Хочу стать летчиком

И стал я жить в новом доме. Дом-то, собственно, был не новый — старый, деревянный, двухэтажный, с крутыми лестницами. Стоял он на обрыве, возле самого моря. Сверху, если выйти за ворота, открывался широкий вид, слева были два пирса с ошвартованными возле них пароходами, дальше виднелись выкрашенные суриком корпуса судов, стоявших на стапелях, подъемные краны, и за ними черным частоколом торчали нефтяные вышки. Горячий ветер приносил оттуда вместе с острым запахом смолы и краски свистки паровых лебедок и звонкие выкрики: «Вира!», «Майна!» А прямо внизу, под кручей, была, песчаная коса и на ней приземистые строения с округлыми крышами — ангары. В них стояли гидропланы.

Каждое утро проходили мимо нашего дома на работу летчики и техники. Они спускались по крутой тропинке вниз, раздвигали визжавшие створы ангаров, выкатывали из них гидросамолеты и по деревянному настилу осторожно спускали их на воду.

Я знал распорядок работы летчиков до мельчайших подробностей. Сейчас вот двое в кожаных штанах и куртках, опоясанных ремнями, наденут на головы громадные пробковые шлемы с очками и заберутся в кабины, обтянутые со всех сторон растяжками из проволоки. Двое других встанут на качающийся на воде корпус гидроплана и начнут крутить пропеллер. Потом громкий выкрик: «Контакт!» — «Есть контакт!» Синий дымок, хлопок, другой, и, пугая чаек, раздается звонкий треск мотора. Рябит вода от воздушных струй, дрожит аэроплан. А у меня сердце замирает от восторга: до чего же здорово!

И вот гидроплан начинает двигаться. Все быстрее, быстрее. Скользит по воде, оставляя за собой пенистый след, потом отрывается, набирая высоту, становится меньше и меньше, превращается в точку и растворяется в небесной сини.

Я сижу верхом на глыбе песчаника, выпирающего из земли у края обрыва. Его шершавые бока еще хранят тепло вчерашнего знойного дня. В самое сердце западают мне вскрики чаек, синее море, голубое небо с резко очерченным горизонтом и этот вот рокот моторов. Возвращались гидропланы с другой стороны. Они внезапно выныривали из-за опаленных солнцем голых холмов и, нагоняя жуть, с шумом проносились над крышей нашего дома. Я вдавливал голову в плечи и замирал, а гидроплан, снизившись к воде, уже плавно опускался на морскую рябь и, взметывая в воздух радужные брызги, подруливал к берегу. Было в этом что-то чарующее, волшебное, непостижимое.

К вечеру я опять сидел на своем камне, ожидал, когда, возвращаясь домой, пройдут по тропинке летчики, веселые, красивые, в голубых, как небо, френчах. На стройных ногах — желтые кожаные краги.

Я смотрел на летчиков с благоговением и всякий раз, проводив их взглядом, ощущал в своей душе какое-то неотразимое назревающее чувство. Да, да, конечно! А почему бы и нет?! Я хотел быть… летчиком! Вот только ноги мои меня смущали.

Конечно же, о своем решении я рассказал товарищам. Но меня подняли на смех. Предводитель мальчишек двора, долговязый и худой как вобла Котька Конопатый, подлетел ко мне, гыгыкнул и, привычным жестом прихлопнув свой огненный вихор, торчащий на макушке, насмешливо уставился на мои ноги. Пацаны, предвкушая потеху, окружили меня полукругом.

— Гы-ы! — сказал Котька и шмыгнул носом. — Летчиком, значит, хочешь быть! С такими колесами?!

Ребята покатились со смеху.

А я посмотрел на свои ступни, развернутые внутрь. Конечно, с такими ногами… Но ведь их можно, наверное, выправить?

Словно уловив мои мысли, Конопатый шмыгнул носом и, подмигнув пацанам, сказал:

— Слушай, Борька, давай я их тебе выправлю, а?

У меня всколыхнулась надежда.

— А можешь?

— А как же! — солидно сказал Котька. — Я все могу!

— Ну, тогда давай, — робко согласился я.

Пацаны сгрудились вокруг. Котька, ухмыляясь, засучил рукава.

— Садись крепче! Держись! Давай лапу.

Я вцепился руками в шершавые бока песчаника и протянул ему правую ногу.

— Ну, держишься? — спросил Конопатый.

— Держусь, — сказал я сквозь зубы.

Котька деловито оглянулся, хмыкнул и, подмигнув пацанам, сильно крутнул мне ступню. Острая боль пронзила меня. Я заорал благим матом. Кто-то крикнул из двора со второго этажа:

— Что вы над мальчишкой издеваетесь, мерзавцы?!

Пацанов как ветром сдуло: дробный топот босых ног, только пыль взвихрилась. А я сидел и плакал, не столько от боли, а сколько от разбитой надежды: и ничего-то он вовсе не выправил, этот Котька Конопатый. Ступня как была, так и осталась — носком вовнутрь.

Мать позвала меня обедать. Я послушно встал и ковыль-ковыль, загребая вывернутыми ступнями дорожную пыль, поплелся домой.

Во дворе мальчишки играли в чижика.

— А, Рахитик! — закричали они. — Покрутись на пузе!

«Погодите, погодите! — злорадно подумал я, — Вот буду летчиком, тогда позавидуете!»

У нас зеркально натертый пол, и я, по заведенному порядку, прежде чем войти в прихожую, сапожной щеткой счищаю пыль с ботинок.

Мать внимательно следит за мной:

— Не спеши, не спеши! Вот тут сотри! И вот тут. А теперь разувайся. Не бросай ботинки! Поставь их на место. Рядом. Аккуратней. Теперь иди мыть руки.

Я начинаю злиться. Скоро летчики, закончив полеты, пойдут мимо нашего дома, а мне их так надо видеть!

Спеша, два-три раза звонко тренькаю соском умывальника и тут же вытираю смоченные руки полотенцем. На чистом полотнище остаются грязные следы от пальцев. Мать укоризненно вздыхает и, крепко сжав пальцами мои плечи; возвращает меня к умывальнику.

— С мылом! — командует она. — Как следует!

У нас с ней полуофициальные отношения. Мать сухо, без ласки приказывает, а я молча выполняю. Она не кричит на меня, не дерется, но и не занимается со мной. Видимо не может простить мне Левку, которого взяли другие папа и мама, что живут через улицу от нас.

Я торопливо ем, роняя крошки на пол. Мать морщится:

— Куда торопишься?! Еще раз уронишь — заставлю все подобрать!

И я тотчас же роняю. Молчаливая дуэль взглядов. Я кладу ложку, сползаю со стула и собираю крошки. Все до единой. И странное дело — я не обижаюсь на мать. Теперь я знаю — спешить нельзя. «Поспешишь — людей насмешишь», — так любит говорить отец, которого сейчас нет дома. Мать говорит, что он в плавании, а ребята во дворе утверждают, что в тюрьме. Сидит за какие-то листовки. Я не знаю, что такое «листовки», но по уважительному тону ребят догадываюсь, что это дело хорошее.

Я доедаю котлету, а мысли мои вьются вокруг решения стать летчиком. Опыт с ногами не вышел, конечно же, по моей вине. Если бы я вытерпел и не заорал бы, то ноги мои были бы сейчас прямые. Что ж, наверное, придется как-то самому.

Мать ставит передо мной стакан с компотом. Пока я выцеживаю кисло-сладкую жидкость, во мне созревает решение: «Вот завтра как встану, так и буду ходить и выпрямлять ступни. Пусть больно будет, пусть, я все равно буду их выпрямлять!»

И утром, действительно, как только встал, сразу же вспомнил про свое решение. Попробовал вывернуть ступни как надо — получилось! Но едва ослабил мышцы — ноги сразу же вернулись в прежнее положение, носками вовнутрь. Но решение принято! Что-то во мне утвердилось. Видно, пришлась по вкусу моя первая победа, добытая трудом.

Вышел во двор, старательно выворачивая ступни, и меня тут же подняли на смех:

— Ха! Летчик вышел! Летчик! Смотрите-ка, как чикиляет!

Обидно, конечно, очень. Но если отказаться от этой затеи, так, значит, и летчиком не быть?! А дразнят пусть! Отец говорил: «Не обращай внимания, подразнят и перестанут!». Так оно и было. Уже к обеду никто из ребят и не обращал внимания на мою странную походку. А я хожу. Больно, но хожу. День хожу, два хожу, неделю, месяц! Я уже привык к постоянной боли в коленках и щиколотках, и без нее мне уже было как-то непривычно и тревожно. И как-то незаметно я добился результатов, да еще каких! Если раньше ступни мои смотрели носками вовнутрь, то теперь — в стороны!

Мне пришло в голову, что можно погордиться собой. А ведь мог бы! После того, как я заполучил папу и маму, это была моя вторая победа.

Я занял свою позицию на камне и стал ждать, когда пойдут с полетов летчики.

И вот они идут. Я слышу их голоса. Ближе, ближе. Среди них был доктор, белокурый весельчак, по всей видимости, любимец летчиков, потому что только и слышно было: «Доктор, а это вот как? А это?» Доктор отвечал, и летчики смеялись.

Наконец вот они — появляются! Они проходят мимо меня, слегка запыхавшись от подъема в гору. Проходят, как всегда, занятые разговором, не обращая на меня внимания. Они привыкли к камню и ко мне, потому что я всегда был таким же безмолвным, как и глыба, на которой сидел. А тут вдруг без всякого вступления сказал:

— А я могу и вот так! — И вывернул обе ступни в наружные стороны.

Доктор тотчас же остановился.

— А ну-ка, ну-ка?!

Летчики окружили меня.

— Ох, ты-ы! Бот это да-а-а!

Доктор присел передо мной на корточки.

— Это что — ты сам? — спросил он, пощупав пальцами мои лодыжки.

— Сам! — сказал я и покрутил ступнями в разные стороны.

Летчики рассмеялись.

— Молодец, молодец! — сказал доктор и, поднявшись весело посмотрел на меня. — Ну, а кем же ты хочешь быть?

— Летчиком! — ответил я. — Я хочу быть летчиком!

Все снова рассмеялись, будто я сказал что-то несуразное.

— Гм! Летчиком, значит? — проговорил доктор. — Ну, а… читать-то ты умеешь по крайней мере?

Читать я не умел, даже по крайней мере. А как этому научиться, если мать неграмотная, а отец, у которого большая библиотека и много разных журналов с картинками, опять сидит в тюрьме за какие-то «прокламации» и за какой-то «стачечный комитет»?

Я опустил голову и тихо промямлил:

— Не-е-ет, читать я не умею…

— Ну вот! — сказал доктор. — Сначала научись читать, овладей грамотой, а только пото-о-ом. Понял?

— Понял, — чуть не плача, сказал я.

И летчики ушли. А я стал думать, как бы мне научится читать.

Дата добавления: 2015-09-01