Часть первая. Тьма. Звук тяжело идущего поезда.

УТРО

Тьма. Звук тяжело идущего поезда.

Сквозь стук колес бесконечное: «Аа-аа-аа-а...» Это мать баюкает ре­бенка.

Чей-то стон, чей-то храп, ночное бормотанье.

Вдруг словно плывет во тьме красный патефон, слышится довоенное, 30-х годов, танго и движется через сцену танцующая пара, мужчина и женщина, будто с открытки. Женщина счастливо смеется. Видение исчезает, и снова мрак, поезд. Мерцает моргалик, огонек коптилки; в его свете обозначается лохма­тая голова женщины, которая читает растрепанную книгу — это Галина Дмитриевна, она как бы за старшую в вагоне. Возле круглой печки-буржуйки, в которой краснеют угли, сидит, за­кутанная в пальто, другая женщина, Катя, поза ее полна отчаяния, она не спит которую ночь подряд, и Галина Дмитриевна уговаривает ее лечь. «Катя! Кать! — зовет она строгим шепотом. — Ляг ты, поспи хоть час. Нельзя же! Свихнешься ты так, слышишь?..» Катя не отвечает, но про себя лихорадочно твердит:

—...Я свихнусь правда я свихнусь так у меня уже галлюцинации волосы даже болят вся кора головы а мозг воспаленный как уголь в печке... я не могу где он что с ним ведь он ничего не знает и я ничего не знаю а мы знали всегда каждый шаг он уезжал был солнечный день он думает что так все и осталось а ничего нет ни нас ни нашего дома ни­чего... вдруг ты вернешься а нас нет.

Галина Дмитриевна (вздыхает). Господи, что с ней делать?.. Катя!

А Катя продолжает:

—...Мы едем и едем уже две недели а он даже не знает что нас эвакуировали увезли... я боюсь спать не могу что ни сон то кошмар вдруг мне при­снится какой-нибудь ужас про него нет он жив жив я знаю правда же солнышко мое если бы что-то случилось я бы почувствовала ты бы позвал меня за собой правда же просто ты на войне ты воюешь ты же у меня смелый умный ты всегда был настоя­щим мужчиной правда как все вернулось вся наша любовь словно в самые первые дни помнишь мы всегда говорили с тобой когда бывали особенно счастливы что так не хочется умирать помнишь... прошло уже два месяца и шесть дней вот как смеш­но а бывало ты с работы опаздывал на час или не звонил и я уже места себе не находила смешно правда?

Галина Дмитриевна (строго). Кать! Кать!.. Утро уже.

Катя кивает — мол, я иду, я ничего.

—...Господи что же так страшно каждую секунду нет я смерти не боюсь жить страшно... как же это за что это нам...

Галина Дмитриевна. Ложись, я тебе говорю. Слышишь?..

Катя кивает, встает, отходит в темноту и ложится. Где-то над ней вдруг возникают бьющиеся на ветру, на плечиках, словно на летнем балконе, мужская рубашка и женское платье, белые и живые. И исчезают.

Галина Дмитриевна смотрит на часы на руке, задувает моргалик. Поворачивается, осторожно откидывает железную заслонку окна. Свежий воздух бьет ей в лицо.

Серый осенний рассвет. Пока она глядит в окно, все вокруг медленно оживает, постанывая и поеживаясь, скрипят первые голоса: «Пооткрывали уже!»... «Дует!»... «Да пусть проветрится, спасу нет»!.. Все еще расплывчато, смутно, нереально. Перед нами — обыкновен­ный товарный вагон, теплушка, — одно звено длинной эшелонной цепи. Глухие, откатывающиеся на колесиках двери с обеих сторон, оконца с железными откидывающимися заслонками. Слева — откры­тый тамбур. Там кто-то спит, ноги торчат, — одна в грязных бинтах. В таких вагонах испокон веку возили солдат и лошадей: 40 человек или 8 лошадей. А в нашей теплушке везут женщин, детей и еще станки. Эвакуация. С двух сторон нары из досок, посредине железная печка с трубой в потолок, фанерная загородка самодельной уборной: просто прорублена дырка в полу. Под правыми нарами укрытый ро­гожей груз: это и есть станки. Но там еще достаточно места, чтобы, ползать и играть детям. Вагонный военный быт. Кастрюли, узлы, горшки, корыта, дрова, наломанные из снегозадерживающих щитов, ведра с углем, белье на короткой веревке. Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска. Но и привычка. Вагон несется в зловещем во­енном пространстве, словно земля в безжизненном космосе, коробочка тепла в ледяном вихре смерти. Однако, пока люди живы, им надо есть, спать, двигаться, общаться с себе подобными, беречь детей, ис­полнять долг, противостоять року. Ко всему человек привыкает. Жить действительно страшно, но надо. Итак, утро. Галина Дмитриевна до­стала потертую карту и по километровым столбам, словно командир, отмечает пройденный путь, хмурится. Володя, застенчивый, нежный паренек, раздувает почти погасшую печку, выгребает золу, а недовольная всем на свете Саввишна уже поставила на нее кастрюльку, хлопочет с завтраком, — она не сидит без дела ни минуты. Возле Галины Дмитриевны устроилась Люся, ее младшая дочь, склонясь над подушкой, она вычесывает голову; Ирина, старшая, проснувшись, сразу за зеркальце: выщипывает брови и давит лицо. Дальше на этих же нарах — место Лены, маленькой, замученной женщины, — она кормит грудью полугодовалого сына. Позже проснется и станет в очередь к уборной раздраженная, беременная Тамара в пальто поверх ночной рубахи. Хилый Оська — он в очках, в зимней шапке — крутит рукоятки станка. К нему затем присоединится Ника, печальный и строгий мальчик, хотя по натуре он весельчак, — Ника выбирается из-под одеяла осторожно, озираясь на мать. Но Катя лежит теперь на боку, укрывшись с головой, — их место на полу, у самой двери. А за ними — угол Тамары и Саввишны.

Дверь уже приотворена, в проеме ее пристроился, ноги наружу, Юрка, в пиджаке и тельняшке. Здесь он и помочился, пока стоял полумрак. А теперь скручивает самокрутку, курит. Неподалеку, опер­шись спиной на мешок с солью, полулежит Нина, тяжело хватает ртом воздух, глядит на волю. Саня сидит в прострации, полудремлет, голова ее обвязана клеенкой, намазана керосином от вшей. С ле­вых нар, натянув сапожки на крепкие ноги, спрыгивает Маша, и сразу за дело: прибираться, мести пол, вытряхивать постели. Строй­ная Ива делает зарядку. Попозже на левых же нарах проснется, кряхтя, и сядет, свесив голые ноги, Лавра; нечесаная, в засаленном халате, она скребет то голову, то пятку, достает из лифчика смятую пачку папирос, — чучело, хотя весьма хорошенькая женщина. Тесно, уныло, хмуро, зябко. А уж какие запахи — бог не приведи!

В театре, конечно, трудно с детьми, но надо иметь в виду, что детей должно бы быть значительно больше и при любой возможности сле­дует дать еще двоих маленьких детей Маше, маленького ребенка Нине, второго ребенка Лене и т. д. Помнить об этом, во всяком слу­чае, нужно.

Итак, день начался.

Вдруг снова резко садится, или встает, или движется, как сомнам­була, Катя, но это происходит лишь в ее

воображении, и поэтому она никого не задевает и на нее никто не обращает внимания.

Катя. Эта коробка еще! Не могу больше, выйти! Лучше пешком пойду, поползу... Ника, ты где?.. (Дру­гим тоном, спокойно.) Послушайте, вы ведь не знаете, что такое война. Представьте, что ваш муж — вот он ваш муж, рядом, да? А его нет, нет, и ничего нельзя узнать, разрезали надвое и разбросали... А в девятый дет­ский сад попала бомба, днем, в обед, никого не успели в бомбоубежище... Нет, я не буду... Надо вставать, дви­гаться, что-то делать, как все. Но я не могу, я выйти хо­чу, меня здесь нет, я там, в своем доме, в своей кварти­ре... Это все нереально, сон... Вот Маша, она бодрая, метет пол... Это Нина, Нина все время стонет и просит вкусненького... Сейчас все начнут рассказывать сны... Я не могу больше! Одно и то же!.. Ника! (Ищет его глазами, и вдруг — злобно.) У, проклятые! Все из-за вас, я сейчас там была бы, человеком была, пропадите вы все пропадом!.. Боже мой, что я говорю, смерч какой в го­лове, даже кожа, каждый волосок болит!..

Она возвращается на место, замирает в прежней позе, укрывшись с головой.

А в вагоне светлеет, и жизнь идет своим чередом.

Юрка (напевает). Нас утро встречает прохладно...

Нина. Господи, как вкусненького хочется!

Маша. Вот и еще ночку пробедовали! (У двери.) Че­го у нас там?.. Все то же! Вся природа как была, так и не переменилася!

Лена (ребенку). Ешь! К утру-то спишь, орало!..

Саввишна. Где же сковородка-то у меня, госпо­ди?..

Нина. Ой, чего только не наснится за ночь!.. Будто бегу я, значит, по реке, а река-то мелкая такая и вся ры­бой кишит.

Саввишна. Рыба — к болезни.

Нина. А я прям по рыбе, прям по рыбе... Куда мне еще болезни?

Маша. Мясо, а не рыба. Не слушай!.. Это когда мясо.

Саввишна. Что рыба, что мясо — все пооколеваем к чертям! Прости, господи, на черном слове!..

Галина Дмитриевна (мрачно). Саввишна!.. Начинается?..

Саввишна (не слушая). Да где ж она есть?..

Нина. И еще что-то снилося...

Ива (ни к кому не обращаясь). А мне каждую ночь метро снится. Светло, красиво. Станция «Маяковская». А я спускаюсь, спускаюсь по эскалатору...

Саввишна. Дрянь тоже сон, не иначе — болеть!

Ива. Глупости, я не должна болеть.

Саввишна. Э, не должна!.. Да куда ж делась-то? Черная, большая?.. (Глядит на Юрку.)

Юрка. Я-то чего?..

Люся. А мне, мне! Мне снилось, что меня волк съел!..

Маша (смеется). Ох, Люська, зажигалка!..

Люся. Прямо — ам! И будь спок!..

Галина Дмитриевна. Ты чеши давай лучше, волк! Не хватало еще тиф подцепить!

Маша. Ой, сколько ж тьфу в ту войну было! Как вспомнишь!

Галина Дмитриевна. Саня! И ты! Мажь опять керосином сегодня!

Саввишна. Вша, она не от грязи, она от тоски нападает.

Маша. Это точно! (Метет возле Сани.) Слыхала, де­вушка-тоска? Вот и сидит, спит на ходу!.. Нин, что за кулему-то народила? (Сане.) Я-то в твои годочки — их!..

Нина. Не доносила я ее, с трамвая поскользнулася...

Маша (смеется. Сане). Оно и заметно. Шевелись, шевелись! А я вот вроде в саду своем нынче была. Он летом первый раз у нас зацвел-то, да, Вовик?.. И вот будто весь-то он в цвету, весь в цвету! Такой чистый, та­кой белый! Прямо тебе пена! И пчелки: жжу, жжу! И так цветом меня по щекам, так и гладит!..

Саввишна. Все не к добру, все!..

Маша. Да ладно каркать! Сад-то не к добру? Белое все!

Саввишна. Да хоть рай приснися, а очнешься — все в дерьме!

Маша. С тобой говорить! Живые, слава богу! Едем!

Лена (хмуро). Едем! Мы едем!..

Люся. А еще мне приснилось...

Ирина (Люсе). Не лезь ты-то в бабьи разговоры! Что за манера!

Галина Дмитриевна. Да, мне тоже. Все время Москва снится... (Как бы про себя.) Почему-то Пироговка... (Вздыхает.) Москва!.. Мы на Пироговке жили, когда Ирина у меня родилась. Весна была... (Ирине.) Бывало, покормлю тебя — и на бульвар... Солнце, зе­лень свежая, я молоденькая совсем, в белой панамке... Маш, ты сама вчера сводку слышала?..

Маша. Про Вязьму-то? Да нет, бабы говорили на станции.

Галина Дмитриевна. Беда без радио! Ничего не знаем.

Маша. То-то и оно! Там за одну ночь делов-то де­лается!

Саня (безразлично). Обождите... А мне, мне... Что папаню нашего...

Нина. Убило? (В голос.) Ай, батюшки!.. Я чую, убило!..

Маша. Да ну что ты вскидываешься! Нин!..

Нина. Убило, сердце чует!..

Юрка. Да кончай ты, муттер!

Саввишна. Тише! Если убило, то жив, живей, значит.

Нина. Живой?..

Саввишна. Живой, живой, и не сомневайся.

Ива. Ну и гаданье у вас!

Саввишна. Мое-то гаданье точное! Тогда вспом­ните!

Нина. Хоть бы живой! Да сердце чует!..

Галина Дмитриевна. Нина! Нина! Что за исте­рика! Ты не одна!..

Юрка. Кх! Кх! (Стреляет в мать из воображаемого пистолета.) Ты, муттер, кончай блажить! Всю дорогу бла­жишь! Брошу я вас, к черту!.. Кх!..

Маша. Ну-ну, воин, мать больная!

Нина. Худо мне, сынок, сердце вот тута! (Показы­вает на горло. Галине Дмитриевне, оправдываясь.) Худо мне!..

Юрка. Тебе всегда худо. Лучше вот — чего шамать будем? Шамать охота!.. Саньк, чего у нас есть?..

Саня. Обожди.

Юрка. Тьфу! Обожди!.. Не-ет, брошу я вас! Кх!..

Нина. Чего бы вкусненького!..

Юрка (дразнит). Какавы!

Нина. Ой, какавы бы хорошо!..

Маша (Галине Дмитриевне). Сколько мы там про­ехали-то?

Саввишна. Проехали? Стоймя всюю ночь стояли. Тут лилипут догонит, не то что!..

Лена. Именно! Едем, называется! Вэкуация! Эх!

Ирина (возмущенно). Начинается!.. Правда, мама, сколько?..

Ива. Сколько, Галина Дмитриевна?

Все ждут.

Галина Дмитриевна (не хочет говорить). Мало.

Лена. Ну! Ползем как черепаховые!

Саввишна. Теперь ножик куда-то! Кто ножик мой брал?.. Сколько ни сколь, а гроб дело, чего там!

Люся. Сколько, мам?..

Юрка. Да километров тридцать.

Маша. Всего-то? Ёй-ё-ёй!

Лена. Ну! За ночь! Пешим больше побежишь! Доверилися сдуру!

Нина (причитает). Не доехать нам!

Галина Дмитриевна. Перестаньте. Ничего не значит — двадцать, тридцать, важно направление.

Ирина. Просто поразительно: с утра паника!

Саввишна (бормочет). Сама-то ты поразительная! (Видит Тамару.) Ой, Томочка, проснулася, деточка! Ну, как ты чувствуешь-то?

Тамара (дергает фанерную дверь). Заняли, что ль, уже?

Саввишна. Да эта опять! Вперед всех влезет и сидит!

Тамара. Молитвы, что ль, там читает? (Стучит.)

Голос старухи: «Дайте мне покой!..»

Саввишна. Ступай, доченька, сюда, я тебя завешу! Вредно терпеть-то тебе!

Тамара. Да ну, скажете еще!

Саввишна. Да чего стыдиться-то? Какой уж тут стыд, и-и!..

Ива. Между прочим, какие бы ни были условия, но превращаться в свиней, — извините...

Саввишна. Чего-чего?

Тамара. Очень у нас есть умные!

Маша (Иве, добродушно, с симпатией). Подвинься, мельница! Не надоело махать! Веничком бы помахала, самая наша бабья физкультура!

Тамара. Правда что! Вот вечно перед глазами! Тошнит уже!

Маша. А тебе тошнит —отвернись.

Ива (Маше). Я предлагала установить очередь...

Саввишна. Тут еще очередь, не магазин!

Нина. Ты, Томочка, не расстраивайся, тебе нельзя.

Ива. Я, по-моему, не сорю, не пачкаю, детей у меня нет...

Нина. Ну, спасибо и на том!

Саввишна. Это мы пачкаем!

Смеются с Тамарой.

Ива. Умыться и почистить зубы всегда можно. От человека зависит.

Саввишна. Зубы! Ну, люди!..

Тамара. От человека!

Нина (подхихикивает). Может, нам тоже с паровозу воды таскать да голяком в корыто?..

Ива. Единственно, что я помню о своем отце: как он меня с пяти лет учил плавать и душ принимать каждое утро...

Нина. Душ!

Смеются.

Маша. Ну, вы! Хватит!

Галина Дмитриевна. Ива в принципе права! Нечего распускаться!

Саввишна. Да чего у нас, плохо ли? Как цари едем!

Ирина. Я давно предлагала объявить соревнование на лучший вагон. Выбрать редколлегию, выпускать «молнии».

Тамара и Саввишна потешаются.

Саввишна. «Молнии»!

Галина Дмитриевна. «Молнии» не «молнии», а свинарник нечего устраивать! И насчет очереди правиль­но! Одна Маша за всех работает!

Саввишна. Ну, уж не знаю!..

Маша. А, сама-то скорей сделаешь!

Люся (свесившись с полки, дразнит мальчиков). Оська, Оська!

Оська и Ника возятся под станками.

Маша (перешла к Кате). Уснула, что ли, наша бес­сонная? Ночь за ночью не спит, один нос да глаза осталися! (Галине Дмтриевне.) Вот кому надо внушить-то! Тает баба!

Галина Дмитриевна. Да как внушить-то? Квар­тиру разбомбило, от мужа ни одной весточки.

Маша. А у кого весточки-то? Наши тоже не на печке сидят! А она уперлась в одно — и себя засушила и маль­чишку вон! Переживательная больно! (О Нике.) Во, все супится, как старый дед!.. Иди-ка сюда! Отец-то у тебя знаешь какой веселый! Его по заводу-то каждый знает! А ты что?

Люся. Дед, дед! Дедушка Савелий!..

Маша. Будто вчера на демонстрацию шли, на Пер­вое мая, отцу твоему еще брюки белые забрызгало, пом­нишь, а? На закорках он тебя нес?.. Красавец мужик Лукашин, даром что начальник, а свойский... О таком запечалишься!.. (Вздох.) Как бы она вообще не того! Очень нежные повырастали!

Саввишна (вмешиваясь). Барышни советские!.. Подложи еще, Вовик!.. И когда только наплодились-то?..

Ива. Не все же твердокожие.

Маша. Мы, что ли? Ох ты! Ну твердокожие!

Ива (Маше). Я не про вас.

Маша (не слушая). Дубленые, скажи! А только нам ничего не страшно, все видали! С детства! В ту еще вой­ну! Я вон как наковальня вся!..

Саввишна. Уж правда! Навидалися! Как влезла матушка-Русь в вагон-то в осьмнадцатом году, так и ко­лыхаемся! Войну-то хорошо слышать, да нехорошо ви­деть, а мы-то!..

Нина. И правда, как оно сделалось-то! Готовились, на заем подписывались...

Ирина (возмущенно). О чем говорят!..

Маша (Саввишне). Да ладно, вы-то тоже!.. Подвиньсь со сковородками-то своими!.. Вовик, не клади много, может, станем, на кирпичиках тогда сготовим!..

Саввишна. Ох ты, ох ты! Дрова-то общие!.. Мой-то старик все войны прошел, мы не такое еще!..

Галина Дмитриевна. Не надоело? Ну что за бабы!..

Саввишна (не слушая). Только и жить-то малень­ко стали перед войной!..

Нина. Это уж всегда, как заживешь хорошо, тут и жди беды!

Юрка (выхватил у Володи печеную картошку, кото­рую тот нашел в золе). Вероломное нападение — вот это что!

Володя. Отдай! Получить хочешь?

Юрка. От кого? От девочки Вовы? Ой страшно!.. Кх!..

Маша (ребятам). Вы еще! Тихо! (О Кате.) Не знаю, но чего-то надо делать с ней! Угробится!...

Лена (вдруг). А кто не угробится-то? Тут угробишь­ся! От войны спасаемся, едем! А она во, война-то, вон!

Маша. Слетела птица ворона добро клевать!

Лена. Как там бомбил, так и здеся! Вон столбы-то как спички горелые, проволоки в клубок завиваются! По­люшко-то как вчера черное, так и нынче — уголь!..

Саввишна (в тон). Все хлебушек горит! Перемрем за зиму как мухи, хоть и доедем!..

Нина (тоже плаксиво). Дух стоит, будто сухари в духовке горят...

Лена. Чего обещать было? Чего брехать? Куда, гда едем?

Галина Дмитриевна. А ну, прекратите! Скажи­те спасибо, что живы-здоровы, что погрузили, отправили организованно. Три таких эшелона за одну ночь обору­довали! Даже книги везем — вон Ива с технической би­блиотекой!

Маша. Правда! Другие пешком бегут! Вот — кто с тележками, кто на коровах!..

Лена. Воевали бы как следовает, и вэкуировать не надо! Погрузили! Отправили! Книги! Вишь радость!..

Ирина (о Лене). Просто вредительство какое-то!..

Маша (Лене). Да не выкатывай глаза-то, молоко пропадет!..

Галина Дмитриевна. Только о себе думают! Лю­ди на фронте гибнут каждую минуту!

Маша (вторя ей). И мы не шкуру тоже спасаем! Станки везем! Приедем на место, выгрузимся — давай работай!

Галина Дмитриевна. Конечно! Для фронта! Нам и придется!

Лена. Вам!...

Саввишна. Ежели живой кто останется.

Галина Дмитриевна. Саввишна! Ну что вообще за разговоры! У меня сестра в Ленинграде — они в финскую войну тоже пережили, — не дай бог! Но ничего, все кончилось — победили!

Маша. Да ей говори не говори!

Лена (Маше). Да уж утерлись бы! Шкуру! Чего брехать-то? Ехайте, спасайтеся с детями! А это спасение! Ночь за ночью дрожишь! Дома хоть убежище было, по радиву хоть завоют, а здеся? Налетай, злодей, как хотишь, бей их по дорогам в саму голову! Вот что сде­лано!

Маша. Не галди!

Ирина. Что она говорит! Просто невозможно слу­шать!

Галина Дмитриевна. Лена! Тише! Ну сообрази! Тебя спасают, везут!..

Лена. Где мне сообразить! Я дура! Брехню мне не сообразить! Спасители! Зачем вон Есенюка над эше­лоном поставили? Ответственный он? Начальник? Баб он чужих щупать начальник! Он спасет, черт морда­стый!

Галина Дмитриевна. Ну ты что, при детях!

Саввишна. Да ты про кого это? Скаженная!..

Тамара. Что-что?..

Нина. Ой, совсем уж, правда!

Ива (спокойно). А кстати, совершенно непонятно, за­чем нас на юг повернули?..

Лена. Да! Зачем вот! Помирать?! Так уж дома бы помирали!..

Галина Дмитриевна. А ну, хватит, в самом де­ле! (Иве.) А тебе — странно! Сто раз объясняли: на во­стоке все пути забиты, там больше бомбят, а здесь мы скорей проскочим. Нам бы только до Суходольской, и все!

Лена. Счас, проскочили!.. Да нас разве кто по­слушает! Мы — кто? Бабы простые, работницы, а здеся инженерши!

Галина Дмитриевна. Все мы здесь одинаковы.

Маша. Ты уж правда что! Совсем сдурела! Может, и я тебе инженерша? Я в литейке одиннадцать лет, меня всякий знает, а уж какая ты-то работница, известно то­же: табельщицей сроду, на языке да на заду мозоли-то себе шлифуете!

Лена. Плевала я теперь на все!

Ирина. А я предлагаю поставить вопрос перед Есенюком!..

Тамара. Да! Главное, на Есенюка сразу! Еще «мор­дастый»!

Лена. А то какой? Во ряху-то набрал! С чего?

Тамара. Сама ты ряха!

Лена. Перечницы чертовы. Крохоборы!

Перепалка.

Галина Дмитриевна. Замолчите, я сказала!

Саввишна. Не обращай, доченька, наплюй, ягодка моя. Язык-то без костей! Нашему Паше в ножки покло­ниться, что он с этаким поездом управляется, с бабьем! (Лене.) Твой пригож! Отбой известный. Кто мясорубку-то пропил, сама говорила!

Лена. Мясорубку? Сто лет в обед это было, мясо­рубка!..

Маша. А ну, хватит!

Лена. А чего она? Уж моего-то не трожь! Мой уж двадцать четвертого прям из цеха по повесточке-то ушел! Его, дурака, может, и на свете нету, пока ваш-то боров при своей бабе сопит! Мы и не простилися!.. Я дура за мылом в очередь простояла тетя Дуся соседка беги говорит беги пока еcть а то как война первым делом ни мыла ни соли а он-то и при­ди прощаться... мясорубку... он исправленный давно стал он все молчком да молчком... она еще ут­ром повестка-то пришла а он и тут смолчал а как пришел прощаться-то пождал пождал меня сел на табуретке и сидит а время-то все вышло тетя Дуся ему в магазин мол в угловой да видно и разминулися... а я как сердце чуяло бегу бегу сумку волоку с мылом-то да с Костиком вот Костика-то брала чтоб на двоих дали зашлась запыхалася а тетя Ду­ся и говорит только-только на табуреточке-то сидел я тронула а она еще теплая табуреточка-то...

Лена плачет. Пауза.

Тамара (трясет дверь). Да сколько ждать-то!.. Не одна здесь!

Голос старухи: «Уже, уже. Я уже вышла. О мой бог! Где покой?!»

Лавра (садится). Что за шум, а драки нету?.. Все чего-то орут, орут... Зажигалка! Тихо!..

Маша. О, теперь чучело наше проснулося! Патрет!..

Лавра. Ой, голова!.. (Маше.) А ты, маленькая, мол­чи!.. Где едем-то?.. Ох! Пейзажик! «Поздняя осень. Грачи улетели». (Смотрит, как Тамара трясет дверь.) Родишь так, маленькая! Моя засела? (Кричит.) Айседора! Выходи строиться! Тревога! (Голову ломит от крика.) Ой!.. Тетя Галя! Глоточек!

Галина Дмитриевна (сурово). С добрым утром!

Лавра. Ну, тетя Галя! (Исследует пачку, склеивает слюной папиросу.) Как там, в аптечке-то?.. Она ведь общественная, аптечка...

Маша. Вот баба себе живет!.. Умойся!

Лавра. Ты, маленькая, молчи! Женщина умываться не должна, лицо испортится. Ирка, слышишь?.. Ну, тетя Галя! Одна моя клиентка знаете как говорила? Артистка, между прочим. С утра, говорит, выпьешь — целый день свободный... Юрик, огня!

Юрка мигом подносит спичку.

Маша. Сама-то ты артистка!

Саввишна (бормочет). Вот! Глаза не продрамши, пить да курить! Срам глядеть! Тьфу!

Лавра (Саввишне). Что ты, маленькая? Не слышу.

Саввишна (бормочет). Семейка! Одна в уборную всегда вперед всех, другая...

Лавра. Что-что? Плохо слышу. (Вдруг.) Молчать! У, грымза! Цыц у меня! (Делает вид, что хочет пнуть Саввишну.)

Саввишна. Ой! Убивают!.. Люди! Что делает! Фулюганка!

Лавра (дразня Саввишну). А, боитесь, черти! Заре­жу! Вон выкину! (Хохочет.)

Саввишна. Тебя, фулюганку, пьяницу, первую сса­дить!..

Тамара. Уйдите, мама!.. От такой нахалки жди!

Лавра. А ты, маленькая, пузо береги!

Галина Дмитриевна. Лавра! Ну что это?

Саввишна. На сносях человек, а нервировают день и ночь!

Нина. Ой боже мой! Сердце!.. Как не стыдно, прав­да!..

Маша. Ишь расходилась! Брось! Прикройся-ка лучше!

Лавра (послушно, сложив руки). Все, все! Прекра­тила.

Саввишна. Никакого терпения уж нету!

Маша. Прикройся, говорю! Вон все наружу.

Лавра. Что — все?

Маша. Все!

Лавра. Нет, ну что — все?

Маша. Да все! Отцепись!

Лавра. Все! Вот это, что ль? (Распахивается.) Маленькая моя! Не видала?

Маша. Тьфу на тебя, дурища!

Саввишна. Вот самая фулюганка и есть!

Галина Дмитриевна. Лавра! Дети же!

Лавра (курит, кривясь от дыма. Вдруг). А в доме четырнадцать не дети были? А в девятом детсадике не дети? Руки, ноги оторванные — на это можно детям? Оська! Где Оська, Люся! Ника! Вот дети! А ну, скажите, скажите, что вы видели?..

Галина Дмитриевна. Лавра! Лавра!

Лавра. Дети! Что наши дети увидели — старикам старым не снилось! И что еще увидят — неизвестно! Де­ти!.. Дайте глоточек-то, ей-богу!.. Все равно война!.. Дети!..

Ира (возмущенно). Я не понимаю! (Галине Дмитри­евне.) Почему вы все молчите и терпите? Это же возму­тительно!

Лавра. Тю-тю-тю-тю!..

Ирина. Вся страна воюет, люди гибнут на фронте, все должны быть собраны...

Лавра. Тю-тю-тю-тю!..

Ирина. А какой-то один морально разложившийся человек!..

Саввишна. Вот! Правда что!

Галина Дмитриевна (морщась). Ира, Ира!..

Ирина. А ты! А ты, мама! Ты за старшую в ваго­не — и не можешь!..

Лавра. Все-все-все! Все, маленькая моя! Все, созна­тельная моя! Во! (Достает из-под матраца железнодо­рожный знак, на котором написано: «Закрой поддувало».) Поняла?..

Люся смеется. Галина Дмитриевна шлепает ее.

Ирина. Идиотизм! С вами я вообще не желаю гово­рить!

Лавра. Ну давай переписываться.

Ирина. Но где надо, я все скажу!

Лавра. О, ты скажешь, не сомневаюсь!.. Только где это — где надо? Где оно, маленькая моя?.. Дурочка! Да­вишь вот мордочку и дави!

Ирина. Не ваше дело! Как вы — не буду!

Галина Дмитриевна. Вы перестанете или нет? Стыдно!

Лавра (вдруг с полным спокойствием). Да ладно! Поняла... Эх, скучно с вами!.. Ива! Эй, Ива плакучая!

Ива. Я не люблю, когда мне говорят «эй»!

Лавра. О, извините! (Обводит всех взглядом.) О! Полная обструкция! Интересно! (Видит старуху, кото­рая показалась наконец из уборной.) О! Кого я вижу! Явление Христа народу! Айседора! Сара Бернар! Как стул?..

Старуха (на ней длинный балахон, седые длинные волосы полузаплетены в косы). Я всем мешаю. Они мне не мешают, а я им мешаю. Я вообще могу сойти с этого поезда. (Тамаре.) Сейчас Йосина очередь... Йося!..

Тамара. Как же! Щас! (Скрывается в уборной.)

Лавра (громко смеется). Надо же! Моя свекруха! Видали? Ну, не цирк?..

Старуха. А вам вообще лучше молчать!..

Маша. Ну хватит, хватит, поорали, посмеялись, ко­гда дело делать будем?

Галина Дмитриевна. Правильно, Маша! Еще не завтракали!

Лавра. Вот уж чего в жизни не думала! Арбатская девочка была! Как птичка! Фартовая девочка!... На дамского мастера училась!..

Старуха. Вы не женщина, вы брандспойт.. Где мальчик?

Люся (в восторге). Брандспойт!

Маша. Да ладно, Лавра!.. Галина Дмитриевна, хлебушек!..

Лавра (смеется). Подохнуть! Как она меня только не обзовет! А с чего началось? Познакомилась я на одной вечериночке с Сенечкой. Ах, Сеня, молодой спец, кон­структор, кепи, краги, трубка, только вчера из Детройта, роговые очки!..

Старуха. У Сени было стопроцентное зрение. До вас.

Лавра. Да, очки для понта!.. И что? Не успел мой Сеня квартиру получить, не успела я к нему переехать, как повалили вот эти все народы! Мама из Житомира, папа из Житомира, брат Яша и еще какая-то тетя Хана! (Хохочет.) Тетя Хана!

Старуха. Ей смешно! Весь Житомир плачет, что этот талант, эта умница — наш Сеня — женился на этом трамвайном звонке!

Люся. Трамвайном звонке!

Лавра. Ну, я подохла тогда! Сенька, говорю, что это! Кто это такие, Сеня? Мы ведь не понимали в нациях-то! Хороший парень, и все!

Старуха. Это женщина? Это мать? Это подруга жизни? Холере она подруга!.. Йося! Он опять полез в это железо! Йося!..

Люся. Холере! (Заливается смехом.)

Галина Дмитриевна шлепает ее уже всерьез. Люся обижается. Ста­руха лезет под станки. Лавра отсмеивается. Галина Дмитриевна до­стает из наволочки буханки, режет хлеб на всех.

Маша. Ну ладно, ладно, за дело, правда что!.. (Поет.) «Эх, хорошо кровать убрата, на ней некому сидеть!» (У двери.) Хоть стал бы на полчасика. Когда не надо, так ползет... Вовик, не подкладывай много, го­ворю!..

Володя. Мам! Я, знаешь, подумал: приедем, я тоже работать, а?

Маша (вздохнула). Похоже, придется. Ну погоди еще, дай доехать!

Юрка. Работать он! Девочка Вова!.. (Шепотом.) Шляпа! На фронт надо бежать, понял? Мы их — кх! Кх!..

Маша. Давайте, давайте, бабоньки, кормиться по­ра!.. Сань! Да ты пошевелишься когда?.. (Нике.) Ну, а ты чего, дедушка бука? Гляди веселей! (Тормошит Ни­ку.) Сейчас есть будем!.. Где подружка-то твоя? О, за­грустила!

Обиженная Люся напевает, сочиняет песенку.

Люся. Окно заморосило... окно заморосило...

Нина. Ирисочек бы! Хоть сто грамм!..

Саввишна. Томочка, вот носки теплые надень, вы­сохли!

Лавра. Теть Галь! А правда, что слышно-то? Где мы?

Люся. Мы едем в шинелях, мы едем в шинелях... на опасный бой...

Поднимает голову и садится, озираясь, Катя.

Маша. О! Вот и Катюшка наша оживела! Ну как, совушка ночная? Поспала?.. Есть пора, прибирайся.

Катя молча кивает.

Люся (поет). Окно заморосило, окно заморосило, мы едем в шинелях на опасный бой... Окно заморосило, и осень наступила, мы едем в шинелях на опасный бой...

Галина Дмитриевна режет хлеб. Маша раздает. Лавра изучает кар­ту. Саввишна натягивает Тамаре носки. Юрка жестами переговари­вается с соседним вагоном. Лена прилаживает у печки пеленки. Люся поет. Ива возле Кати, присела.

Лавра (изучая карту). И Крым... Как же Крым-то?.. Алупка, Воронцовский парк... (Поет.) «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»

Старуха. Йося, отнеси своей маме этот несчастный паек.

Ива (Кате). Я давно хочу сказать: вы зря так. Не спите и вообще. Понимаете, от человека от самого зави­сит... Все зависит от нас самих...

Люся (поет, все более воодушевляясь). Окно замо­росило, и осень наступила, и я с тобой простился на год или на два, окно заморосило, и осень наступила, но все остались нежности и нежные слова...

Ива. Вот я. Я привыкла верить в себя... Хотеть — значит мочь... У вас сын...

Лавра (Оське). Ешь, ешь сам, я не хочу.

Люся. Но все остались нежности и нежные слова...

Ива. У меня всегда был принцип: не участвовать в том, что не нравится. Но это утопия. В чем-то можно, но в чем-то, понимаете... Живешь — и уже участвуешь. Вот война. Разве мы хотели в ней участвовать?.. Понимае­те?..

Катя кивает.

Саввишна (кричит). Сало! Сала кусок! Вот такой кусок еще был! Во! (Глядит на Юрку.)

Маша. Да тише! Во горло-то!..

Юрка. Да чего все на меня-то?

Саввишна. Да где ж оно есть? Где?

Тамара. Мама! Да вот оно!

Нина (внезапно истошно, показывая наружу). Ой! Ой! Батюшки! Ой! Идут!.. В касках! (Падает ничком.)

Общий испуг. Кто бросается на пол, кто пригибается.

Лена. Дождалися! (Хватает ребенка с нар.)

Галина Дмитриевна (почти отбросив Люсю от окна). Тихо! Без паники! Маша!

Маша (у двери). Чего ты увидела? (Галине Дмитри­евне.) Вроде нет ничего.

Нина. Да идут, идут! Прям на нас!..

Маша. Примерещилось тебе. Наши, может?.. На­ши-то тоже в касках! (Кричит в соседний вагон.) Анют! Анюта!.. Ничего не видали?.. Да так!.. Ладно! Нет, ни­чего!

Галина Дмитриевна (резко). Чтоб даже думать не смели на эту тему! Не может их здесь быть!

Саввишна. Ох! Этак ведь родимчик случится! (Та­маре.) Не бойся, доченька! Ненормальных набили полон вагон!

Юрка. Ну, муттер! Ну ты совсем! («Стреляет».) Кх! Кх!

Нина. Воздуху! Камфарьи!.. Умру я! Не доехать мне!.. Ваня на фронт ушел, Костя, брат, ушел, и я по­мру!.. На кого ж вы останетесь-то, Санечка?

Саня. Обожди, ма! Ты что?.. (Дает лекарство.)

Нина (причитает). Только жить стали, из нужды выбилися, дети подросли! За обед ввосьмером садилися — всех разогнал, проклятый! Да за что ж это нам, за какие грехи, господи!.. Убьет ведь его, знаю я! Не может он этого! Тихий он у меня, вон Саня-то вся в него! Он пауч­ка-то не задавит! Муху вот так словит да в форточку от­пустит! (Плачет.)

Юрка. Во темнота-то! Да он их там — кх! Кх!

Маша. Нина, Нина! Да знаю я твоего Ивана!.. Он тихий, да умелый!

Нина. Что ж они все-то пошли? Драчуны бы шли, воины, а то и хилые туда, и в очках, и старики! Солдатов, что ль, мало?

Юрка. Ну что лепит! Это ополчение! Не понимаешь?

Нина. Убили! Убили...

Катя. Замолчи!

Она так это кричит, что все пугаются и сама она тоже. И тут внезапно тормозит поезд.

Что-то валится, кто-то падает. Новый испуг.

Голоса. О черт!..

— О господи!..

— Тихо!

Долгая пауза.

Галина Дмитриевна. Не выходить никому без команды!

Кто осторожно глядит в оконца, кто в дверь.

Маша. Глядите, воронка!..

Ива. Фугаска!

Лавра. Похоже, недавно!..

Маша (кричит в соседний вагон). Анюта, чего там?

Галина Дмитриевна. Есенюк вышел! Есенюк! Тихо!

Маша. А березки-то посекло!..

Лавра. А вон с корнями прямо!..

Маша. Ох ты господи, сколько земли проехали, од­но-то горе кругом!..

Галина Дмитриевна. Есенюк машет: выходить можно!

Юрка. Ура! (Спрыгивает первым.)

Общее облегчение, воодушевление.

Маша. Все! Постоим, значит! (Нине.) А ты — «идут»!.. Вовик, кирпичики!.. Ребята, по дрова! Вон ов­ражек, может, вода есть? Где ведро? (Кате.) Ну ты, чу­мовая, сходи по воду-то, сможешь? Давай, давай! Раз­вейся!..

Галина Дмитриевна. Осторожней, может, не­долго простоим?

Маша. Э-э, стал — так теперь на полдня!

Галина Дмитриевна. Не разбредаться!.. Де­ти!.. Люся!..

Лена. Вот так-то едем! Спасаемся! Эх!..

Начинается суматоха. Все хотят выйти, размяться. Кроме того, надо добывать воду, топливо, и женщины делаются сразу едины, дружны, энергичны в этом добывании. Дети тоже привычно сыплются на землю.

Юрка заигрывает с Ирой.

Старуха. Йося! Куда ты?!

Лавра. Ладно, Айседора! Пусть побегает!.. Брр!.. Холодно! Дайте платок!

Старуха. Дайте, подайте! Ударьте сами немножко пальцем по пальцу!

Нина (плаксиво). Юрик! И мне хочется! На землю!

Саввишна (бормочет). На землю! В землю! Все там будем!

Галина Дмитриевна (смотрит в окно). О! Все высыпали как горох! Эх, спина ты моя, спина! Что ж ты, спина, поправляться-то будешь?

Голос Юрки: «Кх! Кх!» Голос Люси: «Дурак! Отвернись!»

Просыпается и садится человек на тамбуре. Он грязен, худ, небрит. Но в глазах его сияет сама доброта.

За пазухой у него щенок.

Голос Лавры: «Кому чулки новые? Меняю на «Беломор»!..»

Маша. Галина Дмитриевна, на вас-то варить?

Галина Дмитриевна. Пожалуйста, Маша. Ты уж прости!

Маша. Да чего там!

Голоса, перекличка, кто возвращается за чайником, кто несет кирпичики, дрова. Володя набирает

на совок жар из печи, и вот уже тянет дымком и слышен треск костра. Появляется белокурая

тоненькая Лариса, заглядывает в вагон.

Лариса. Здравствуйте! А где Володя?.. А, вон! Володя!

Саввишна (натыкается на нее). И, уж тут как тут! Ну-ка!.. Томочка, луковку мне подай!.. И чего сюда ша­таются! Есть свой вагон, и сидели бы!..

Лариса. Я вам, по-моему, не помешала, а если по­мешала, извините.

Саввишна. По-твоему, по-моему! Черт бы вас всех не видал, прости господи!.. Во! Уж Паша идет, а у меня еще и не готово ему!

Галина Дмитриевна. Лариса! А Федор Карлыч? Придет?

Лариса. Не знаю. Наверное... Володь! Я здесь!

Саввишна. Карлыч! Марлыч! Черти не нашего бога! О господи!.. (Уходит.)

Лариса убегает. Сбоку, со стороны тамбура, — гомон женских голосов и голос Есенюка.

Голос Есенюка: «Все, товарищи женщины, будет! Все, родненькие мои! Дайте вдох-выдох сделать!»

Есенюк (выходит пятясь; молодой, здоровый, горя­чий. Фуражка на затылке, ворот гимнастерки с вохровскими петличками расстегнут, на боку кобура, под мыш­кой тушка курицы). Фу! Ну народ! Покушать-то дайте! Всю ночь не евши! Все, говорю, будет!.. Тома! Мамань! Как оно тут?.. Стоп! (Видит человека в тамбуре.) Кто такой? В чем дело? (Курица мешает ему.) Документы!..

Люся. У него собачка.

Есенюк. А тебе везде надо, ну-ка отсюда!.. В чем дело, гражданин? (С важностью.) Это эшелон особого назначения. Ну-ка, давай!..

Человек смотрит испуганно, показывает больную ногу, самодельный костыль.

Люся. У него нога.

Есенюк (Люсе). Кому сказано?.. Ну! Языка, что ли, нету? Документы! С собаками еще, понимаешь!.. Вы­ходи! Выходи на землю!..

Тамара (из вагона). Паша! Чего там?..

Есенюк. Сейчас, родненькие мои, айн момент! (Че­ловеку, который пытается что-то объяснить азбукой глу­хонемых.) Немой, что ли? Глухонемой?.. Документы!

Люся. Ой! Глухонемой! Ника! Сюда! Оська!

Есенюк (детям). Геть отсюдова, кому сказано!.. Это мы знаем! Глухо! Немой! Шпиён на шпиёне кругом! Недавно еще случай был: один коровью чучелу надел, с копытами, в коровьей чучеле, понимаешь, бегал, фотогра­фировал все!.. (Вдруг громко, хватаясь за кобуру.) А ну! Хенде хох! Документы!

Тамара. Паш! Да кто там?

Есенюк. Счас, Томочка, счас!.. (Берет у перепуган­ного Глухонемого документы.) Так... Пара-ди-жевский. Поляк, что ли? Есенюка, родненькие мои, не обманешь, Есенюк шесть лет в бюро пропусков, как один день... Гляди, с одного года со мной, а не скажешь... У Есенюка мышь не проскочит, понял? Что ж ты так обтрепался-то? Вас тоже организованно должны... Та-ак. Вроде все в порядке, инвалид... Ладно, до станции довезем, там раз­беремся!.. (Тамаре и Галине Дмитриевне.) Инвалид тут пристал, до станции пусть доедет. (Кричит Глухонемому, пряча его документы к себе.) Это се-бе по-ка бе-ру, по-нял? Не боись! У меня как в аптеке!.. И чтоб никуда отсюдова! (Ребятам и Ирине, которая появилась с букетом осенних листьев.) А вы поглядывайте! Ясно? (Ирине.) Шпиён на шпиёне кругом!.. (Идет к вагону.)

Люся. Я боюсь.

Оська. Он не слышит.

Ника. А может, слышит?

Глухонемой улыбается, манит детей к себе.

Ирина. Не ходите. Будьте бдительны. (Уходит.)

Есенюк (у вагона). Ну? Как вы тута, родненькие? На-ко, прибери! (Отдает Тамаре курицу.)

Галина Дмитриевна. Паша, ну что? Что слыш­но?..

Тамара. Что ж ты, как ночью ушел, и все? Стоя­ли же!

Есенюк. Родненькая, так эшелон на мне, все на мне!

Галина Дмитриевна. Тамара, подожди ты, ей-богу!

Тамара. Знаю я, какой эшелон...

Есенюк. Тю! Ну гляньте на нее! Да ты что! В седь­мом вагоне этот... коклиш, в первом опять скандалют меж собой, во втором Пробкина, которая четверо детей, как на грех, руку себе ошпарила! Ну?..

Галина Дмитриевна. А сводку не слышал, Па­ша? Ничего ведь не знаем.

Нина. Пашенька! Помоги мне на землю! Так хо­чется!

Тамара. И поговорить не дадут! (Нине.) Хоть чего-то, а все ей хочется!.. Ты спал-то где, в четвертом?..

Есенюк. Вот жена! Да где я спал! Не евши всю ночь крутишься... Тут вообще неизвестно чего будет... (Тихо, Галине Дмитриевне.) Вон слух есть, Суходольскую вроде бомбили!..

Галина Дмитриевна (тоже тихо). Суходольскую? Не может быть!

Есенюк. Вот то-то, что может! По всей дороге составы стоят, с ранеными поездов пропустить не могут!.. (Нине.) Иди, сниму!

Тамара. Ты мне не заговаривай! Я сейчас видела, из четвертого ты вышел! Где Верка Золотухина!

Есенюк. Опять ты двадцать пять! Что ты с этой Вер­кой?!

Галина Дмитриевна. Тамар, ну действительно!

Есенюк взял Нину на руки. Тамара глядит ревниво. Сбоку появляется Катя с ведром.

Есенюк. Ну вот скажите ей!.. Совсем уж!.. (Ни­не.) Э! Что ж ты как перышко! (Галине Дмитриевне.) По всему пути! Это что будет, если он... (Показывает вверх.)

Галина Дмитриевна. Сводку, сводку, Паша, на­до узнать!

Нина. Совсем высохла я, Пашенька!.. Спасибо те­бе, хоть на последней травке полежать.

Есенюк. Ну-ну, родненькая, на последней! (Опус­кает Нину, та задерживает свою руку у него на шее.) Вот тут давай, да не простынь.

Нина. Спасибо, Пашенька! Горячий ты какой, прям мокрый...

Есенюк. С вами упреешь!

Тамара. Идешь ты или нет?

Есенюк. Да иду, иду! Чего ты капризы капризни­чаешь? Тут жрать охота, не евши всю ночь!

Тамара. Заладил! Знаю я твою ночь! (Ушла в ва­гон.)

Есенюк. Да это что ж, а? Ей-богу! Ну?.. Тома!.. (Лезет за ней. Галине Дмитриевне.) Сейчас я!..

Нина. Кать! Катя! Хорошая водичка? Ой, как хочет­ся водички хорошей!

Катя подносит ей ведро. Нина пьет через край. Катя садится на зем­лю. Юрка что-то ест, предлагает Ирине.

Ирина. Ты отстанешь или нет?

Юрка. Да поешь, вкусно!

Галина Дмитриевна. Ира! Помоги Маше, она все время для нас все делает!

Ирина. Ну я иду, ты не видишь?

Есенюк появляется в дверях.

Есенюк. Черт, на козе не подъедешь!.. (Кричит.) Маманя! Скоро?.. (Галине Дмитриевне.) Насчет Ленинграда машинист говорил — тоже плохо.

Галина Дмитриевна. Да... У меня там сестра...

Есенюк. Ничего. Наше дело — доехать. Доедем!.. Ага! Вон Карлыч бежит! Карлыч, сюда!

Появляется Федор Карлыч, существо нелепое, смешное, совсем не похожее на аккуратного доктора. Он

в шляпе, в меховой безру­кавке, замотан шарфом, все время что-то жует. Видит Глухонемого и детей.

Федор Карлыч. Здрасте, детки, здрасте!.. Ска­жите «а» (Смеется.) Все дело в великом противостоянии Марса, я говорил! А это-с кто?.. Иду, товарищ Есе­нюк, иду!.. (Глухонемому.) Что с ногой? Ай-яй-яй! Ка­кая грязь!

Люся. Доктор, доктор, он не слышит ничего, не го­ворит...

Ника. Глухонемой.

Оська. Шпион.

Федор Карлыч. Шпион?..

Ирина. Да, возможно, это шпион.

Есенюк. Карлыч! Сюда! Это инвалид пристал! Я проверил!

Федор Карлыч (Ирине). Шпион. (Вглядывается в инвалида.) Ай-яй-яй! Кругом шпионы, ох ты боже мой! Мне тоже один человек сказал: вы немец? Значит, шпи­он. Потенциальный! А? Потенциальный!.. (Смеется.) А наша семья живет в Лефортове со времен царя Петра Великого. Но я не в обиде, нет, нет!.. (Глухонемому.) А ну-с, скажите «а»? (Говорит с Глухонемым на пальцах, на его азбуке, тот радостно отвечает.)

Есенюк. Карлыч! Он до станции, там сдадим куда надо! Том! Да иди сюда! Вот человек тебе скажет! Ох, капризы!.. (Скрывается в вагоне.)

Федор Карлыч (детям). Не бойтесь, это не шпион. (Инвалиду.) Да-да, посмотрю вас, голубчик, посмотрю. Перевязочку надо, перевязочку. А из чего перевязочку?..

Люся. Он не шпион! Я знала! (Лезет в тамбур.) Не бойтесь! Ой, какой щеночек!

Галина Дмитриевна. Здравствуйте, Федор Карлыч! Как вы?

Федор Карлыч. Ничего, ничего, спасибо. Доброе утро, доброе утро. Я сейчас... Товарищ Есенюк, вы до­ставайте мне медикаменты где хотите, я так не могу... (Тянет носом.) Ай-яй-яй! Блинчики! Оладышки! Ах!.. (Нине.) А вы что это, голубушка? Вам нельзя, сыро-с, сыро-с...

Нина. Так хочется, доктор!

Федор Карлыч. Ну, дорогуша, мне много чего хо­чется, а вот! Все! Увы! (Достает из кармана и грызет морковку.) Великое, так сказать, противостояние... (Ка­те.) А как вы, голубушка? Как наши дела?.. Когда мы улыбнемся?.. Очень мы себя плохо ведем, очень... Нель­зя так! Такая молодая, интересная женщина.

Галина Дмитриевна. Я вот скоро... Ремень на­до взять да ремнем эту интересную женщину!.. (Тихо.) Прямо не знаю, как тут быть. Понимаете, она совсем не может без него! Вот вам Война и Мир, Мир и Война!..

Федор Карлыч. Да, да, я понимаю...

Галина Дмитриевна. Доктор, а меня вы посмо­трите? Чего-то я совсем...

Федор Карлыч. Непременно, непременно... Расти­рали на ночь?

Появляются Лариса и Володя. Веселые, легкие, они идут сме­ясь, несут охапки хвороста.

Лариса. А помнишь, как Чарли пароход на воду спустил?..

Володя. А! Подметал-то?

Лариса. Подметал, подметал, колышек вынул.

Володя. И пароход — у-у! Пошел!

Хохочут.

Федор Карлыч. Лариса!.. (Останавливает ее.) Почему ты опять здесь? Ты же прекрасно знаешь: опасно уходить от своего вагона.

Лариса (громко). Дедушка, ну что такого? Я не по­нимаю!

Федор Карлыч. Понимаю не понимаю — не за­ставляй меня приказывать!

Лариса. Я не понимаю приказов, которых я не по­нимаю...

Федор Карлыч. Иди, пожалуйста, в свой вагон и больше...

Лариса. Сам — так ходишь!

Галина Дмитриевна. Федор Карлыч, ну что вы? Лариса у нас как своя, ее никто не обидит, не бойтесь.

Володя и Лариса смеются между собой.

Федор Карлыч. Да? Но к чему лезть на рожон? Понимаете, быть немцем сегодня...

Галина Дмитриевна. Ну зачем вы опять об этом? Какой-то дурак сказал, а вы... Мы вас всю жизнь знаем, вы всех наших детей лечили... При чем тут — нем­цем?

Федор Карлыч. Боже, боже! Дорогая моя! Да разве я обижен? (Смеется.) Великое противостояние! Я не о вас. Но могут найтись люди — ткнут в девочку паль­цем: а, немцы!..

Лариса (услышала). Мы — немцы? (Смеется, Воло­де.) Слышал? Ты что, дедушка? Я — комсомолка!

Федор Карлыч. Ай-яй-яй! Любит молодежь устро­ить митинг!

Галина Дмитриевна. Ну действительно, какие вы немцы!

Федор Карлыч. Но мы — немцы, немцы...

Нина (вдруг). Да это хорошо, что вы в нашем эше­лоне-то! Он-то (показывает вверх) разведал уже небось, что вы едете, вот и не бомбит, своих-то!

Пауза.

Галина Дмитриевна. Нина! Да что ты гово­ришь-то всегда!

Нина. А чего ж! Зачем ему своих-то?

Лариса. «Своих»?! (Возмущена, убегает.)

Володя (Нине). Ну!.. (Бежит.) Лариса! Лариса!..

Федор Карлыч (с жалкой улыбкой). Может быть, может быть... Это не приходило мне в голову... (Он не знает, как справиться с оскорблением.)

Галина Дмитриевна. Федор Карлыч! Ну не об­ращайте внимания! Доктор!.. Ох, Нина!

Нина. Да чего я-то?

Федор Карлыч. Пустяки, пустяки, я не обижен...

Появляются Есенюк с Тамарой, и вылетает Саввишна со сковородкой и чайником.

Саввишна. Бегу, бегу, Пашенька! Готово! Ой! (Карлычу.) Да что ж вы под ногами-то все крутитесь!.. Паш! Чего они в своем вагоне-то не сидят? Все ходют, ходют, вынюхивают, что ль, чего?.. Ой, бери, горячо!..

Есенюк. Ну-ну, потише, потише!

Галина Дмитриевна. Черт! Ну бабы! Что вы мелете, Саввишна? Постыдитесь! Вот завтра заболеете!..

Саввишна. Чего? Нам стыдиться нечего, не воруем! А болеть тоже бог миловал! Это которые работать не привыкши, все болеют, пока на их другие работают!.. А мы-то!..

Есенюк. Ну, вы правда что, мам!.. Карлыч, ты...

Федор Карлыч. Я не обижен, нисколько не оби­жен...

Саввишна. Вот и стыдят меня и стыдят!..

Нина. Ой, пахнет вкусно!..

Есенюк (вдруг насторожившись). Тихо!

Все замирают в ужасе — на эшелон внезапно падает рев и тут же тень летящего на бреющем самолета. Секунда оцепенения. «По вагонам!» — кричит Есенюк. Затем дает новую команду: «Рассыпайсь!» Но лязгает сцепление, паровоз гудит, и Есенюк снова кричит: «По вагонам!» Все бросаются по местам. Глухонемой прикрывает собой детей, на тамбур цепляется Федор Карлыч. Есенюк убегает вдоль поезда, Тамара зовет его назад. Галина Дмитриевна командует. Маша тащит за собой Катю, а потом вместе с Ивой и Леной швыряют в вагон кастрюли,

чайники, горячие кирпичи.

А самолет делает новый заход, и теперь к его все заглушающему реву прибавляется четкий звук крупнокалиберного пулемета. Стонет гудок. «Ложись!» — кричит Есенюк, и все валятся где попало, пряча головы, прикрывая детей. Одна Лавра осталась стоять во весь рост и трясет кулаками, поднятыми вверх. Она

кричит исступленно.

Лавра. Что же ты делаешь, сволочь! Тут дети, сво­лочь! Ты видишь, сволочь?.. Сволочи!..

Дата добавления: 2015-09-05