Наука и нравственность 3 страница

В XV‑XVI веках примерно те же идеи захватывают и Польшу. Неизменно почетное место в польских хрониках и сказаниях отводится Одоакру. Называют его обычно «русским» князем, иногда «славянским»[6]. И во всех случаях предполагается, что и поляки некогда участвовали вместе с Одоакром в сокрушении Римской империи. В сущности, и немецкие авторы, настаивая на происхождении Одоакра с острова Рюген, лишь подкрепляли славянскую версию.

Противопоставление Теодориха и Одоакра теперь воспринимается как отражение многовековой борьбы германского и славянского мира. «Русское» уже не отличается от собственно славянского, но как название продолжает жить у всех западных и южных славян. Видимо, знакомство с таким положением и побудило русского книжника XVII века, объясняя сказание о русской грамоте, пояснить: «Не токмо муравляне (то есть моравы), чехи, казари, карвати, серби, болгары, ляхи, но и земля Мунтяньска (Восточная Валахия), вся Далматия и Диоклития (часть Иллирии), и волохи быша Русь»[7].

На каком языке первоначально говорили руги‑русы и венедо‑герульские племена ‑ пока остается неясным. Иордан прямо отличал их от готов и по языку и по внешнему виду: они «превосходили германцев как телом, так и духом». В современной немецкой лингвистике (в частности, в работах известного языковеда Г. Краэ) обсуждается вопрос о «северных иллирийцах». Дело в том, что в топонимике Юго‑Восточной Прибалтики много совпадений с географическими названиями Иллирии, а оба эти района находят параллели на северо‑западе Малой Азии и во Фракии. В именах позднейших русов также находятся аналогии к иллирийскому именослову. Заметен также значительный кельтский пласт, который выявляется и археологически на землях балтийских славян в VII‑X веках. Переселение племен обязательно сопровождалось и их смешением, возникновением народностей. Руги, как и большинство венедо‑герульских племен, восприняли славянский язык, но привнесли некоторые свои предания, которые позднее воспринимались как славянские и даже общеславянские. Так, за летописной строкой просматривается сложный путь преобразования социально‑экономических и политических интересов населения определенных территорий в этническое сознание уже не племени, а народа.

Примечания:

1. Публ. по изд.: Кузьмин А.Г. Одоакр и Теодорих // Дорогами тысячелетий. Сб. история. очерков и статей. Кн. 1. ‑ М., 1987.

2. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. ‑ М., Л., 1950. С. 49, 245. ‑ Прим. ред.

3. Русский перевод извлечения из саги был сделан в начале нашего столетия известным филологом академиком А.Н.Веселовским. См.: Веселовский А.Н. Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском // ИОРЯС. Т. XI. Кн. 3. ‑ СПб., 1906. Текст его перевода воспроизведен также в кн.: «Откуда есть пошла Русская земля». Кн. I. ‑ М., 1986 (Серия «История Отечества в романах, повестях, документах»).

4. А. С. Хомяков отмечал, что предание о Теодорихе сохранялось только в бывших «землях вендов приодерских... и это предание совершенно местное», неизвестное в остальных германских землях (Хомяков А.С. Работы по историософии // его же. Сочинения в двух томах. Т. I. ‑ М., 1994. С. 65.). ‑ Прим. ред.

5. Запись этих преданий в первой половине XIX века сделал французский писатель и путешественник К.Мармье. Перевод отрывка из его писем дан В.Чивилихиным. См. его «Память». ‑ М., 1982. С. 478.

6. «Русином» Одоакра называет, например, польский историк XV в. Я.Длугош (см: Dlugossi J. Historia Polonica. ‑ Dobromili, 1615. P. 22.). ‑ Прим. ред.

7. Бодянский О. О времени происхождения славянских письмен. ‑ М., 1855. С. 109 и LXIII.

Кузьмин А.Г. Руги и русы на Дунае[1]

Почти трехвековой спор о происхождении варягов и руси питался разноречиями самих источников, а идеологическая окрашенность спора, не позволявшая видеть на севере Европы никого, кроме германцев и славян, привела к исключению из оборота большей части источников, в том числе источников первого ряда. Мешало и тяготение к однозначному решению всех вопросов. Между тем уже в Повести временных лет соединены две разные концепции начала Руси, три разных понимания обозначения «варяги», два принципиально различных типа семьи и общины, упоминается о нескольких версиях крещения Руси, с одной из которых связан и внесенный в летопись арианский символ веры. Разные традиции скрываются и за несколькими космическими эрами и стилями летосчисления, основательно запутавшими хронологию Повести временных лет. И, конечно, огромную информацию несет самый факт соединения в летописи текстов существенно разной направленности.

Исходной для предлагаемой статьи является поляно‑русская версия, предполагающая исход славян и руси из Норика. В киевском летописании она явно предшествует варяго‑русской версии, лежащей в основе новгородского летописания (где последняя, видимо, также длительное время существовала, не пересекаясь с киевской традицией). Обоснование выделения поляно‑русской версии давалось ранее в ряде публикаций[2]. Здесь достаточно будет указать на главные аргументы, указывающие на конец X в. как время включения версии в киевскую летопись. В содержащем ее тексте Русь в широком смысле ограничивается шестью племенами, причем в состав Руси еще не вошли кривичи с их центром Смоленском, перешедшем под власть Киева во второй половине княжения Владимира (ум. 1015). Поморяне и лютичи в нем отнесены к числу «ляшских» племен, что отражает ситуацию конца X ‑ начала XI в., когда эти племена были на короткое время включены в состав Польши (позднее лютичи уже никогда не будут входить в состав Польского княжества). Упоминание Болгарской земли как самостоятельного государственного образования также было возможно лишь до 1018 г., когда она была окончательно завоевана Византией. Подчеркивание же противостояния полян и древлян и для конца X в. было уже воспоминанием о их борьбе в середине X столетия.

Отнесение повестей о полянах‑руси к концу X, а не началу XII в. (куда чаще всего выносят этнографическое введение), важно не само по себе. В свое время В.Д. Королюк, защищая достоверность устных преданий Повести временных лет и веря в позднее происхождение самой записи, оказался в нелегком положении: зачем надо было извлекать старинное предание о борьбе славян с обрами в VI–VII столетиях более полутысячелетия спустя, когда уже сложились устойчивые письменные традиции[3]. В конце же X в. обращение к этим сюжетам понятно потому, что автор отвечал на вопрос «откуду пошла Русская земля». А искал он истоки Русской земли именно на Дунае.

О связи этнографического введения с западнославянскими преданиями и особым сказанием, о славянской грамоте не раз писали[4]. Но существенно, что полностью они все‑таки не совпадают. Так, по западным преданиям прародиной славян признавалась Паннония. Русский же летописец выдвигает версию, нигде не находящую аналогий: он выводит славян и, в частности, полян‑русь из Норика. Один из наиболее тонких исследователей летописи и ее западнославянских сюжетов Н.К. Никольский, считая версию легендарной, полагал, что она появилась в конце IX в., когда за Норик шла борьба Моравии с Баварией[5]. Но нет никаких данных для допущения, что такая версия вообще распространялась в Моравии. А это повышает ценность утверждения киевского летописца: почему именно в Киеве жила столь уникальная версия? Очевидно, следует разобраться, что представлял Норик не только в IX столетии, но и за несколько столетий до и три‑четыре столетия после.

Поскольку историческая память летописца, видимо, не уходит глубже VI в., достаточно остановиться на последних веках существования Римской империи. Рим овладел землями, включенными в область, получившую название Норика, около рубежа нашей эры. Территория Норика, как и Паннонии, была заселена иллирийскими и кельтскими племенами, имена которых сохранятся и до эпохи Великого переселения народов (IV‑VI вв.), что говорит о сохранении общин иллирийского и кельтского населения в завоеванных римлянами землях правобережья Дуная. В V в. население здесь становится этнически более пестрым, входя в состав гуннского образования. При этом в Паннонии заметную роль играют готы, а в соседнем Норике, по крайней мере в части, примыкающей к Дунаю, ‑ руги. Именно в Норике находилась, согласно Житию Северина (начало VI в.), и резиденция королей ругов. Иными словами, Норик являлся частью государственного образования ругов, называвшегося германцами «Ругиландом», а римлянами «Отечеством ругов».

В начале нашей эры руги населяли, наряду с другими племенами, некоторые острова и южное побережье Балтики. Здесь они столкнулись с готами, и хотя, как говорит Иордан (VI в.) были крупнее последних телом и сильнее духом, потерпели поражение и в большинстве покинули свои места. Часть их двинулась вместе с готами (видимо, в качестве зависимых от победителей) к Карпатам и затем к Днепру и Черному морю, часть рассеялась по восточному побережью Балтики, а основная масса пошла на юг к Дунаю, оседая по пути в тех или иных местах. Так появятся Ругии‑Руссии в Тюрингии (графства Ройс и Ройсланд сохранятся вплоть до 1920 г.). И, видимо, наиболее многочисленные группы их осядут по Верхнему Дунаю на территории нынешней Австрии и в областях севера бывшей Югославии с выходом к реке Саве, Адриатическому морю и Северной Италии.

Во второй половине V в. в ходе усобиц, возникших после смерти Аттилы, дунайские руги оказались в противоположных лагерях: одни были союзниками гуннов, другие ‑ гепидов. После поражения гуннов часть их вместе с ругами ушла к Днепру и Черному морю ‑ к низовьям Дуная, а также, видимо, в район Восточного Крыма и Тамани, где следы их просматриваются археологически. Большая же часть ругов оказалась на стороне гепидов и сохранила ранее занимаемые территории, а может быть, и расширила их.

Сообщения Иордана о возврате гуннов и ругов к Днепру и Черному морю чрезвычайно важны и можно лишь сожалеть, что должного внимания они пока не привлекли. Между тем, как видно из Списка русских городов конца XIV в. и почти тысячу лет спустя нижнедунайские приморские города Болгарии считались «русскими» (на них претендовал митрополит Киприан, уроженец Болгарии), а на Днепре с VI в. просматривается та самая культура, которую некогда А.А.Спицин определил как «древности антов», а Б.А.Рыбаков как «древности русов». Дунайский след здесь отчетливо просматривается в материальной культуре, в частности, в пальчатых фибулах, являвшихся принадлежностью характерной для населения римского порубежья одежды ‑ плащей[6]. Примерно к этому времени относится и один из мощных этнических выбросов из области Среднего Подунавья: очередная волна расселения славян на восток и северо‑восток (культура «пражской керамики»). Но у славян была иная одежда, и пальчатых фибул они с собой не приносили.

Не более данных и о судьбе западных ругов. Они продолжают бороться с готами и в Подунавье, и в Северной Италии. В усобице Одоакра и Теодориха они вновь оказались расколотыми: одни на стороне первого, другие ‑ второго. Одоакр, сам принадлежавший к ругам (или родственным им герулам), наказывал перебежчиков как изменников, а Теодорих ‑ противников. В результате их поселения разорялись и тем, и другим. В учебных и справочных изданиях событиями конца V в. практически и закрывается история Ругиланда и вообще ругов. Между тем они активно проявляют себя в Италии в середине VI в., захватывая на некоторое время власть над готами, сохраняются как обособленные христианские общины на севере Италии вплоть до IX в. («клириков рогов» упоминают папские документы), сохраняется имя их и на основной территории Ругиланда, только чаще всего в иной огласовке: Русия, Рутения, Роталия и др.

В последнее время территорией бывшего Ругиланда интенсивно занимается А.В. Назаренко[7]. Им выявлено большое количество топонимов, личных имен, упоминаний Руси в источниках Австрии и Баварии. Автор обратил внимание также на некоторые сведения, свидетельствующие о связях этих областей с Киевской Русью в IX–XII вв. Но ценнейшие лингвистические наблюдения у него вошли в противоречие с принятыми историческими постулатами, которыми выявляемые автором материалы заранее отвергнуты как случайные, непонятные, недостоверные. И автор не сумел вырваться из плена «единой веры и единой меры». В итоге оказалось, что топонимами с корнем «рус» Подунавье засорили приезжавшие из Киева гости, а замену «ругов» «русами» автор не стал обсуждать и на лингвистическом уровне[8].

Сказанное, разумеется, не упрек, а сожаление, что автор остановился на той черте, с которой могло бы начаться исследование, коренным образом меняющее многие устоявшиеся представления. И, отсылая к другим своим публикациям[9], некоторые соображения хотелось бы здесь высказать. Одно из них касается форм написания этнонима «русь». А.В.Назаренко выявляет более десятка вариантов только для Южной Германии: Ruzi, Ruzzi, Rusci, Ruszi, Ruizi, Ruzeni, Reuze, Riuze, Ruhhia, Russia. Лингвистической закономерности перехода «г» в «с» или «т» на германском материале автор не находит. Если это так, то это тоже факт огромной важности. Он лишний раз свидетельствует о том, что «русский» вопрос на германском материале не решается. Необходимо расширение поиска по крайней мере до индоевропейского уровня. Ведь и полян‑русь большинство исследователей считает славянизированным племенем. Чаще всего предполагаются иранцы[10]. О.Н.Трубачев, выводя «русь» из Причерноморья, связывает ее с индоарийцами[11]. Правда, темы русов в разных районах Западной Европы он не касается.

Разные написания характерны практически для всех областей, где пересекаются названия «руги» и «русы». «Варяжская» Русь (в частности, остров Рюген) в источниках пишется как Rugia, Ruthenia, Russia, Rojana, Reune. Известны также названия острова Rugniatis, Run, Rhun, Rugnos, Ruan[12]. Примечательно при этом, что название «Руйана» известный католический автор Бароний встретил в списках Иоанна Скилицы при обозначении Киевской Руси[13]. Подобные чередования характерны и для названия, основанного какими‑то русами, участвовавшими в первом крестовом походе города (Руйат в современной Сирии): Русса, Росса, Ругиа, Руйа, Рурсиа, Руса[14].

В ряде источников само название «руси» связывается с обозначением красного цвета[15]. Такое объяснение представляется вполне логичным, и мне приходилось обращать внимание на то, что разночтения обычно соответствуют обозначению красного, рыжего или желто‑коричневого цвета в разных языках[16]. Можно добавить, что славянское название месяца сентябрь «руен» или «рюен» означает то же, что и прилагательное «русый», именно коричнево‑желтый[17]. В данном случае важно не осмысление значения этнонима, а тот факт, что в разночтениях проступает очевидная закономерность. А это заставляет предполагать, во‑первых, что именно расселение ругов по территории Европы дало название многочисленным «Русиям», во‑вторых, разночтения ‑ следствие специфичности второго согласного, неточно воспроизводимого на письме и неодинаково воспринимаемого в разных индоевропейских языках. Не место здесь говорить и об исконном языке ругов‑русов. Но ясно, что для решения этого вопроса славянских и германских параллелей совершенно недостаточно.

Известно, что на территориях Норика и Паннонии жили ‑ может быть и наряду с иными ‑ племена иллирийские и кельтские. Этим, а также венетским племенам вообще принадлежали обширные области в Европе, в том числе и ее северных пределов. Топонимический треугольник ‑ юго‑восточная Прибалтика, северо‑западная Адриатика и северо‑запад Малой Азии ‑ оставлен, по всей вероятности, иллиро‑венетскими и родственными им племенами[18]. Высказанные мною более двух десятилетий назад соображения о кельтической природе ругов‑русов вроде бы нашли подтверждение в материалах, полученных археологами ГДР[19]. Но картина явно была более сложной.

В «Старой кельтской лексике» А. Хольдера иллирийская и венетская лексика не отделена от кельтской. В Прибалтике кельты появляются, видимо, лишь около рубежа нашей эры после завоевания Галлии римлянами (венеты, в частности, ушли из Арморики целиком, и уйти они могли только на восток). Необходимо считаться также с уральским этническим компонентом, заметно представленным во всех северных европейских языках, включая современных кельтов. Да и Причерноморская степь производила неоднократные «выбросы» на северо‑запад Европы. Весьма заметны, в частности, следы киммерийцев и аланов, а в более раннее время, возможно, и индоарийцев.

Из сказанного вытекает, что для выяснения природы «русской» топонимики Подунавья необходимо собрать и «ругскую», в том числе и в формах, которые можно связывать с исконным местным населением. Так, еще Дюканж указал, что этноним «роги» (т. е. руги) в итальянском и галльском языках давал дериваты Rod, Rochi[20]. В итальянских переделках Истории Павла Диакона на месте «Ругиланда» встречается «Рудиланд»[21]. А в славянских языках в данной позиции могут встретиться «ж», «з», «й». Известный знаток подунайской ономастики Конрад Шифман предполагал славянское посредство в замене топонимов с корнем «руг» на ruz или rus, что было принято Е. Цельнером в статье, посвященной выяснению причин смешения «ругов» и «русов»[22].

Топонимика, очевидно, фиксирует факт длительного пребывания этноса на той или иной территории. При этом многочисленные Росдорфы, Росхофы и Росхеймы появились в результате «рассеяния» этноса в этнически чуждой среде, в данном случае германской. Но состав населения в Подунавье в бурную эпоху IV–VIII вв. был чрезвычайно перемешанным, и соотношение разных его компонентов постоянно менялось. Необходимо учитывать и возможность сосуществования на этих территориях разного типа общин. В литературе, в частности, неоднократно отмечалось, что многие племена, захваченные Великим переселением народов, расселялись небольшими кровнородственными общинами (типа лангобардских «фаров») в окружении именно иноязычного населения.

Поскольку посредство в ряде случаев кельто‑романского населения весьма вероятно, необходимо учесть топонимы с закономерным чередованием от «Роген» или Рогендорф к Rakken‑, Ruchen‑, Rukken‑, Rugendorf[23]. Это чередование может объяснить нам загадочное название Австрии в чешской, а вслед за ней в лужицкой и польской традициях ‑ «Ракусы». Бои, некогда проживавшие на территории Чехии (Богемии), передали это название Ругиланда славянам. «Восточная марка» практически целиком укладывалась в прежний Руги‑ ланд, который в свою очередь не укладывался в рамки этой марки. Этноним «руги» непосредственно отражается в топониме Rugiensfeld из района реки Траун, упомянутый в грамоте Генриха IV архиепископу зальцбургскому (1057)[24]. Известен в Австрии и топоним с чередованием форм «руг» и «рус»[25].

Французские источники XI–XII вв. знают для Руси еще форму Rutulorii[26]. В Раффелыптеттенском уставе 904 г. упомянута Роталария. Очевидно, речь идет о районе рек Большой и Малый Ротель, Ротала, а также поселении Ротала[27]. Этим топонимам имеется любопытная параллель: Роталией называлось побережье Эстонии против острова Эзель, где располагался и город Ротала, который Саксон Грамматик (конец XII ‑ начало XIII в.) считал столицей рутенов. В некоторых позднейших источниках эта же территория именуется «Руссией» и здесь сохранялись «русские» села в XIII‑XIV вв.[28]

В публикациях А.В. Назаренко, несомненно, принципиальное значение имеет новая постановка вопроса о «Русской марке». В Житии Конрада, архиепископа зальцбургского, упомянуто, что в 1127 г. австрийский герцог направил посла к венгерскому королю, «который тогда находился в марке рутенов»[29]. Марку часто искали у границ Галицкой Руси. А. В. Назаренко обнаружил еще одно известие, заставившее искать ее в противоположной части Венгрии. Фома Сплитский (1200‑1268) говорит о гонениях на христиан при Диоклетиане и комментирует давние события: «В Паннонии, на границе с Рутенией, (Диоклетиан) воздвиг... храм, который до сих пор, хотя и разрушен, являет собой изумительное зрелище... как о том написано в истории о четырех венчанных»[30]. Значение этого документа трудно переоценить: «Рутения» здесь замешает Норик и является формой обозначения все того же Ругиланда. Но А.В. Назаренко читает фразу in confinio Rutenie как «на территории марки рутенов», и тогда Рутения окажется не рядом с Паннонией, а внутри ее. Такое прочтение возможно, поскольку «марка» означает порубежье, промежуточную область[31]. Но система марок относилась к Франкскому государству, его порубежью.

Паннония входила в его состав северо‑западной частью после разгрома Аварского каганата и до возникновения в конце IX в. королевства Венгрии. К тому же есть и еще один источник, уточняющий местоположение «Рутении». Английский автор конца XII в. Бенедикт из Питерборо в числе народов, входящих в состав Священной Римской империи, называет рядом с «альпинами» «рутонов», а в помещенном здесь же послании Фридриха Барбароссы Саладину (1189 г.) упомянуты последовательно Богемия, Австрия, Фрисция, Рутения и далее «часть Иллирика»[32]. Фрисция ‑ это область Каринтии. Рутония может быть частью Каринтии или соседнего с ней Норика. Позднейшая традиция удерживала такое название именно за Нориком. Во всяком случае, уроженец Северной Италии (Вероны) Гваньини в XVI в. в перечне «сарматских» народов северо‑западной окраины Балкан не упоминает Норика, зато называет Carnios, Serbos, Rascios a Russia, Dalmatas, Slauos, Illiricos, Istros[33].

A.B. Назаренко убедительно доказывает, что и упоминание топонима Ruzaramarcha в грамоте Людовика Немецкого 863 г., подтверждающей пожалования Карла Великого баварскому Альтайскому монастырю, восходит к этнониму «рус»[34]. Этот топоним определяет владения монастыря с востока и приходится на тот район, где могла проходить граница «Русской марки». Указанные здесь же реки Эннс и Ибис, видимо, входили в Ругиланд, хотя не обязательно включались в Русскую марку. Существенно и то, что прежние пожалования относились ко времени разгрома Аварского каганата, когда и могла возникнуть на этой территории сама «марка». Но А.В. Назаренко не увязывает воедино оба упоминания марки и, соглашаясь с тем, что Рузарамарха ‑ это «марка жителей Руси», полагает, что «подобное название не значит непременно, что это была местность с русским населением»[35].

Ни Ругиланд, ни Русская марка устойчивых границ, конечно, не имели. В зависимости от политической ситуации могли изменяться очертания территории, обозначаемой этим именем. Затруднения вызывает и определение соотношения «Восточной» и «Русской» марок: не исключено, что последняя лишь часть первой. Вместе с тем есть основания считать, что Дунайская Русь была временами на положении не «марки», а самостоятельного или почти самостоятельного политического образования.

К сожалению, А.В. Назаренко увязывает им же собранные многочисленные данные лишь «с обстоятельствами русско‑дунайской торговли, пик которой приходится на XI–XII вв.»[36] Между тем в такие рамки они никак не вмещаются. Скажем, автор напоминает о том, что на реке Саве находился православный монастырь святого Дмитрия, «в который делали загадочные вклады галицко‑волынские князья»[37]. Но ведь в этом случае торговля вообще не при чем. Речь идет о каких‑то устойчивых многовековых связях. (Имеются в виду вклады начала XII в.) Зато просматривается тесная духовная связь столь отдаленных друг от друга районов. И такого рода факты также не единичны. Отмеченное выше упоминание «Рутонии» как важной составной части Священной Римской империи свидетельствует об определенном подъеме ее в политико‑экономическом отношении. О том же свидетельствуют и некоторые другие сведения.

В литературе давно обсуждается вопрос о ругах или русах в Раффельштеттенском уставе 904 г., где упомянуто о «славянах, которые из Рутии или Богемии приходят ради торговли». Лондонский список XIII в. дает разночтение de Rusis. Выбирали обычно между киевскими русами и балтийскими ругами. Е. Цельнер в упомянутой статье предложил более естественное решение, отождествив Ругию‑Русию с Ругиландом. А.В.Назаренко посвящает много страниц доказательству того, что «славяне» приходили из Киевской Руси. В этой связи рассматриваются и два привилея данные три столетия спустя: герцогов Австрии и Штирии Оттокара городу Эннсу около 1191 и Леопольда II Регенсбургу 9 июля 1192 г.

Некоторые соображения А.В.Назаренко о торговых контактах Киева с Регенсбургом и австрийскими городами через Прагу интересны и на них ниже надо будет остановиться. Но названные привилеи «пражский» путь от Днепра к Дунаю все‑таки не укрепляют. С регенсбургских «русариев» за проезд с товарами через территорию Австрии на Русь брали по два таланта и на обратном пути по полталанта. Купцы Эннса за провоз воза соли «на Русь» или «из Руси» платили по 16 денариев. Можно себе представить, сколько денариев потребовалось бы купцу из Эннса, если бы он рискнул везти соль в Киев через страны и земли, не входящие в состав Империи. Но текст устава и не позволяет отправлять его так далеко: ведь соль возят и «на Русь» и «из Руси». А.В. Назаренко указывает на два места добычи соли в Южной Германии: в районе Зальцбурга и несколько восточнее в верховьях притока Дуная Траун[38]. Из текста устава вытекает, что второй район включался в пределы «Руси», и речь шла не о бессмысленных «встречных перевозках», а о целесообразной экономии на расстояниях, поскольку оба источника располагались в пограничной зоне герцогства и «Руси».

Из текстов привелеев вытекает также, что из южногерманских земель в эту «Русь» можно было попасть только через территорию Австрии. Между тем регенсбургские купцы вполне могли сэкономить не только деньги, но и время, если бы им надо было ехать на Русь через Прагу. А.В. Назаренко упоминает и третий устав, принадлежащий герцогу Леопольду VI (1198‑1230), по которому плата с воза «из Венгрии или из Руси» поднята до трех талантов. Примечательно, что в дошедшем списке фигурирует Ruchia, что автор считает испорченным из Ruczia[39]. Но такая форма, как было отмечено выше, вполне согласовалась с кельто‑романской передачей названия «Ругия».

Примечательно и относящееся к этому времени известие, привлекшее внимание А.В.Соловьева: германский король и позднее император Фридрих II (1194‑1250) жаловался чешскому королю на австрийского герцога, перехватившего подарки от русского герцога[40]. В другом месте, доказывая, что в Европе русских князей титуловали «королями», А.В. Соловьев удивился сообщению Рагевина, назвавшего под 1165 г. вассала Фридриха «русским корольком» (regulus Ruthenorum)[41]. Но за этим стоит не путаница в титулатуре, а отношение к степени самостоятельности правителя. Князья Киевской Руси, независимые от Рима и Империи ‑ «короли». Дунайские же русы со времен Карла Великого были объектом притязаний Империи, хотя, видимо, оставались фактически независимыми.

В связи с торговыми отношениями Руси и Южной Германии обычно рассматриваются события 40‑х годов XII столетия, отразившиеся в переписке германского императора Конрада III с византийскими императорами Иоанном II и Мануилом I[42]. Где‑то «в России» рутены (Reuteni) «проявили пренебрежение к власти германского государства, убили людей императора, отняв их достояние». Но в связанных с этими эксцессами рассуждениями обычно не учитывается, на какую Русь византийские императоры имели право влиять. А учесть необходимо по крайней мере несколько обстоятельств. Во‑первых, под властью византийских императоров находились те самые «русские» города у Нижнего Дуная, на которые в конце XIV в. будет претендовать митрополит Киприан. Во‑вторых, в середине века византийское влияние распространялось на все земли, входившие некогда в состав Восточной Римской империи.

Во всяком случае, Далмация оставалась за Византией, ив 1165 г. императору Мануилу в походе на Венгрию помогали «подвластные Византии сербы, равно как и русские»[43]. Видимо, через эту «Русь» возвращался в 1148 г. из Византии чешский князь Владислав II[44]. И наконец, необходимо учитывать, что именно в 40‑е годы готовился крестовый поход против славян и рутенов. Переписка по этому поводу епископа краковского Матвея с «отцом» крестоносцев Бернаром Клервоским достаточно показательна[45]. Примечательно, кстати, уже то, что здесь прямо называются рутены Польши и Богемии в качестве непримиримых врагов Римской церкви. В «торговых» наблюдениях А.В. Назаренко есть весьма важное указание: денежная система Австрии не копировала собственно германскую. Здесь сохраняется византийское влияние и встречается неизвестная в других германских землях денежная единица «скоти». Автор сопоставляет эту единицу с известным на Руси обозначением вообще денег как «скот» и предполагает, что именно отсюда на Дунай занесено уникальное и для славянских земель слово.

Существенно, что на германской почве автор решения вопроса не видит (имеются в виду схожие германские skattr, sceatt ect). Но вне поля зрения опять‑таки остаются кельтские параллели. А они дают полное соответствие и австрийскому и русскому scoti, scot. Параллель находится и для древнерусского обозначения мехов и серебряных монет «куна»: галльские монеты в Паннонии назывались cunos[46]. А Норик долго был и одним из основных центров чеканки кельтских монет[47]. Количество сведений о Дунайской Руси может быть существенно расширено. Ее хорошо знали в XII в. и в соседней Франции, и далеко на востоке[48]. Память о ней много веков жила и в германских, и в славянских сказаниях и преданиях[49].

Дата добавления: 2015-09-04