Августа 3‑го

Ангельчик мой, Варвара Алексеевна!

Спешу вам сообщить, жизненочек вы мой, что у меня надежды родились кое‑какие. Да позвольте, дочечка вы моя, – пишете, ангельчик, чтоб мне займов не делать? Голубчик вы мой, невозможно без них; уж и мне‑то худо, да и с вами‑то, чего доброго, что‑нибудь вдруг да не так! ведь вы слабенькие; так вот я к тому и пишу, что заняться непременно нужно. Ну, так я и продолжаю.

Замечу вам, Варвара Алексеевна, что в присутствии я сижу рядом с Емельяном Ивановичем. Это не с тем Емельяном, которого вы знаете. Этот, так же как и я, титулярный советник, и мы с ним во всем нашем ведомстве чуть ли не самые старые, коренные служивые. Он добрая душа, бескорыстная душа, да неразговорчивый такой и всегда настоящим медведем смотрит. Зато деловой, перо у него – чистый английский почерк, и если уж всю правду сказать, то не хуже меня пишет, – достойный человек! Коротко мы с ним никогда не сходились, а так только, по обычаю, прощайте да здравствуйте; да если подчас мне ножичек надобился, то, случалось, попрошу – дескать, дайте, Емельян Иванович, ножичка, одним словом, было только то, что общежитием требуется. Вот он и говорит мне сегодня: Макар Алексеевич, что, дескать, вы так призадумались? Я вижу, что добра желает мне человек, да и открылся ему – дескать, так и так, Емельян Иванович, то есть всего не сказал, да и, боже сохрани, никогда не скажу, потому что сказать‑то нет духу, а так кое в чем открылся ему, что вот, дескать, стеснен и тому подобное. «А вы бы, батюшка, – говорит Емельян Иванович, – вы бы заняли; вот хоть бы у Петра Петровича заняли, он дает на проценты; я занимал; и процент берет пристойный – неотягчительный». Ну, Варенька, вспрыгнуло у меня сердечко. Думаю‑думаю, авось господь ему на душу положит, Петру Петровичу благодетелю, да и даст он мне взаймы. Сам уж и рассчитываю, что вот бы де и хозяйке‑то заплатил, и вам бы помог, да и сам бы кругом обчинился, а то такой срам: жутко даже на месте сидеть, кроме того, что вот зубоскалы‑то наши смеются, бог с ними! Да и его‑то превосходительство мимо нашего стола иногда проходят; ну, сохрани боже, бросят взор на меня да приметят, что я одет неприлично! А у них главное – чистота и опрятность. Они‑то, пожалуй, и ничего не скажут, да я‑то от стыда умру, – вот как это будет. Вследствие чего я, скрепившись и спрятав свой стыд в дырявый карман, направился к Петру Петровичу и надежды‑то полн и ни жив ни мертв от ожидания – все вместе. Ну, что же, Варенька, ведь все вздором и кончилось! Он что‑то был занят, говорил с Федосеем Ивановичем. Я к нему подошел сбоку, да и дернул его за рукав: дескать, Петр Петрович, а Петр Петрович! Он оглянулся, а я продолжаю: что, дескать, вот так и так, рублей тридцать и т. д. Он сначала было не понял меня, а потом, когда я объяснил ему все, так он и засмеялся, да и ничего, замолчал. Я опять к нему с тем же. А он мне – заклад у вас есть? А сам уткнулся в свою бумагу, пишет и на меня не глядит. Я немного оторопел. Нет, говорю, Петр Петрович, заклада нет, да и объясняю ему – что вот, дескать, как будет жалованье, так я и отдам, непременно отдам, первым долгом почту. Тут его кто‑то позвал, я подождал его, он воротился, да и стал перо чинить, а меня как будто не замечает. А я все про свое – что, дескать, Петр Петрович, нельзя ли как‑нибудь? Он молчит и как будто не слышит, я постоял‑постоял, ну, думаю, попробую в последний раз, да и дернул его за рукав. Он хоть бы что‑нибудь вымолвил, очинил перо, да и стал писать; я и отошел. Они, маточка, видите ли, может быть, и достойные люди все, да гордые, очень гордые, – что мне! Куда нам до них, Варенька! Я к тому вам и писал все это. Емельян Иванович тоже засмеялся да головой покачал, зато обнадежил меня, сердечный. Емельян Иванович достойный человек. Обещал он меня рекомендовать одному человеку; человек‑то этот, Варенька, на Выборгской живет, тоже дает на проценты, 14‑го класса какой‑то. Емельян Иванович говорит, что этот уже непременно даст; я завтра, ангельчик мой, пойду, – а? Как вы думаете? Ведь беда не занять! Хозяйка меня чуть с квартиры не гонит и обедать мне давать не соглашается. Да и сапоги‑то у меня больно худы, маточка, да и пуговок нет… да того ли еще нет у меня! а ну как из начальства‑то кто‑нибудь заметит подобное неприличие? Беда, Варенька, беда, просто беда!

Макар Девушкин.

Дата добавления: 2015-09-04