Academy of balloons

Пролог.

Есть в мире светлая, большая, изобильная страна N. В ней ценят солнечный свет, цветы, коней. Но особое место в этой стране занимают разноцветные воздушные шары. Шар – это символ богатства, почёта, благоденствия, процветания. Знатнейшие люди страны ездят в каретах, украшенных охапками воздушных шаров, летают на аэростатах. Воздушные шары выдают за хорошую учёбу. Ими украшают школы, магазины, театры, парки.

Как и в любой стране, там есть люди знатнейшие и богатейшие. Они относятся к Высшим сословиям: сословию Света, высшему из Высших, сословию Коней, сословию Цветов, сословию Шаров и сословию Луны. Солнце, Пегас, Роза, Шар и Луна – это символы, изображающиеся на их гербах и родословных, вышивающиеся на одежде. К Низшим относят людей из сословий Птиц, Рыб, Деревьев и сословию Ветра. Нижайшие, Ветры, были ненавидимы всеми: ветров и штормов в стране N боялись больше всего. Немало вреда и несчастий принесли они с собой за прошедшие века. Некогда в древности их даже разрешали убивать просто так. Но сегодня закон предписывает ко всем относиться гуманно, хотя людей ветров всё равно сторонятся. Гербов, родословных и почестей Низшие, подобно Высшим, не имеют, но если и у беднейших есть хоть один воздушный шар, то его берегут, как зеницу ока. Лишь Ветры не могут себе позволить ни единого шара.

В стране N есть и школы, и академии. Одни – для Высших, другие – для Низших, третьи, новейшие, – для тех и других. Дети учатся, осваивают профессии, взрослеют и работают. В общем, страна N похожа на страны другие, всем известные.

Глава 1. Детство, прощай!

Для Лины Уррэй всё началось со слов отца: «Ты едешь в Академию».

Лина, будучи младенцем, потеряла маму, и поэтому росла с отцом. Она происходила из сословия Света, а отец её был губернатором и богатейшим человеком в городе. Детство Лины было беззаботно, но избалованной или злой, или жадной она не была. Господин Уррэй часто приходил к дочери, читал ей книги о добре и зле, правде и дружбе. Сам он в своё время издал законы, запрещающие убивать людей Ветров, построил для них школы, никогда деньгами не разбрасывался, взяток не брал и жил по совести. Лине он пытался заменить и маму, и папу, покупал ей вещи, украшал сад воздушными шарами. И жила она как птичка в воле, не зная страха и зла. Своего отца она любила всем сердцем, во всём ему доверялась. У Лины и одежды, и украшений, и книг – всего было в достатке. Отец берёг её детство, обращался с ней, как с любимой куклой, и вдруг: «Ты едешь в Академию».

Это был шок для маленькой Лины. Ехать в чужую сторону, спать на чужой, узкой и жёсткой, кровати, без отца, среди чужих девочек! В свои пятнадцать Лина чувствовала себя одиннадцатилетней. Она мечтала на всю жизнь остаться маленькой папиной дочкой. Она не боялась, что ей придётся взрослеть, и уж никак не думала, что её любимый папочка сам заставит её это сделать. Крушение её надежд в один миг, одной фразой, необходимость повзрослеть «вдруг» - вот что пугало её больше всего. Не роскошь и комфорт теряла она, а сердечного друга по имени Детство.

И на следующий же день приглашённая дама из сословия Цветов со своей экономкой из людей Деревьев посадила Лиину в кресло, рассмотрела сквозь очки. Работница сняла с девочки мерки, расчесала волосы, а потом ушла с хозяйкой и отцом в соседнюю комнату. Лина почувствовала себя одинокой и несчастной, впервые в своей жизни она хотела забиться в угол и горько-горько плакать, понимая, что ничего уже изменить нельзя.

Через неделю, в последние дни лета, дама и экономка снова приехали к ним в особняк. Лина, уж начавшая думать, что это был лишь страшный сон, совсем сникла и хотела плакать. Но что-то вдруг новое воспротивилось в её душе. «Я не заплачу! – думала она, сурово оглядывая гостей. – Папа бы не хотел моих слёз. И даме этой я их не покажу».

Её снова усадили в кресло и расчесали. Затем работница взялась за ножницы и обрезала неряшливо отросшие кончики, уложив вдоль белых скул аккуратненькое каре цвета тёмного каштана. Затем девочку раздели: навсегда меховая розовая жилетка покинула её плечи. Бежевые лосины и босоножки с ремешками прощались с ней, лёжа на стуле. Вместе с браслетами от неё улетали последние веяния детства. Работница достала из пакета тёмно-малиновое бархатное платье в пол; такой «взрослой» одежды Лина никогда не носила. Ходить в нём было совершенно неудобно: оно стягивало талию, давило на плечи. Ноги в нём просто заплетались. Но вот работница достала чёрные лаковые туфли, отец приколол дочери на платье родовой герб, дама убрала заколкой волосы. Лиину вывели на двор, усадили в карету, украшенную сотней воздушных шаров, дверка закрылась, и кони покатили девочку прочь от дома. Она развернулась, глядя в заднее окно на машущего отца, и вдруг заплакала.

Глава 2. Дочь профессора

На побережье моря, в небольшой скалистой бухточке стоял крошечный, неприхотливый деревянный дом, хозяином которого был господин Эмбон. Он был пожилым отставным профессором Академии Шаров. Всю жизнь он посвятил преподаванию. Происходил он из сословия Луны, низшего из Высших. Некогда их семья была богата, но богатство то было утрачено несколько поколений назад. И господин Эмбон был беден ровно настолько, чтобы тяжёлым трудом зарабатывать себе на жизнь, а богат ровно настолько, чтобы только не быть прислугой в богатом доме.

Жена его не смогла жить так бедно и ушла, оставив ему дочь Норель. Милой, кроткой и замкнутой выросла она. В детстве, пока отец преподавал, Норель ходила в Малую школу, но там ей не полюбилось. Поэтому скоро, научившись готовить, мыть и зашивать, она подолгу оставалась дома совсем одна. Людей она видела только на рынке, в соседней деревне, куда по влажному песку и камням ходила пешком. Возвращаясь на каникулы, отец привозил дочери шары и конфеты. Так и жили, пока Норель не исполнилось пятнадцать.

К тому времени господин Эмбон похудел, поседел, еле ходил. Он ушёл в отставку и стал поучать пенсию, а Норель пришла пора покидать дом. В Академию Шаров принимали только людей Света и Коней, но Эмбонам была оказана милость за долгую службу отца.

В августе Норель запрягла в старую карету с семейным гербом арендованного коня, перехватила пояском своё полосатое платье и пошла прощаться с отцом. Норель очень грустила, но понимала, что отъезд – необходимость. Отец стар, и ему тяжело содержать девочку. Она выучится и будет работать и помогать ему. Надежда на встречу не покидала её сердце: Норель любила отца, скромный дом, море и каменистые берега, по которым она одна бегала и купалась в волнах в серо-голубом платье. Туфли, на которые они потратили последние деньги, жали ей: босиком было привычнее. «Всё ради папы!» – думалось ей, когда она усаживалась в карету с одним-единственным шаром. В окно домика с грустью наблюдал за повзрослевшей дочкой старый отец.

Глава 3. Академия. Мадам Шелли

К воротам Академии подъезжает огромное количество карет и экипажей, раскрашенных Пегасами, Солнцами и фамильными вензелями, увенчанные букетами воздушных шаров. Из них выскакивают, выпархивают, выплывают тёмненькие, светленькие, рыженькие девушки в бирюзовых, сиреневых, жёлтеньких платьях, целуют подружек. Лобзания и радостный визг, разноцветные мелькания одежд и шаров, и суета, суета, суета... На крыльце величественной Академии строгая директриса в чёрно-белом встречает старших институток. Выпускницы обмениваются с ней репликами, второкурсницы чувствуют себя «старшими». «Новеньких» видно сразу: они здесь никого не знают, здороваются робко, постоянно оглядываются. Низенькая и плотненькая Лина и узколицая, матово-смуглая, русая Норель встретились в толпе, под прицелом непривычного взгляда директрисы.

– А, госпожа Эмбон! – прозвенел, как басовая струна, строгий голос. – Дочь нашего профессора.

Норель вздрогнула, неприятно удивлённая тем, что её назвали не по имени. Взгляд меж тем переметнулся на Лину.

– Госпожа Уррэй потребует к себе особого уважения, не так ли?

Лина спрятала лицо, прищурившись, словно от яркого солнца.

В Академии царил полумрак. Здесь и коловорот потихоньку превращался в стройные вереницы, тянущиеся в «свои» коридоры. Скоро в холле остались одни первокурсницы. Переглянувшись, завязали неспешный, тихий разговор. Кроме Лины и Норель с ними было ещё семь девочек: белокурая полненькая Энья, тонкая как щепка чёрненькая Иля, пышноволосая большая Нага, бледненькая чёрноглазая «кудряшка» Анита, крепкая и сухопарая Трада и громкоголосая угловатая Моргана. Вот и весь курс.

Директриса прежде «своих» комнат привела их в гардеробную, где на них начали примерять общую форму: бордовая прямая юбка, бордовый жилет из общей, недорогой ткани, чёрная блузка из искусственного атласа с гофрированным воротничком, чёрные колготки и бордовые туфли на широком низеньком каблуке. Гардеробщица заплела Энье и Норель косы, только у первой она едва задевала плечи, а последней доходила до талии. С волосами Или, Лины и Трады ей нечего было делать: они были слишком коротки.

Переодевшись, девочки были встречены классной дамой в длинном бордовом платье с чёрным воротником и манжетами. Мадам Шелли была живой, бойкой кудрявой женщиной в возрасте. Говорила она много и громко, но ласково, меняя интонацию.

– Линочка, Линочка, поправь соседке воротничок... вставайте, вставайте в пары... Традочка, Эничка, вы не по росту... поменяйтесь с Анитой. Встали? Пойдёмте, я покажу вам комнаты...

– Вот комната номер 1312, – вещала Шелли. – это моя комната. В вашем же коридоре живёт мадам Лейзен, познакомитесь скоро. А вот в 1311 попеременно можно встретить мадам Боро или мадам Шику. Впрочем, они здесь будут не постоянно. А я всегда здесь, обращайтесь ко мне с вопросами, если что. Вот это ваши спальни.

Это был длинный коридор в два ряда кроватей. Когда девочки расположились, мадам Шелли повела их смотреть столовую и учебные кабинеты. Более всего девочек восхитил хоровой класс: широкая сцена, изумрудно-зелёный пол, рояль чёрного цвета и огромное количество плетёных стульев.

На обратном пути показались и старшие. После того как они переоделись и стали одинаковыми, оказалось, их не так уж и много: человек пятьдесят, не больше. Всё же Академия Шаров была для лучших из лучших. Норель немного тяготилась тем, что она будет низшей из Высших, а к ней все отнеслись вполне хорошо.

Не успели оглянуться – наступил и первый ужин. Третий и четвёртый курс, обмениваясь впечатлениями, сели вместе. «Вторых» было очень много, и они гордо глазели по сторонам. Лина, вздыхая, почти ничего не ела, потупив глаза в тарелку. Энья и Трада, обе с брошкой Пегаса на груди, увлечённо беседовали. Норель оглядывалась по сторонам. Мадам Шелли ходила между столами, успокаивая расхохотавшихся девчонок. Академия дружелюбно приняла новых «детей» в свои объятия. Скоро снова ушли в спальни, и первый день прошёл незаметно.

Глава 4. Начало учёбы. Мадам Лейзен

Звонок поднял девочек очень рано. Ни Норель, ни Лина не привыкли вставать по часам, и обе едва ворочались. Да что там – одна Трада скакала между кроватей. Моргана, сурово глядя на товарку из-под тяжёлых век, уже пыталась ковылять к умывальнику. Иля приглаживала чёрный ёжик на голове. Путаясь в белых с кружевами спальных рубашках, натягивали непривычную форму. Вскоре мадам Шика повела их в столовую. Чай остывал, но девочки не прикоснулись к нему, пока не вошла директриса. Все встали в виде приветствия, а когда она села, все опустились. Казалось бы, пора поторопиться: через полчаса урок языка. Но «старшие», едва сев, снова вскочили. Третий курс зашикал, и младшие, подчинившись общему порыву, тоже встали и замолчали.

– Что? Кто? Почему? – зашептались девочки.

– Это Лейзен! – шепнула крепкая, здоровая четверокурсница. Все благоговейно затаили вдох: ничего подобного не было, когда к столу преподавателей шествовала директриса.

Наконец и Норель увидела её: высоченная, мощная, подтянутая, она шла так, что платье хлопало её по лодыжкам. Причёска её напоминала чёрную стрижку Или; но если ученицу она делала похожей на милого мальчика, то учительнице придавала особый суровый колорит. Первокурсницам стало страшно: она выглядела жутко строгой, твёрдой. У неё на уроке, поди, никто и пикнуть не смел! Её цепкий взгляд не глядел на учениц, но даже шумная третьекурсница, запримеченная Линой издалека, молчала, опустив глаза в чашку. Наконец, Лейзен села, и младшие облегчённо выдохнули.

– Что она ведёт? – шёпотком спросила Нага. – Уж не язык ли?

– Нет, - ответила Норель, знавшая от отца кое-какие имена. – Она ведёт хор.

Лина и Энья испуганно вздрогнули, Моргана покосилась на преподавательский стол.

– Норель, а Норель! – позвала Анита. – А она не сильно злая?

– Н-не знаю... – удивилась вопросу Норель. – Отец обо всех велел отзываться хорошо... но я боюсь.

– А по мне ори – не ори, можно не слушать, – легкомысленно и бравурно откликнулась Трада.

– Ты что! – шикнула Нори. – Они благороднейшие и почтеннейшие, их надо уважать. Не видели, что ли? Их и старшие уважают!

Трада скривила смешную рожицу, но ничего не сказала. А вскоре мадам Шика повела их на первый урок.

Глава 5.Хоровой класс. Неожиданность

В середине недели в расписании появился первый урок хора. К тому времени «первые» перепознакомились со «старшими». Четверокурсниц было всего двое, обе из сословия Света: весёлая пухлая Ная и добрая крепенькая Стася. После отчисления Юды «третьих» осталось четверо: спокойная Таура, строгая маленькая Ли́са, колоритная Арона и шумная Лунда, которая так выделялась из всех. «Вторых» было жутко много, и память не успевала запоминать их. Все они пели в хоре, но, сколько Лина и Норель не расспрашивали, ни одного комментария о мадам Лейзен не получили. То есть старшие, конечно, не молчали, но отзывы «Да нормально» и «Сами увидите» никого не устраивали. Перед входом в класс младших чуть не охватила паника, но чуткая Энья удержала боязливых подруг. Девушки расселись на плетёных стульях в три ряда: Ная, Лунда и второкурсница Рейя сели сзади и начали шуметь. Стася прихорошилась, убрав зеркальце в сумку. «Первые» сели рядком слева, и мадам Лейзен вошла. Девушки встали, приветствуя, и мадам взмахом руки тут же посадила снова.

– Здравствуйте, друзья. Как отдохнули? – спокойно, певуче прозвучал басовитый вопрос.

Младшие переглянулись: это звучало более чем неожиданно.

– Хорошо, мадам, спасибо! – раздалось из «шумного» угла; по хору пробежал гулкий смешок.

– Я рада за Лунду, а остальные что, не отдыхали? – продолжала мадам Лейзен с полуулыбкой.

Снова смешки. «Какие-то они непуганые!» - со страхом подумалось Норель.

– Сегодня мы только распоёмся и познакомимся с новенькими. Давайте я буду называть вас, а вы вставайте, я на вас посмотрю.

Когда встала Норель, взгляд Лейзен задержался на узеньком лице, и брови взлетели вверх.

– Где-то я вас видела, - озадаченно произнесла мадам. Всех студенток она звала на «вы».

– Я дочь г-на Эмбона, мадам, – еле слышно произнесла Нори.

Мадам ограничилась кивком и посадила красавицу на место.

Распевка перераспределила новых подруг: Трада отправилась к «шумным», Моргана и Нага сели слева в первый ряд. Анита села справа во второй ряд, к Ароне, а Энья, Лина и Норель разместились справа впереди, рядом со Стасей, Лисой и второкурсницей Традой «Чёрной». Она высокомерно косилась на маленьких, благоговейно трепетавших перед Лейзен. «Чёрная» Трада же была полностью этого трепета лишена.

Уходя с хора, девочки выносили в сердце новое, ещё не оформившееся чувство. У самой двери Норель едва заметно поклонилась «строгой» мадам, как делают «большие», завидя директрису. Лейзен ничего не сказала, но в серо-голубых глазах заиграли милые огоньки.

Глава 6. Первые итоги

В конце месяца все девушки: и старшие, и младшие – сильно сдружились. Ная выучилась смешно изображать ребячий голосок Эньюшки, и они ходили под ручку. У младших было модно заводить старшую подругу, чтобы совершать во имя её шалости и гулять с нею в перемены. Впрочем, Энья много гуляла и с Лисой, поэтому Ная часто обращала своё внимание к Норель. Нори, хоть и принимала эти «ухаживания», своей «старшей» она мечтала сделать Лунду. Несмотря на то, что Анита, Нага и Трада дружно её невзлюбили, маленькая Эмбон интуитивно чуяла, что под толстым слоем шумных выступлений девушки скрывается добрая, но труднодоступная душа; её «извлечь» не просто, но эта задача ещё сильнее подзуживала девочку.

Мадам Шелли полюбилась многим. Она была добра, но выражала это не ласковыми взглядами и словами, а делами и поступками. Своих институток она никогда не бросала в беде. Мадам Лейзен больше не внушала младшим панического страха. Вместо него девочки носили в сердцах трепет. В отличие от Шелли, она была уважаема всеми без исключения, даже самыми отъявленными. Никогда ни на кого она не повысила голоса, но на её уроках никто не разговаривал, не смеялся и не безобразничал.

Мадам Шика и мадам Боро, самые молодые из всех, попеременно следили за изменениями на курсах. На их глазах Лина постепенно пробуждалась от своей грусти по дому, Норель стала живой и весёлой, примерной и дружелюбной девочкой. Первокурсницы очень сроднились: как бы ни было модно гулять со старшими, лучшими и родными считались всё же «свои». Вечерами, пока «старшие» бродили или смеялись в 1312-м, девочки забивались в спальни или уходили в хоровой класс, садились кружком и говорили, говорили, говорили, пока не звенел звонок к отбою. Уединяться по двое не любили. Секреты – на всех, тайны – общие, дела – для всего курса. Часто ходили впятером: Нори, Трада, Анита, Энья и Нага. Иной раз, пока Норель находила Лину в фортепианном кабинете, Трада и Анита брали Илю и сидели втроём. Иля было молчалива: ни про себя, ни про других, она не говорила.

По музыкальной математике у девочек была небольшая и тихая, но очень умная мадам Панкó. Она всегда говорила быстро, спокойно и без обиняков. Лина и Норель любили её: первая за строгую смешливость, последняя – за лояльность и ум. Под её чёрными бровями и густой чёрной стриженой чёлкой скрывались удивительные небесно-голубые глаза.

Литературу и язык вела темпераментная и загадочная мадам Ассира, большая и рыжая, добрая и строгая. Её уроки не были нудными лекциями. Студентки или слушали, затаив дыхание, или живо обсуждали поставленные проблемы: мадам умела задеть тайные струны души, почти ничего не говоря.

К концу месяца пришло время первых итогов, первых оценок, первых похвал и первых воздушных шаров. Все были выстроены в большом холле: директриса награждала всех. Лучшими студентками-первокурсницами стали Норель и Энья. Норель была награждена десятью (!) воздушными шарами. Столько же получила только «звезда» Стася. Второкурсница Óса получила девять, Энья восемь. Многим досталось по шесть, в том числе и торопливой Моргане. Анита получила пять шаров, а многие, в том числе Трада, три или два.

В душу Нори запал момент, когда объявляли оценки за хоровой класс. Принимая шар из рук мадам Лейзен, она умилёнными глазами глядела вверх и была удостоена поцелуя! Лине она шептала потом, чуть не плача:

– Сама Лейзен меня поцеловала! Боже, я умру от счастья, Лин! Так люблю её! Я так её люблю!

Итоги первого месяца были вывешены на доске. Коридоры «расцвели» воздушными шарами. Воздух становился свежéе, лица – румянее, а за окном понемногу наступала зима.

Глава 7. Праздник Академии. Друзья

На коне ноября был назначен праздник – день Академии. Хор, а также Стася, Нори и Энья должны были петь песни. Лунду вызвали сыграть на рояле. Готовился сюрприз: семьи многих институток приезжали посмотреть на успехи своих детей. До выпадения первого снега надлежало украсить Академию изнутри и снаружи. Институтки стали работать без отдыха. Шары, полотна, шторы и гирлянды заблестели во всех уголках. Стулья, столы, рояли вымывались дочиста. Лунда веселилась и «безобразничала» ещё больше, Лиса часто делала замечания «первушкам», оплошно рвавшим и маравшим украшения. Все турдились наравне: и Стася, и «Чёрная» Трада Сéха, и Энья, и второкурсница Сара, «старшая» подруга Морганы.

Сроки поджимали: пора было украшать фасады и башенки. Но внезапно эти работы были отменены, потому что неожиданно начались осенние шторма. Все были бы рады и отдохнуть день-два, но мадам Шелли, беспокоясь и о «своих питомцах», и о готовности к празднику, бегала и заламывала руки.

– Пока шторм-то не сильный, ей-богу! Потом хуже будет, совсем не успеем! Да вот же завтра к полудню затишье будет, вот и управимся.

– Так что ж, мадам Шелли, их же на крышу пускать даже в затишье опасно! – возражала директриса.

Но завтра в полдень первокурсницы всё ж забрались на небольшие башенки с охапками разноцветных шаров. Надлежало украсить их радугой: начать красным, а на шпилях и балконах закончить фиолетовым. Привязывали крепко, чтобы эти узлы выдержали любой ветер. Прошло часа два, а обещанный шторм не начинался. Следившая за студентками мадам Боро приободрилась: оставалось совсем немного. Но вот начали фиолетовый ряд, и почувствовались первые порывы ветра. Молодая мадам сразу начала подторапливать:

– Моргана, привязывай последний, и бегите в тепло! Скорей же!

– Ай! – шар вырвался из рук девочки и полетел ввысь.

Мадам Боро рассуждать не стала: быстро схватила девчонок и увела их с балкона.

– Последний шар! Как де так! – упрекали Моргану товарки.

– Сами бы вязли да привязали! Там же ветер с ног сбивал! – обижалась она.

– Ничего не сбивал! – сердилась Трада. Лина кивала. – Любой бы справился!

– Теперь директриса будет ругаться и Шелли тоже. – вздыхала Энья.

Моргана ушла обиженной, и в сердце Норель закралась тревога. «Ведь и вправду накажут!» – думалось ей. И, поддавшись дружескому порыву, она вбежала в спальню, взяла полученный за оценки, её личный шар и побежала на балкон.

– Ты куда? – раздались за спиной храброй Нори голоса Аниты и Трады.

Норель лишь отмахнулась, взбегая по лестнице.

– Ты что? – высунулась в балкон голова Аниты. Волосы тут же растрепал ветер, воротничок распустился. – Шторм уже начался!

– Я росла на берегу моря, – спокойно ответила Норель. - там ветра в несколько раз сильнее этого. Я не боюсь!

– А не боишься, что тебя накажут? – напирала Анита. – Тебя лишат похвального листа! Ты не будешь лучшей. Тебя это не пугает?

– Нет! Ведь меня накажут за Морган, а она не виновата. Поэтому я должна! – и девочка смело полезла туда, где не хватало последнего шара. Её собственный немного отличался по цвету, но она привязала его не колеблясь.

Директриса даже не заметила разницы в цвете. Анита не пожаловалась, и никто не был наказан; лишь мадам Боро догадывалась, что это девочка с побережья могла пойти на столь рискованное дело.

День Академии отпраздновали с размахом. Хор удивил гостей песнями про бал и пташку. Мадам Лейзен, впрочем, была несколько недовольна, ведь на репетициях порой звучало лучше. Энья пела лёгкий печальный романс, а Норель щебетала птичкой. Лунда вызвала интерес монументальным ноктюрном. В конце было угощение, и все набились в столовую: счастливые семьи ненадолго воссоединились за столами. Лине, правда, было не до веселья: она была уверенна, что отец приедет. Поэтому, не спросив разрешения классной дамы, она выскользнула в коридор, усевшись в любимом фортепианном классе. Её исчезновение не осталось незамеченным, и Норель выскочила следом.

– Эй, - шепнула она. – Лина?

Лина и Норель никогда не были дружны так же, как Анита и Трада или как Анита и Нори. Но Лина давно, в тайне от себя самой, вынашивала то чувство детской привязанности, которого ей так не хватало здесь. Поэтому она просто уткнулась в плечо товарки и заплакала.

– Ну, не плачь, - даже немного строго сказала Нори, мягко поглаживая Лину.

– Тебе-то хорошо говорить! – убивалась маленькая Уррэй.

– Мой отец тоже не приехал, а ведь он преподавал здесь.

Лина изумлённо уставилась на Норель. А затем внезапно рассказала всё-всё, что копилось у неё в душе эти недели, все свои тайны, все детские мечты. А Нори была мудра не по годам: она сразу поняла, что творилось в душе подруги... так они стали лучшими друзьями.

История самой Норель утешила Лину, и они отправились в комнаты, где праздник продолжился с однокурсницами.

Глава 8. Отметки. Первое признание

После первых итого работа закипела ещё интенсивнее, и преподаватель точной науки, не любившая никого дама, дала сразу два больших теста. Все очень устали и хватались за головы, даже непобедимая Норель. И на следующий урок, двадцатого числа, неожиданная и злая новость стала первым ударом для отличницы: она получила две двойки за оба теста! Вся заплаканная, бледная, она стойко вынесла хор и музыкальную математику мадам Панко. Как ни гладили, как ни утешали товарки девочку, она не могла успокоиться, лишь бормотала: «Отец убьёт, отец убьёт». Уж в плане чего, а в оценках он дочери спуску не давал: «Не знаешь – учи, не любишь – терпи!» Так, то кнутом, то пряником, Нори была приучена к дисциплине. Поэтому две двойки сразу были как нокаут.

Понурая, она шла с уроков в спальню, сторонясь друзей, пряча ото всех глаза. Она не хотела никого видеть и уж тем более ни с кем говорить. Но эти её планы нарушила мягкая рука, опустившаяся на плечо. Норель подняла взгляд и встретилась с серо-голубыми глазами мадам Лейзен.

– Что случилось у вас, Нори? – басовито спросила мадам.

Норель тут же спрятала лицо. «Только не она!» - пронеслось в этой светло-русой головке. Но вежливость не позволяла ей убежать или ответить «нет».

– Пойдёмте со мной, - ласково позвала преподавательница, увлекая девочку прямо по коридору, а потом сворачивая направо.

1302-я комната не была такой «компанейской», как 1312-я, но шире, светлее и просторней этой на всём этаже не находилось. Здесь стояло сразу три фортепиано, небольшой письменный стол и плетёные стулья, как в хоровом классе. Все стены были оклеены афишами, вырезками, памятками дирижёру, требованиями к экзаменам. Лейзен села в кресло за стол, а Норель усадила напротив. Девочка уже примерно месяц назад приболела, поэтому таскала с собой белый платок. Теперь она плакала в него так, что уже отжимать можно было.

– Что случилось? – повторила вопрос мадам.

– Ничего, - тихо, но не заикаясь ответила Норель. «Что ей до моих проблем! – думала она в сердцах. – Ей не понять меня!»

– Неправда. Если вы плачете, значит, что-то случилось.

– Это не важно, - упрямо и печально продолжала девочка.

– Если вы плачете, то важно, – терпеливо настаивала мадам Лейзен.

Норель помотала головой.

– Скажите мне...

Этот тихий, совсем не деловитый шёпот поразил Нори настолько, этот серо-голубой взгляд так проник в сердечко, что девочка не колеблясь выложила ей душу, плача, рассказала своё ужасное горе, повинилась во всём, во всём! Всё, чем она жила последние часы, вылилось наружу, и после рассказа, словно вынимали ядовитые шипы, стало в несколько раз легче.

Мадам Лейзен выслушала это признание, словно дело государственной важности. Не перебила, не отвернулась и смотрела всё так же в самое сердце.

– А теперь перестаньте плакать! Перестаньте, - немного взволнованно, но всё так же ласково сказала мадам. Нори выдавила из себя самую беспомощную из всех улыбок – так ей не хотелось обижать добрую Лейзен.

– Послушайте, Нори, это ведь всего лишь двойка, мир не разрушится, жизнь не закончится, правда ведь? И вы не перестанете быть такой же замечательной и умной девочкой.

– Отец рассердится! Он сказал, что если я буду плохо учиться, он заберёт меня отсюда, а я поняла, что не хочу... ведь мне так нравится, я не хочу уезжать! – и она снова залилась слезами.

– С чего вы взяли, Норечка, Нори, что вас заберут? Зачем, почему вы так боитесь? Не стоят эти тесты ваших драгоценных слёз! Ничего не бойтесь, прошу вас! Не плачьте!

Норель подняла взгляд от платка и снова улыбнулась.

– Эх, ребёнок вы! – внезапно рассмеялась мадам Лейзен. – Ребёнок, а я вас уже люблю!

Глава 9. Ненаказуемые шалости

Строгая, но такая интересная мадам Натель, преподаватель естественной науки, ушла в отставку, бросив едва ли привыкших «первушек» на растерзание судьбы. Директриса в ужасе и спешке стала искать замену незаменимой преподавательнице, и вскоре уроки стала вести мадам Плéта или, как её прозвали позже, мадам Неподражаемая. Девочки попытались отнестись к ней, как к любому другому учителю, с интересом и вниманием, но быстро поняли, что ничего у них не получится. Она была блёклой личностью, но тираном и деспотом; вела себя очень странно, говорила бессвязно, едва ли понимая, о чём говорит, и унижала учеников. Отличникам она ставила двойки и тройки, говоря: «Молодец, заслужила», двоечников поощряла за случайно вылетевшее словцо. Норель вообще не могла её терпеть. Плета давала странные задачи, и если никто не мог понять, как решать, задача оставалась нерешённой. За прекрасный ответ у доски она ставила только тройки, и ничего иного.

– А давайте все не придём или все опоздаем на науку! – подзуживала Нори девчат. – Что-то она скажет!

Смелой стала она, громко кричала, резко отвечала мадам. Но однажды она совершила настоящий подвиг.

На уроке Энья отвечала у доски и, чуток стушевавшись под злым взглядом, стала объяснять формулы.

– А почему так? – как хищная птица вцепилась в ошибку Плета.

Энья, подсобравшись, повторила свой ответ.

– Нет! Нет! Тихо!!! – крикнула она девочкам, уже предлагавшим новые варианты. И стала спрашивать сама.

Моргана, ответившая третьей «по цепочке» от спешки совсем всё напутала: перемещение обозвала «путём» (что всегда вызывало у Плеты ярость), толком не объяснив его зависимость от радиус-вектора (что до этого отлично сказала Эньюшка). Но мадам восхищённо позвалила ученицу.

– Что-о? – взвыли Энья, Норель и Лина. – так Энья же то же самое сказала, только другими словами!

– Нет, она совершенно другое сказала! – надрывалась мадам. – Я ставлю ей три.

– Нет, то же! – вскочила Нори.

Энья схватила вещи и, не спросившись, ушла из кабинета: только юбка мелькнула в двери.

– Сядь! – рычала Плета. – Ты чего мне хамишь?

– Я не хамлю! – взъярилась Норель. – Вы не правы! Ведь она всё вам сказала! Что ещё хотите? Как она может рассказать то, чего вы нам не объясняете? Вы же нам вообще ничего не объясняете!

Мадам Плета вдруг резко успокоилась и глухим, но довольным голосом произнесла:

– Если что не нравится – уходи!

Все думали, девочка попросту сядет обратно, но не тут-то было: схватив сумку, она гордо удалилась вслед за Эньей. Восхищённое «Ах!» прокатилось по классу. Даже смелая Трада и равнодушная Нага не сделали бы такого.

Энья и Норель сидели в коридоре.

– Я этого так не оставлю! – выдохнула Нори в сердцах. – Я пойду к директрисе! Пойдём!

– Ты что! А вдруг заругают! – испугалась подруга.

– Да что! Мне не страшно, ведь я оскорблена и ты тоже! Я за вас просить пойду! Это нельзя терпеть!

Директриса обедала у себя в кабинете. Она велела пустить разгневанных девчонок и с сочувствием выслушала их.

– Мне жаль, девочки, но она единственная, кого мы нашли. Я сама знаю, какая она. Но что делать! Я поговорю с ней и (знайте это) постараюсь найти ей замену летом. Я попрошу мадам Шелли сидеть на уроках или сама приду. Никто вас не тронет.

– Спасибо, спасибо! – воскликнули «проказницы».

И с тех пор даже при директрисе на науке Нори смело устраивала настоящий аншлаг.

– Именно из огней Эльба к нам «прилетают»... эм... кто? И-но-пла-не-тя-не, да? – вещала в потолок Плета.

– Да вы, видимо, с ними знакомы, раз так хорошо говорите о них. – «подкалывала» Норель.

Или попросит мадам Плета карандаш, а Нори даёт ей огрызочек в полпальца размером, да ещё в двух сторон сточенный и улыбается: мол, другого нет. Девочки шалили сверх меры, а директриса позволяла им это.

Глава 10. Третьекурсницы. Выезд с сюрпризом.

В начале декабря третий курс получил порцию новых забот: им предстояло работать с хором. Все очень волновались: Лиса, порой кроткая, как котёнок, стала подчас настоящим тигром. Лунда и Арона стали меньше смеяться и всё таскались с нотами, оттачивая игру даже на расстроенных фортепиано в рекреациях. Наконец для всех настал волнительный момент.

Девушки робко и как-то напряжённо-угловато выходили к хору. Первая – Таура, разбиравшая с хором сцену из оперы, была слишком мягкой, робкой, и мадам Лейзен в основном работала сама. От Лисы и Ароны ожидали большего, но ни та, ни другая не вышли более самостоятельными, подмахивая лишь на заднем плане, хотя делали они это точно, осмысленно и красиво. Лунда пыталась несколько веселее, но это не прибавило ей преимуществ: мадам Лейзен в основном работала за них.

Впрочем, песни были хороши, и дело пошло споро: и молитва Лисы, и марш Лунды, и романс Ароны понравились всем, хотя различались по сложности. И дирижировали девушки по-разному. Таура поражала удивительной мягкостью, Лиса делала это точечно; Арона кончиками пальцев, словно кисточками или тончайшими пёрышками, чертила ровные арочки; Лунда легко «подпрыгивала» руками и весело улыбалась. В ней в такие моменты возрождалась добрая и благородная радость, которую так любила Нори.

Однажды, когда третьекурсницы достаточно «уверенно» вработались в произведения, а хор выучил свои партии, инициативная Лейзен объявила:

– В субботу у нас концерт, девочки. Третий курс, будьте готовы. Лунда, я попрошу вас подготовить ноктюрн.

– Ну ладно, - отозвалась Лунда.

Девочки были уверены, что «гости» придут слушать концерт в Академию. Поэтому без особого трепета, только чуть приодевшись, с достоинством «стрелянных воробьёв» первокурсницы пришли на хор в субботу. Всё происходило как обычно: Распевка, прогон произведений. Потом мадам Лейзен, встав лицом к хору и облокотившись на рояль, сказала:

– Ну что ж. Ведите себя достойно. Платки я доверила вам, Энья? Нет, вам, Лиса? Да? Это хорошо, не потеряйте по пути.

Норель и Лина переглянулись: «по пути»? Значит, концерт не здесь?

– Вам нужно дойти до остановки на улице М. и сесть на тринадцатый маршрут. Все знают, где это?

Половина девушек покивала.

– Хорошо, доезжайте до остановки Д. и ждите там. Потом я доведу вас до монастыря. Не опаздывайте.

Нори возликовала: монастырь! Как она раньше не догадалась? Ведь все знали мадам Лейзен в свободное от учёбы время «продолжает своё духовное воспитание», работая в женском ***ском монастыре. Только вот где он, девочка не знала.

Едва урок кончился, Норель соскочила с места: лишь бы не опоздать! Лина, Нага, Моргана и почему-то Таура были те немногие, кто спешил за ней.

В гардеробной им выдали жестковатые и колючеватые коричневые пальто, головные коричневые шарфы и чёрные сапоги.

– Куда ты так несёшься? – недовольно восклицала Нага, впрочем, уже одетая.

– Велено было не опаздывать! – суетилась Нори. – Бегóм, бегóм!

Девчонки вырвались из душных стен на свежий морозный воздух впервые ха много недель. Норель неплохо знала город. Отец показывал ей карты, а пару раз даже возил «покататься» в многолюдных кабинках, тягаемых лошадьми. Такая-то кабинка с номером 13 сейчас и нужна была институткам, завешанная шторками с кистями, воздушными шарами, насквозь продуваемая ветрами. «Первушкам» это казалось более чем романтичным.

Нага сильно ворчала из-за Нориной спешки: раньше маленькая Эмбон наоборот казалась медлительной, даже чуток отстающей. Как ни старалась она, вовремя за кулисы едва поспевала.

Когда до остановки оставалось более ста шагов, тринадцатый маршрут – синяя кабинка с полусдувшимися шариками и чёрными цифрами на жёлтой табличке – уже был там.

– Бежим! – закричала Норель. Шарф свалился с головы, и в уши задувал холодный ветер, но скачущие девочки едва ли замечали это. На бегу они заскочили, и смотрильщица закрыла двери на цепочку. Мест не было – пришлось стоять, и девочки никак не могли отдышаться.

– Я... тебя... убью... – пропыхтела Лина, хихикая.

– И я! – поддержали Моргана и Нага. Лишь Таура невозмутимо сидела подле них, поправляя шарф.

Институтки поостыли от бега, но на остановке Д., объявленной смотрильщицей, было пусто, и они начали мёрзнуть.

– Вот видишь, Норель! Никого нет! – возмущались «первушки».

– Зато мы не опоздали! – парировала Норель.

Следующая кабинка привезла остальных во главе с мадам Лейзен и мадам Беллой, концертмейстером-виртуозом.

Приют при монастыре, их сымитированная «сцена», был аскетичен и чисто убран в зелёных тонах, но ничем особенным не отличался. К старому фортепиано был привязан один-единственный голубой шар. Девочки повязали на головы газовые белые платки, Лейзен покрылась «своим» кружевным узорчатым шарфом из тонкой глянцевитой мягкой шерсти.

Выступление было как-то по-домашнему непомпезно, и казалось бы, ничего в нём особенного не было. Но оно вдохнуло в девочек новый дух возвышенной любви ко всему живому, трепетавший в монастыре на каждом шагу.

Обратно уже возвращались все вместе. Норель достойно и с затаённым чувством шествовала вместе с мадам Лейзен. Переходя дорогу, учительница будто машинально взяла девочку за руку.

Только в гардеробной, не спеша раздеваясь, Нори обнаружила на чёрной перчатке белую пушистую нитку и с умилением её поцеловала.

Глав 11. Зимние каникулы. Письма домой. Посидели со старшими

На отдых многие «здешние» институтки отправились к семьям: Моргана, Нага, Трада, к тому времени успевшая заболеть, Таура, Трада Сеха, Рейя, Оса, Сара и Лина. Её увёз в тёплой карете любимый отец. Девочка с радостью уезжала, будто возвращалась в детство, но теперь не боялась вернуться. Более того, Нори она дала свой почтовый адрес и слёзно попросила писать обо всём. Уезжали мадам Лейзен, мадам Зами́ра, их учитель истории, мадам Боро, мадам Ассира. Академия пустела. Приезжие работницы из сословия Рыб увезли в стирку шторы, все лопнувшие или сдувшиеся шары были убраны, сняты имена с доски почёта. Снег укрыл шапкой башенки. Всё затихло и будто готовилось к обновлению.

Теперь и звонок будил позже, и чай подавался горячéе. Скучая, девочки блуждали поодиночке. Иля была нелюдима и в основном проводила время в спальне, за чтением. Энья немного скучала без Морганы, как Норель без Лины, но вскоре обе стали ходить под ручку. Энья уделяла много времени любимому домашнему заданию по фортепиано, поэтому Норель без неё снова начинала одичать.

В один день мадам Шелли собрала оставшихся в 1304, аудитории милейшей мадам Панко, и объявила «день писем»: специальный почтальон приходил сегодня, и к вечеру надлежало упаковать письма в конверты. Девушки строчили, не поднимая голов: все хотели пообщаться с семьёй. Нори писала сразу два письма: папе и Лине. Только теперь она нашла степенную минуту, чтобы обдумать всё пережитое. Ведь столько всего произошло! С чего начать, чем закончить? В конце концов Норель отставила в сторону логические рассуждения и писала «сердцем». Многие события упустила она, но ни одного сердечного порыва: писала и про тучную седую неряху Плету, и про ласково-прямолинейную Ассиру, и про умнейшую Панко, что сидела перед ней воочию и покачивала ногой. А особое внимание уделила мадам Шелли и Лейзен. Лине она написала две странички, где воспевала доброту подруги, благородство старших и любовь к классной даме и дирижёру хора.

К середине каникул пришли ответы. Лина горячо благодарила Норель за послание. «Я ожидаю встречи с тобой, моя родная! – писала она. – Вот бы ты и папочка жили рядом, чтобы я могла видеть почаще вас обоих! Я тоже люблю нашего ангела Лейзен и скучаю!»

Отей отвечал: «Как я рад, что дорогая моя дочурка стала лучшей институткой на курсе! Ты оправдала мои ожидания. Я счастлив, что ты любишь и почтеннейшую Традириáду Лейзен, и благороднейшую Тейтианóну Шелли. Рад, что ты благодарная ученица и сумела оценить их старания. Они работают не покладая рук. Целуй от меня милую девочку Лину Уррэй за то, что подарила в стенах Академии дружбу моей дочери».

Впрочем, ожидая писем и после их прихода Норель перестала скучать: её впечатлительному сердцу наконец нашёлся «суд». Старшие охотно принимали её в разговор, если забредали туда, где подчас она сидела совсем одна. А иногда даже сами звали её поболтать. Разговоры затягивались, и говорили обо всём. Восхищённая товарками, Нори хвалила их благородство, доброту и ум, но они лишь отмахивались. Они, в свою очередь, отдавали маленькой отличнице дань уважения за терпеливый ум и рассудительный взгляд. Случалось, что они чихвостили отъявленных «первушек», но Нори умела оправдать и тех и других. Улыбка не сходила с её уст, а сердце отстукивало: «Видите ли вы, как я счастлива, что вы такие добрые, а я тут, с вами! Слышите ли, как бьётся моё сердце, силясь излить на вас всю мою благодарную нежность?». И глаза горели, и душа трепетала, и щёки румянились, словно от жара.

Это были самые необычные каникулы и самая необычная зима в жизни Норель, но через две недели кончились и они: на окна навесили чистые шторы, прибрали спальни, перестелили все кровати. Возвращались учителя и ученицы, коридоры наполнялись гомоном, и Академия понемногу просыпалась.

Глава 12. Приезд Юды. Ссора. Значение родового герба

После каникул заявилась «вдруг» на головы третьекурсниц и мадам Лейзен отчисленная Юда, о которой парой фраз была наслышана Норель; Юда Сáлдо появилась во вторник на уроке хора в «своём» коричнево-зелёном платье и, ничего не сказав, уселась рядом с Таурой. Очевидно, Лейзен была предупреждена, но не то чтобы довольна: при виде вошедшей она поджала губы.

Почему, впрочем, вопрос оставался открытым. Энья и Нори, «допущенные» до «высших кругов», то есть до сплетен старших, выяснили, что она незавидная ученица: считая, что ей многое позволено, она могла запросто прогулять даже хор, подвести коллектив. Среднего роста, пухленькая, с мягкими губами, она не выглядела внушительно, но своей развязностью она часто пугала младших и сердила старших.

Был, однако, человек, сумевший в открытую противостоять её наглой уверенности – Нори. Только позже она поняла, насколько важным было это противостояние.

Трада была не очень хороша по фортепиано, и она попросила Нори помочь. Они устроились в 1302-м, в отсутствие мадам Лейзен. Норель терпеливо и с удовольствием помогала товарке, и главной благодарностью для неё было понимание подругой материала. Они разделили руки: Норель читала с листа левую, Трада разучивала правую; потом девочки менялись.

В какой-то момент вошла и осталась незамеченной Юда, за которой семенила с нотами Нага. Они по-хозяйски расположились за соседним инструментом и начали, обсуждая, что-то безынтересно набрякивать. Такое частенько случалось, что одновременно звучало два фортепиано, и никто ни на кого не жаловался. Норель поэтому продолжала помогать Траде, когда Юда вдруг, взъерепенившись, вскочила и начала браниться на девочек так, что Нори поморщилась.

– Замолчи, не понятно, что ли? – надрывалась вздорная девчонка. – На две минуты!

– У нас нет двух минут! – спокойно отвечала Нори. – Сейчас придёт Лейзен, а человеку нужна помощь.

И девочка вновь повернулась к нотам. Но сыграть они успели не более такта: Юда подскочила, схватила и уронила с пюпитра ноты, попыталась захлопнуть крышку, чтобы ударить девочкам пальцы. Но Норель своей скрытой смелостью и упорством противостояла наглой силе: не то, что крышку уронить не дала, она сразу же прихлопнула рукой злые пальцы Юды. Нага и Трада молча прижали хвосты: ни та, ни другая не помогли товарке. Девушка же, поняв, что бессильна, только и могла, что продолжить кричать. Побеждённая, она покинула комнату, обиженно топая.

Уже позже Нори выяснила, что Юда Салда – чистокровный потомственный музыкант с древнейшим родовым гербом. Её бабушка основала вторую по старшинству в городе Синюю музыкальную школу. Её мать и она сама до сих пор преподавали там хор. Впрочем, более старая и не менее сильная Красная школа, где в своё время недолго пробыла Норель, всегда составляла Синей самую сильную конкуренцию. И люди из Синей школы порой выходили вроде Юды.

Мало того, со временем «почтеннейшие» старшие тоже выразили своё мнение о Юде:

– Да лучше я за троих буду петь, чем Салда придёт! – высказалась Лунда.

И потом, в разговорах с Линой, Нори часто говорила:

– Вот какие они благородные и добрые, наши старшие, не то, что Юда!

– У них, что ли, гербы древнее?

– Их благородство не в родовых гербах, а в их золотом сердце!

Глава 13. Конкурс Лунды. Провинившаяся

Вскоре после каникул Лунда уезжала на фортепианный конкурс. К тому времени она довела до совершенства свой ноктюрн и фугу, а мадам Шелли устроила из её конкурсных произведений маленький концерт для хора. Когда девушка вышла на сцену не в форме, а в концертном чёрном платье, на каблуках, с достоинством прибрав тёмную, так идущую ей чёлку, «первые» ахнули, поражаясь её твёрдой, чистой красоте.

Лина, впрочем, вожделевшая её ноктюрн превыше всяких наград, не могла дождаться конца концерта. После, втайне ото всех она подошла к Лунде и попросила ноты. И Лунда – вот доказательство её бескорыстной доброты – без вопросов и претензий отдала их. «Понадеялась» - любила часто повторять Норель, когда эта история прояснилась. А прояснилась она через неделю, в день отъезда Лунды.

Когда мечтательная Нори зашла в «домашний» коридор, она поразилась муравьиной суете, царившей там.

Арона и Лунда, одетая по-походному неприхотливо, выскочили девочке навстречу.

– Где твоя Лина? Где? – взволнованно и требовательно воскликнули обе.

– Она уж третий день как в лазарете, - удивилась девочка.

Девушки взвыли.

– И к ней не пускают, - добавила Нори. – А что?

– Она взяла мои ноты! Мне вечером ехать, а она не отдала мне ноты!

Неизвестно, как выкрутилась Лунда: кажется, её мадам по фортепиано нашла в библиотеке последний экземпляр, который без экстренной необходимости на руки никому не выдавался. Но Лина, вышедшая из лазарета на следующий день, была однозначно провинившаяся. Норель поймала подругу у самых дверей и увела в самый укромный закуток.

– Лина-Лина, Линочка моя, - разочарованно хмурясь и держа подругу за руки, качала головой девочка. – Как ты виновата, как виновата перед любимой, хорошей Лундочкой!

– Что? - удивлённо выдернула руки Лина.

– Ты не вернула ей ноты!

Маленькая Уррэй вытаращила глаза.

– Точно.

– Лина, Лина, послушай и не обижайся! Это уже не первый раз, но раньше можно было махнуть рукой, а теперь... ну зачем, зачем ты их брала, знала же, что Лундочке уезжать! Это корысть, эгоизм! Тебе ж не срочно, для удовольствия, а ей для дела, ты могла подождать! Ах, как это нехорошо, непорядочно. Ты не обижайся на меня, я не зря тебя ругаю. Я потом к почтеннейшим старшим приду, грудью встану, скажу: «Не ругайте её, я потрудилась уже!», но ты, когда Лунда приедет, извинись, извинись, и меня прости, что я тебя ругаю.

– Да что ты, милая, - шепнула Лина, уткнувшись в плечо Норель. – Спасибо тебе, ты такая молодец, такая правильная! Я больше так не буду! Обещаю!

И когда Лунда вернулась с дипломом и почестями, Лина горячо просила прощения, и Лунда простила, но с тех пор девочка помнила, что однажды смела рассердить старших. Если бы не защита Норель, она никогда не устояла бы под их нападением.

Глава 14. День открытых дверей. Грустная новость. Звонок

В марте был назначен день открытых дверей. Множество гостей должно было прийти, причём гостей незнакомых, не родных. Родители и их девочки всевозможных возрастов приходили послушать хор и преподавателей. Девочки готовили весёлую песню про бал, уже спетую осенью. Снова началась кутерьма с украшением залов и коридоров. В субботу ожидали настоящего праздника, когда в пятницу пришла злая весть:

– Лейзен больна...

Лина с Нори так и ахнули. Весь вечер они просидели на кровати, обнимаясь и сокрушаясь, и волнуясь о здоровье любимой учительницы.

В субботу мадам Лейзен всё-таки пришла, улыбалась, шутила и распевала хор как обычно. Только пока девчонки, подкрашиваясь и приодеваясь, бегали куда-то, она тихонько сказала подошедшим Нори, Лине, Тауре, Осе и Лунде:

– Конечно, легко притвориться весёлой, но мне очень плохо, девочки. После концерта я уезжаю на больничный: если я не вылечусь сейчас, меня не станет.

Норель со страхом сжала руку милой подруги. «Зачем она так говорит!» - пронеслось в её светлой голове. Никогда ещё не было случая, чтобы Норель и Лина не получили удовольствия от выступления.

Подавленное настроение подруг от отъезда Лейзен и исчезновения ощущения её светлой силы усиливалось близостью всеобщего зачёта под надзором мадам Шелли, Шики, Боро, мадам Натвы. По идее, должна была бы сидеть и мадам Лейзен, но её-то как раз не ожидали. Она была же и самой строгой из всех.

Во вторник вместо хора собрали всех в хоровом классе на зачёт. В целом он прошёл очень хорошо. Но Нори, едва сдала, откинула все мысли о нём: в ней зрела другая, сокровенная дума. Глаза смотрели её в пространство, и Лина заметила, что с ней что-то не так.

– Надо идти, надо! – как-то отрешённо сказала Лине Норель.

Мадам Панко задержала урок музыкальной математики, будучи абсолютно уверенной в том, что и «первушек» позовут на «разбор полётов». Пока Моргана и Лина сражались за место у фортепиано, Норель куда-то ускользнула. Вернувшись, она закричала:

– Те, кто хочет, пойдём со мной!

Иля, спавшая на парте, подняла голову и снова опустила. Моргану и Лину Нори оттащила за шиворот, Энья побежала следом.

– Ты узнала оценки? – тут же потребовала Моргана.

– Нет. Вот! – и Нори подняла казённый телефон, выпрошенный у мадам Шелли. – Я хочу позвонить мадам Лейзен и спросить о её самочувствии.

– Ух-ты, давай! – восхитились Энья и Лина.

– Э... я боюсь...

– Давай же!

Гудки, гулко колотящееся сердце – и вдруг хрипловато-басовитый, угрюмо-болеющий голос, от которого душа в пятки ушла.

– Да? – чуть не жалобно прозвучало вместо приветствия.

– Здравствуйте, мадам Лейзен, это Норель Эмбон вас беспокоит.

– А, Нори! – уже жизнерадостнее ответил голос.

– Да, – сдержанно ответила Норель, хотя ей хотелось визжать от нахлынувших чувств. – Я звоню от лица нашего первого курса.

Девочки, окружив подругу, настороженно пыхтели в трубку и очень сбивали. Но Нори собралась с мыслями и продолжила:

– Мы хотели бы справиться о вашем самочувствии, да.

– Да? Что ещё скажете? – совсем уж весело и по-прежнему ласково усмехнулась мадам.

– Ну, мы только что сдали зачёт, но нам вас очень не хватало.

– Спасибо, девочки. Как сдавали, хорошо?

Несмотря на то, что товарки делали ошибки, девочка ответила:

– Да, очень хорошо.

– Спасибо, девочки, что позвонили.

– Да, выздоравливайте скорее! – от всей души добавила Норель.

Сердца трепетали, руки дрожали, глаза лихорадочно поблёскивали.

– Девочки... – шепнула Нори чуть не плача. – Она у нас – самая лучшая!

– Да! Да! Полностью согласна! – восклицали Энья, Лина и Моргана, обнимая девочку за шею. – Да!

Умилённые, девочки вернулись в класс, и урок начался.

Мадам Лейзен не было чуть больше недели: в следующий вторник она уже вела хор. Но без неё Нори чувствовала какую-то желтоватую в этих стенах пустоту, которую наполняли только воспоминания. Хор в то время вели четверокурсницы и мадам Белла. Ная и Стася готовились к выпускному экзамену и готовили к нему хор.

Глава 15. Сон Норель. Мечта о ласковой дружбе. Родная

Однажды в ночь на понедельник Норель приснился странный сон. Он был как духовная пища впечатлительному сердечку.

Снилось ей, будто спальни их и старших стали смежными, светлыми и большими, а кровати, крытые бордовыми покрывалами, стояли вдоль периметра. Двери не запирались, и старшие беспрепятственно проникали к своим младшим воспитанницам. В том сне едва прозвенел звонок на ночь, И Нори под покровом полутьмы потащила старшим огромный, в половину своего роста, пакет съестного, присланный «приглашёнными» в хор мужчинами. Второй такой же предназначался «первушкам». Тогда, нарушая все правила, «третьи» и «четвёртые» пришли к «первым» в комнату и устроили небольшой, домашний, нешумный, но несомненно весёлый праздник. Веселье продолжалось до поздней ночи. Притомившись, девушки решили расходиться. Первокурсницы собирали мусор и укладывались спать. Энья и Лиса уселись на кровать пошептаться. Лина уснула первой, и Норель заскучала. Пока Ная шёпотом подторапливала Моргану и Аниту, Лунда, ожидая Лису, прилегла рядом с Нори. В полутьме девочка заметила на уставшее, полусонном лице девушки рассеянную, естественную, так не похожую на её обычную, улыбку. Казалось, она уже не сознавала, что находится в компании «не-своих». Затуманенным взором она глянула на Норель, погладила её руку; а в следующий миг её позвала Лиса, и сон кончился.

Нори проснулась в совершенной темноте и, сев на постели, часто-часто замигала. Сердце обливалось нежностью.

– Ты чего не спишь? – тихонько позвала с соседней кровати Лина.

– Ах, Лина! – шепнула Нори и перебралась на кровать к подруге. Минут пятнадцать она пересказывала свой сон.

– Какая она добра, нежная! Я знаю, что она такая, пусть она это не показывает.

– И ты её так любишь! – восхитилась Лина.

– Да... наверное. Но она всё равно другая. Хорошая, но далёкая, благородная. Я вряд ли буду её достойна.

– Как же ты без подруги?

– Но у меня есть подруга – это ты, моя родная! – удивилась Норель. – Тебя я больше Лунды люблю!

– Родная!

Глава 16. Радостная встреча. Прогулка по Академии

По средам хор проводился не в более привычном хоровом классе, а на четвёртом этаже, в не очень удобном зале. Девочки нестройной толпой спускались на третий, в «свои» коридоры. Нори, как всегда, плелась в хвосте, на небольшом, но почтительном расстоянии от замыкающей мадам Лейзен. Сейчас девочка говорила с Эньей о третьей части Пятой симфонии, которую они обе очень любили. У подножия лестницы, у входа в коридор стояла женщина в сером и в шапке; она очень контрастировала с привычной, даже чуть приевшейся обстановкой Академии. Нори подскочила:

– Бабуля! – и бросилась к ней.

– Привет, Норель! Что, не ожидала?

Всё вмиг было забыто: товарки, сны, столовая, спальни, распри, девичьи секреты. Существовал только запах родных волос да любимый голос: от него веяло морским ветром родного края.

«Бабуля» была ещё старше отца, но жила ближе к Академии Шаров. В детстве она помогала внучке, она отвадила её от Малой школы, но уже более полугода они не виделись.

– Я хочу посмотреть, как у тебя тут дела.

Госпожа Норелиада Эмбон, в честь которой и назвали маленькую Нори, была допущена во все коридоры Академии, хотя тоже была из сословия Луны. Норель с охотой показала ей спальню и свою немного взъерошенную кровать, потом второй этаж и хоровой класс. А потом г-жа Эмбон деловито попросила внучку показать ей дорогу к 1302-му кабинету, хотя сама прекрасно видела жёлтенькие таблички.

Мадам Лейзен заполняла журнал. Увидев вошедших, она горячо приветствовала их.

– Проходите, садитесь поближе, госпожа Эмбон. Норечка, и вы проходите. Что вы хотели?

Бабуля и внучка примостились на плетёных стульях рядом с креслом преподавательницы.

– Я хотела бы узнать, как дела в учёбе у моей внучки, вашей студентки.

– Ну что ж. У вашей внучки всё замечательно. Она у вас умная, ответственная, добрая девочка. У неё всё получается. Знаете, она на десять голов выше своих однокурсниц.

Нори, покраснев, закрыла лицо руками. Г-жа Эмбон польщено улыбнулась.

– Вам даже беспокоиться не о чем. – продолжала добрая мадам.

Она ещё минут пять говорила о студентке, а потом они поговорили о том, какие советы могла бы дать г-жа Эмбон мадам Лейзен.

Потом г-жа заторопилась домой. Уже в дверях они столкнулись с Линой Уррэй.

– Это Лина, бабуля, я тебе рассказывала.

– Хорошо учишься, Лина? – сверкнула очками женщина.

– Да, конечно, - повисла на шее Нори девочка. – Но иногда бывает и хуже.

– Ну, учись хорошо, удачи, Лина. Пока, Нори, не скучай!

– Пока, бабуля!

Глава 17. Незаслуженная обида. Защитница

По пению у Нори была маленькая, милая, с детским голосочком мадам Эль. Она была добрая, но очень тихая и умная. В пении она разбиралась очень и очень неплохо. Норель очень нравилось заниматься с ней: и музыка текла приятнее, и порой завязывались милые, спокойные разговоры. Здесь девочка вообще могла ничего не бояться. Так легко и спокойно ей бывало только здесь. Она приходила на урок, напевающей мадам Эль говорила «Здравствуйте»; они могли поболтать о погоде и о новостях Академии. Мадам Эль никогда не кричала и не давила на учениц, искренне радуясь маленьким победам институток и огорчаясь их поражениям.

В первом семестре у Нори была большая и тёмная концертмейстер с тёмными добрыми глазами. Она могла терпеливо выслушать задумчивую, степенную речь Эль, а потом даже переспросить. И не было в ней никакого презрения к студенческим ошибкам и, порой, даже к девчоночьим замашкам. Зла на девчонок-спорщиц она не держала, ведь и охотниц спорить с мадам Эль находилось не много.

Всё изменилось, когда чуть-чуть переставили расписание: концертмейстеров поменяли, и пианистка Лины досталась Норель. Она была какая-то мягко-сухая на вид, с выпуклыми губами и глазами, с бледной кожей и бесцветными пухнатыми кудряшками. Ещё перед каникулами она при мадам Эль и Норель напала на благожелательную Лину, а когда Нори, опешив, начала защищать подругу, взъярилась ещё больше.

Своей вежливостью и искренностью Норель могла подкупить почти любого. Встречая нового человека, она тут же интуитивно находила его достоинства и начинала «сплетаться» с ними. Только люди недостойные могли позволить себе обидеть эту сердечную искренность.

Эта новая концертмейстер тут же «захватила власть» на уроках. Она сразу задавила добрую, уступчивую мадам Эль. Не давая ей сказать и слова, злюка нападала на милую Нори. Её доброжелательную улыбку она называла «ухмылкой», её веру в то, что музыка требует не придирок, а творческого подхода, она звала «апломбом» и «нервами».

– Что вы спорите со мной! – кричала она, из-за какой-то мелочи брызжа слюной.

– Да не спорю я с вами, спокойно глядя в глаза концертмейстеру, отвечала Норель. – Давайте же петь!

– Нет, вы спорите! – парировала она, бледнея и морща пухлые губы. – Вы спорите, девушка, потому что считаете, что вечно правы, и не можете выслушивать критику. Да, вы обнаглели, студенточка!

– Давайте петь, - снова предложила Нори. Внутри неё всё заходилось от негодования и несправедливости, но она спокойно покачивалась на ногах. Во взгляде туманилось, но девочка не проронила ни слезинки.

– Нет, девушка, - агрессивно фыркнула злюка. – Я не буду вам играть. Берите свои ноты и уходите!

Мадам Эль печально приподняла бровки, но промолчала, когда Норель вышла из класса, аккуратно притворив (!), не хлопая, за собой дверь.

Но, выйдя в коридор, девочка заплакала. Поймав в спальне Линочку, она пожаловалась ей и отбоя плакала у подруги на плече.

– Не плачь, дорогая моя, - утешала Лина. – Ты в сто раз её умнее, лучше, ты у нас молодец, а она дурная, злая, нехорошая! Она не смеет тебя унижать!

– Я пожалуюсь мадам Шелли! Я пойду к ней с утра и скажу: «Защитите! Заступитесь! Не дайте свою Норечку в обиду!», и она, добрая, светлая, поможет. Она не предаст!

– Иди, иди, милая, конечно!

В пятницу, на следующий день после обеда, Норель постучала в 1312-й кабинет.

– А, Нори, проходи, проходи, садись. Что ты хотела?

– Я хотела попросить вашей помощи.

– Да?! Что случилось?! – тут же округлила глаза мадам Шелли.

Норель вдруг в порыве всем своим детским существом, обиженным так незаслуженно, кинулась к доброй мадам и вскрикнула:

– Заступница вы наша, защитите! – и рассказа ей всё-всё, что со вчерашнего дня терзало и мучило.

– Ах, она злая! Ведь одну из лучших студенток обидела! Я поговорю с ней, ты не плачь, Норечка.

– Спасибо! Спасибо! – вырвалось из груди девочки.

– Да что там! – отмахнулась Шелли.

– Спасибо! Вы такая добрая! Спасибо!

Глава 18. Урок фортепиано. Песня, в которую можно влюбиться.

По фортепиано у Норель и Эньи была стриженая и неприхотливая, но добрая и умная мадам Доми́на. Она, как все учителя-пианисты, часто сидела в своём кабинете, как в скорлупе, и встретить её в коридорах рядом с хлопотливыми мадам Шелли и Шикой было сложно. Ей хватало своего класса с большим роялем. Мыслила она образно, говорила много, приятно, забавно и вдумчиво. Нори любила ей поверять свои какие-то истории, рассказывать о жизни и при этом всегда хорошо разучивала сложную программу. На второй семестр ей дали сложную сонату и ноктюрн, а также непростую полифонию. Приятность этих уроков вызывала у неё не нежное смущение, как хор, и не бурю эмоций, как литература, а задумчивость.

У мадам Домины училась и второкурсница Ксася, длинноватая и худоватая, рыжая особа. Она была не старше четвёртых, но, вопреки здравому смыслу, была уже замужней. Ксася была не очень прилежной, но выступать на сцене любила. Подруг она не имела, чаще уединяясь где-то вдали ото всех. И в фортепиано она не была «сверхсильна», но однажды Нори, придя пораньше, услышала, как она играет что-то красивое и даже как будто знакомое.

Нори, дождавшись конца урока, тут же всем сердцем обратилась за разрешением к мадам и с просьбой к товарке:

– Дайте, пожалуйста, нотки переписать, на один вечер! Я ведь давно знаю эту песню и так её люблю! Дайте поиграть не для урока – для себя!

– Ну, бери, пожалуйста, - дала Ксася.

После урока Норель пошла в рекреацию, села за расстроенное фортепиано и весь вечер с упоением выгрывалась в замечательные мелодии и гармонии. Так глубоко она погружалась в басы и легко порхала по верхушкам, пока не прозвенел звонок к отбою. Девочки уже потеряли подругу, когда мадам Боро привела ошалевшую Норель и почти самолично уложила спать. И во сне Норель звучала та же музыка...

Глава 19. Весна

Дата добавления: 2015-09-01