:"Нехорошо, Богу молятся!" Во время изнурительного похода, перед смертельнойсхваткой, русский солдат испытывает неловкость оттого, что приходитсяпрервать молитву противника - "Нехорошо, Богу молятся!"... Тот же Бенкендорф рассказывает удивительный эпизод: "Однажды, в одинбазарный день, возникла ссора между чеченцами и апшеронцами (солдатамиАпшеронского полка. - Я.Г.), куринцы (солдаты Куринского полка. - Я.Г.) непреминули принять в ней серьезное участие. Но кому они пришли на помощь?Конечно, - не апшеронцам! "Как нам не защищать чеченцев, - говориликуринские солдаты, - они наши братья, вот уже 20 лет как мы с ними деремся!" В ходе многолетней войны возникло парадоксальное чувство родства -"братства" - с противником. Ничего подобного мы не найдем в повествованиикапитана Миронова. Там есть признание высоких боевых качеств противника, нони о каком уважении, тем более о чувствах, которые испытывали к чеченцамкуринцы, солдаты одного из самых героических кавказских полков, и речи нет. Разумеется, боевики Дудаева и Басаева, сражающиеся за бесконтрольностьтерритории, вчерашние советские генералы, офицеры, партийные и комсомольскиеработники, ставшие в одночасье воинами ислама, это не горские рыцари, непредставлявшие себе иной жизни, кроме той, которой они жили веками, жизни,основанной на высокой личной независимости. Но принципиально изменилось и сознание русского офицера. Офицер XIXвека мог критиковать пагубные распоряжения своих генералов, мог презиратького-то из этих генералов, но того тотального неприятия к "высшим", котороедемонстрирует капитан Миронов - и он в этом не одинок! - в то время ипредставить себе было нельзя. Кавказский офицер мог саркастически относиться к конкретным приказам,идущим из Петербурга, где весьма туманно представляли себе кавказскуюреальность. Но выполнение своего долга перед империей и императором было длянего чем-то абсолютно непререкаемым. Да простится мне невольный каламбур -это был нравственный императив. Участник той Кавказской войны - генерал ли, офицер ли, солдат ли, - незадавался гамлетовским вопросом о смысле войны. Он был послан расширятьпределы империи и отстаивать интересы этой империи. И этого было достаточно.Для кавказских "коренных" полков Кавказ был домом. Люди проводили тамдесятилетия, а иногда и всю жизнь. "Кавказцы", по утверждению одного из них,составляли "особую партию или союз, но это союз в лучшем смысле слова, союзуважаемый и благотворный, так как основанием его является глубокое знаниекрая и любовь к нему все того же края." Разумеется, это точка зрениярусского офицера, которую вряд ли бы разделили наибы Шамиля. Но какотличается она от позиции капитана Миронова и его товарищей. Я пишу это вовсе не в укор автору "исповеди" и его соратникам. Они -жертвы нашей безжалостной истории. Они - солдаты, выполняющие страшной ценойсвой долг, но потерявшие ориентиры - в чем смысл их подвигов, их мучений, ихжертвенности, их жестокости к противнику? Комендант Белгородской крепости капитан Миронов два с лишним века назадбестрепетно пошел на казнь, но не изменил присяге, которая не подлежала нианализу, ни сомнению, ни обсуждению. Это была данность. Не в том дело -хорошо это или плохо. Так было. Сегодняшний капитан Миронов истерзан рефлексией. Он не верит никомукроме ближайших боевых товарищей. Эта мука дезориентированности, внутреннейрастерянности стократ увеличивает ожесточение, которое вымещается напротивнике - как реальном, так и предполагаемом - им может оказаться иоказывается любой чеченец. Является ли повествование абсолютным диагнозом происходящего? Не думаю.Положение значительно сложнее. Психологическая модель, предложенная автором,насколько я понимаю, не всеобъемлюща. Но "исповедь" капитана Миронова -безусловное свидетельство глубокого кризиса взаимоотношений в армии, кризисапредставлений о задачах государства, свидетельство разрушения представленийо задачах государства, свидетельство разрушения психологической иерархии вармии. Это началось в Афганистане и достигло апогея в Чечне. При том, чтодля России с ее историей, которую невозможно отменить или зачеркнуть, армияи ее проблемы - существеннейший фактор общественного самосознания.Невозможно триста лет быть военной империей и за десятилетие обернутьсягосударством с доминирующим гражданским обществом. Это процесс долгий итрудный. Российско-чеченский кризис - одно из порождений этого мучительногопроцесса. И здесь не может быть вины одной стороны. Яростное, горькое, жестокое - иногда отталкивающе жестокое, -повествование капитана Миронова есть симптом тупиковости того положения, вкотором оказались и Россия, и Чечня. Слишком многое происшедшее за эти годывопиет к отмщению. Кто ответит за гибель Майкопской бригады, с душераздирающимиподробностями описанную Мироновым? Кто ответит за всю бездарность ибезответственность начального этапа первой чеченской войны? Дело не всудебных приговорах. Дело в беспристрастном анализе происшедшего. Кто ответит за насилия над мирным населением, увы, реальнопроисходившие и происходящие? Но кто ответит и за безумную авантюру вооруженной чеченской элиты,спровоцировавшей войну, приведшую свой несчастный народ под бомбы и снарядыроссийской армии? Кто ответит за маниакальное упорство радикалов, готовыхвоевать до последнего чеченца на территории Чечни? Здесь нет надобности и возможности анализировать все аспектыпроисходящей трагедии. Но надо осознать ее глубину и понять, что выход изкровавого тупика в возвращении к фундаментальным постулатам, внятным некогдамногим русским офицерам. Главный из которых - признание друг друга ЛЮДЬМИ. Итолько в этом случае может сработать известная и проверенная технологиязамирения. И главный урок, который несет в себе повествование Миронова -безысходность расчеловеченности. И это относится далеко не только кчеченской войне. Я. Гордин Популярность: 166, Last-modified: Fri, 28 Oct 2005 16:46:00 GMT

Дата добавления: 2015-09-04