Письмо К. С. Станиславскому. 10 апреля 1905 Г. <николаев>

10 апреля 1905 г. <Николаев>

Дорогой Константин Сергеевич!

Вы удивляетесь, что я не пишу Вам. Но если бы я знал, в ка­кой водоворот я попаду, не обещал бы так легко сделать все то, что обещал. И все-таки виноват. И самая большая моя вина в том, что не умею раздваиваться. Если уж за что-нибудь возьмусь, отдаю делу всю душу, всего себя. Приехал в Николаев, начал ра­боту и весь ушел в нее без оглядки. Каждодневные репетиции, каждодневные спектакли стали так утомлять мой еще не отдохнув­ший после трудного сезона организм, что не мог сосредоточиться над какой-нибудь другой работой. Репетировать здесь усиленно пришлось оттого, что много новых исполнителей. И все-таки ви­новат и прошу Вас не очень гневаться на меня за мое неумение беречь свои силы, неумение отдавать их двум делам понемногу.

Посылаю Вам вступительное слово к проекту[73]. Прошу Вас на полях сгладить то, что не понравится Вам, приписать, что могло бы усилить значение сказанного, прошу исправить, если что не­ясно выражено. По исправлении, мне кажется, нужно отпечатать в нескольких экземплярах для рассылки тем лицам, которых нужно знакомить с положением дела. <...>

Ну, и устал же я! Ой-ой-ой!

Привет Марии Петровне и всем художесгвенникам.

Моя idee fixe.

Благодарный за все, что дал мне Художественный театр, хочу отдать ему все мои силы!!!

Дайте мне только чуть-чуть отдохнуть.

Ваш теперь навсегда

Всеволод Мейерхольд

К ПРОЕКТУ НОВОЙ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ТРУППЫ ПРИ МОСКОВСКОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕАТРЕ (1905 г.)

Несмотря на большое обновляющее влияние, какое Москов­ский Художественный театр имел на русскую драму вообще, про­винциальные театры не бросают влечения своего к рутине, и к но­вым формам драмы продолжают относиться с прежней косно­стью.

Некоторые провинциальные театры, лишь внешне схватив технические приемы новых режиссеров Московского Художест­венного театра, сделавшись внешне подражательными, приносят драме даже явный вред, так как, влив в старые мехи новое вино, эти подражательные театры подорвали доверие непосредственной провинциальной публики к новому искусству, которое оказалось в руках подражателей-ремесленников не тем, каким оно рисова­лось публике по слухам о красоте вновь зародившегося театра.

Некоторые артисты Московского Художественного театра от­правлялись в провинцию и пробовали поднять тон провинциаль­ных театров, но в громадной массе артистов старых традиций они терялись, и одни, оставаясь одинокими в стремлении своем прове­сти в провинции идеалы Московского Художественного театра, разочарованные бежали из провинции, другие — незаметно для самих себя — поддаваясь общему тону, увлеченные дешевыми лав­рами, мало-помалу утрачивали запас художественных привычек и увеличивали собой ряды ремесленников искусства.

Московский Художественный театр в лице его представителей решил ту освежающую струю, какую внес он в жизнь русского драматического искусства, обратить в поток, чтобы раз навсегда залечить язвы провинциальных сцен.

В предстоящем зимнем сезоне 1905/6 г. при Московском Худо­жественном театре составляется новая труппа частью из арти­стов, прежде находившихся в составе Московского Художествен­ного, театра и ушедших для работы в провинции, частью из ар­тистов, окончивших курс сценического класса при названном те­атре за все время его существования. Во главе этой труппы бу­дет стоять артист Московского Художественного театра Всеволод Эмильевич Мейерхольд, а общее наблюдение за художественной стороной дела принимает на себя главный режиссер Москов­ского Художественного театра Константин Сергеевич Станислав­ский (Алексеев).

Новая труппа будет играть на сцене Московского Охотничье­го клуба. В репертуар включены пьесы Ибсена, Станислава Пшибышевского, Метерлинка, Шницлера, Стриндберга, Гауптмана, Ведекинда, Гофмансталя, Бьернсона и др. Новая труппа намерена, приготовив этот репертуар в Москве, играть также в провинции, меняя города. Интерес к этим спектаклям провинци­альной публики будет усилен тем, что в ансамбле новой труппы будут играть артисты Московского Художественного театра как гастролеры.

Таким образом, Московский Художественный театр будет вы­пускать из своего театра-школы не отдельных лиц, которым труд­но и даже невозможно работать в неподходящей среде, а приго­товит несколько сыгравшихся трупп, которые будут иметь воз­можность дружным натиском вести борьбу с рутиной отживаю­щих форм искусства и примером своим наглядно показывать всю разницу между настоящим и поддельным в искусстве.

Для самого Московского Художественного театра работа но­вой труппы, молодая кипучая энергия ее зарождающейся жизни будет иметь то значение, что обоюдное подбадривание поможет театру вернуться к тому тону, который давал бы ему возможность волновать и публику и представителей искусства своим постоян­ным стремлением вперед.

Вот почему особенно важно всем, вступающим в это новое де­ло, помнить, что они должны не только просто добросовестно нести свои обязанности, отдавая в жертву делу расчеты меркан­тильные и всякие личные, но и относиться к делу с тем фанатиз­мом, какой необходим при творческой работе искания новых пу­тей.

Новый театр не должен быть подражательным, он должен стремиться во что бы то ни стало вырабатывать определенную индивидуальность, так как только индивидуальное искусство пре­красно.

Новый театр должен находиться в тесной связи со старшим братом своим — Московским Художественным театром, так как объединяющим началом обоих театров будут всегда являться: стремление к Высшей Красоте Искусства, борьба с рутиной, тре­петное неустанное искание новых изобразительных средств для той новой драматургии, какая до сих пор не имеет театра, уйдя слишком далеко вперед, как ушла далеко вперед в сравнении с техникой сцены и актеров современная живопись.

Не совсем удачная попытка Московского Художественно­го театра поставить на сцене Метерлинка (интересная, значитель­ная эра в жизни названного театра) объясняется не тем, что репертуар театра Метерлинка непригоден для сцены, а тем, что артисты МХТ слишком привыкли разыгрывать пьесы реа­листического тона, не могли найти изобразительных средств для воспроизведения на сцене новой мистически-символической драмы.

Это, однако, не значит, что в театре совсем нет духа поэзии и мистики, хоть, может быть, нет необходимых для новой драмы неопределенных мутных тонов импрессионизма, голоса артистов реалистической школы не звучат тайной и мягкостью сказочных намеков.

В Московском Художественном театре всегда были две худо­жественные струи: тонкий реализм и лиризм (а разве этот по­следний не заключает в себе зачаток мистических начал?). Но так как то и другое — реализм и лиризм, переходящий в мистику или просто в большую одухотворенность, поглощающую собой забаву реализма, — лежит на двух разных чашках одних и тех же весов (искусства), часто случалось, что чашка реализма перетя­гивала, и тогда Московский Художественный театр, хоть и до­стигал высочайших из высот в области реалистически-тонкого изображения Жизни, все же переставал на некоторое время быть тем передовым театром, на какое он один имеет право.

Задача новой труппы — всеми силами помочь Московскому Художественному театру не утрачивать обаяния именно такого вот передового театра, который бы всегда шел рядом в стреми­тельном авангардном движении современной «новой» драматур­гии и живописи, который бы никогда не допускал, чтобы драма­тургия и живопись так сильно опережали технику сцены, технику артистов.

Если новый театр будет гореть фанатизмом в поисках поэзии и мистики новой драмы, опираясь на тонкий реализм с помощью найденных Московским Художественным театром изобразитель­ных для реализма средств, если новый театр выработал стро­жайшую дисциплину, дисциплину не академически-скучную и не полицейскую, а ту, какая должна быть у пионеров, какая была у масонов, если новый театр сумеет искусно пополнять ряды вы­бывших и выбывающих из строя Московского Художественного театра актеров актерами нового типа, к тому же пламенеющими творческой энергией, если новый театр внесет новую волну твор­ческого запала и захватит ею уставших, немного понурых ста­ричков Московского Художественного театра, для этого послед­него наступит новая эра, он снова станет театром передовым.

Вступившим в новую труппу надо помнить, что гибнут хоро­шие театры оттого, что у актеров мало фанатизма, мало замкну­тости. Русские актеры совсем не знают келий творческого одино­чества. Вот отчего так мало экстазов в творческой работе. Лю­ди... всюду слишком люди... Художники — люди, публика — люди. Мало раздора между теми и другими. А хорошо только там, где одни тянут за собой других, а эти другие упираются, потому что боятся головокружительных высот. Театр должен быть скитом. Ак­тер всегда должен быть раскольником. Всегда не так, как все. Творить одиноко, вспыхивать в экстазе творчества на глазах у всех. И потом опять в свою келью! Келья не в смысле отчужде­ния от общества, а в смысле умения священнодействовать в творческой работе. Презирать толпу, молиться новому божеству с каждым приливом, забывать его с каждым отливом. И как мо­ре менять свою краску каждый час! Как хорошо смеяться толпе в лицо, когда она нас не понимает. Раскольничий скит должен завтра зажечь свой костер. Товарищи, умейте же быть верными своему божеству. И умейте отыскивать красоту там, где ее дру­гие не находят.

Дата добавления: 2015-09-05