Глава 47: Только сегодня, только сейчас

После этого моя зима потянулась гораздо веселее. Заведующий общежитием сказал, что комнату сможет выделить только к марту, если не к апрелю, поэтому я уговорил Ваню остаться у нас. И мне спокойнее, и ему легче. Мнение Жени по этому вопросу не учитывалось.

Пока друг не выздоровел полностью, я переселил его в свою комнату, а сам спал на диване, потеснённый собаками. Локи, как обычно, улёгся чуть ли не сверху, а Шики в ногах. Очень часто просыпаться было не совсем удобно, приходилось обнимать псину, как игрушку, диван-то не широкий.

Женька коварно предлагал разделить его комнату, но я, понятно, отказался.

По мере того как приближалась весна, морозы спадали, хотя обычно всё было наоборот. Где-то на последних числах февраля Ваня всё-таки уехал к матери, где у него, как оказалось, жила младшая сестра. Я отпустил его пока, но иногда навещал по вечерам, хотя и не рассказал тёть Оле, что такое случилось, раз сын решил поселиться у неё. Это было своеобразным ультиматумом со стороны друга, когда тот согласился жить в общежитии.

Женя не то чтобы открыто радовался отчаливанию одноклассника, но было видно его облегчение после того, как за блондином закрылась дверь.

В последнее время звонить ему стали ещё чаще, причём это могло быть и в два часа ночи, и в шесть утра. Я больше ничего не спрашивал, так как чувствовал, что ответа ни на один вопрос не получу. «Почему он не сменит номер или выключит телефон?» — вертелось у меня в голове. Савкин явно что-то скрывал… пытался скрыть, и у него это почти получалось.

Неделю спустя ему позвонили ещё раз, но теперь мелодия была другой — той, которая стоит на остальные номера. Парень тут же ответил на вызов и, держа смарт у уха, бледнел. Я не слышал голоса говорящего, так как сидел на полу у телевизора, а брюнет стоял у входа в кухню, но я явственно видел, как у того подрагивали кончики пальцев. Выглядел он ещё хуже, чем в ночь памятного разговора, — более напряженным, потрясенным, потерянным. На лице промелькнула полусумасшедшая неверящая улыбка, заставив меня вскочить и подойти.

Увидев моё приближение, Женя впервые за несколько минут заговорил:

— Хорошо, через час буду. До свидания.

И отключился.

— Кто это был? — напрямую спросил я, краем глаза заметив неизвестный номер.

— Неважно, — брюнет покачал головой, снова показывая мне фальшивую улыбку. — Миш, мне нужно уехать, постараюсь быть к вечеру.

Не дав сказать и слова в ответ, быстро отстранил вбок, на деревянных ногах поднимаясь на второй этаж. Руки у него по-прежнему дрожали.

А потом он исчез на три дня. Это время я ходил сам не свой, пытаясь чем-то себя занять. Даже сходил в парикмахерскую, чтобы подстричься. Теперь челка в глаза не лезла, а волосы нельзя было собрать в хвост, однако и на «нолик» не тянуло.

Собаки, чуя настроение хозяина, тоже выглядели встревоженными, смотря, как я вечерами меряю шагами комнату.

В академии никто ничего не знал, но я не стал говорить что-то раньше времени, может, всё ещё уляжется. Ванька, сидя со мной, несколько раз спросил о «придурошном однокласснике», так и не получив вразумительного ответа.

На третий вечер от нечего делать я сел за рисование и в итоге изобразил огромную серо-синюю бабочку со сложенными крыльями в полёте. Изначально, конечно, планировались просто закруглённые узоры и цветы, но вышло это. Ничего удивительного — всё как обычно.

Дом без Него выглядел каким-то непередаваемо пустым. Вроде всё есть, но чего-то не хватает — никогда не думал, что присутствие чужого человека станет для меня уютным и желанным. Это чувство проникло глубоко в сердце, обосновавшись внутри, а теперь постепенно давало о себе знать, ещё больше подогревая беспокойство. Я где-то слышал одну фразу: «С ним плохо, а без него ещё хуже», которая оказалась чистой правдой.

Сколько мы жили вместе, а я до сих пор ничего толком не знаю, в особенности то, как с ним «по-настоящему». Какой он, когда действительно «настоящий», полностью «живой», а не просто существующий рядом со мной?

Он ведь пытался обо мне разузнать, я видел, как Женя расспрашивал обо мне Ваню, когда тот лежал в синяках. Но обо мне не знает никто: ни Ваня, ни Славик, ни старик. Возможно, последний что-то раскопал, однако вряд ли стал бы делиться информацией с посторонними.

На четвертый вечер, когда я, как зомби, раскачивался на диване, бессмысленно таращась во включённый телевизор, Женя пришел. Тихо постучался в дверь — в последнее время мы не закрывали ворота.

Стараясь не бежать, подошел к дверям, по очереди их открывая.

Одноклассник буквально ввалился в коридор, обдавая меня перегаром. Ничего не говоря, парень разулся, скинул джинсовую куртку на пол и побрёл в свою комнату. Я ошарашено застыл, а потом, нахмурившись, схватил его руку, останавливая. Всё накопившееся за эти дни дало о себе знать, так что мои слова больше походили на рычание:

— Савкин, мать твою! Ты где шлялся? Ладно, «где» — это не моё дело, но хоть бы предупредил! Что нужно было думать мне, пока ты лазил чёрт знает где? Что ты попал под машину? Повесился? Хотя не-е-ет, — в голосе прозвучала злая ирония, — для того чтобы повеситься, валить не обязательно. Я тут, блять, почти с катушек съехал…

Меня явно понесло, не обращая внимания на то, что виновник всех бед закусил губу, смотря как-то неуверенно. Первый раз замечаю у него настолько потерянное выражение.

Вместо того чтобы сказать что-то в ответ, парень рывком развернулся и практически упал на меня, обнимая за шею.

— Прости… — горячий полушепот заставил вздрогнуть, обнимая в ответ. — Я… не знал, что ты так отреагируешь. Не думал… черт… — сглотнув комок в горле, брюнет хотел сказать что-то ещё, но вдруг, передумав, покачал головой. — Сигарету одолжишь?

Злость прошла, оставив после себя пустоту, наверное, поэтому мой голос звучал почти так же, как обычно:

— Конечно, но ты в состоянии держаться на ногах? Не грохнешься где-нибудь?

— В состоянии, — слабая чуть ироничная улыбка. — Сегодня я ничего крепкого не пил.

Оглядев соседа повнимательнее, заметил, что одежда у него другая, чисто черного цвета, не та, в которой он уходил.

— Только давай ты сначала приведёшь себя в порядок. Искупайся там, переоденься.

Ответом послужил слабый кивок, и Женя побрёл наверх, засунув одну руку в карман. Вторая всё так же дрожала.

Облокотившись на дверной проём, я вытянул из кармана недавно начатую пачку сигарет. Четверть была выкурена, но этого хватит. Наша перепалка закончилась привычно быстро, словно и не было ничего. Почти как обычно, не считая нескольких «но», мешающих назвать событие повседневной ничего не значащей мелочью.

Ему плохо, это чувствуется. И страшно понимать, что тут ничего нельзя сделать. Взгляд чуть затуманенных горечью глаз ясно дал это понять. Женя странный, с этим не поспорит никто. Он может издеваться, провоцируя на ответные действия, может высмеивать кого-то, может выставляться подлецом, мерзавцем, чистой воды эгоистом, да кем угодно, но я всё равно знаю, что мой сосед никогда не сделает по-настоящему больно. Слова ранят не хуже ножа, и тот, кто владеет этим искусством, с лёгкостью причинит гораздо больше урона, чем холодное оружие. При желании Савкин мог бы давно меня «сделать», но он ждал чего-то. Только чего?

Что я могу сказать сейчас, чтобы пусть не убрать, но хотя бы уменьшить тревожный огонёк в аквамариновых глазах?

Наблюдая, как Женя в одних широких коричневых штанах идёт в ванную, а уже через минуту выходит оттуда с мокрыми волосами, намокшими штанами и влажным торсом, я оттолкнулся от арки. Одна капля стекла по его лицу, и если бы не понимание, что это вода, можно было бы подумать, что по щеке катится слеза, кристальной влагой падая с подбородка.

Я молча подал ему сигарету, а он потянул меня на веранду, как мы и были — без верхней одежды, босиком.

Мокрое от дождя дерево холодило ноги, заставив меня поежиться, но Жене, казалось, было всё равно.

Прикурив сигареты от одного огонька, мы оба затянулись.

— Знаешь, я был на похоронах, — начал мой…

Кто? Одноклассник? Сосед? Друг? Арендатор, снимающий комнату? Как мне называть его? По фамилии? По имени?

— На чьих? — решился спросить спустя несколько секунд.

— Мать умерла, — короткий едва слышный ответ. А после один из тех взглядов, которые запоминаются навсегда: просящий, безумно-отчаянный, умоляющий и надеющийся одновременно. Надеющийся на что? — Повесилась.

— Как? — не веря, переспросил я.

— В моей комнате был турник, — кривая, горько-болезненная усмешка, — она взяла одну из своих тряпок, порезала на лоскуты… Даже записку написала: «Это для тебя»…

Он не договорил, затянувшись настолько глубоко, что закашлялся. Я не стал помогать отдышаться, Женя должен сделать это сам, хотя бы для того, чтобы частично прийти в себя.

— Её нашел один из любовников. А самоубийц хоронить нельзя, так что он позвонил мне…

Далее можно не продолжать, вся картина представлялась и так — договор со священниками, приготовления, похороны, попытки этих же любовников урвать часть «добычи»…

Молчание. Ещё по несколько сигарет, пока не опустела пачка. Тихое, на грани слышимости:

— Если бы я ответил на тот звонок… её последний, всё было бы не так.

Хотелось крикнуть: «Глупости, ты не виноват!» — но горло сдавил спазм, не давая произнести ни звука.

Он докуривает сигарету, но выкидывает бычок не в пепельницу, а куда-то назад, и, хватая за руку, рывком дергает на себя, приникая в отчаянном поцелуе.

Всем своим видом словно кричит: «Спаси меня!» — но я не понимаю как. Что нужно сделать, чтобы ты стал таким, как раньше?

Сколько раз мы целовались на этой веранде? Не помню.

Сколько раз мы целовались так? Это первый. И, надеюсь, последний. Больше, чем прикосновение, больше, чем поцелуй.

Руки отчаянно сжимают мою талию, словно цепляясь за последнюю надежду. Я здесь, я не уйду.

«Помоги мне», — почти срывается с твоих губ, но вместо этого ещё один поцелуй. Ниже, там, где ключицы, и свитер не помеха.

Откидываю голову назад, произнося:

— Здесь холодно.

Отрываясь, горячее: «Да…»

Спустя несколько бесконечно долгих секунд мы заходим внутрь, не закрывая двери. Холод снаружи поможет унять жар внутри.

Куда-то летит мой свитер, и слышен звук расстёгиваемой молнии. Чьей?

Я прижат его телом к стене, пришпиленный сумасшедшими, почти болезненными поцелуями. Его боль… проходит?

Сам отталкиваюсь, и теперь прижат уже он. С торса ещё не сошел ровный посветлевший загар, и это последняя капля. Покрываю кожу засосами, оставляя свои отметины. Метки. Почти клеймо. Ничего не соображаю, слишком жарко. Поздно.

И наталкиваюсь на его взгляд. Впервые такой открытый.

С ясностью понимаю — хочу его. Не только тело. Душу. Хочу утолить его боль и теперь знаю, как это сделать. Правильно ли я понял твою немую просьбу?

«Возьми меня» — это ли твои слова?

Ты странный, невозможный. Но только сегодня. Потому что ты болен. Болеешь от горечи и потери, а моральную боль может излечить только физическая боль… или физическое наслаждение.

— Где презервативы… или смазка? — слова произношу с трудом, отрываясь от гладкой поверхности.

Дурманящий запах. И не только от «Эклипса» привычно-вишнёвого, который должен был перебить алкоголь.

Сейчас я с тобой на «ты». И неважно, что это не вслух.

— Не надо. Ты знаешь, — край губ подрагивает в улыбке, но глаза всё равно замутнены искорками боли.

Всё не должно быть так, я знаю. Чувствую. Но оно будет хотя бы потому, что никто не против. Хотя бы потому, что это нужно. Тебе.

Треск оторванных пуговиц. Я подчиняюсь, отвечая на грубый немного болезненный поцелуй.

Штаны падают на пол, как и мои джинсы чуть позже. Очередь доходит и до нижнего белья — спустя пару секунд нет и его — где-то надорванное, помятое валяется на паркете.

Ты поворачиваешься спиной ко мне, упираясь руками в стену возле арки. Поворачиваешь голову и хриплым голосом просишь:

— Давай.

Не узнаю тебя. Просящий, умоляющий – это действительно ты? Не верю.

Понимаю, что запросто могу порвать, поэтому сначала продвигаюсь ближе, оставляя ещё один засос на доверчиво открытой шее. Хотя «доверчивость» — совсем не про тебя, это лишь сегодня.

— Давай, давай, давай… — как заклинание.

Не уверен, что сейчас ты понимаешь, что говоришь и что делаешь. Как и я.

Смачиваю пальцы слюной, начиная массировать промежность. Вздрагиваешь. Уверен, ты никогда не был в пассиве. Только актив.

Внутрь проникнуть не так-то просто. Прошу: «Расслабься», — слыша в ответ нервный смех.

Необычно, непривычно и немного страшно. Такое знакомое состояние. Сколько раз я чувствовал такое из-за тебя? Сколько раз ты вторгался в мой небольшой личный мирок, чтобы разрушить в нём стены, башни, крепости? Ничего, теперь мой черёд.

Поворачиваешь голову назад, наверное, хочешь что-то сказать, но я затыкаю рот поцелуем, одной рукой обнимая за талию. Ты выше меня, поэтому это не так просто — приходится привставать на носки.

Мысли мелькают со скоростью света — мой мир рушится, пока твой захлёстнут волной уже устаревшей боли и сменяющего его удивления.

Разминаю мышцы внутри, нечаянно попадая на небольшой бугорок. Никаких стонов, только изогнувшаяся спина выдаёт реакцию. Давно я столько раз читал про это, слишком мелкий, чтобы испытать ощущения на практике, и вот теперь пригодилось, когда пора было думать, что проще стать вынужденным асексуалом.

— Обойдёмся без этого, — на выдохе, но я качаю головой.

Лучше наслаждение, чем боль, правда?

Двигаю уже двумя пальцами внутри, заставляя руки чуть сгибаться. Кому-то это противно, но не мне. Не сейчас. Наше «всё» заключено в этом «сейчас». Помедлим — и момент упущен. Мне — ничего, но ты останешься с болью. Я не знаю, кто ты для меня, однако не могу не помочь. Это выше моих сил.

— Миш, — губа закушена до боли, а по уголку стекает тонкая струйка крови. — Давай…

Заклинание. Мантра.

Третий палец останавливается, так и не дойдя до цели, а остальные выскальзывают, перемещаясь на спину, резким движением нагибая ещё ниже.

У меня давно эрекция, хотя, казалось бы, мы ничего такого и не делали. У тебя тоже, и это удивляет ещё больше, не думал, что можно возбудиться от моих неумелых поцелуев, особенно тебе — прожженному бабнику.

Влажный от смазки член приникает к ягодицам, а на периферии сознания мелькает мысль, что хорошо, что я запер собак в комнате, сегодня они раздражали.

И… толчок. Первый, болезненно-короткий. Как и тихий стон. Не мой.

Мне тоже неприятно. Слишком узко, тесно. Хочешь боли, зная, что больно будет и мне. Эгоист.

Пытаюсь отстраниться, но ты с упорством смертника толкаешься назад, не позволяя мне двинуться в сторону. Насколько же велика твоя потеря, что ты пошел на это?

Путаюсь носом в мокрых волосах, начиная шептать невнятные глупости. Так хочется спросить: «Кто ты?» Ты бы не позволил мне быть сверху ни за что. Уж я-то знаю… Ах да, совсем забыл, «только сегодня».

Снова толчки, теперь уже легче. Проще. Но всё равно больно.

Жадные вдохи. Твои и мои. Это точно… секс? Если да, то почему мне так хочется повторить слова из недавно вспомненной свадебной клятвы? Те самые: «В горести и радости, в болезни и здравии…»

Мысли опять отрывками. Робкими фрагментами, не соединёнными с реальностью. Что происходит? Что мы делаем? Думать поздно, жалеть тоже. Только действовать, обнажая душу. Твою и мою.

Дыхание становится громче. Вдыхаю воздух сквозь зубы, со свистом выдыхая, а ты сам насаживаешься на мой член, стараясь причинить себе как можно больше боли. Садист и мазохист в одном лице, а я ещё сомневался.

Всё заканчивается на последнем глубоком толчке — я кончаю, пытаясь отстраниться, но ты не даешь это сделать, рукой прижимая к себе. Вторая безуспешно цепляется за поверхность стены, чтобы ты не рухнул на пол. Ты даже не кончил — от боли член обмяк ещё в начале процесса.

Когда я наконец вышел, он разогнулся, а по внутренней стороне бедра потекла тонкая струйка спермы.

Общение на «ты» закончилось, резонанса более не существует. Мы оба теперь не нуждаемся в этом, закончится ночь — и всё встанет на свои места.

Страсть изменяет — заставляет забыть о комплексах, обнажает скрытые желания. Мы не испорченные, мы люди. И я не исключение. Но откуда взялись эти сумасшедшие желания понять, помочь, защитить? Может, мне хотелось чего-то подобного, но не так — не в атмосфере боли и отчаянья. Он ведь не виноват.

Не знаю всех подробностей и вряд ли узнаю, но по его взгляду сейчас можно понять, что его чувства, эмоции, страхи, как и мои, находятся в хаосе.

Как объяснить то, что я согласился, поддался огоньку надежды в его глазах? Не знаю, просто, как обычно, не могу пройти мимо.

— А где Шики и Локи? — тихо спросил Женя, подпирая стену.

— Заперты в комнате. Они лезли, когда я смотрел телевизор, вот и запер.

— Понятно, — слабая улыбка на губах.

Наверное, тоже представил последствия.

Он съезжает по стене вниз, даже не пытаясь закрыться, и откидывает голову назад. Я стою, прислонившись к дверной арке, прогоняя последние круги перед глазами. Хочу курить.

Молчим. Долго, но не тягостно, всего лишь приходим в себя.

Уверен, завтра Женя станет таким же: ироничным, насмешливым эгоистом — однако сейчас он встаёт первым и на заплетающихся ногах поднимается наверх. По бедру вниз всё так же стекает белая жидкость, хотя руки перестали дрожать. Помощь не нужна — это будет выглядеть оскорблением. Он сильный, он справится. Как и я.

Не тратя время на душ, идём по комнатам, чтобы наутро и услышать, и сказать: «Давай просто забудем». Нам правда нужно забыть эти сумасшедшие мгновения. Для чего? Для того чтобы жить дальше…

Всё ещё помню наш недавний разговор:

«- Ты не хочешь секса? — удивлённо и чуть насмешливо.
— Нет, как раз наоборот… Просто… Я боюсь того, что будет после него. Я готов отдать всё, чтобы не видеть тебя, не слышать твой голос. Не хочу привязываться, не хочу любить…»

Это правда. Той ночью не было секса. Только… утешение. Не хочу привязываться, не хочу любить…

Дата добавления: 2015-09-05