Часть вторая. Столкновение 12 страница

Мать, как мумия, застывшая за Викиной спиной, кашлянула. Вика обернулась, смерила взглядом ссутулившуюся фигурку и уже с остервенением крутанула телефонный диск, приготовившись и деду, с которым жил Пупонин, сказать: «Извините за поздний звонок…»

Старенький Колюнин дедушка, без спившегося отца и сбежавшей за табором матери, в одиночку пестовал непутевого внука. Намаявшись за день, он давно спал, а в ухо Викуле влетело многоярусное ругательство, на которое только Колюня и был спор.

Так вот оно что! Колюня дома! Без Линки он оказался лишним. Дикарь наказал его за то, что Пупок снова не заарканил свою одноклассницу. Дикарь малейшей оплошности не прощает, а тут его лакомого кусочка лишили! И в какой уж раз в дураках оставили! Взбесился Дикарь, ясно, и весь гнев обратил на Пупонина. Отлично! Ей с Пупком сподручнее будет справиться…

— Прибереги трехэтажный для своих дружков, — урезонила Колюню Вика, в торжествующем возбуждении продолжая режиссировать по наитию. — Говори быстро, где Дикарь и Лында прячут Чуму и Кувалду? Светлана по всей богадельне навела шухер…

— Я почем знаю, — огрызнулся Колюня, — я сплю… Значит, ты пока отцом не станешь? — подначила Колюню Вика. — Тебе, выходит, от ворот — поворот? Право первой ночи у барина, так, что ли? — не стесняясь при, надрывалась, сыпала соль на живую рану Вика, — Учти, недоумок, по дружбе тебя предупреждаю: Дикарь трахнется, а отвечать будешь ты. Говори, где они? Молчишь, как партизан под пыткой, а они на тебя начхали. Проспишься, раскинь мозгами, где твоя выгода? Не скажешь, где они кантуются, никто тебе не поможет, даже Рембо. Я предупредила… — Вика в сердцах шваркнула трубку на ее законное место, и тут же, словно от ее падения на рычаг, тренькнул, задребезжал резкий звонок. Вика сама его спровоцировала, но все равно вздрогнула.

— Возьми трубку, — приказала она матери. — Это твой муж.

Мать, напрочь огорошенная, с изумлением и опаской, но всё же подчинилась велению дочки.

— Витя, ты приехал? Ты с вокзала! — воскликнула она, всколыхнувшись, и Вике стало муторно от ее глуповатой, застенчивой улыбки, солнечным лучиком блеснув на потухшем лице.

Отец, привыкший к незатейливости ума своей жены, тут же учинил ей дотошный допрос, исподволь проверил полученные им тревожные сведения, и мама кротко отвечала ему, всякий раз помогая кивком головы каждому своему «спасибо, все хорошо», «спасибо, здоровы», «спасибо, все в порядке». Но отцу понадобилось самолично убедиться в благополучии обожаемой им дочери. Ему, лжецу и притворщику, не верилось, что нашелся кто более изворотливый, кто обвел его вокруг пальца, подвёл под монастырь. Он наверняка объединил этот звонок с тем, что вывел его из подполья на работе, и не на шутку встревожился — кто-то под него копает! Не дочка же?! А может, отец просто соскучился? Выпытал у простодушной матери, что Вика дома и не спит, и у него от души отлегло, захотелось обласкать слух родным голоском, убедиться, что он такой же радостный, как и у ее мамы.

— Але-о-о, — игриво обронила Вика. — Привет! Конечно, дома, ты что, папик? Сейчас уже первый час… Не сплю почему? С мамой беседую… О жизни… Будешь искать такси?.. Ждем.

Сняв наскоро приклеенную добродушную улыбочку, без малейшего раскаяния Вика перевела взгляд на потерпевшую крушение мать и спросила победоносно:

— Ну как? Помогла я кому-нибудь своими догадками? Теперь-то, надеюсь, ты поняла, что твой муж никуда не уезжал. Все это время он наслаждался любовью через квартал от собственного дома. Его очередная любовница на этот раз всего-навсего мать того парнишки, с которым до сих пор спала в ваше отсутствие. А теперь мой миленький парнишечка совращает других девочек. И этой весёленькой ночкой он насилует кого-то из тех двоих, а может, и сразу обеих, которых ищет Светлана. Где он это делает? Мне пока неведомо. Не колется дружок его Пупонин. А папик наш молоток! За меня взволновался. Клюнул на мою наживку. Ты удовлетворена правдой?

— Я тебе не верю, я не верю тебе! — в слезах, одними губами прокричала мама, и лицо ее исказилось от страдания.

Как старушечка, не разгибая спины, вышла она из комнаты, и Вика услышала, как мама включила душ, встала под струю воды, испытывая, видно, потребность смыть с себя грязь, которой ее обливали этой бессонной ночью…

Вика и сама с радостью очистилась бы от скверны, отмылась от грехов своих и чужих, если бы поверила, что это возможно. Но она ни во что не верила, никого не любила и в свои четырнадцать лет ни на что хорошее, доброе уже не надеялась…

Отец долго не появлялся, и Вика терялась в догадках, где он. Не может найти такси? Или, успокоившись, задержался на часок-другой в объятиях потаскухи? Или шагает по ночному городу, пытается привести свои мысли в порядок? Не так просто ему будет выпутаться из расставленных ею силков.

Вслушиваясь в вязкую ночную темноту, Вика не улавливала даже малого шороха, будто, кроме нее, в квартире никого не было. Что с матерью? Может, она от «сильных чувств», как старая графиня из «Пиковой дамы», «покатилась навзничь и осталась недвижима»? Вика поежилась от постигнувшей ее врасплох мысли и без промедления отклонила ее. Мама не способна на сильные чувства и крайние поступки. Она не посмеет умереть даже под дулом наставленного на нее пистолета, если не убедится, что они с отцом без нее обойдутся…

Графиня всю жизнь печалилась только о себе, себя ублажала с мудреным Ришелье, таинственным Сен-Жерменом и боявшимся ее мужем и умерла, как жила, от страсти буйной, от гнева или страха, оберегая чудесным образом добытую тайну. А у ее мамы какие тайны? Какие страсти? Она живет будто во сне, не для себя, для них с отцом, и, сколько горькой отравы ни влей в нее, она не отравится. Обожжется, но не сгорит, ради них будет тлеть, теплиться, как свеча на ветру, в этом — оберегаемая ею ее тайна.

Вика все же поднялась, на цыпочках подкралась к плотно притворенной двери в спальню родителей, но там было мертвенно тихо. Вика постояла в нерешительности. И вдруг ее уха коснулся едва различимый шелест, будто кто-то осторожно шевелил бумажку или газету…

Вике стало не по себе. Этим вечером по заданию Светланы Георгиевны она читала «Пиковую даму», и теперь под впечатлением прочитанного ей померещилось, что в разбитое окно или каким-то иным фантастическим способом в их кухню проник некто неведомый, дьявол или мститель…

Кухня располагалась в глубине квартиры, в дальнем конце коридора. Не зажигая света, мягко ступая босыми ногами по коврику, Вика пошла на странный звук. Заглянула на кухню в щель и глазам не поверила. Под слабо светящейся над рабочим столиком лампой мама, как обычно сгорбившись, вынимала из целлофанового пакета мясо и, судя по приготовленным молоточку и доске, собиралась отбивать и жарить для отца любимые им антрекоты. Она, скорее всего, и не ложилась, а все это время копошилась на кухне, сооружая ужин или теперь уже завтрак для блудного, но возвращающегося к ней мужа. «Уму непостижимо! — подумала Вика. — Я так не смогу никогда…»

Уже перед рассветом отец открыл своим ключом дверь, и Вика, так и не сумев заснуть, зарылась поглубже в одеяло, теша себя надеждой, что они увидятся за несколько минут до того, как разбегутся, каждый по своим делам. Перспектива обременительных объяснений угнетала ее, и она хотела оттянуть неизбежные неприятности.

Но отец, всегда шумный, в один миг своим появлением заполняющий любое пространство, как ни в чем не бывало пробежался по квартире, вторгся к ней в комнату, сдернул одеяло, заорал:

— Подъем! Все на мостик! Будем пить чай с конфетами!

«Мерзавец, но не зануда! — воспрянула духом Вика. — Легко с ним, не то что с матерью!»

— Таксисты, изверги, — громко досадовал отец, направляя общее негодование на таксистов, — ночью дерут втридорога, а таких деньжищ в моих опустевших карманах уже не нашлось. Так что я помахал живодерам ручкой и потопал пешком. Шел, шел, заблудился, а тут и метро открылось…

Свеженький, хорошо выбритый, жизнерадостный отец никак не увязывался с понурым видом обитательниц его дома. Но Вика знала: не пройдет и получаса, и отец, как факир, рассеет все их тревоги и подозрения, вдохнет в них бодрость, веселость и расположит всех к себе и друг к другу.

— Привез вам свеженькие огурчики и помидорчики и компот из вишен, — весело говорил отец, вытаскивая на стол гостинцы. — В том хозяйстве, с которым мы налаживаем контакты, свои теплицы и заводик по переработке овощей и фруктов. Директор деловой, пройдоха. Но теперь говорят — предприниматель! Деньгу гребет лопатой, но и нам, может, будет перепадать кое-что, если договоримся с ним о взаимовыгодной помощи. Пора, девочки, и мне всерьез подумать о коммерции. Шагать нужно в ногу со временем, а то, не ровен час, с пути собьешься, к пирогу опоздаешь. Наших бывших партийных функционеров уже навалом и в фирмах, и в совместных предприятиях…

Прислонившись к кухонной двери, Вика косилась на мать, застывшую у плиты в выжидательной позе. Промолчит, как всегда, или взбунтуется?..

— В чем дело? — поднял брови отец, не оставляя пауз для возможного восстания. — Почему не слышу аплодисментов? Не выспались вы, что ли, девицы? Садитесь к столу, я вижу, наша кулинарка приготовила отличные антрекоты…

Мама, чувствительная к похвале, как все самолюбивые, но в чем-то ущемленные люди, зарделась конфузливо и неудобно присела на край табуретки. Вика вслед за нею тоже уселась, но поближе к выходу, чтобы незаметно улизнуть, если все же родители повздорят. Отец не допускал такой возможности. Как из рога изобилия он осыпал их дарами. Вынул из кейса и поставил на стол коробку с шоколадными конфетами, сказал вроде бы с осуждением:

— В сельском продмаге, представьте, коробки с шоколадными конфетами лежат навалом! У нас шаром покати, и там… изобилие. Где социальная справедливость?.. Да, — спохватился отец, — совсем забыл. Я же еще подцепил там для вас презенты…

Отец шустро выскочил в коридор, притащил из прихожей свой пиджак и стал рыться в карманах, вытаскивая на стол бумажник, расческу, носовой платок, а заодно и железнодорожные билеты, и командировочное удостоверение.

«Высший пилотаж! — восхитилась Вика. — Даже билетами и командировочным удостоверением обзавелся. Как ни принять за чистую монету такие неопровержимые доказательства…»

Мать вся подалась вперед, прилепилась глазами к небрежно оброненным бумажным свидетельствам отцовской невиновности. И охота, ой как охота ей во все это уверовать, чтобы, не дай бог, не порушился ее карточный домик, не схоронил ее любовь под своими обломками.

«Да, до ухищрений отца мне далеко! — призналась себе Вика. — Но я научусь! У меня еще есть время!» Надкусывая особенно сладкий зимою помидор, Вика обмозговывала, как отец раздобыл свои богатства. Ну, продукты заготовил загодя, чем-то выручила его Кириллова мать, она же буфетчица в их партийном, очень даже неплохом, буфете. Но командировочный бланк и билеты!.. Отец же не мог предвидеть, когда его доченьке взбредет в голову вызволять его из любовного плена?..

— Смотрите! — сказал отец, вдруг в темпе запихивая все вытряхнутые из карманов вещи назад, и вовсе не из пиджака, а из внутреннего небольшого карманчика кейса вытащил два ожерелья из искусно вырезанных фруктовых косточек. — Купил у одного умельца. В том хозяйстве даже косточки от фруктов не пропадают зря!

Довольный собою отец сам повесил на шею жене и дочери украшения и заставил их поглядеться в зеркальце от своей походной бритвы.

— Здорово! — сказала Вика и поцеловала отца. Мама тоже чмокнула мужа в подставленную ей щечку.

И на черта корячиться, перегружать мозги ерундой — где отец обзавелся билетами? Плевать на это, если за полчаса, проведенных с ними, он может доставить им столько удовольствия! Билеты могли быть и прошлогодними, и какими угодно, но они уже никого не волновали. Викины наветы уже не занимали мать. Она триумфально исподтишка поглядывала на Вику, и Вика, которая в отличие от матери знала цену отцовским мистификациям и маневрам, уже не поручилась бы с прежней убежденностью, что созданный ею миф основан на досконально проверенных фактах. Мало ли как бывает! Может, и не своего отца она видела в тот первый раз, когда поднималась по лестнице к Кириллу? И что, собственно, из того, что отец подошел к телефону, когда она звонила к нему на работу? Могли задержать его отъезд в командировку из-за какой-то срочной бумаги. Такая служба — все срочно и постоянно семь пятниц на неделе! И уж совсем спорно утверждение, что отец позвонил домой от матери Кирилла в ответ на ее тревожный звонок. Разве невозможны совпадения? Папик умеет пудрить мозги и, как Христос, ступать по воде, не замочив ног! Ей у него еще учиться и учиться! Слава богу, есть у кого!..

С улыбкой вышла Вика на улицу. Запетляла по дороге, которой Лина обычно ходила в школу, и столкнулась с ней вроде бы непреднамеренно.

— Чижик! — окликнула Вика Чижевскую, нагнала, поравнялась с нею. — Вам Светлана вчера вечером звонила?

— Звонила, — односложно ответила Лина и ускорила шаг.

— Я толком не врубилась, Чумизу с Кувалдой изнасиловали, что ли, ночью? — Вика мечтала посеять эту мысль на благодатной почве и собрать неплохой урожай. — Васильева отъявленная бандитка, погубит она Соньку. Мне говорили, она стояла на учете в детской комнате милиции, когда жила у матери, а ее мать алкоголичка и проститутка… — Вика старалась говорить доверительно с Линой, как с лучшей подругой.

— Кто тебе это об Арине сказал? — тут же спросила Лина, и Вика поняла, что на мякине Чижевскую, как Настену, Катюху и Колюню, не проведешь.

— Ну, слухами мир полнится, — сохраняя спокойствие, отвела подозрение Вика. — Я все-таки староста. Мне иногда доверяют… кое-что…

— Кто доверяет? Сидоренко? — Обращенные к Лине вопросы с той же разведывательной целью бумерангом отправлялись к Вике, не задерживаясь.

— А тебя приглашали с ними… погулять? — мимоходом изменила тему Вика.

— Приглашали, — никак не поддерживая душещипательную беседу, кратко ответила Липа, предполагая, но не в полной мере оценивая вероломство своей одноклассницы.

— И где же они тусуются?

— Тебе лучше знать, — не глядя на Вику, отклонила вопрос Лина. — Кажется, это твои друзья?..

— Бывшие. Я порвала с ними и у них не бываю.

— Я ж тоже не была с ними. Ко мне прадед приехал. И горло болит, ангина начинается…

Разговор зашел в тупик. Лина умела не поддаваться Вике. Но как ни осторожничала Чижевская, ловкая Вика выпытала у нее пусть самую малость, но все же достаточную для того, чтобы воспользоваться ею в бесчестной игре.

Проводив Лину до школы, Вика дождалась Настену с Катюхой и сразу же накинулась на них:

— Болтаетесь черт-те где, закоченела вся. Вам Светлана ночью звонила?

— Не-е, — в один голос отозвались девчонки и навострили уши.

— Новости атасные. Чума с Кувалдой пропали. Свет лана искала их ночью. Чижевская сказала мне по секрету, — не гнушаясь обманом, запускала сплетню ни орбиту Вика, — Дикарь с Лындой пригласили их погулять, Линка не пошла, а Васильеву с Чумаковой наши дружки затащили в свой новый бункер и трахнули, разумеется.

— Надо же? — удивилась говорящая нараспев Настена. — И с чего это Чижиха так разоткровенничалась? Дикарь усечет, что она на него бочку катит, озверел.

Вика пожала плечами:

— Она ж его не знает, как мы. Для нее все это внове, хочется с кем-то поделиться.

— А где у них бункер-то, Линка не говорила? — уже с головой окунулась в события Настена.

— Она не знает, — поморщилась Вика, — и Пупок, гад, не колется.

Вика досадливо скривила губы, сделала попытку лестью настроить подружек на нужный ей лад:

— Вы на Колюню имеете влияние побольше моего, уговорите его сказать, где они тусуются? Надо бы предупредить ребят. А то Чумизина мать со Светланой заявят и милицию, и Дикаря с Лындой прижучат за изнасилование.

— Ну и прижучат, нам-то что теперь? — пожала плечами Настена. — Достукались, шизики, нашли с кем связаться…

— Ну, положим, нам ничего, — сказала Вика, и её выразительные губы надулись обиженно, — но предупредить надо. Сходите к Зойке с Валюней из десятого, знаете! Они наши, подвальные. Может, они заметили, куда вчера вечером Дикарь повел девок со скверика. Пусть у всех поспрашивают. — Вика пристраивала сплетню в надежные руки и уготавливала ей длительное путешествие. — Скажите, что Дикарь изнасиловал двух девчонок из нашего класса и его милиция разыскивает, а мы хотим предупредить, но не знаем, где он…

— А милиция его разыскивает? — Бесхитростная молчаливая Катерина недоверчиво уставилась на Вику.

— Я почем знаю?! — Вика запечатлела на физиономии негодование. — Светлана же не докладывалась мне… Пойду разведаю обстановку, а вы, как договорились, поковыряйтесь с Пупком и Зойкой.

Наметив магистральные линии наступления, Вика резво скинула пальто, нацепила его на ближайший крючок в раздевалке и направилась в сторону учительской. У Сидоренко всегда был в каком-нибудь классе первый урок. Не составляло большого труда встретиться с ней нечаянно, когда она забирала классные журналы или еще что-то необходимое для занятий.

— Семушкина, — сама позвала Вику Олимпиада Эдуардовна, у которой в каждом классе были свои люди, помогающие ей ориентироваться в дебрях школьной жизни. — Васильева ваша, как я посмотрю, не унимается?

Вика в знак понимания и полной солидарности с завучем многозначительно ухмыльнулась и высоко подняла плечи, задержав их почти у самых ушей.

— И эту забитую дурешку, Чумакову, за собой потащила головой в омут. Нашли их?

— Я еще не заходила в класс, — потупив глазки, изобразила святую простоту Вика.

— Ну, выясни все и сразу ко мне! Поняла? — Олимпиада Эдуардовна изучающе посмотрела на Вику.

Вика невозмутимо выдержала буравящий ее взгляд и, покорно кивнув головой, поплыла в класс.

Большинство ребят уже сидели за своими партами в кабинете литературы, и Сонька с Ариной, усевшиеся с некоторых пор рядом, тоже присутствовал и в классе.

— Надо же, — буркнула под нос Вика, приближаясь к своему месту неподалеку от исчезавшей пары, — люди из-за них всю ночь волновались, а они целы и невредимы. Бледненькие, правда, и синячки под глазами, но это ничего, это с непривычки, да, Чумка?

Все, кто и не был включен в ночное происшествие, волей-неволей обратили внимание на Чумакову и Васильеву, зашептались, выясняя, что произошло. Вика умела, ничего не сказав, сказать все, всех и одним махом включить в события. И когда просыпалось в ней нечто от лукавого, пересилить ее никто и не пробовал. Арина, одна Арина, тоже не лишенная покровительства повелителя ада и бога зла Люцифера, умела противостоять Вике.

— Ты нам лучше расскажи о своих привычках, Семга, — звонким голосом протрубила Арина на весь класс, — объясни деткам, как ты путаешься с извращенцем Рембо и его мальчиком Деней, и даже не ночью, а днем, сразу после уроков. И без синячков, потому что тебя уже ничем не удивишь.

Вика притихла. Она не учла, что Дикарь не простит ей измены, как и она ему не прощает. Нужно было немедленно что-то придумать, отразить нападение.

— Господи! Это Дикарь тебе внушил, когда трахал? — сказала Вика с непревзойденным самообладанием, даже не повернув головы к Арине. — Так он это от ревности. Рога нащупал, и бодаться охота…

— Заткнитесь вы, дуры, — цыкнул на девчонок непохожий сам на себя после драки Гвоздев, — уши завяли вас слушать. Выйдите в коридор и делитесь впечатлениями…

И вдруг Сонечка зарыдала. Она даже не плакала, а выла, надрывно и протяжно, по-звериному, и водворившаяся в классе тишина наполнилась такой кладбищенской трагичностью, что перехватывало дыхание.

Светлана Георгиевна, как назло, задержалась, а когда пришла наконец, то, едва поздоровавшись, сразу начала урок, будто и не слышала Сонькиных слез.

Она вела урок в непривычном, немыслимом темпе, никого не вызывая к доске и ничего не рассказывая, но забрасывая класс вопросами и на лету схватывая ответы.

Светлана Георгиевна пыталась не впрямую, иносказательно говорить о жизни и их поведении, отчаявшись по-иному прорваться к их сознанию.

— Итак, вы прочитали драму Пушкина «Пиковая дама». Поняли вы, какие злодейства совершил Германн? Кто скажет? Гвоздев… Правильно. Он стал причиной смерти старой графини. Еще… — Интонацией Светлана Георгиевна торопила ребят. — Настя Скворцова… Верно. Германн обманул девушку, растоптал ее чувства… Но помните, Томский говорит о трех злодействах, найдите это место в тексте… Так… «Этот Германн, — продолжал Томский, — лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, на его совести по крайней мере три злодейства…» Какое же третье? Чижевская… Умница! Германн надругался и над собой. Он сошел с ума. Читаем у Пушкина: «Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..» Отчего же Германн сошел с ума? Ну, кто скажет? Васильева… Молодец! Совершая злодейство по отношению к другому, неизбежно совершаешь злодейство и по отношению к себе. Я рада, что вы это поняли. Распад личности неизбежен, хотя сам человек может и не замечать этого. Проследим, как меняется Германн. Прочтем соответствующие места из текста… «Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости…» Дальше: «Будучи в душе игрок, никогда не брал карты в руки…» Но… «анекдот о трех картах сильно подействовал на его воображение… И… на другой день вечером он думал, бродя по Петербургу: «Что, если графини откроет мне свою тайну?.. Почему же не попробовать счастья?..» Германном завладевают дурные чувства… Кто знает, какие?.. Семушкина, пожалуйста. Так… Во время отпевания графини Германн не чувствует раскаяния, но… Читай. «Он не мог совершенно заглушить голос совести, твердивший ему: ты убийца старухи!» Голос совести! Запомните это! Он не дает покоя! Он сводит с ума!..

Вика с откровенной ненавистью посмотрела на Светлану Георгиевну: «Как бы ей самой не сойти с ума. У нее девчонка в детском саду пасется, так Рембо, если я хорошо попрошу, найдет для нее пастуха построже детсадовской воспитательницы… И Светлану рембовские ребятки, вроде Смурного, пощупают, чтоб поменьше трепалась!.. Пойду к Сидоренко, — уже не давая себе отчета, все больше стервенела задетая за живое Вика. — Внушу ей, что во всем виновата Светлана. Пригрела Васильеву, потакает ей, а пока Васильева в классе, покоя школе не будет…»

После урока литературы, даже не взглянув на Светлану Георгиевну, Вика прошмыгнула мимо нее в коридор и прямиком направилась к завучу. У нее, сказавшись больною, Семушкина отпросилась домой. Но домой идти и не подумала. Побежала к Рембо.

Днем Рембо, как правило, околачивался в подвале один. Можно было поговорить без свидетелей. Вика уже не могла отделаться от казавшейся ей весьма удач ион затеи.

Колюня боится выдать Дикаря, не явился даже в школу, чтоб не сболтнуть лишнего. Но если Рембо разрешит Колюне не приносить ему «адидасы», то Пупок, как миленький, выложит, где хоронится Дикарь. И они через своих стукнут милиции, отомстят за измену… Кто докажет потом, что это их рук дело. Вину они перекинут на Светлану, которая, как фашистка, пытала Соньку, а Сонька не снесла пытки, в истерике всех заложила. Очень правдоподобно! И не исключено, что именно так и случится…

Но Рембо, как ни странно, Викулю не поддержал.

— Ты опоздала, девочка, — сказал Рембо, пожирав Вику глазами. — Пока ты была в школе, Дикарь, Лында и Пупок притащили сюда все, что я от них потребовал. И «адидасы», и джинсы, и даже мотоцикл. Они не хотят ссоры. Дикарь стерпел, когда я на его глазах ласкал тебя. И нам не надо лишнего шуму…

— Да, но он предал нас, он предал тебя, Рембо! — вспылила Вика, но тут же взяла себя в руки. — Я думала, ты отомстишь за меня… и за себя…

— Не будем торопиться, — отверг доводы разъяренного самолюбия Вики Рембо. — Зачем нам брать лишний грех на душу? Дразнить гусей? Ментов шевелить? Ты умная девочка. Ты умеешь мыслям своим пристраивать ножки. — Рембо опустил веки, и из-под опущенных век поползла по его одутловатому лицу загадочная улыбочка. — Мысли твои раньше тебя прибежали ко мне, ловко ты это устроила. Так и действуй. Все попривыкнут к тому, что Дикарь кого-то изнасиловал или хотел изнасиловать… Слухи — великая сила! Броню прошибает! А ты внуши всем, что Дикаря его же дружки или его девочки заложили. Он горяч и крут, голову потеряет, и мы без трудов поимеем то, что хотим. Поняла?

Рембо, не поднимая век, поманил Вику к себе, усадил на колени, сказал в самое ухо:

— И Денечку не обижай, он славный мальчик, ты ему нравишься. А Кувалду не трогай. — Рембо понизил и без того тихий свой голос. — Арину эту, Васильеву, не задевай больше. За нею кое-кто стоит. Остерегись Аринку. Это приказ!

4

Арина уже проклинала себя, что связалась с малахольной Чумой. Пустяк и тот вырастает у нее до размеров трагедии, а тут не пустяк. Втемяшилось Соньке, что она потеряла себя, обесчестилась. И распирает ее, чокнутую, того гляди, разорвет на куски от неосторожного прикосновения, как невесомый воздушный шарик. Стоило Семге бросить дурацкую реплику, чуть подначить, на пушку взять, и Сонька воет уже, наводит тень на плетень. А вечером мать приласкает, приголубит ее, Сонька размякнет и выложит всю подноготную. Но еще раньше, после уроков, Светлана, послушав ее вой, не дура, все поймет и по капле выжмет признание. И тогда им всем несдобровать…

Зарывшись в сумбурные размышления, Арина не сразу услышала, что учительница литературы назвала ее фамилию и, значит, пришла ее очередь отвечать на очередной вопрос. «Пиковую даму» Арина до конца не дочитала, но слушала оперу Чайковского и содержание пушкинской драмы знала. Память Арине досталась от природы отменная. Она схватывала все на лету и вспомнила теперь, что, давая задание по внеклассному чтению, Светлана Георгиевна сказала: «Подумайте, можно ли сохранить себя, уничтожая другого?» Ясное дело, нельзя. Арина воспользовалась подсказкой и, не задумываясь, повторила учительскую фразу в утвердительной форме: «Нельзя сохранить себя, уничтожая другого». Она пробормотала это почти машинально, скороговоркой, но у Светланы Георгиевны была привычка при перекрестном опросе повторять сказанное ее учениками. И совершались чудеса. Сбивчивые, обрывочные, косноязычно высказанные мысли в устах Светланы Георгиевны становились внятными, глубокими и даже изящными. Делала она это незаметно, как фокусник, да еще и подбадривала всех похвалой: «Молодец, правильно», «Очень верная мысль», «Лучше не скажешь».

Когда Светлана Георгиевна похвалила Арину, развив и обогатив ее краткое высказывание, у Арины защемило сердце. Что Светлана хотела сказать ей, когда внушала, что после злонамеренного действия человек и вздохнуть не успеет, распадется как личность? Она считает ее злодеем? Негодует или предостерегает? Может, поговорим, начистоту, без обиняков? Посоветоваться? Над Сонькой же никто не насильничал. Ей самой хотелось в компанию, надоело одной прозябать. Веселилась она, выпила, анекдот даже рассказала. И парень ей понравился, она сама к нему липла, тащилась от его поцелуев. И не была против лечь с ним в постель. Но если Сонька не подтвердит этого, никому ничего не докажешь. Не поверят ребятам, и ей на поверят, засудят их. Надо что-то делать, но что? Откровенничать со Светланой опасно, все же она учительница. Поднажмут на нее Сидоренко с директоршей, и получится на Сонька, а она, Арина, всех заложила…

Елейный, неестественный голосок Семги снова вывел Арину из задумчивости. Семга долго и нудно вычитывала что-то из книжки, что проплыло мимо сознания Арины. Но Светлана Георгиевна, подытоживая лепет Семушкиной, заговорила о муках совести, которые, прямо как атомный взрыв, уничтожают скверно поступившего человека. Арина ни во что такое не верила, но ожила, потому что Светлана не к ней одной обращала свои наставления, но и к Семге тоже. А вдруг она и вовсе не имеет в виду их? Ведет себе урок, как положено по программе, и в ус не дует. И все обойдется без последствий…

Арина сомкнула губы и долго, упорно пялилась на Светлану Георгиевну, пытаясь привлечь ее внимание, чтобы спокойным лицом убедить в своей непогрешимости. «Но мозги ей прополоскать в чистой водичке не помешает», — подумала Арина, удивляясь, что, несмотря на все ее старания, нервные судороги, сотрясающие ее изнутри, не прекращаются. Вполне возможно, кто-то особенно любопытный, те же Семгины прихвостни, Настена и Катюха, исподтишка наблюдают за ней и им удается пробиться сквозь маску к ее мыслям и этому неожиданному тоскливому страху. Но нет, она не позволит никому одолеть себя, она всегда останется неуязвимой, потому что она сильная…

И все же сколько ни успокаивала себя Арина, ни разу до этого дня ей не было так тяжко и одиноко. Были бы ее Ключики под боком, они бы в миг скумекали как и что, но не переться же к ним за подмогой. Не хватало еще Роману доложиться, что она закрутила любовь с Лындой… А тут ей никто не подсобит, никто. Отец от нее далек. Татьяна, с ее старомодными взглядами, не поймет ее. Придется дома врать, где она ночь провела, и не в ее интересах этот разговор затягивать. Как же выпутаться ей из всей этой дряни?..

Когда Вика неожиданно исчезла, едва прозвенел звонок, Арина почувствовала облегчение. Взяла Соньку под локоть, шепнула: «Молчи как рыба, прибью» — и увлекла за собою к Светлане Георгиевне.

— Светлана Георгиевна, — заскулила Арина, состроив жалобное лицо, — нас вчера вечером хулиганы в подъезде закрыли, мы, что ли, виноваты?

— Постучались бы в любую квартиру, попросили открыть вам входную дверь, позвонили бы домой, чтоб не волновались.

Дата добавления: 2015-09-02