Языковые особенности. Тезис о «странноязычии» Платонова в литературоведении стал уже общим местом

Тезис о «странноязычии» Платонова в литературоведении стал уже общим местом. Действительно, поэтика грамматического сдвига, «неуравновешенный» синтаксис, «произвол» в сочетании слов - все это отличительные особенности художественного языка Платонова.

Обратимся к одной только фразе Платонова.

Вечернее электричество было уже зажжено на построечных лесах, но полевой свет тишины и вянущий запах сна приблизились сюда из общего пространства и стояли нетронутыми в воздухе.

Если попытаться прочитать это предложение на языке привычных понятий, то «искрить» начнет едва ли не каждое словосочетание. Традиционный поэтический оборот «вечерний свет» под пером Платонова превращается в инженерно-техническое и какое-то не совсем правильное «вечернее электричество». «Светтишины» обращает на себя внимание синтезом зрительных и слуховых ощущений. «Запах сна» повергает читателя в размышление - то ли это смелаяметафора, то ли замаскированная синестетическая конструкция (сложное, синтетическое восприятие, возникающее при соединении ощущений, за которые отвечают разные органы чувств (например, слуховые и осязательные, зрительные и обонятельные), принято называть синестезией), в которой соединяются обонятельные и зрительные ощущения (а сон - это тот «фильм», который смотрят спящие); может возникнуть и самое неожиданное предположение - о том, что у сна на самом деле бывает свой запах и фразу надо понимать буквально. Но самое странное - свет и запах «стояли нетронутыми в воздухе»! Как будто есть кто-то, для кого это возможно - прикоснуться к свету и запаху.

Но это только внешний, «посторонний» взгляд на логику платоновского языка. В составе целого смысловой объем процитированного предложения увеличивается за счет контекстуальных значений каждого слова. Говоря о структуре художественного пространства, мы заметили, что оно вбирает в себя два проницаемых друг для друга сюжетных подпространства - городское и деревенское. В описании вечера как раз и происходит соединение этих подпространств. В результате «общее пространство» предстает одновременно в двух своих ипостасях («полевой свет» и «построечные леса» общепролетарского дома).

Еще одна ярко выраженная «платоновская» особенность - превращение невещественного в «вещество существования». «Свет тишины» и «запах сна» из абстрактных понятий делаются конкретными - в процитированном предложении они локализуются и опредмечиваются. Более того, эта «приобретенная» предметность специально подчеркивается - свет и запах «стояли нетронутыми», следовательно, потенциально они доступны осязательному восприятию. Летний вечер в буквальном смысле становится все более и более ощутимым - его восприятие складывается из зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений.

Сформулируем один предварительный вывод: В прозе Платонова слово является не только самостоятельной смысловой единицей (или единицей словосочетания); оно насыщается множеством контекстуальных значений и становится единицей высших уровней текста - например, сюжета и художественного пространства. Слово должно пониматься не только в его общеязыковом (словарном) значении, но и в значении контекстуальном - причем контекстом нужно признать все произведение.

Сложность восприятия языка Платонова состоит еще и в том, что его фраза практически непредсказуема - точнее сказать, она почти никогда не соответствует ожиданиям читателя. Воспитанному на образцовом литературном языке читателю сложно представить, что у сознательности бывает «сухое напряжение», что жалобной бывает не только песня или (не будем пренебрегать канцеляризмами) книга - жалобной становится девочка Настя. Если фраза начинается со слов: «На выкошенном пустыре пахло...» - то читатель прежде всего подумает, что недостающим словом должно быть «сеном». И ошибется, потому что по-платоновски - «пахло умершей травой» (обратим внимание на то, как в проходной, на первый взгляд, фразе проводится одна из важнейших тем «Котлована» - смерти и жизни).

Невозможность спрогнозировать течение платоновской фразы стала основной причиной отсутствия пародий на Платонова. При том, что у литературных пародистов 1930-х гг. было множество пародий на любого из крупных писателей той поры,Платонов всегда оставался «безнаказанным». Подвижность грамматических соединений, движение слов «вкось и вкривь» не давало возможности сформулировать «общий закон» платоновского стиля - а потому делало его «неприспособленным» для пародирования.

Однако определенные закономерности платоновской стилистики все же найти можно. Остановимся на тех языковых явлениях, которые встречаются в тексте «Котлована» регулярно и основываются на сходных закономерностях.

Уже первое предложение повести останавливает внимание читателя излишними уточнениями и подробностями: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования». Избыточное уточнение - «личной жизни», казалось бы, без потери для общего смысла фразы можно исключить. Однако такого рода избыточные подробности будут поджидать читателя на каждой странице: «он любил... следить за прохожими Мимо», «по стеклу поползла Жидкость Слез», «Елисей не имел аппетита к Питанию», «свалился Вниз», «лег... между покойными и Лично Умер» и т. д. С точки зрения нормативной стилистики такие словосочетания следует отнести к Плеоназмам - «избыточным» выражениям, в которых используются лишние слова, уже не являющиеся необходимыми для понимания смысла. Платонов, тем не менее, почти никогда не избегает плеоназма там, где без него можно было бы обойтись. Можно предположить, что в поэтике Платонова плеоназм - это способ «материализации подтекста: избыточность конкретизации призвана заполнить смысловые пустоты «само собой разумеющегося». Логическая ясность не означает фактической достоверности - и потому плеоназм становится необходимым приемом в «предметном» изображении того или иного явления.

Еще одна особенность языка Платонова - нарушение лексической сочетаемости слов. Самый простой случай - соединение в одной фразе стилистически разнородных слов. Например, в предложении «С телег пропагандировалось молоко» явно не стыкуются идеологически маркированное слово «пропагандировать» и аполитичные «телеги» и «молоко». Сферы употребления этих слов столь разнятся, что, столкнувшись в одной фразе, слова начинают тянуть в противоположные стороны. Отсюда - комический эффект, но эффект незапланированный: в этом предложении выразились вполне серьезные ностальгические размышления платоновского героя, в сознании которого причудливо слились официальная пропаганда и воспоминания детства.

Многочисленные формулировки типа «безжалостно родился», «выпуклая бдительность актива», «текла неприютная вода», «тоскливая глина», «трудное пространство» интуитивно безошибочно понимаются читателем - но дать им рациональное объяснение крайне сложно. Особенность таких «неправильных» сочетаний состоит в том, что определение (или обстоятельство) относится течением фразы «не к тому» существительному (глаголу). В словосочетании «тоскливая глина» прилагательное указывает не на качество глины, а на психологическое состояние землекопа и должно быть грамматически связано именно со словом «землекоп». «Трудное пространство» оказывается трудным не само по себе - таким оно воспринимается платоновским героем. Прилагательное вновь оказывается как бы на чужом месте, точнее сказать, на месте прилагательного должна была бы стоять категория состояния - «человеку было трудно (в пространстве)». Однако смысловые границы «оригинальной» (платоновской) фразы и «переводной» не совпадают: в оригинале определение относится не только к миру человека, но и к состоянию мира и к природе в целом.

Достаточно регулярно Платонов прибегает к замене обстоятельств определениями. В этом случае грамматическая «неправильность» оборота возникает из-за неверной адресации признака - вместо предмета действия (и, соответственно, наречия) указывается признак предмета (используется прилагательное). Отсюда возникают сочетания типа «постучать Негромкой Рукой», «дать Немедленный Свисток», «ударить Молчаливой Головой». С позиций нормативного, литературного языка следовало бы поменять порядок слов в предложении и восстановить обстоятельства: «негромко Постучать (рукой)», «немедленно Дать свисток», «молча Ударить головой». Однако для поэтики Платонова такой вариант чужд: в мире писателя свойства и качества «вещества существования» важнее и значимее, чем характер действия. Следовательно, выбор падает не на наречие (признак действия), а на прилагательное (признак предмета или явления).

«Вещественность» видения мира делает возможным и сочетание качественно разнородных предметов и явлений - поскольку все они имеют равные права в глазах героев и повествователя. Отсюда - «волновались кругом ветры и Травы От солнца»; «от Лампы И Высказанных слов Стало душно и скучно». В равной степени сопоставляться могут солнце и слепота, грусть и высота. Обычно менее знакомое и понятное явление в сравнении уподобляется более знакомому. У Платонова же сравнение основывается не на сопоставлении признаков, проявленных в большей или меньшей степени, - составные элементы его сравнения вообще лежат в разных областях лексики. Во фразе «точно грусть - стояла мертвая высота над землей» сравниваются эмоциональное состояние и физическое измерение; в предложении «люди валились, как порожние штаны» составные части сравнения кажутся несопоставимыми из-за разницы в их положении в системе ценностей человека.

Дата добавления: 2015-09-02