Два патрона на песке

Оказаться здесь было просто. Вспышка перед глазами, оглушительный звон в ушах – и долгое падение в беспросветно черную пропасть, словно в озеро вязкого асфальта. Мои глаза были широко открыты, но я не видел ничего.

Наша часть второй день пыталась одолеть этот узкий выступ, зажатый петлей реки с одной стороны и лесом – с другой. Неудачная позиция, удачная попытка врага замедлить наше продвижение. Патронов осталось мало, воды – и того меньше, хотя река была в двадцати шагах от окопов. Пулеметный огонь не давал никому поднять головы, но все равно и у нас и у них находились смельчаки, которые ползли на берег с котелками. Их, продырявленных пулями, неподвижно лежащих у кромки воды, становилось все больше. Им завидовали. Смерть там казалась легче, чем гибель в очередной непонятной атаке, счет которым мы уже давно потеряли. Потрепанный полк сжался до размеров батальона.

Моя пуля нашла меня в утренней атаке – когда роса еще не высохла на траве, а цевье винтовки, покрытое холодной испариной, скользило в ладонях. Нашла без свиста, тупо ткнулась в середину лба, опрокинув меня стриженым затылком на бруствер окопа. Вспышка и падение в черноту…

Я огляделся. Темноты уже не было. Берег – большого озера? моря? Волны накатывают на песок, захлестывая носки разбитых сапог. Бревно, на котором я сидел – мокрое и черное, покрыто соляными разводами. Я осторожно поднялся, расстегивая шинель – грязную, прожженную, пахнущую землей, дымом и кровью.

Потом тронул лоб. Ничего, только маленький, давно заживший шрам.

Давно? Но на руках еще оставались свежие мозоли – след от саперной лопаты. А вот и ножевой порез: вчера ночью друг Сашка принес тушенку, открывали торопясь, тупым ножом, который то и дело соскальзывал с края банки. Значит, была и последняя атака. Но… Я, живой, растерянно глядел в тусклое море.

Внезапно сбоку в нескольких метрах от себя, я заметил какую-то скрючившуюся на песке фигуру. Совсем молодой парень, белобрысый, в рваной пятнистой форме и высоких шнурованных ботинках, сидел, обхватив колени руками и смотрел в небо. Когда я подошел к нему, он повернул голову и молча посмотрел на меня. Потом в серых глазах появился огонек интереса.

– Сергей Калинин, – протянул я ему руку.

– Русский? – спросил он. Рукопожатие оказалось сильным. Я кивнул, уже поняв, что передо мной сидит немец. Враг. Но об этом почему-то не думалось.

– Эрвин Цвихау, горная дивизия «Принц Ойген».

– Егерь… – усмехнулся я. – Да еще, поди, эсэсман? Парень стиснул зубы, под кожей на порозовевших скулах катнулись желваки. Но ответил по-прежнему спокойно.

– Я солдат. Был.

– Ладно, солдат, не время сейчас рядиться, кто кем был, кто куда сплыл… Ты вот лучше скажи – что это за местность? Что-то не припомню я такой в Югославии… А русский ты хорошо знаешь, нечего сказать.

Эрвин Цвихау снова дернул тонкими губами в полуулыбке. Теперь он смотрел на меня иначе – так опытный боец смотрит на зеленого салагу из пополнения. Покровительственно.

– А я думал, это ты хорошо по-немецки говоришь. Баварский акцент, точно. Услышал бы тебя в нашей пивной до войны, даже не оглянулся бы – обычное дело. Только если подумать – никто из нас здесь ни по-русски, ни по-немецки не разговаривает. Ты разве не понял еще? Где тебя убили?

Я сел рядом с немцем на песок. Плюхнулся мешком, разом потеряв дыхание. Убили… убили. Чушь какая-то.

– В Югославии. У речки какой-то, в атаке, – ответил я. – Курево есть?

Продолжая меня внимательно разглядывать, Эрвин расстегнул нагрудный карман, с дырой и черным пятном, расплывшимся вокруг. Протянул серо-зеленую бумажную пачку. Дым поганого табака, перемешанного с соломой, резанул глотку, но это было лучше, чем ничего.

– Хорошо держишься, Серж! Я когда понял, куда попал, волком здесь выл. Никто не слышит, а я бегаю по берегу и ору, глотку надрываю. Потом уже хрипеть стал от натуги – упал на песок и к воде пополз. Утопиться хотел.

– И что? – в голове у меня, от табака ли, от пережитого ли потрясения, стало пусто и звонко. Слова падали откуда-то со стороны, словно из-за горизонта. Цвихау махнул рукой.

– И ничего. Дополз до воды… а она от меня отступает, да так, что угнаться не могу. Когда очухался и успокоился, умыться захотел. А вот это пожалуйста – спокойно в горсть набрал, и ничего. Умывайся, мол, дружок, а больше – чтоб ни-ни!

Слушая парня, я машинально полез в карман гимнастерки. Пальцы нащупали что-то твердое и холодное. Патрон. От «Фалльширмгевера», немецкой винтовки, которой вооружались парашютисты и десантники. Сколько таких винтовок валялось там, на речном берегу… Пуля, сжатая краями гильзы, была исковеркана почти до неузнаваемости. Я глядел на нее и откуда-то ясно понимал – да вот же он, кусочек свинца, который пробил мне голову. Кто же это заботливый вернул смерть обратно в гильзу и положил мне в карман?

Эрвин Цвихау вдруг тронул меня за руку – я даже дернулся от неожиданности.

– Дай мне, – протянул он ладонь. Я положил на нее патрон. Егерь подбросил его в воздух, поймал и искоса глянул на меня.

– Вот, значит, ты какой…

Я ничего не понимал. Но немецкий солдат, сидевший рядом со мной, вдруг стал выглядеть стариком – ссутулился, горькие складки искривили углы рта. На мою ладонь лег другой патрон. От трехлинейки Мосина. С такой же сплющенной пулей.

Мы молча смотрели друг другу в лицо.

– Меня убили утром, – ровно сказал парень в пятнистой форме, – у реки, когда русские снова пошли в атаку. Я стрелял, как учили – не дергал спуск, хорошо целился. Но тот, кто попал мне в сердце, тоже целился на совесть.

– Я утром совсем не целился… – машинально возразил я, младший сержант Сергей Калинин. – Там некогда было целиться.

Цвихау разжал пальцы, патрон скатился и упал в песок. Немец снова улыбался, рассматривая что-то темное на морской глади.

– Это лодка, – приложив ладонь козырьком над глазами, сказал он.

Везет егерям, хорошие у них глаза, подумал я. Да нет, ерунда, при чем тут острое зрение? Приближается… Точно – лодка под парусом. Ветра нет, но белое полотнище туго натянуто, ход быстрый.

Когда нос лодки врезался в песок, на берег шагнул высокий человек. Почему-то сначала мне в глаза бросились его грубые ботинки с выгоревшими обмотками.

– А вот и Перевозчик, – пробормотал Эрвин и встал с песка. – Все, приехали, Серж.

Он щелкнул каблуками и привычно вытянулся по стойке «смирно».

– Капрал Эрвин Цвихау…

– Тихо, парень, – сказал тот, кого назвали Перевозчиком. – Потерпи. За тобой другой приедет.

Потом посмотрел на меня.

– Привет, Серега. Давно не виделись.

Никакой это был не Перевозчик, не Харон на своей черной ладье. Стоял передо мной Колька Смирнов, мой земляк из роты лейтенанта Герасимова, погибший еще в сорок втором. Я сам писал письмо его сестре в Омск, мусоля огрызок химического карандаша над каждым горестным словом.

– Колька? – прошептал я. – Откуда…?

Улыбнулся мой друг, чуть прищурившись. Как тогда, когда уходил в последний свой рейд по тылам.

– Здесь, Сережа, каждому свой путь. А солдату – солдатский рай. И принять его сможет он только от такого же, как и сам… Садись, браток, ко мне в лодку, поехали – нечего тут долго мудрить.

Я повернулся. Капрал Эрвин Цвихау молча глядел на меня. Потом улыбнулся и протянул руку.

– Левое плечо вперед, камрад! С Богом не поспоришь! А сигареты оставь себе – кто его знает, может, у тебя в раю и не покурить?

– Покурить, покурить, – успокоил меня Колька, шагая через борт. Но я все-таки сунул мятую пачку в карман шинели.

А потом мы рванулись вперед, оставляя на берегу одинокую фигуру.

Рванулись в море, у которого нет ни конца, ни края. За горизонт, который обрушился завесой из льда и тумана. За черту, о которой я не хочу говорить, да если бы и хотел – уже не смогу никому рассказать.

Дата добавления: 2015-09-05