Законы Паркинсона 25 страница

Анекдоты третьего типа связаны с сексом. В большинстве обществ существует общепринятый тип отношений между полами. Например, брак, как правило, - это законное установление, в котором количество жен может варьироваться от одной до четырех. Предполагается, что все девушки до замужества невинны. В семейных отношениях верх берут мужья, а жены считают за благо повиноваться. Возможны варианты, но схема остается та же. Именно на вариантах и основываются анекдоты: у мужа, кроме жены, может быть любовница, у жены, кроме мужа, может быть еще и приятель-молочник; муж может оказаться женоподобным, жена неженственной. Анекдоты, построенные на объяснениях поздно вернувшегося домой мужа, так же многочисленны, как и о любовнике под кроватью. Пожилой адвокат, возвратившись домой, находит молодую жену в постели с другим. Его негодование кажется ей смешным. "Нет, меня просто поражает, - говорит она, - что вас эта новость могла застать врасплох". "О нет, - отвечает обманутый муж, - это вас застали врасплох. Я же был поражен". Следует заметить, однако, что эта история содержит элементы анекдота четвертого типа. В данном случае комизм ситуации дополняется игрой слов: обыгрываются два значения глагола surprise удивлять, поражать и заставать врасплох. В этом смысле чистым по форме, если не по содержанию, является рассказ о невесте, которую спросили перед свадьбой, какого рода церемонии ей больше по вкусу. "Тебе нравятся пышные свадьбы, - спросил жених, - или скромные?" Хорошенько подумав, юная дева отвечает следующее: "Мне кажется, мамочке с папочкой было бы приятнее, если бы у меня была пышная свадьба - для начала". Еще более простой анекдот о польском пилоте, который проходит психологический тест. "Вообразите, - говорит ему врач, - что вы у штурвала и видите внизу вихрь, образуемый вращением винта. О чем бы вы подумали, что он вам напоминает?" "О сексе", - без колебаний отвечает пилот. Психолог, привыкший к ответу "о пинте пива", был откровенно озадачен. "О сексе? - повторил он. - Но почему?" "А я всегда о нем думаю".

Четвертый тип анекдота основан на словах, на двусмысленном, необычном или ошибочном их употреблении, например, при неверном переводе, произношении или написании. На ошибочном употреблении слов строится анекдот об иностранце, которого спросили, есть ли у него дети. "К сожалению, - ответил он, - моя жена неродовита". Почувствовав, что сказал что-то не то, он быстро поправился: "Я хочу сказать, моя жена безродная". Заметив опять, что впечатление, которое произвели его слова, мягко говоря, странное, он делает очередную попытку: "Я имею в виду, - произносит он уже с отчаянием в голосе, - что моя жена беспородная". Говорят, что доктор Спунер имел обыкновение менять местами слоги, делая выговор студентам: "Вы запустили все мои понятия" вместо "Вы пропустили все мои занятия". Что до каламбура, то лучший образец можно найти в анекдоте об анархисте на бое быков в Испании, где этот негодяй бросил на арену бомбу. Бык, увидев бомбу, ее проглотил, а толпа взорвалась криком: "abominable!" [Игра слов здесь в том, что слово abominable (ужасно, чудовищно) напоминает по звучанию английскую фразу "A bomb in a bull" (бомба в быке).] Подобного рода юмор мы находим и в старом силлогизме: "Кошка четвероногая. У стола четыре ноги, значит, стол - это кошка". Во всех этих примерах юмор носит лингвистический характер, основан на значении слов, их правильном и неправильном употреблении.

Хотя все эти четыре категории действительно существуют, немного поразмыслив, мы приходим к выводу, что они очень похожи. Проанализируйте их, и станет очевидным, что это все вариации на одну и ту же тему: контраст между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле. У них одна основа - чувство меры, пропорции и авторитета. Пропорция - это соотношение между частями и целым. Первыми ее обнаружили греки, назвав Золотой серединой. Говорят, что они нашли ее, предложив нескольким людям разделить палку на неравные части. Полученное таким образом в результате выборов среднее представляет собой общепринятое соотношение между частью и целым. Но каков бы ни был их метод, установленное ими идеальное соотношение до наших дней лежит в основе лучших произведений архитектуры.

В пропорции греки видели секрет телесного совершенства, красоты, искусства и достойного поведения. Диспропорция, неправильное соотношение или огромные размеры были для них объектом насмешек. На эстраде еще появляются номера, когда маленький человек в огромной шляпе выходит на сцену в сопровождении верзилы в крохотной шапочке. Не менее важным для греков был авторитет, подчиняющийся их чувству пропорции. Великие люди у них были важны, но не величественны. Если бы правитель Японии или Сиама споткнулся на коврике у двери, это было бы воспринято совершенно серьезно, как дурное предзнаменование, знак грядущего несчастья, но отнюдь не как повод для веселья. Если взять другую крайность, общество всеобщего равенства, то злополучное происшествие так же едва ли будет воспринято как забава. Юмор рождается, когда высокую особу уважают, но не боготворят, почитают как потомка богов, если угодно, но не как само олицетворение божества. Уважение к правителям должно также простираться на законы и обычаи, манеры и этикет, которыми обычно обставлена власть. Здесь опять же имеет решающее значение чувство меры. Если наказанием за нарушение этикета является смерть, то его правила не повод для смеха. Если этикет вообще игнорируется, нарушение его тоже никого не насмешит. Источник юмора - это правило, соблюдаемое всеми, но не под страхом смерти.

Английский юмор традиционно основывается на отдельных случаях пренебрежения авторитетом власть имущих. Старые номера "Панча" полны анекдотов о промахах, допускаемых нуворишами, обнаруживающими свое невежество на охоте, на скачках в Эскоте или во время Хенлейнской регаты. Юмор оперетт Гилберта и Салливана бьет из того же источника. В "Иоланте" высмеивается палата лордов, когда пэры в мантиях появляются на сцене, чтоб доказать важность своего положения (или отсутствие таковой). Это вызывает смех у аудитории, в глазах которой пэры, заслуживают почитания. В "Пинефоре" звучит много шуток по поводу морского министра, абсолютно незнакомого с морским делом. Это опять-таки сделано в расчете на публику, считавшую флот основой могущества, процветания и влияния Англии. Подобного рода шутки встречаются и в "Пиратах из Пензенса". В "Суде присяжных" под прицелом оказывается судопроизводство. Во всех этих, а также и других случаях осмеивается безоговорочно принимаемый авторитет. Вреда в том никакого нет, и люди, склонные воспринимать себя слишком уж всерьез, в результате смеются сами над собой. Об одном знаменитом дипломате рассказывают, что у него был свой опыт обращения с молодыми коллегами, имевшими обыкновение входить к нему в кабинет со слишком уж важным видом. Когда кто-либо из них направлялся к выходу, великий человек говорил: "Помните правило номер шесть". На это неизменно следовал ответ: "Да, сэр. Непременно, сэр". В дверях молодой сотрудник останавливался и спрашивал: "Простите, сэр. В чем заключается правило номер шесть?"

Дальнейшая беседа протекала таким образом:

- Правило номер шесть гласит: не принимайте себя чересчур всерьез.

- Да, сэр. Благодарю вас, сэр. А каковы остальные правила?

- Остальных нет.

В анекдотах, высмеивающих власть имущих, очень часто речь идет об армии, флоте или церкви. Со времен первой мировой войны известен анекдот о том, как только что произведенный офицер занимался обучением своего взвода на скалах Дувра. Солдаты строем приближаются к краю утеса, а молодой офицер в растерянности никак не может вспомнить слова команды. Сержант приходит к нему на помощь: "Скажите же им что-нибудь, сэр, хотя бы "прощайте". К тому же периоду относится знаменитая работа Г.М.Бейтмена, изображающая гвардейца, уронившего винтовку.

Во многих флотских анекдотах обыгрываются сигналы. Так, в одном из них эсминец, подходя к месту стоянки, запутался в противолодочных заграждениях, столкнулся с кораблем поддержки, задел буксир и, наконец, бросил якорь в месте, отведенном для авианосцев. Все глаза были устремлены на флагманский корабль в ожидании, какая на это последует реакция. Сигнал, поданный довольно мощным прожектором, состоял из одного лишь слова "ну". После паузы, показавшейся всем вечностью, последовало окончание: "и ну". Аналогичный случай рассказывают про летчиков. Немецкий бомбардировщик над территорией Англии отстал от своего соединения, потерял ориентир и в результате сел на аэродроме в Уилтшире, приняв Бристольский залив за Ла-Манш. Оставив самолет, экипаж направился к контрольной башне. В этот момент какое-то шестое чувство подсказало пилоту, что что-то не так. Возможно, ему случилось заметить британский флаг. Во всяком случае, изменив свое решение, он повел экипаж обратно к самолету. Включив мотор, он аккуратно вырулил по взлетной полосе, поднялся в воздух и в конце концов вернулся к своим. Сообщение об этом инциденте мгновенно разошлось по всем авиационным частям с комментарием министерства авиации: "Так не годится". Нельзя не признать, что у министерства были основании негодовать.

Все церковные анекдоты восходят к истории про яйцо и младшего священника. Рисунок в "Панче" изображает этого озадаченного, трепещущего простофилю, которому за завтраком у епископа подали тухлое яйцо. Епископ, особа весьма внушительного вида, мерит его суровым взглядом, вопрошая: "Ваше яйцо в порядке, мистер Грин?" или что-то в этом роде. В ответ он слышит классическую фразу: "Местами, милорд, оно превосходно". Вспоминается еще один клерикальный анекдот про епископа, остановившегося в гостинице. Прислугу заранее проинструктировали о том, как обращаться к высокой особе, причем сверхтщательно готовили мальчика-слугу, в чьи обязанности входило принести в спальню епископа его башмаки. Мальчику было приказано постучать, а когда епископ спросит, кто там, ответить: "Это мальчик, святой отец". Когда же ответственный момент наступил, слуга от волнения перепутал все, чему его научили. Его авторизованный вариант был: "Это отец небесный, мой мальчик". И епископ спрятался под кровать.

Что касается архиепископов, то лучший анекдот был о том, как архиепископ Кентерберийский жаловался премьер-министру Уинстону Черчиллю на скудость своего дохода. "Ведь приходится содержать дворец в Лэмбете огромное здание. Вы представляете себе, господин премьер-министр, там сорок спален!" "В самом деле? - ответил Черчилль. - И насколько я помню, всего лишь тридцать девять догматов". Духовное лицо еще более высокого ранга затронуто в анекдоте о школьнике, которого спросили, что такое папская булла. Не задумываясь, он ответил: "Корова, которую держат в Ватикане, чтобы для детей папы было молоко" [анекдот построен на словах-омонимах: bull - бык и bull - булла]. Но и это не предел. Вспомним анекдот о школьнике, который не мог ответить ни на один вопрос и в конце концов написал: "Бог знает, а я нет". И добавил (дело было в декабре): "Счастливого рождества". Он получил обратно свою тетрадь с надписью: "Бог выдержал, а вы нет. С новым годом!"

Все эти анекдоты, удачные и не очень, предполагают уважение к установлениям, о которых идет речь. Корни их в обществе, где министры, пэры, генералы, адмиралы и епископы - люди достойные и известные. Анекдот о яйце не имеет никакого смысла, если епископ не внушает трепета младшему священнику. Такие ситуации кажутся комическими только в обществе, где царствуют авторитеты и господствует чувство меры. В гомеровском анекдоте главное лицо действительно должно быть важной персоной, уважаемой, но не обожествляемой. В анекдотах с обманутыми ожиданиями предполагается, что обычно все происходит так, как того и следует ожидать. Если в стране царит такой беспорядок, что ничто не происходит вовремя и там, где надо, никакие анекдоты, построенные на контрасте между ожидаемым и действительным, невозможны. Точно так же анекдоты о сексе смешны только там, где есть хоть какие-то нормы, от которых можно и отступить. Анекдоты же четвертого типа, вся соль которых в словах, доступны только аудитории с высоким уровнем образования. В "Соперниках" Шеридан развлекает нас образом миссис Малапроп, употребляющей длинные слова, не представляя себе, что они значат. Сцены, в которых она появляется, довольно забавны, но только для людей с достаточным словарным запасом.

Сейчас для юмористов настали трудные времена, поскольку необходимый фон здравомыслия исчезает или уже исчез. Юмористический эффект зависит во многом от того, чем мы сочли нужным пренебречь: от иерархии, которую мы упразднили, дисциплины, которую мы больше не поддерживаем, установлении, в которые мы больше не верим, от языка, грамматику и орфографию которого мы забыли. Комику всегда нужен серьезный напарник, персонаж, олицетворяющий здравый смысл и душевное равновесие. Без этого контраста шутки не работают. Смысл шутки именно в несовпадении того, что должно быть, с тем, что есть. Отказ от условностей, сдерживающих факторов и правил поведения означает отказ и от юмора. Непоследовательность и глупость остаются, но без своих противоположностей они ничего не значат.

Глава о юморе может быть вполне серьезной, в ней может не быть и ничего смешного. А с другой стороны, почему бы и не закончить ее анекдотом? Один американский предприниматель как-то заметил, что на бирже появились некие акции с номинальной стоимостью в один цент. Сознавая, что то, что не может упасть, вполне может подняться, он приобрел этих акций на десять тысяч долларов. Через день или два ожидания его оправдались: акции шли теперь по два цента. Американец решил развить успех. Купив еще акций на десять тысяч, он напряженно ждал, как будет реагировать биржа. И опять оказался прав: акции поднялись до трех центов. Делец всегда знает, когда наступает время извлекать прибыль, и наш герой понял, что время это пришло. Схватив телефонную трубку, он соединился со своим маклером и отдал решительный приказ: "Продавайте!" С другого конца провода донесся усталый голос: "Кому?"

О ГЕНИАЛЬНОСТИ

Честности и способностей - если они сочетаются с преданностью делу, энергией и тактом - обычно бывает вполне достаточно, чтобы гарантировать успех в деловом мире. Но время от времени мы слышим, как какого-то абсолютно выдающегося деятеля промышленности или торговли провозглашают гением. Гений в промышленности - это, как правило, инженер или изобретатель, Брюнель или Маркони, о котором, правда, не скажешь, что главное для него деловая сторона. Но случается, что гениальность проявлялась и в деловом мире: взять, к примеру, Лоренцо Медичи или Томаса Грешема. Сфера торговли, как нам известно, довольствуется талантами средней руки, но гению нашлось бы место и в ней. А вот всегда ли он это место получает? В наше время, сталкиваясь с явно неразрешимой проблемой, мы срочно образуем специальный комитет или, в лучшем случае, назначаем человека известного и опытного, чтобы с ней разобраться. Но отдельные проблемы может решить (если они вообще разрешимы) только гений. А потому умение распознавать гениальность, когда она нам встречается, для нас настоятельно необходима. Слишком уж мало ее в наличии. Из всех пустых затрат в нашем безобразно расточительном мире самая чудовищная - это трата талантов, близких к гениальности. Отчасти это результат паники среди посредственностей, а отчасти - нашего неумения узнавать гениальность.

Чтобы сократить напрасные расходы, нужно прежде всего ответить на вопрос: что такое гениальность? Мы утверждаем, что тот мужчина (или женщина) гениален, кто сочетает в себе выдающиеся способности с даром предвидения. Но что такое тогда способность и чем она отличается от мастерства или умения? Мы все согласны, что человек, который справляется с тем, что другим недоступно, - играет на виолончели, чинит телевизоры и автомобили или пишет передовицы для популярной газеты - обладает умением. Способность же, напротив, выражается в том, что он организует и направляет умение других, дирижируя оркестром, заведуя гаражом или редактируя журнал. Люди бывают более или менее способные, и особых успехов достигают те, кто делает отлично то, что другие делают хорошо. Человек умелый часто не в состоянии объяснить, как ему это удается, способный же человек почти всегда превосходный учитель. Под руководством способного наставника члены его команды точно знают, что они должны делать, когда, как и почему. Самое серьезное испытание - это готовность и умение объяснять так, чтобы у людей появилась уверенность в себе, которая и ведет к успеху.

Способный человек обратит на пользу все, что ему дано: ситуацию, людей, обстоятельства и материалы. Работая с людьми, которых он понимает, и вещами, в которых разбирается, он знает ответы на любой вопрос. Постановщик оперы, имея в своем распоряжении театр, нанимает плотников, декораторов, электриков. Он набирает труппу и проводит репетиции, руководит одновременно работой режиссера, дирижера, художника по костюмам и суфлера, объединяя тем самым усилия и мастерство множества людей. Кульминации этот великий труд достигает в день премьеры, когда занавес вздымается вверх. Успех - это результат решимости, упорства, опыта, энергии и такта. В начале у постановщика были только сценарий, партитура, несколько талантливых исполнителей и подходящая сцена; в итоге мы имеем оперу. Вполне возможно, что он и сам не лишен таланта, но больше всего мы ценим в нем способность собрать нужных людей в нужном месте и в нужный срок. Его задача в первую очередь чисто организационная. Эти же способности необходимы для проведения выставки или конференции, организации праздничной процессии или похорон. Каждое из этих занятий по-своему сложно, имеет свои тонкости, и только организатор может справиться с ними, определить порядок, время и место. Эта задача действительно требует немалых способностей.

Дар предвидения - полная противоположность способностям. Обладающий им человек может вообразить то, чего никто не видит и чего, возможно, просто не существует. Его воображение рисует четкий, ясный живой образ. Он может быть чем-то зловещим, но чаще всего это нечто идеальное: город, симфония, изобретение, утопия. Воображаемый образ далек и недосягаем, и провидец оказывается перед необходимостью найти обратный путь в сегодняшний день из мира, созданного его воображением. Для человека, обладающего даром предвидения, критическим испытанием является неспособность - отнюдь не нежелание - что-либо объяснить. Видение нельзя описать или проанализировать. Жанна д'Арк, сознавая свою правоту, могла только объяснить, что исполняла волю небес. Между человеком со способностями и провидцем та же разница, что между исследователем и изобретателем. Исследователь приступает к делу тогда, когда начало уже положено. Опираясь на известные факты и существующие теории, он нащупывает следующую ступень лестницы, ведущей в неизвестность. Настоящий ученый доволен, даже если ему удается сделать лишь один шаг. Изобретатель же сначала представляет себе конечную цель, а потом уж пытается вернуться к исходному положению. В теории содружество способностей с предвидением может творить великие дела. На практике же оказывается, что люди со столь противоположным складом ума редко могут сотрудничать. Практичный человек и эксцентричный мечтатель не сойдутся между собой. Один может заработаться до смерти, другой - умереть с голоду. Нет, ни тот, ни другой не гении, а один из них чаще всего сумасшедший.

Гений - это человек, в котором эти два противоположных качества удивительным образом сочетаются. У него есть предвидение, дающее ему возможность определить свою цель, и выдающиеся способности, позволяющие ему изыскать средства для ее достижения. Путь ввысь оттуда, где он находится, и путь назад оттуда, куда он стремился, пересекаются. Это и есть гениальность, какой были наделены Авраам Линкольн и Уолт Дисней. В них видим мы черты мечтателя, оттененные поэзией и юмором, что может навести на мысль о неудаче. В каждом также очевиден практический ум, который привел их к успеху. Мы знаем, как подчас критическая ситуация в масштабе всей страны порождала дар предвидения у человека, чьи способности давно были всеми признаны. Есть и другие случаи, когда мечтатель обретал "почву под ногами" в политике, торговле или военном деле. Некоторые из нас убеждены, что свершения возможны лишь как результат усилий коллектива, а не гения-одиночки. Возможно, в каких-то областях науки это и так, но в промышленности и торговле - в высшей степени маловероятно. Там, как и в живописи, музыке, литературе и театре, величайшие достижения суждено совершить величайшим из людей.

Если нам нужны гении, и много, логично задуматься, как бы наладить их производство. Воспитать гения невозможно, весьма проблематичной представляется и возможность вывести его генетическим путем. Все, что мы можем сделать, - это увеличить арифметическую вероятность появления гениев, обязавшись в то же время не тратить впустую тех, что у нас уже есть. Как этого достичь? Вероятность появления дара предвидения у способного человека или развитие способностей у мечтателя тем больше, чем больше среди нас тех и других. Но для достижения других результатов необходимы в корне другие условия. Для того чтобы общий уровень способностей поднять еще выше, так, чтобы на этом фоне выделялись отдельные выдающиеся личности, нужна стабильность. Предвидение же стимулируется конфликтом. Поэтому в обществах, наиболее интенсивно порождавших гениев, идейные расхождения сочетались с единообразием представлений об уровне развития личности. Таким обществом была Англия времен Елизаветы I, взлелеявшая гений Шекспира и Фрэнсиса Дрейка, каждый из которых - прекрасный пример союза способностей и предвидения. И Шекспир, и Дрейк намного превышали достаточно высокий средний уровень. Гений Шекспира расцвел на фоне поколения людей, отлично творивших стихи и прозу. Дрейк доказал свое превосходство перед поколением, сочетавшим предприимчивость с мастерством и упорством. Но в мире, где царило согласие, когда речь шла о достоинствах белого стиха и артиллерии, навигации и мадригалов, во всем остальном согласия было мало.

И тем не менее не стоит преувеличивать контраст между уровнем технических достижений и расхождениями по поводу господствующих убеждений. Отблески этого конфликта можно найти в жизнеописаниях Пьера Абеляра, Жанны д'Арк, Эразма Роттердамского, Леонардо да Винчи, Исаака Ньютона, Иоганна Себастьяна Баха, Моцарта, Нельсона, Дарвина, Линкольна, Эйнштейна и Ганди. Но не нужно думать, что отсутствие таких расхождений означало бы отсутствие гениальности. Если конфликт длится столетие, других предпосылок для гения или бездарности может и не потребоваться. Но бесспорное условие - это высокий средний уровень, на который обычно (хотя и необязательно) опирается гений. Дело в том, что хотя мы и признаем, что противоречия могут оказывать стимулирующее воздействие и что отсутствие их (как, например, в Китае) ведет к унылому конформизму, у нас есть еще более веские основания полагать, что гений часто действительно поднимается на плечах других.

Обратимся к примерам елизаветинской прозы, чтобы продемонстрировать тот высокий уровень, что дает гению возможность вознестись еще выше:

"Если я в чем-то послужил своей стране и поставил ее интересы выше своих собственных, от признания моих заслуг мне не больше пользы, чем моряку, потерпевшему кораблекрушение, от наступившего солнечного дня, и не больше вреда, чем тому, кто достиг гавани, - от свирепой бури".

"Из тех же отдаленных веков дошли до нас сведения о многих изобретениях, какими пользуемся мы и" теперь, хотя имена их творцов канули в Лету. У этих веков были свои законы, свои цари и знать, военное искусство, мореплавание и все необходимые ремесла."

"...Не станем льстить читателю учтивыми речами, чтобы не сочли нас глупцами, пишущими вздор".

"Нельзя по-другому объяснить этот нелепый мир, как постигнув, что перемена в человеческих судьбах на этой великой сцене есть не что иное, как перемена платья на сцене малой..."

"Пусть каждый ценит свою мудрость, как ему угодно. Пусть богач считает глупцами всех, кто уступает ему в изобилии богатства, пусть жаждущий мести пренебрегает всеми, кто не растоптал своих противников, а политик - теми, кто не продает своих убеждений. Когда же мы, гонимые всеми ветрами, приближаемся к гавани смерти и, бросая якорь, которому не подняться вновь, завершаем свое житейское плавание, к нам снова возвращаются наши раздумья. Суровые и печальные мысли, которые мы гнали от себя в здоровье и благополучии, сторицей воздают нам теперь за безмятежно прожитые дни. Только теперь поражают нашу душу ужасные слова: Бог поругаем не бывает".

"...Одна только смерть может привести человека к познанию самого себя. Гордым и надменным она показывает все их ничтожество и, смиряя их мгновенно, заставляет плакать, жаловаться, каяться и даже ненавидеть прошедшее счастье. Она изобличает нищенство богачей. Прекраснейшим она показывает в зеркале их уродство и гнусность, и они сами признают это".

"О красноречивая, справедливая и могущественная смерть! Ты убедила того, кто не внимал никому; ты совершила то, чего никто не посмел совершить; ты с презрением изгнала из этого мира того, пред кем он заискивал. Ты собрала воедино все беспредельное величие, гордость, жестокость и честолюбие человека и положила им предел двумя краткими словами: Hicjacet".

Читатель, мало знакомый с литературой елизаветинской эпохи, может приписать первый отрывок о шторме и кораблекрушении сэру Фрэнсису Дрейку, второй и третий - Фрэнсису Бэкону, четвертый - о театре - Шекспиру (он перекликается с известным монологом "весь мир - театр"), пятый какому-нибудь епископу и шестой - сэру Уолтеру Рэли, чьи знаменитые слова о смерти, написанные в ожидании смертной казни, всем хорошо известны. На самом деле все эти отрывки взяты из "Всемирной истории" Уолтера Рэли. Он не был выдающимся мореплавателем, не много преуспел как политический деятель и мало известен как писатель. В настоящее время его никто не читает. И все же мы должны признать, что писать он умел так, как дано не каждому из нас. Совершенно очевидно, что уровень, который суждено было превзойти Шекспиру, был достаточно высок.

Возьмем другой пример, на этот раз поэтический:

Кто алчет в жизни сей лишь подвигов одних,

И сил, и благ земных не пощадит для них,

Кто почесть заслужить всем сердцем уповает,

Тех к цели верен путь, и слава их венчает.

Может быть, написано это и не так хорошо, но все же вполне со знанием дела. Автор - сэр Фрэнсис Дрейк - все свое образование получил на борту корабля.

Обратимся теперь к величайшей - во многих отношениях - среди елизаветинцев фигуре: самой королеве. Что представляет собой ее проза?

"Что толку в рассудке, если он изменяет человеку, когда ему всего нужнее? Делайте то, что вам приказывают, и оставьте рассуждения для собственных дел. В одном был дан вам точный приказ, и вы его не выполнили, в другом приказа не было, но вы действовали; более того, вы воспользовались моими словами, и это может обязать меня уступать больше, чем я должна или желала бы. Я уверена в вашей преданности долгу, но не терплю такого ребячества".

Как высказалась она в критический момент своего царствования, когда Испанская Армада была у берегов Англии?

"Вы можете быть уверены: я со своей стороны нимало не сомневаюсь, что эта тираническая, гордая и безумная попытка будет не концом, но началом погибели короля, который совсем не по-королевски, среди мирных переговоров, начал эту несправедливую войну. Задумав сокрушить, он возвеличил меня и так омрачил этим блеск своего величия, что обрек на позор всех, кто пожелал бы выступить его союзниками".

В таких словах упрекает она Генриха IV Французского, которому оказывала поддержку:

"Мы не ожидаем ничего, кроме худшего, от наших врагов; но вот мы видим, что наши друзья обходятся с нами как враги: в чем же тогда разница между ними? Меня изумляет, что тот, кто столь многим обязан нам за помощь в нужде, такой низостью платит своему верному другу. Уж не думаете ли вы, что кротость, присущая моему полу, помешает мне возмутиться таким оскорблением? Моя королевская кровь не позволила бы мне выносить то обращение, какое вы позволяли себе последние три месяца, даже от могущественнейшего из властителей в христианском мире. Не прогневайтесь, если я прямо скажу вам: коль скоро вы так обходитесь со своими друзьями, они не придут к вам на помощь, когда она будет всего нужнее вам".

У королевы, которая умела так писать, должно было быть немало подданных, кто мог выразить себя в поэзии и в прозе, немало славных капитанов на суше и на море. Много ли сегодня найдется писателей, владеющих пером так, как елизаветинцы владели шпагой? Да и редко кто из нас, кстати, может соперничать в воинской славе с елизаветинцами, добывшими себя славу пером. Вот почему лучшие из лучших в ту эпоху и были гениями.

Да, масса должна быть очень хороша, чтобы кто-то один оказался превосходным. Если допустить, что мы можем сегодня назвать сотню очень способных промышленников, столько же композиторов, инженеров-строителей и писателей, то есть шанс, что среди них есть гений. Если же найдется тысяча исключительно способных адвокатов или художников, этот шанс возрастает в десять раз. В действительности он будет еще выше, поскольку условия соревнования жесткие, а именно соперничество требует окончательного усилия, возносящего гения на высоту, которой способному человеку достичь не дано.

Дата добавления: 2015-09-05