Смертельный бой

Сидя на корточках рядом с телом, Рейнард выждал несколько минут; он снова услышал, как тяжелые ботинки топают по дороге в его сторону и затем обратно; постепенно шаги вдоль улицы затихли в отдалении, и наступила полная тишина. Никто из сослуживцев капрала явно не заметил, как тот прошел во фруктовый сад; они, вероятно, предположили, что он уже вернулся в жандармскую палатку на лугу у пасторского дома, — если Рейнарду повезет, то пройдет еще некоторое время, прежде чем они поднимут тревогу.

Низко скрючившись над влажной землей, Рейнард снова ощутил, как его пробирает холод. Быстро, без малейших угрызений совести, он принялся раздевать мертвеца: расшнуровал ботинки, стянул порванные, пропитанные кровью брюки и куртку и натянул не подходящую по размеру одежду на свое иззябшее тело. Он также взял ремень и револьверную кобуру капрала, для большей безопасности засунув свой собственный револьвер за пазуху кителя. С некоторым опозданием ему пришла мысль дополнить маскарад — он подобрал с земли фуражку с красным верхом и, хоть она и была ему слишком мала, натянул на голову.

Затем он пошарил в карманах брюк и, довольно крякнув, обнаружил пачку сигарет, коробок спичек и плитку шоколада. Он с жадностью проглотил шоколад и, осторожно прикрыв пламя спички, зажег сигарету. Скорчившись рядом с телом и чувствуя, как табак чудесным образом успокаивает его нервы, он вновь прислушался к звукам возможной погони, но в деревне стояла мертвая тишина.

Чуть погодя он отважился встать во весь рост и подойти к калитке, выходящей на дорогу. На сей раз он прошел беспрепятственно. Медленно, размеренным шагом, подходящим к его роли, он направился по дороге к деревне. Здесь туман был как будто даже гуще, чем в саду, — несколько раз Рейнарду пришлось резко затормозить, чтобы не налететь на живые изгороди с обеих сторон.

Дойдя до конца дороги, он замер: неожиданный звук разорвал туманно-ватную тишину. Звук был отдаленным, но узнаваемым: высокий, резкий свисток. За ним последовали другие, и Рейнарду почудилось, что он различает и далекий шум голосов. В тумане было трудно — практически невозможно — определить, с какой стороны доносятся звуки, однако Рейнарду, изо всех сил напрягавшему слух, показалось, что они слышатся со стороны лагеря. Его отсутствие несомненно заметили, и охота началась.

Он задержался еще на миг, решая, направиться ли к материнскому дому или укрыться где-нибудь поблизости. В конце концов он свернул в открытую калитку с правой стороны: он вспомнил, что она ведет к заброшенному фермерскому дому, в войну частично разрушенному да так и не отстроенному.

Все более плотные облака тумана кружились между деревьями, пока Рейнард шагал по тропинке к дому. Через несколько минут ему вдруг пришло в голову, что тропинка гораздо длиннее, чем ему помнилось. В конце концов ему стало ясно, что он, очевидно, пошел не туда: фермерского дома не было и в помине. Вокруг Рейнарда вздымалась будто бы купа высоких хвойных деревьев — в их тени мрак казался особенно густым. Деревья были ему незнакомы — и с отвратительным чувством безнадежности он понял, что окончательно заблудился.

По этой неведомой местности Рейнард, казалось, кружил часами; он пытался отыскать какой-нибудь знакомый ориентир, тратил драгоценные спички, краткие вспышки которых ничего не проясняли, натыкался на стволы деревьев и обдирал голени о неразличимые препятствия. Им начала овладевать невыносимая усталость; вскоре, похоже, ему оставалось только лечь где придется и провалиться в сон: ноги его не слушались, он брел теперь, шатаясь, куда глаза глядят и едва не ронял револьвер, который, с тех пор как подняли тревогу, держал на взводе.

Отдаленные свистки и крики понемногу стихли, и ночь опять окуталась тишиной. Блуждая, Рейнард набрел на узкую тропинку и, пойдя по ней, в конце концов явно оказался на какой-то дороге: он ощутил под ногами твердый и гладкий щебень, и шаги его зазвучали неожиданно и опасно громко.

Дорога круто шла вниз, изгибаясь влево; стараясь ступать по ней тяжелыми ботинками как можно тише, Рейнард через некоторое время с радостным волнением понял наконец, где он: дорога вела к материнскому дому. Он, должно быть, сделал огромный крюк, обогнув церковный погост и приличный кусок перелесков: теперь — то он сообразил, что вышел на дорогу в противоположном ее конце от деревни, рядом со станцией железной дороги. Уже через несколько ярдов он оказался у дома; калитка была открыта, и он вошел в палисадник.

Здесь его снова смутило нечто странно непривычное: шагая к дому, он чувствовал, как его задевают растения и кусты, а под ногами, мешая ходьбе, попадаются словно бы крупные голыши. Может, он нечаянно сошел с дорожки: туман здесь казался особенно густым, и Рейнард не сразу отыскал парадный вход.

Дверь была не заперта и, более того, приоткрыта — в другое время это обстоятельство его бы удивило. Однако после всех событий этих дней обессилевший Рейнард уже не мог удивляться чему бы то ни было — пусть даже самым невероятным или фантастичным вещам. Он вошел в прихожую и автоматически попытался нащупать выключатель; не найдя его, зажег спичку и, спотыкаясь, двинулся в гостиную.

Туман, казалось, вторгся даже в дом: комната мимолетно увиделась ему так же смутно и нечетко, как и мир снаружи. Пламя спички померцало, опалив ему пальцы, и угасло. С умирающим огоньком дотлела, казалось, и последняя искра сознания в помраченном разуме Рейнарда; он еле добрел до дивана в углу и, едва успев вытянуть на нем обессиленные ноги, оказался раздавлен грузом смертельной усталости и заснул.

Похоже, никогда он не спал так долго; очнувшись со смутным ощущением дневного света, он перевернулся на другой бок и уснул опять — чтобы снова пробудиться много часов спустя, во тьме уже другой ночи. В моменты бодрствования до него приглушенно, но беспрестанно доносился шорох листьев: казалось, их заносит в окна, кружит вокруг дома и даже около дивана. Еще ему чудилось, как где-то шелестит на ветру неопавшая листва; слышался скрип, словно раскачивались громадные деревья, и звук, похожий на хлопанье огромных крыльев. И все то время, пока Рейнард был погружен в затяжное, прерывистое забытье, к нему снова и снова с необычайной живостью возвращался один и тот же сон: он опять был в лагере (неотличимом от Римского Лагеря на глэмберских холмах) и участвовал в нескончаемом тренировочном бое, иногда со Спайком Мандевиллом, а иногда с самим Роем Арчером. Однако он понимал, что на сей раз это больше, чем просто упражнение — на самом деле это был смертельный бой. Схватка казалась бесконечной, продолжаясь раунд за раундом; Рейнард ощущал непомерную, парализующую усталость, но какой-то инстинкт поддерживал его бдительность и способность отвечать противнику ударом на удар.

Наконец проснувшись, он испытал глубокое облегчение, следующее за пробуждением от кошмара. Он снова был дома: нескончаемый бой на холмах ему приснился… Лежа с закрытыми глазами, он продолжал наслаждаться роскошью этого ощущения; и когда образы из сна вернулись к нему в обратном порядке, ему показалось, что схватка с Роем была лишь этапом — притом недавним — в его сновидении. Побег, судебное разбирательство и вся цепочка событий вплоть до его насильственного «зачисления» — все это уже словно подернулось той же дымкой сна, что и бой на холмах. Сохранившийся в памяти опыт слой за слоем отпадал от Рейнарда в пучину кошмара. Он был дома, и все эти абсурдные события в реальности не происходили.

Он открыл глаза: на него лился мутный, тошнотворный свет, но не из окна его спальни, как он ожидал. Быстро перестроив восприятие, он понял, где находится: окно, через которое падал свет, было в гостиной; он пришел домой поздно и, должно быть, уснул на диване; и снова Рейнард испытал громадное облегчение, оттого что с пробуждением наконец-то выбрался из запутанного, двоящегося мира своего кошмара.

Он переменил позу, ставшую неудобной, и впервые до конца осознал окружающее. Комната выглядела странно тусклой, и он заметил, что за окнами все тонуло в пелене непроглядного тумана. В тот же миг взгляду Рейнарда предстало вдруг его собственное неприкрытое тело, раскинувшееся на диване, — и с накатившей дурнотой он увидел, что одет в рваную и грязную походную форму. Он содрогнулся от внезапной тошноты и несколько минут лежал неподвижно, словно разбитый параличом. Под конец, с трепетом человека, боящегося обнаружить на теле первую язву постыдной болезни, он закатал левый рукав — и узнал на предплечье несмываемое клеймо из кошмара: ужасную змею с ядовитыми зубами, обвившую обнаженный меч.

Дата добавления: 2015-09-01